Выбор «Подписных изданий»

Не столь известные, как проза, пьесы Набокова, однако, являются лучшим способом выразить карикатурную выстроенность мира, неправдоподобность исторических событий и парадоксальность жизни. Изощренное отношение Набокова к письму обрамляется драматургическими границами и законами сцены, персонажи так и норовят опрокинуть закон единства времени, места и действия, однако сами пьесы — это документ Набокова во времени. Три пьесы, включенные в этот сборник, написаны во Франции и Германии и предназначались для эмигрантских театров, чьи сотрудники уж точно смогли на себе прочувствовать гофмановскую бутафорность окружающей обстановки. Сами спектакли вызвали резонанс у публики (что можно вычитать в письмах после постановки «События», приведенных в конце издания), а набоковское перо в очередной раз уличило откровенную фальшь происходящего — времена сменились, а фальшь осталась. И место ей на сцене театра, где она облагораживается.

Книжные листы подобны листьям деревьев — содержат в себе прожилки историй и столетий. Еще одна точка соприкосновения литературы и природы — жанр экофикшен, в рамках которого существует роман Дэниела Мейсона «Северный лес». Центральным героем становится дом в лесу, вокруг которого разворачиваются годы, появляются персонажи, между собой даже не связанные, но относящиеся, однако, к одному месту. Величественная природа и недолговечные люди, микрокосм дома и макрокосм homo sapiens, история человечества и маленькие мирки обитателей хижины в лесу — многослойность времен Мейсон облекает в различные техники (есть главы в стилистике переписки, детектива, триллера) и символы, раскиданные по тексту. Получается, что, если окинуть взором все тревожащее нас и волнующее, наша жизнь оказывается лишь прожилкой на листе — а это успокаивает, стоит лишь привыкнуть к такой мысли.

Филолог и поэтесса Полина Барскова многие годы занимается исследованием блокадной поэзии, являющей собой наглядный пример творчества в невыносимых условиях. Это абсолютно иной язык и система образов, которые не заслуживают забвения и приводят к вопросам: а что же это было — способ отстранения или метод сопротивления? В «Седьмую щелочь» включены работы блокадных поэтов вроде Ольги Берггольц или Татьяны Гнедич, а также исследовательские материалы Барсковой о частных литературных судьбах и общих закономерностях поэтического мышления тех лет, обнажающие, казалось бы, парадоксальную вещь: пытаясь утолить боль лишений, поэты не бегут в художественные дали, но погружаются еще глубже в жестокую действительность.

Журналистика, которая освобождает; пример нетривиального, честного и отрезвляющего взгляда на дурманящую современность — так воспринимались публицистические опыты Джоан Дидион в 1960-е. Эхом откликается и название сборника (а также название одного из очерков), взятое из стихотворения Уильяма Батлера Йейтса «Второе пришествие» о том, что спасения в бурлящем мире лучше не ждать. Эти революционные для своего времени тексты одной из зачинательниц новой журналистики с трепетом читаются и сейчас — ведь по прошествии лет оказываются важны не события, там описанные, а сама стилистика рассказа, журналистская манера, строгость взгляда.

Каждый роман канадского мага Робертсона Дэвиса — литературный лабиринт, потеряться в котором — счастье. Но начинать знакомство с его причудливыми мирами лучше всего именно с авантюрной «Дептфордской трилогии»: здесь судьбы трех героев, родившихся в начале XX века в вымышленном захолустном Дептфорде, складываются в диковинный пасьянс, в котором находится место большой политике, загадочным убийствам и душераздирающим откровениям. Дэвис напоминает, что интеллектуальная проза бывает уморительной, захватывающей, раблезиански залихватской, и заставляет поверить, что возможности литературы безграничны.

Исследователь мемориальной культуры и филолог Николай Эппле изучает опыты работы разных государств с преступлениями, совершенными режимами-предшественниками, анализирует примеры из недавней истории Аргентины, Испании, ЮАР, Польши, Германии и Японии и формирует инструментарий — не универсальный рецепт, но набор действительно работающих стратегий, — который помог бы облегчить процесс изживания травмы и перехода к новому этапу развития страны. Автор надеется, что чужой опыт может помочь нашему обществу разобраться с наследием советских репрессий. Вовремя не переосмысленное неудобное прошлое, писал Эппле в 2020 году, может привести страну к новой катастрофе.

Как обустраивали свои домашние оранжереи звезды Серебряного века и как обитатели их подоконников влияли на творческий процесс? Оказывается, корни экзотических растений, появившихся в Европе в конце XIX века, обильно проросли в русские рифмы, обогатив творчество Брюсова, Анненского, Блока, Северянина и многих других флористическими образами, приобретающими характер как романтический, так и инфернальный. А еще в «Страстоцвете» собраны удивительные истории о том, какие растения эти самые поэты оставляли у себя, как ухаживали за ними, кому дарили их и что чувствовали эти тонкие натуры, когда смотрели на гётево дерево, жевали сирень и заводили дома кактусы.

Надеемся, вам есть 18? Отлично! Откроем секретик: все дети давно знают и любят книги Марии Парр. Их всего три, и любить их очень просто — они гениальные и взрослым читателям подходят ничуть не меньше. Наша любимая книга Парр — «Тоня Глиммердал», маленькая, да удаленькая история о дружбе и семье, о том, как примириться с прошлым и начать жить настоящим, нежно заботясь о будущем. Тоня, единственный ребенок в норвежской деревушке, дружит со стариком Гунвальдом и с чайкой и идет по жизни смеясь: ее девиз — «Скорость и самоуважение!». Поверьте, никто не развеет ваши печали так быстро, как это сделает Тоня.

Владычица русского смеха Надежда Тэффи, поначалу воодушевившись пролетарской революцией, не смогла вынести жестокости и обманов новых властей. Несмотря на то что была обласкана славой, она села на корабль до Константинополя и больше никогда не возвращалась в Россию. Конечно, столь коренной слом жизни не мог не отразиться на прозе Тэффи — «Кусочек жизни» составлен из ее рассказов, фельетонов и мемуарных заметок о последних годах в России и первых во Франции. Уменьшительная форма в названии по отношению к масштабности изменений вполне в духе писательницы — даже о самых невыносимых тяготах она пишет с обязательной верой в будущее, нежностью и легкостью, словно уча тому, что все можно пережить.

Лаконичность, строгость стиля, безукоризненное журналистское чутье на болезненно актуальные сюжеты, смелость смотреть правде в глаза — вот за что мы любим прозу Саши Филипенко. Его макабрический «Кремулятор» основан на реальной биографии директора Первого московского крематория, примерного служащего, оказывающего содействие советской власти и по ночам послушно сжигающего тела «врагов народа». В 1941 году, однако, арестовывают уже его самого — наступает его черед гореть в печи истории.

Трудно поверить, что Оксана дебютировала в художественной прозе всего пару лет назад — так стремительно ее начали воспринимать как современного классика. В «Розе» — третьем автофикшн-романе писательницы — героиня Васякиной пытается разгадать тайну своей тетки Светланы, которая прожила быструю, но совсем не яркую жизнь и отпечаталась в памяти как эпизодический персонаж семейных застолий, на которых другие женщины привычно отчитывали ее за непутевость. Переоткрывая биографию Светланы, повествовательница, как водится, узнает много нового о самой себе.

Истории о маргиналах-одиночках, о выборе жизненного пути, заметки на полях больших городов и задымленные разговоры за столиками с кофе — кино Джармуша и персонажи, его населяющие, неподвластны строгому разбору на кинематографические составляющие. От них этого и не требуется — они и так реальны в поэтических строчках, музыкальных фрагментах и наших впечатлениях. В этом сборнике каждой беседе о фильмах Джармуша сопутствует музыка, которой вдохновлялся режиссер, а среди соавторов книги есть поэты, посвятившие ему свои стихи.

Полудокументальные книги Флориана Иллиеса — ожившие диорамы, открывающие портал сквозь время и пространство. Их герои — Марсель Пруст и Игорь Стравинский, Вирджиния Вулф и Коко Шанель, Иосиф Сталин и Адольф Гитлер. Все они — еще не застывшие монументы, не объекты культа, обожания или ненависти. Пока они просто люди, занятые повседневными делами, задумчиво всматривающиеся в окна венских кофеен, ищущие себя — в Париже, Лондоне, Берлине — накануне Первой мировой войны. Кстати, отдельное удовольствие — слушать аудиоверсию книги в исполнении Алены Долецкой. Не откажите себе в этой радости, даже если уже читали Иллиеса.

Марку десять, его родители в разводе, но это ничего — мама балует мармеладными мишками, да и у папы дома тоже классно. Вот бы и у мамы тоже был папа, с которым хорошо. Но дедушку своего Марк не знает, и бабушка ничего о нем не рассказывает. Наш герой затевает настоящее расследование! Приятным бонусом для читателя станет погружение в искусство фотографии, которое исследует Марк, чтобы найти следы своего дедушки. А главная ценность этой книги, конечно, в том, что Аня Красильщик пишет про нас с вами. Все герои — типичные жители сегодняшнего мегаполиса, их повседневная жизнь описана так точно и так похожа на нашу, что не сопереживать Марку и его семье просто невозможно.

Когда томными ночами находит тоска по знаниям и появляется желание докопаться до чего-нибудь доселе неизведанного, что может быть лучше хорошего разговора с другом о кино, литературе и искусстве? В роли такого собеседника с блеском может выступить сборник эссе писателя, переводчика и журналиста Алексея Поляринова. Горящий взор автора проносится по страницам американского постмодернистского романа, фолиантам ненаписанных книг, творениям режиссеров и писателей современности. Обо всем этом Поляринов рассказывает как профессионал, за плечами которого несколько написанных романов и «бесконечный» переводческий подвиг, и как увлеченный читатель. Он не просто изучает литературу, он в нее влюблен.