Оглавление

Часть I
Разными дорогами

Глава первая, предварительная

На протяжении двух лет оставался я на этом острове, не переставая удивляться свирепости этого народа и его исключительной силе, ибо поистине на всей земле нет воинов бесстрашнее и безрассуднее их. Из самых отважных они избирают себе вождей, которых зовут королями, и до тех пор король правит своим народом, пока не оставит его удача в бою или не найдется в нем другого недостатка.

Если же случится такое, король бывает низвергнут, а на его место выбран другой из того же рода. Ведают сим мудрецы, подобные нашим магам или философам. Об этих последних, называемых дрейвами, следует говорить особо. Власть их так велика, что ни одно дело не может быть решено без их участия.

Дрейвы руководят общественными жертвоприношениями, которые устраивают в дни праздников или других важных событий; выступают судьями во всем, что касается религии и других спорных вопросов, а также занимаются обучением юношества.

Если же кто не слушает их слов, на того налагают проклятие, приводящее его в конце концов к смерти, и это худшее из наказаний, которого страшатся даже величайшие из великих.

Поистине, дрейвов следует считать подлинными правителями этого народа, короли же, обитающие в роскошных дворцах, лишь исполняют их волю.

Патреклий Сорианский «О народах»

Корень же и рассадник всякого зла на этой земле — дрейвы, служители местных богов, которым они приносят человеческие жертвы, смутьяны и богохульники. Всюду, где только они появляются, зреют семена смуты, так что восстания вспыхивают здесь и там.

На подавление этих восстаний уходят все наши силы. С тех пор как по приказу императора Тибуция, сына богов и отца всяческой мудрости, их занятия караются смертью, дрейвы научились скрываться и занимаются теперь вредительством тайно, прячась в лесных убежищах и пещерах. Великим облегчением для всех нас станет тот день, когда эта варварская и бесчеловечная религия исчезнет с лица земли.

Клет Нимартий, легат седьмого легиона, Лиандарс

Мы забыты, но не мертвы.

Надпись на поверженном жертвеннике. Автор неизвестен

Без толпы не обходится ни одна казнь. Вздернут ли на кое-как оструганном столбе нищего бродяжку-вора, соберутся ли, на радость всему народу, рубить головы знатным пленникам-канарцам, когда их вожди снова, как почти каждый год, нарушат договор и возьмутся отвоевывать новые территории вглубь от восточного побережья, — толпа будет здесь.

Будет глазеть, переговариваться, двигать челюстями, как будто вкус чужой смерти на языке заставляет ее полнее ощущать собственную жизнь.

Но сегодняшняя казнь была особенной, и толпа собралась ей под стать. На площади и соседних улицах не осталось и пяди свободного места. Казалось, не только Эбрак, престольный город короля Дэйга, но и весь Лиандарс собрался сюда.

Под ледяным дождем, что другой день мигом вынудил бы их забыть обо всем и искать укрытия. На ветру, что заставлял хлопать и биться по ветру королевский штандарт и рвал покрывала с женских голов, по щиколотку в вязкой грязи, толпа все росла и росла.

Люди взгромождались друг другу на плечи, поднимали на руки детей. Люди смотрели.

Рольван ненавидел толпу даже в лучшие дни. Сегодня его ненависть раздулась гноящимся нарывом, грозила лопнуть. За ненавистью он не чувствовал ничего, даже головная боль после вчерашнего затяжного ужина казалась ненастоящей.

Ужин, надо сказать, был славный. Они втроем уничтожили почти бочонок густого ячменного эля, не считая вина, которое лилось рекой: платил за все Торис. Жалование веселого гиганта, выданное сразу за три месяца, ушло в одну ночь. В следующий раз угощать придется Рольвану. Гвейр, как всегда, раскошелится последним и будет подолгу вздыхать над каждой монетой. Дело привычное.

Головная боль, шум толпы, будничные мысли — лишь способ отвлечься от кошмара этого дня. Способ не сойти с ума от тоски и жалости.

Тоски, потому что действо на площади слишком жестоко, но изменить ничего нельзя.

Жалости к золотоволосой фигурке, идущей к ступеням эшафота с гордо поднятой головой, в сопровождении, все еще, своих придворных дам. К пожилому королю на троне, чье лицо свела судорога боли, но рука, готовая подать знак, не дрогнет.

Но больше всех, острее всех — к старику в алом с серебром одеянии, принимающему последнюю молитву осужденной. Подносящему к ее губам божественный символ — расцветшие в знак мира меч и копье. Говорящему негромко какие-то слова — утешения? Сожаления?

Рольван отер рукавом лицо, дождь тут же намочил его снова. Он не смог бы объяснить, почему сердце ноет от боли именно за него. За старого, но еще крепкого мужчину в праздничном епископском облачении. Того, чьи старания больше, чем старания самого короля, и привели к сегодняшней казни. Кто выполнил свой долг и продолжал выполнять его — Кронан, старший епископ Лиандарса.

Между зрителями и помостами, королевским и тем, на который глазела толпа, двумя рядами выстроились молодые оруженосцы. Дождь стекал с их островерхих шлемов, пропитывал короткие плащи поверх начищенных кольчуг.

Мальчишки еще не научились придавать своим физиономиям равнодушно-свирепое выражение, за каким прятались битые жизнью солдаты вроде Рольвана. Было видно, что сегодняшнее испытание им не по силам. Полный, похожий на теленка юноша прямо напротив королевского помоста то краснел, то бледнел. Его сосед поминутно облизывал губы и, казалось, готовился рухнуть в обморок.

Запели рога, возвещая последние мгновения перед казнью. Королева, хрупкая и стройная, как девочка, поднялась на ступени. Преклонила колени перед плахой.

Гул голосов разом смолк. Остался лишь шум дождя. Он делался все громче, заполнял собою все. Рольван с трудом разобрал слова епископа. Не услышал он и слов короля, лишь увидел взмах руки и сдавленную гримасу.

И тут снова грянули рога. Палач шагнул ближе. Колпак цвета крови скрывал его лицо, оставляя лишь прорези для глаз, но казалось, даже ему нелегко дался шаг. Мелькнул занесенный меч. Звук рогов смолк, и в тишине отчетливо прозвучал удар — один-единственный. Толпа содрогнулась и ахнула.

— С первого раза, благодарение Миру, — громко сказал кто-то за спиной. — Вот помню, когда Финлуга из Дуга казнили, с третьего удара только голова отвалилась.

— Палач был не тот, — рассудительно ответил другой голос. — Этот дело знает.

— А я так мыслю, — не унимался первый, — что грехов у ей все ж таки…

Король поднялся с трона, и мнение праздного зеваки о грехах королевы осталось неизвестным.

Не глядя больше на палача и мертвое тело, владыка Лиандарса сошел с помоста. Махнул рукой, и ему подвели коня.

В полной тишине король Дэйг тяжело забрался в седло и поехал прочь. Оруженосцы сломали строй, с облегчением бросились к своим лошадям. Толпа расступалась перед белоснежным королевским жеребцом и смыкалась вновь за спинами стражи.

— Конец речам, — послышалось снова.

— Не выдержал, бедняга, — не отстал второй голос.

— Где ж ему выдержать! Грехов-то у ей…

Рольван подошел к эшафоту. Протянул руку, и епископ благодарно оперся на нее. Ссутулился. В этот миг он казался совсем старым.

— Уйдем отсюда, отец, — сказал Рольван.

Вокруг кричали глашатаи, призывая толпу разойтись. Тело накрыли белой тканью, тут же намокшей от дождя и покрасневшей от крови. Палач куда-то исчез.

— Идем, отец, — повторил Рольван. — Ты сделал все, что был должен, теперь отдохни.

— Не все, — откликнулся епископ и расправил плечи. — Не все. Но ты прав, Рольван, остальное придется сделать тебе.

Юные оруженосцы короля, будущие воины и командиры — все как на подбор отпрыски знатных родов. Подкидышу, монастырскому сироте, нечего и мечтать попасть в их ряды.

А если случится чудо и сирота станет королевским оруженосцем, повышения ему не видать. Сколько бы ни старался, как бы ни был храбр и ловок, изворотлив и живуч. Даже соверши он настоящий подвиг, дважды за одно сражение заслонив короля от вражеского топора своим щитом и своим телом — ему пришлось бы повторять это год за годом, чтобы когда-нибудь, может быть, заслужить признание.

Все иначе, если сирота этот — любимый воспитанник священника, как раз в эти дни избранного старшим епископом Лиандарса.

Живучий молокосос становится юным героем. Почести и милости сыплются одна за другой, и вот уже, через каких-то десять лет, он командует отрядом из тридцати отборных воинов и смело подает голос в королевском совете.

Мальчишка-послушник умер бы от страха, узнай он, что ждет его в будущем.

И все же, являясь на совещание командиров дружины, где был самым младшим — и по возрасту, и по происхождению, Рольван смущался и убеждал себя, что заработал это право сам. Ведь служил он всегда безупречно! Забота отца Кронана принесла ему справедливую награду, только и всего.

Встреча проходила в одной из малых башен королевского замка. Просторную комнату освещали лишь две толстых свечи да еще камин — он разгонял сырость весенней ночи и придавал красноватый тревожный оттенок лицам.

Большой стол, свечи, отражения огоньков на оловянных кубках, скамьи вокруг да незажженная лампада под резным изображением Мира — вот и вся обстановка.

Встретились ночью, не из секретности, просто раньше не было времени. Казнь, потом торжественная церемония в храме и обед, куда были приглашены многие офицеры, затянулись до позднего вечера, а дело было срочным.

Едва все разместились, поднялся Удерин — военачальник, близкий родич и правая рука короля Дэйга. Титул эрга одной из восточных областей Удерин носил с таким же небрежным изяществом, как свой подбитый горностаем алый плащ. Но жить предпочитал при дворе, не пропускал ни одной военной кампании, а дела области оставлял на управляющих. После самого короля и епископа Кронана его слово весило больше всех в любом совете.

Голос его с усталой хрипотцой был голосом командира, кому повинуешься не раздумывая, потому что иначе не может быть.

— Доброго вечера всем нам. Король собирался сам провести эту встречу, но скорбь его оказалась слишком велика. С большим трудом мы убедили его отправиться спать… — Удерин выдержал печальную паузу и улыбнулся: — Напоили допьяна, попросту говоря. Тяжелый выдался день.

— Это точно, — раздался голос с другой стороны стола. Лицо говорившего терялось в полумраке. — Дурной день.

— Завтрашний принесет новые заботы, и пора вам о них узнать. Но помните, что подробности, которые я вам открою, не должны обсуждаться за пределами этих стен. Супруга нашего короля уличена в колдовстве и служении языческим богам — одного этого достаточно, чтобы смутить народ. Будь возможным, это стоило бы скрыть. Подлинное положение дел намного хуже.

Удерин сделал печальную паузу, и один из старых командиров не выдержал:

— Не тяни, эрг! Выкладывай.

— Выкладываю, — согласился тот. — Речь о заговоре, который удалось раскрыть только чудом. Королева была не просто отступницей. Она исполняла волю дрейвов. Дрейвы вернулись, друзья мои.

Дрейвы.

Это слово отдалось в ушах змеиным шипением. Стало тихо. Кто-то негромко выругался. В камине с треском переломилось полено. Удерин молчал, наблюдая, какое впечатление произвели его слова.

— Но… разве их не перебили всех давным-давно? — неуверенно спросил Эвин, молодой, немногим старше Рольвана, мускулистый и заросший бурыми волосами так, что с трудом можно было разглядеть лицо.

— Последнюю их школу разгромили тридцать лет назад. С тех пор мы считали, что их больше нет. До недавних пор.

— Вернулись, — тяжело произнес седовласый, перекошенный набок, но оттого не менее грозный Ардивад. — Дурное дело.

На его лбу пролегли глубокие морщины, из-под густых усов выглядывал недобрый оскал: Ардивад был участником тех давних боев, и ненависть его к дрейвам была личной.

Никто и не подумал возражать: дрейвы, служители древних темных богов, колдуны и убийцы были самым страшным злом Лиандарса. От одного этого слова морозная дрожь бежала по коже у самых отчаянных.

Но не такие люди собрались в тот час в королевском замке, чтобы поддаваться страху, и вот уже прозвучал вопрос:

— Но где же нам их искать?

— Благодарение богу и мудрости епископа Кронана, мы знаем ответ. Два человека из свиты королевы под пытками рассказали одно и то же. Взгляните.

Со стола убрали кубки, разложили большую карту. Офицеры столпились вокруг. Черный круг на ней отмечал лесную область всего, как подсчитал Рольван, в четырех дневных переходах от Эбрака. Конный отряд налегке доберется еще быстрее. О том же подумали и другие воины.

— Наглецы, — Ардивад дышал луком и пивом прямо над ухом Рольвана. — Нет, вы гляньте! Крысиные отродья, видно, забыли, как мы выкуривали их из нор по всей стране!

— Ошибаешься, друг, — возразил Удерин. — Они отлично помнят, более того, готовы мстить. Ты, верно, узнал это место?

Старый воин тяжело выдохнул в усы:

— Узнал. Еще бы не узнать.

Посмотрев в его мрачное лицо, Рольван перевел взгляд на карту и тоже узнал.

Он еще не родился во время той давней битвы, когда воины короля разгромили главное святилище дрейвов и убили почти всех — начиная от главных жрецов и кончая юными учениками. Но тот, кого он привык звать отцом, рассказывал эту историю так часто, что иногда Рольвану казалось, будто он там был.

— А нам кто-нибудь объяснит, что это такое? — вмешался нетерпеливый Эвин.

— Капище, — проговорил Ардивад.

Удерин кивнул:

— Если точнее, здесь было главное святилище дрейвов. Раз в году они собирались там все. А в былое время, еще до квирян, туда сходился весь Лиандарс, потому что дрейвское собрание было высшим судом. Говорят, они приносили жертвы своим богам, а боги приходили к ним беседовать, поэтому никто не смел их ослушаться. Говорят еще, в этот день дрейвы решали, кому жить, а кому умереть…

Удерин выдержал значительную паузу и договорил:

— А если хотели, снимали с престола королей и сажали туда новых. С помощью колдовства.

На этот раз ему не пришлось изображать значительную паузу, та повисла сама, оттененная скрежетом зубов.

— Милосердный Мир! — выдохнул Эвин.

Рольван вместе с другими посмотрел на статую. Лампада под ней не горела, но огонь очага отбрасывал блики на темное дерево лица того, кто принес людям примирение и святость. Движение света и тени оживляло его босоногую, одетую в одну только длинную тунику, фигуру. В руках статуи — перекрещенные копье и меч, но не для войны: на них распустились цветы в знак примирения.

Казалось, бог внимательно слушает разговор. Встретившись с ним взглядом, Рольван опустил глаза.

— Теперь вы знаете почти все, — продолжил Удерин. — Остальное скажу вкратце. Через четыре дня, считая от сегодняшнего, дрейвы соберутся на этом месте, чтобы приносить жертвы и призывать древних богов. Им наверняка известно, что их планы нарушены, и о сегодняшней казни они тоже знают или скоро будут знать. Королева не поднесет своему супругу отравленной чаши в ночь языческого праздника, дрейвы не смогут вмешаться и принудить эргов избрать новым королем приверженца старой веры, как собирались.

Но нельзя недооценивать врагов. Собрание состоится, и воля короля, чтобы гостями на этом собрании были его воины. Помните, что дрейвы мастера раскидывать сети. Любой из ваших знакомых может быть их тайным помощником. Вы уедете скрытно, на рассвете уже покинете город. Никто не должен знать, куда вы направляетесь. Сам король со свитой останется здесь и примет участие в празднике дня святой Дасты. Так мы надеемся сбить с толку лазутчиков. Опасайтесь появиться там слишком рано и спугнуть их. Ловушка должна захлопнуться, когда дрейвы соберутся все.

Их будет несколько десятков, как мы думаем, они не будут ждать нападения. Постарайтесь оставить в живых одного-двух, дабы можно было казнить их прилюдно в назидание народу. Уйти не должен ни один.

И вновь никто не подумал возражать: даже один живой дрейв может стать настоящим бедствием.

Почти четыре столетия назад Лиандарс стал частью великой Империи Квира и дрейвы оказалась вне закона. Их сажали в темницы и казнили, на них охотились, как на зверей. Дрейвы, в свою очередь, совращали целые деревни и кланы, поднимали восстания, заражая простой народ и даже эргов. Усмирить их могла только смерть. В последние годы о них не было слышно, и казалось, зло осталось в прошлом. И вот — они здесь.

— Но помните, мы хотим сохранить все в тайне, — добавил эрг. — Потому не отправим слишком многих. Двух отрядов достаточно.

— Три, — сразу отозвался Ардивад, — и молись, чтобы этого хватило. В бою дрейв стоит пятерых.

— А скольких стоит любой из вас?

Несколько мгновений старый воин и эрг состязались в тяжести взглядов. Рольван подумал, что, окажись заговор успешным, новым королем стал бы Удерин, если только таинственная дрейвская сила и впрямь не заставила бы эргов выбрать кого-то другого.

Незаметно поморщившись, он пожелал королю Дэйгу долгих лет здоровья, а дрейвам — как можно быстрее отправиться в Подземный Мрак, где им и место.

И вздрогнул, услышав голос Удерина:

— Будь по-твоему, три отряда. Ты. Шаймас, — молчаливый воин, ровесник Ардивада, неторопливо склонил голову. — И Рольван.

— Что?! — он подумал, что ослышался.

— Почему? — с интересом осведомился Ардивад, кидая Рольвану насмешливый взгляд. Он уже догадался, каким будет ответ.

И он не ошибся.

— Такова просьба епископа, которую король удовлетворил с радостью, помня заслуги его святейшества в этом деле. Как и во многих других, должен напомнить.

Высокородный эрг ничем не показал своего отношения к такому выбору. Рольван тоже сдержался: не выругался, не заскрежетал злобно зубами и даже не вздохнул. Поклонился с непроницаемым видом:

— Я готов послужить королю и его святейшеству.

«И со всем почтением послать его куда подальше!»

От этой мысли не полегчало нисколько. Он знал, что не огорчит отца Кронана даже словом. Как бы ни мучила его порою епископская забота, Рольван был предан этому старцу безусловно и навсегда.

Что не отменяло его нынешнего смущения. Под взглядами старых и заслуженных офицеров уши раскалились докрасна.

— Король Дэйг горюет и жаждет мести, — промолвил Удерин. — С большим трудом мы уговорили его не бросаться за дрейвами лично. Казните подлецов, совративших его супругу, и просите себе любой награды — вот его дословный приказ.

Рольван поднял голову заглянуть в деревянное лицо Мира. Статуя улыбалась, и он мог поклясться — улыбалась язвительно. Можно сбежать из монастыря. Но кто тут думал, будто можно убежать от служения своему богу?

«Разве ты сам не видишь, что я не гожусь?»

Ответа не было — как и всегда.

Из комнаты совещаний Рольван отправился искать свой отряд. Он не сомневался, где и в каком виде найдет доблестных воинов, цвет королевской дружины. И оказался прав.

Отстояв почетный караул во время траурной службы, отсидев торжественный ужин, они проводили короля, но расходиться не спешили. Из сотни свечей в зале осталась едва треть, и те догорали, но пиршество шло полным ходом. От официального ужина оно отличалось количеством выпивки и полным забвением манер.

Здесь размазывали по лицам пьяные слезы — королеву тайно вожделел каждый второй, если не первый — и заедали их большими кусками жареной баранины, каплунами и фазаньими ножками. Здесь проклинали темных богов, а с ними короля и епископа со всеми квирскими святыми — и запивали проклятия целыми бочонками вина и пива. Языки разгулялись вовсю. Счастье, что к утру никто не вспомнит ни того, что слышал, ни того, что говорил сам.

Все это Рольван увидел, будучи схвачен за рукав и буквально втянут в двери трапезной.

— Ты преступно трезв, мой командир, — заявил Торис, воин огромного роста и огромной силы, а также огромной утробы, одной рукой вручая Рольвану полный кубок, другой подхватывая и усаживая на скамью своего лучшего друга, вздумавшего потерять равновесие. — Не смей падать, Гвейр. Мы еще не выпили с командиром.

Еще не выпили — здесь Торис поскромничал. Если собрать все кубки, кувшины и бочки, что осушили за несколько лет они втроем, в таком количестве пойла можно утопить целую роту пехотинцев.

Но сегодня вечером Рольвану, а значит, и Торису, было не до выпивки.

— Бросай это все. Нас ждет поход.

— Поход — это отлично, — квадратная физиономия Ториса осветилось улыбкой. — Перед походом сам бог велит напиться!

Шея гиганта была почти такой же толщины, как голова, а мышцы рук по-хорошему подошли бы ногам. Он не носил бороды, но отращивал усы, светлые и порыжевшие от пива и еды. Их кончики закручивались вверх, когда Торис бывал весел, и обвисали, если пустые карманы и нехватка выпивки загоняли его в тоску.

В отличие от него, Рольван не брился только во время походов, и волосы стриг коротко. Так удобнее, недаром квиряне взяли такой обычай еще со времен первых императоров.

— Не знаю такого бога, — усмехнулся он. — А знаю вот что: сейчас ты соберешь всех наших, окунешь каждого в бочку с водой, чтобы протрезвели, и за час до рассвета мы будем у западных ворот, и покинем город без лишнего шума. Припасов брать на неделю, языком не болтать. Все ясно?

Старинный, еще со времен службы оруженосцами, приятель Рольвана, Торис без ревности принимал его высокий чин. Приказ воспринял как должно: подтянулся и мгновенно протрезвел. На этого человека можно было рассчитывать буквально всегда.

— Сделаю, — был короткий ответ. Затем Торис встряхнул Гвейра: — Просыпайся, пьяница. Я ухожу.

— Как снилось мне, боги, воители знатные, окончив труды, за стол свой садятся и пищу вкушают, — довольно мелодично пропел тот и снова заснул, свесив голову на грудь.

Друзья переглянулись. Гвейр, знаток всех на свете песен и побасенок, за древние сказания принимался только пьяным до невменяемости. Случалось такое редко и ничем хорошим не кончалось.

— Вот зараза, — вздохнул Торис.

— Пять сотен дверей в Лунасгарде, и верно… Клянусь псом Каллаха, как я ненавижу монахов!

Рольван с тревогой огляделся, но слушать пьяные Гвейровы бредни было некому. К тому же не он один сегодня поминал языческих богов и проклинал служителей Мира.

— Ладно, доведу его до казарм, — решил Рольван.

Забросив руку приятеля себе на плечо, помог тому подняться. Благо, королевских лучников, которые, к слову, почти все были уроженцами Каэрдуна, в поход не звали, и макать беднягу головой в воду не было нужды.

— А ты собирай наших.

— Слушаюсь, командир, — трезвым голосом ответил Торис.

Доставив полусонного, бормотавшего слова древних сказаний Гвейра прямиком в кровать, Рольван вышел обратно под дождь.

Постоял, размышляя, как хорошо бы завалиться на первую попавшуюся скамью и проспать хоть пару часов. Потом встряхнулся и пешком отправился к дому епископа, за несколько кварталов от замковых стен.

Ворота замка были закрыты, но привратник у калитки знал Рольвана в лицо. Обитатели казарм частенько возвращались из города ночью, и не всегда — на своих ногах. Замковый управляющий благоразумно закрывал на это глаза.

На пустых мокрых улицах под ногами хлюпала грязь, а редкие фонари под навесами крыш рождали мутные пятна света, перечерченные разрывами теней. Из трактиров долетали голоса и смех. Их бессонное веселье принадлежало будто другому миру, живому и теплому, вокруг же было темно и тихо, как — Рольван поежился, но сегодня эта мысль казалась уместной, — в Подземном Мраке, что ждет после смерти грешников.

Потом трактиры остались позади, и узкая улица, усаженная готовым вот-вот расцвести боярышником, привела его к епископскому дому. Сложенный из светлого песчаника, с красной черепичной крышей и двумя башенками по сторонам дворика в аккуратных цветочных клумбах, дом этот казался спящим. Только сквозь ставни по левую сторону высокого крыльца пробивалась полоска света.

Дождь наполнял желобки по краям крыши и срывался вниз небольшими водопадами. Перед крыльцом образовалась лужа. Рольван обошел ее и поднялся на ступени. Он знал — епископ не спит и ждет его, а значит, разговора не избежать.

Двери отворились сразу, стоило ударить в них подвешенным специально для этого молоточком.

Гай, немой слуга, что состоял при отце Кронане, сколько Рольван себя помнил, поклонился и провел его в кабинет. Отдавая свой промокший плащ, Рольван дружески сжал плечо Гая. Тот закивал.

Давным-давно отец Кронан выкупил у случайных знакомых мальчишку-раба: ему за некую провинность отрезали язык и наверняка однажды запороли бы до смерти. Вылечив и откормив беднягу, Кронан подарил ему, ошалевшему от такого поворота судьбы, свободу. И получил слугу преданнее, чем любой раб.

Благодарность — вот что двигало всеми, кто окружал отца Кронана. Рольван был лишь одним из многих.

В кабинете неярко горела свеча, да в очаге тлели угли. Отсветы их оживляли краски на мозаичном полу в середине комнаты, зато углы караулили пушистые клубки темноты.

Епископ сидел в кресле с высокой спинкой, закутанный в мягкое покрывало. Ноги его покоились на скамеечке, левая рука держала кубок, правая была протянута навстречу Рольвану. Трудно представить картину теплее — пусть не родной дом, но тот, что стал родным вопреки всякой надежде. Немногим в жизни так везло!

— А я уже почти решил тебя не ждать, — весело сказал епископ. — Брось кланяться, Рольван. Садись к огню, ты весь мокрый. Гай, согрей Рольвану вина, да не разбавляй. Дождь все не кончается?

— Льет по-прежнему, — ответил Рольван. — Самая подходящая погода для путешествия, куда ты решил меня отправить, отец.

— Ничего не поделаешь, к тому же ты еще молод. Дурная погода не должна быть тебе помехой.

— Она и не помеха.

— Хорошо.

Пододвинув свободное кресло к камину, Рольван сел и с удовольствием подставил лицо огню. Гай разворошил угли, добавил яблоневых поленьев, и пламя радостно заурчало. Дым был ароматным, как выпечка из сдобного теста.

Дурной и безнадежно длинный день закончился, плотные ставни отсекли заботы вместе с сыростью и темнотой, и Рольвану уже не хотелось ни о чем спорить. Но и сдаваться просто так он не привык.

Епископ вопросительно щурился поверх кубка. Ждал.

Рольван вздохнул.

— Помнишь, я просил тебя не ходатайствовать за меня больше?

Отец Кронан прикрыл глаза, и он поспешил добавить:

— Только не думай, что я неблагодарен! Я всегда буду…

— Тихо, — прервал епископ. — Я и не подвергаю сомнению твою благодарность. Рольван, почему ты думаешь, что обязан своим положением кому-то, кроме самого себя? Я только просил короля принять тебя в оруженосцы, остального ты добился сам. Неужели так трудно в это поверить?

— Беда в том, что тебе и не нужно ничего говорить. Все равно все думают, что любезничать со мной это лучший способ угодить тебе!

— И кто, по-твоему, об этом думает? Кому в нынешнее время недостает других забот?

Вошел Гай, тихий и незаметный, как епископская тень. Протянул Рольвану кубок с вином.

Тот благодарно кивнул и вздохнул:

— Ладно. Наверно, ты прав, хотя мне все равно кажется наоборот. Но сегодня-то! Эрг Удерин при всех сказал, что меня выбрали по твоей просьбе. Из тех, кто старше, опытней, в конце концов, достойнее! Зачем, отец? Зачем вообще мне туда ехать?

— Я нарушил какие-то твои планы?

Епископ больше не улыбался. Еще немного, и показалось бы, что он разгневан.

— Нет, ничего такого. Все равно вскоре отправили бы на север, там опять что-то назревает. Разве что я обещал отцу Эйтин поехать с ним послезавтра — он будет объезжать того жеребца, и я думал, это подходящий момент с ним поговорить…

— Вот оно что. Брось, Рольван. Если ты не получишь руку этой девушки сейчас, мир не рухнет. Получишь ее позже или найдешь другую, еще лучше. К чему такая спешка?

Рольван мысленно обругал себя — мог и не задевать больную тему. Но отступать было поздно.

— Мне не найти никого лучше, чем девушка из эргского рода, и в любом случае я хочу жениться на Эйтин. И я все равно никогда не стану священником, отец. Прости.

— Позволь напомнить, это я помог тебе уйти из монастыря и поступить на службу к королю!

— Знаю, прости. Прости, что огорчил тебя!

Он казался себе грешнее грешного, стыдно было даже взглянуть епископу в лицо. Рольван опустил взгляд на дно кубка и попросил:

— Скажи, чего ты хочешь, и я все выполню.

— Успокойся, — ласково сказал епископ. Глянув искоса, Рольван понял, что он улыбается: — Ты вовсе меня не огорчил. Я горжусь тобой, Рольван, горжусь, что могу звать тебя сыном. Именно поэтому я нарушил обещание и все-таки попросил короля о тебе.

Для меня важно, чтобы это сделал ты. Извести дрейвов, наконец-то избавить от них наш народ — это мое дело, не только потому, что я старший епископ. Это было моим делом задолго до того, как я стал священником. С тех пор как в сражении с ними я впервые принял командование вместе с мечом из рук моего умирающего отца.

Тогда как раз стало ясно, что легионы ушли навсегда и мы остались сами по себе. Дрейвы решили, что настало их время. Они лезли буквально изо всех дыр. Это была жестокая война. Мы победили, отстояли Лиандарс. Твари попрятались в норы и не вылезали много лет.

И вот они снова здесь, а я уже стар. Разве так уж много для старика — желать, чтобы сын принял меч из его руки и продолжил бой?

Он замолчал и дрожащими руками поднес ко рту кубок. Рольван, пристыженный, с пылающими щеками, попросил:

— Прости меня.

— Не извиняйся. Нам нелегко достались те сведения, что мы имеем. Королю это стоило супруги. Но теперь, если Мир позволит, мы накроем их всех одним ударом. Если победишь, Рольван, ты сделаешь больше, чем смог бы за всю жизнь, если бы остался в монастыре! Будь моя воля, я поручил бы тебе одному командовать в этом походе. Я верю, что ты избран для этого, мой сын.

Статуя Мира не зря усмехалась сегодня вечером. Рольван склонил голову. Виноградные лозы на мозаичном полу вились, как змеи, из-за игры света они казались живыми.

— Обещаю, что не подведу тебя, отец.

Глава вторая, воинственная

Время же они измеряют не днями, а ночами; год делят на четыре части, в соответствии с движением солнца, и отмеряют каждую часть праздником, жгут костры и призывают своих богов, дабы те благословили скот их и детей. Во время весеннего праздника дрейвы собираются в священном месте, которое считают центром острова и всего мира.

Сходятся сюда и тяжущиеся со всей страны, и дрейвы судят и решают дела, и нет никого, кто не подчинился бы их приговору. Приходят и те, кто желал бы обучаться их наукам, и дрейвы отбирают из них достойных, которым передают свои знания.

Патреклий Сорианский «О народах»

Они нападали без всякого порядка, как принято у них, отважно, но безрассудно, раззадоривая себя и других криками и воплями. В пылу схватки сбрасывали с себя одежду, показывая свое презрение к смерти, и неслись вперед, рослые, с развевающимися волосами, нанося удары копьями большой толщины. Тут же были и дрейвы с факелами в руках, и женщины, сражавшиеся еще отчаяннее мужчин.

Все это сборище кричало, исторгало проклятия и угрозы и производило такой шум, что наши воины на время оказались в растерянности и не могли дать отпор. После, собравшись с силами, мы отбросили лиандов обратно за их укрепления.

Клет Нимартий, легат седьмого легиона, Лиандарс

Вырывай корни зла, иначе оно прорастет и заглушит добрые побеги. Так поступай везде, где только сможешь, и наблюдай за собою, чтобы и тебе не впасть в соблазн.

Книга Мира

В сказаниях и песнях, известных, несмотря на запреты священников, всем в Лиандарсе, дрейвы звались повелителями лесов, обитателями дубовых чащ. Деревья были их друзьями и слугами, и, если верить совсем уж невероятным историям, при случае даже ходили вместе с ними на войну.

Пробираясь заросшими тропами к лесному святилищу, бывшему когда-то давно главным местом дрейвских собраний, Рольван сполна оценил эти легенды. Лес превратился в настоящие дебри, темные даже в полдень, непролазные везде, кроме неведомо кем проложенных тропинок, путанных и переменчивых.

Следопыты определяли направление по каким-то им одним понятным приметам. Приходилось верить им на слово — сам Рольван давно бы заблудился. Правда, эти двое ни разу не подводили, и отряд привык им доверять.

Дождь, ливший без остановки целую неделю, утомился и стих. Неаккуратные серые клочки еще пробегали по небу, но солнце уже набирало силу, и воздух был теплым, летним — каким и должен быть на пороге праздника святой Дасты. Нагретая земля исходила влагой, пахло травой и цветами.

Ехали шагом, растянувшись двумя длинными цепочками. То и дело приходилось спешиваться, чтобы пробраться под сплетением ветвей, обогнуть топкое место в клочках желтых прошлогодних камышей или перевести лошадей через скопление полусгнивших поваленных стволов.

Временами казалось, что движутся они без всякой дороги, потом исчезнувшая под завалами или на берегу очередного ручья тропа появлялась снова, а раз или два даже Рольвану удалось разглядеть на ней человеческие следы. Следопыт подтвердил: здесь недавно шли пешие и направлялись они прямиком к старинному святилищу.

К вечеру влажный полумрак сменился непроглядной тьмой. Выбрав место посуше, стали лагерем. Костров не разводили, лишь растянули между деревьями пологи на случай дождя и выставили часовых. В седельных мешках нашлось достаточно еды и людям, и коням.

Вскоре голоса зазвучали громче. В последней таверне на краю обжитых мест отряд наполнил фляги, и вовсе не водой, так что теперь к разговорам то дело добавлялся смех и обрывки непристойных песен.

Рольван вздохнул, думая о тишине и скрытности, но запрещать веселье не стал. Ему, как и другим, было не по себе от самого слова «дрейвы»: не страх, но тревога и память, почти такая же древняя, как сам Лиандарс. Память скорее крови, чем рассказов или книг, хотя выросший в монастыре Рольван в этом понимал побольше своих товарищей.

Но не нужно знать грамоты и уметь говорить по-квирски, чтобы чувствовать опасность в самой мысли о дрейвах, их могуществе и таинственных ритуалах. Напуганный воин — и не воин вовсе, а крепкое деревенское пиво — лучшее средство против страхов.

Бдительности же не теряли, часовые зорко вглядывались в темноту, у каждого был под рукою меч и копье не дальше, чем в двух шагах. Даже Торис, как обычно пивший за четверых, оглядывался и готов был схватиться за оружие.

А там — если кто сочтет его пьяным и оттого неопасным, горько пожалеет. Торис во хмелю был так же хорош в драке, что и Торис трезвый. А вот рассуждать и оглядываться, прежде чем в драку полезть, он умел лишь на трезвую голову, да и то с трудом. Лучшего спутника в опасном походе нельзя и пожелать.

Утром выступили с первым светом, в тумане, таком густом, что ничего не было видно уже за три шага. Прознай о них дрейвы и реши устроить засаду, было бы самое время. Но лес стоял неподвижен, только ветер шевелил ветви и медленно разгонял туман. Тот расползался неровными клочьями, похожими на обрывки старых простыней, и скоро совсем исчез.

День выдался ясным, летним. Под кронами вековых дубов и буков царил сырой полумрак, но редкие поляны и прогалины заливал золотой свет. Лес расцветал, набухал сочной зеленью — чуть помедли, и увидишь ее движение. Близился праздник наступления лета — день святой Дасты. Валль, как звался он в прежние времена.

Именно в ночь на Валль дрейвы принесут жертвы и заведут свое темное колдовство. Один Мир знает, сколько в тех сказках правды, но допустить этого нельзя.

Успеть, помешать, предотвратить — это чувство делалось все острее, гнало отряд вперед. Даже лошадям передалось нетерпение хозяев. Гнедой Рольвана, прозванный Монахом отчасти за смирность, отчасти в насмешку над хозяином, вздрагивал и прядал ушами, как будто чуял опасность.

Разговоры стихли. Ехали в угрюмом молчании.

Еще одну ночь провели в шепчущей лесной темноте. Теперь никому не хотелось петь и смеяться. Ночные птицы кричали почти человеческими голосами, и кто-то невидимый крался, хрустел ветвями совсем рядом. И всю ночь часовые глядели в темноту и хватались за мечи от каждого шороха.

Но уже ранним утром впереди показалось лесное святилище дрейвов.

Оно разместилось на вершине крутого холма. Деревья здесь не росли, лишь наверху, вокруг святилища, неровной короной высилось кольцо древних дубов. Одетые дымкой весенней зелени, они стояли, будто крепостная стена вокруг жилища эрга. Огромные шары омелы, священного растения дрейвов, глядели из ветвей, как головы великанов.

Рольван осенил себя священным знаком — пальцы к сердцу и ко лбу — слишком резво для простой дани обычаю. То же делали и другие. Все знали: в день последней битвы с дрейвами, едва схоронив павших, солдаты по приказу короля сожгли священную рощу.

Прошло тридцать лет — немало для человека, но не для дуба. Могучие исполины никак не могли вырасти на пепелище за этот срок. Но выросли, и если кто-то еще сомневался в колдовской силе дрейвов, теперь сомнения исчезли.

— Сдохнуть мне на этом месте, — выругался за спиною Торис.

— Пребудь с нами, милосердный Мир, — взмолился набожный Крахнен.

Их голоса слились, и общее замешательство рассеял тихий смех. Рольван тоже улыбнулся. Обернувшись, увидел, как один из следопытов машет рукой. Поехал на зов и через несколько шагов столкнулся с Ардивадом. Оказалось — их с Шаймасом отряды прибыли еще на рассвете. Старый воин приветственно кивнул.

— Теперь все в сборе, — сказал он. — Наверху тихо с тех пор, как мы здесь. Затаились, что ли? В общем, так, ждать нечего. Шаймасовы уже на той стороне. Берем его в кольцо и поднимаемся по сигналу.

Рольван кивнул и вернулся к своим.

Они едва успели проверить мечи и взять на изготовку щиты и копья, как прозвучала команда и все три отряда устремились наверх, стягивая кольцо вокруг вершины холма.

Кроме них, ничто не нарушало тишины. Рольван всматривался в древесный заслон, ища движение, какой-то признак, что их ждут, но ни одной ветки не шелохнулось навстречу. Разве что…

— Смотри, — прошептал он Торису.

— Вот дерьмо собачье! — так же тихо ответил тот. — Не нравится мне это, командир.

Рольван кивнул. Ему тоже не понравилось, хотя какой вред от птиц? Всего лишь во́роны, неподвижные, почти незаметные среди дубовых ветвей. Несколько десятков — безмолвных, черных как ночь. Казалось, они следят за всадниками.

Другие тоже заметили и помрачнели, но до вершины оставалось немного и времени думать о крылатых наблюдателях не было. Разве что они кинутся, как в песнях, выклевывать врагам глаза — от этой мысли Рольван поежился и заставил себя смотреть вперед.

Сразу за деревьями поднимался земляной вал в человеческий рост. Проход в него закрывал деревянный щит. Дружинники остановились перед этой ненадежной преградой. Тишина была тревожней тысячи боевых воплей.

— Подохли они там, что ли? — пробормотал Торис.

— Или сбежали, — отозвался Рольван. Криво усмехнувшись, прибавил: — Или же их здесь вовсе никогда и не было!

Торис хохотнул, но тут дубовый щит рухнул от удара копья, и обоим стало не до шуток. Воины хлынули в проход.

И остановились в растерянности. Их никто не встречал. Все внутри вала было вытоптано множеством ног. По краю теснились хижины из плетеных ветвей — не больше десятка. В середине — сложенный, но незажженный костер, выше любой из хижин, и широкий плоский камень с углублением. Жертвенник. Рисунок на камне показался Рольвану знакомым, но откуда, он вспомнить не смог.

— По крайней мере, они здесь были, — сказал он Торису.

Тот ответил, но слова заглушил рев Ардивада. Старый воин соскочил на землю перед жертвенником и яростно потрясал в воздухе копьем:

— Найдите мне их следы!

Его крик будто разбудил всех. Воины зашевелились, спешиваясь, отправились обыскивать хижины. Четверо древками копий разворошили и раскидали костер. Следопыты занялись своим делом, которое оказалось бы проще, не вытопчи все вокруг их собственные кони.

Рольван спешился и тоже с любопытством заглянул в одну из хижин. Смотреть оказалось не на что: охапки тростника на полу да нехитрый каменный очаг.

— А сколько болтали про дрейвские богатства, — заметил воин, вошедший следом.

— До богатства ли, когда прячешься столько лет? — отозвался Рольван, и сам разочарованный. — Если что у них и есть, оно хорошо спрятано.

— Поймаем и допросим, а? Может, что и нам перепадет.

— Хорошо бы, — вздохнул Рольван, выходя.

Участникам похода положена доля от добычи, но в этот раз добычей и не пахло. Удачей и обещанной королевской наградой — тоже.

Да еще вороны — они все так же сидели в ветвях, мрачные и неподвижные. У самого вала, задрав голову, стоял Торис. Метательный дротик в его мощной руке казался тоньше тростинки. Судя по всему, гигант примеривался броском сбить одну из птиц.

Рольван поспешил к нему.

— Оставь, Торис.

Тот передернул плечами:

— Не могу. В самое нутро глядят, дермецы!

— Понимаю, но лучше не надо. Кто знает, что они тогда сделают?

Торис вздохнул, но дротик опустил.

— Все как-то странно, и даже подраться не с кем, — пожаловался он.

— Подожди, еще подеремся, — утешил Рольван. — Пошли, вон, следопыты вернулись.

Он бегом направился к жертвеннику, где два других командира уже слушали следопытов. Когда Рольван подошел, Ардивад как раз рычал:

— Хватит! Скажите мне, куда ведут следы, и довольно!

— Но мы же говорим, — был ответ, — сразу во все стороны!

— Разбежались? — спросил Рольван.

— Хитрость, наверное, — хмуро ответил Шеймас. Мысль о дрейвах, от испуга удирающих в разные стороны, похоже, не помещалась в его голове. — Разделились, чтобы заставить нас тоже разделиться. Неглупо, ха!

— И как же мы поступим?

— А что нам остается? — вопросил Ардивад, тяжело опершись на копье. От волнения его перекосило больше обычного. Седые усы стояли торчком. — Упустить их еще на тридцать лет? Нет уж, я разделаюсь с этими крысами, пока жив!

Он говорил в точности, как отец Кронан, и Рольван почтительно склонил голову. Дрейвы были и впрямь великим злом, если эти два таких непохожих, но одинаково достойных мужа считали их уничтожение главным делом своей жизни.

После недолгого спора конников разделили на четыре малых отряда и бросили жребий, выбирая, кому куда направиться.

Дурные предчувствия овладели Рольваном и не отпускали с тех самых пор, как жребий был брошен и воины уже рассаживались по коням. Карканье грянуло тогда сразу со всех сторон — все на миг пригнулись к лошадиным шеям. Крича и громко хлопая крыльями, вороны поднялись с ветвей и разлетелись в разные стороны. Тревожные черные лоскутки быстро превратились в точки, затерялись меж редких облаков, но даже исчезая, сохраняли почти боевой порядок.

Никто не сомневался: посланцы выведали все, что нужно, и теперь несут вести хозяевам.

Так и вышло, что в погоню за дрейвами Рольван пустился полный мрачных ожиданий, во главе отряда, урезанного почти на треть.

Единственный оставшийся следопыт, Эранд, молодой, но невероятно ловкий воин родом из Ламории, даже не пытался скрыть растерянность. Отряд подолгу стоял и ждал, пока Эранд пешим обследовал местность и затем, смущенно кривясь, указывал направление. Дрейвы уходили, рассыпавшись по лесу и вдобавок почти не оставляли следов, но через несколько миль сошлись вместе и дальше отправились большой группой. Преследовать стало легче, но ощущение ловушки впереди усилилось. И все же, когда из-за деревьев тучей полетели дротики, Рольван на миг растерялся.

Его спас Монах: заржал и дернулся в сторону. Смертоносное жало пронеслось мимо. Еще один дротик вошел в горло ехавшего рядом воина, под шлем. Воин захрипел и свалился набок.

Рольван выкрикнул команду, но за шумом едва услышал сам себя. Дрейвы с воплями хлынули из-за деревьев, как вырвавшиеся из Мрака демоны. Не меньше трех десятков, и дрались они отчаянно, с той самой священной яростью из сказаний — перед ней случалось отступать и квирским легионам.

Но люди Рольвана не только были лучше вооружены и защищены доспехами, не только сражались верхом против пеших. Они сами принадлежали к тому же народу, и священное боевое безумие было знакомо им не хуже, чем служителям старой веры.

Конь Рольвана рванулся, почувствовав шпоры, и наконечник копья вонзился в темя бегущего дрейва. Рольван наклонился, пытаясь освободить копье, и тут на него бросились с двух сторон. Волосатый, словно дикий зверь, гигант налетел, замахиваясь топором. Рольван принял удар на щит, и топор намертво застрял в нем. Рольван не успел ударить в ответ — другой дрейв, поднырнув под копье, нанес колющий удар под ключицу. Кольчуга отчасти защитила, но левая рука со щитом — на нем все еще висел, держась за свой топор, волосатый дрейв, — сразу повисла, и бок намок от крови. Щит вместе с топором оказался в руках у дрейва.

Монах взвился на дыбы прежде, чем Рольван успел хоть что-то сделать. Ржание походило на лошадиный боевой клич, когда окованные железом копыта размозжили голову волосатого. Второй дрейв, упав на четвереньки, уже вскочил и изготовился для нового прыжка. Выхваченный взамен копья меч Рольван обрушил ему на голову.

Потом развернул коня и направился туда, где пеший Торис с огромным сверкающе-алым мечом кромсал на части обступивших его противников. Помощь не понадобилась: когда Рольван подъехал, веселый гигант как раз добавил к пятерке трупов у своих ног последний, шестой.

— Ух, хорошо! — воскликнул он, вытирая лицо мокрой от крови перчаткой и улыбаясь до ушей. — Собачьи дети, они убили моего коня!

Ответить Рольван не успел: подняв обеими руками меч и оглушительно крича, Торис уже мчался в гущу новой схватки. Рольвану ничего не осталось, кроме как последовать за ним.

Скоро все закончилось. На вытоптанной, залитой кровью траве в беспорядке валялись тела. Отряд Рольвана уменьшился почти наполовину. Из дрейвов остались в живых двое. Их связали, примотав ремнями к двум стройным соснам, и оставили под присмотром молодого Альдранда.

Для юноши это было первое сражение. Отец Альдранда, ветеран многих войн, привез сына в столицу, как только позволил возраст. Но когда вновь начались нападения на северо-восточном побережье и король отправил туда Морака с частью дружины, отцовское сердце не выдержало. Вместо сражений с грозными канарцами, юноша остался нести службу в мирном Эбраке и попал под присмотр Рольвана.

Завершись сегодняшнее приключение по-другому, Рольван предпочел бы сам погибнуть вместе с Альдрандом, лишь бы не смотреть в глаза его отцу.

Впрочем, юноша сражался храбро и умудрился не получить ни царапины. Теперь он ничего не соображал от восторга пополам с ужасом, и помощи в заботе о раненых от него ждать не приходилось.

А заботиться было о ком. Кроме Альдранда, невредим остался лишь Крахнен — немолодой, прославленный свирепостью воин, чье имя и нелюдимый нрав любого могли заставить подозревать дрейва в нем самом. Но только на первый взгляд. Крахнен был так набожен, что Рольван, неудавшийся монах, нередко прятал от него глаза. Вот как сейчас: едва закончилась схватка, Крахнен упал на колени и принялся возносить благодарственные молитвы.

Но пока он молился, Рольван бормотал проклятия, коленями и здоровой правой рукой помогая держать Эранда, раненного в живот. Тот глухо стонал и дергался, пока Игарцис из Ллистра, сын эрга по рождению и лекарь божьим даром, вытаскивал из его развороченных топором внутренностей куски кольчуги. Сам Игарцис почти не пострадал: ему дротиком оцарапало щеку, но царапина уже запеклась и не кровоточила. Окажись дротик отравлен, он был бы мертв.

— Есть надежда? — спросил Рольван, когда Игарцис принялся зашивать рану.

— Бог знает, — был короткий ответ.

Позже, наложив бинты и вытерев от крови руки, лекарь улыбнулся.

— Может, и выживет, — сказал он. — За бога ведь сражался! Позволь осмотреть теперь твою рану, командир.

— Нет. Здесь хватит серьезных ран для тебя, а с моей и Твилл справится, — и Рольван улыбнулся вполне искренне: — Я ее не чувствую, клянусь.

— Повезло тебе, что не правая рука.

— Повезло, — согласился Рольван.

Поднялся и очутился лицом к лицу с собственным слугой. Тот стоял наготове с флягой воды, бинтами и корпией в руках и с самым терпеливо-недовольным лицом, какое мог изобразить. За спиной его Рольван увидел Ториса, мрачного и с головы до ног залитого кровью. Пошел навстречу. Слуга обреченно вздохнул и побрел следом.

— Вот ты где, командир! — воскликнул Торис. — Ты слышал — эти ублюдки убили моего коня и моего слугу. Только представь — прослужил мне восемь лет и только что умер на моих руках! Да сожрут демоны их жалкие души! И вот я ранен, а мой слуга мертв, и что мне делать?!

— Воспользуйся моим слугой, — предложил Рольван, терпеливо выслушав всю тираду.

— Ни за что, ты ведь и сам ранен!

— Тогда подожди, пока Твилл позаботится о моей ране, и тогда он займется твоими.

Такой порядок показался Торису справедливым, и Твилл наконец снял с Рольвана разорванную кольчугу. Рана оказалась неглубокой, хоть и кровоточила сильно, и сухожилие не было перерезано — так уверил Рольвана слуга, а он в этих делах пока не ошибался. Хотелось верить, что не ошибся и теперь.

Вскоре Рольван с туго перебинтованным плечом вернулся к пленным. Он потерял восемь человек, девять, если считать Эранда — едва ли он мог выжить, но Рольван пока не хотел причислять его к мертвым. Восемь убитых, и это не считая слуг, что сражались и гибли наравне с господами. Пленникам не стоило ждать милосердия.

Те, впрочем, и не ждали. Даже плохо знакомый с их обычаями Рольван знал, что последователи старой веры не боятся смерти. По ту сторону земных врат их ждет — как они верят — то же, что при жизни: враги, чтобы сражаться, дикие звери, чтобы охотиться, а вдобавок множество яств и напитков, чтобы вечно пировать и праздновать. Потому в бой они кидались с радостью и умирали без печали — так говорилось в песнях.

И все же они чувствовали боль, и под пытками могли выдать немало — к примеру, где спрятаны знаменитые дрейвские сокровища. Или имена предателей при королевском дворе. Достаточная причина пока сохранить им жизнь, к тому же Рольван помнил приказ: одного или двух доставить в Эбрак для публичной казни.

Вот только восемь из тех, кто годами был его братом по оружию и по чаше на пиру, лежали мертвыми, изрубленными в куски. И кроме усталой ненависти Рольван не чувствовал ничего, даже боли от раны. Да еще предчувствия, что мучили всю дорогу — они никуда не делись. Не лучше ли послушать сердца и сразу казнить этих двоих?

— Они что-нибудь говорили? — спросил он, оттягивая решение.

— Молчат, как покойники, командир, — Альдранд пришел в себя и отвечал с достоинством, как один бывалый воин — другому. — Глядит только по-нехорошему, вот этот, волосатый. А второй и не глядит.

Кивнув, Рольван подошел ближе.

Волосатый, что глядел по-нехорошему, был молод, не старше, наверное, Альдранда. Настоящий заморыш — не увидь Рольван сам его звериную ловкость в бою, никогда бы не поверил, что тот вообще может сражаться. Длинные, будто ржавые волосы торчали во все стороны, как будто мальчишке нахлобучили на голову разоренное птичье гнездо. За ними не было видно лица, лишь дикие, горящие ненавистью глаза. Протяни руку — и звереныш вцепится в нее зубами.

Второй пленник был спокоен. Седовласый, кожа цвета старого ремня в рытвинах морщин, но назвать его беспомощным стариком ни у кого не повернулся бы язык. Даже безоружный и связанный, он казался опасным. И опасность та была не в силе мускулов и умении владеть огромным мечом — этот меч с золоченой, украшенной резной волчьей головой рукоятью сейчас лежал у ног Альдранда, немало довольного такой добычей. Опасностью веяло от самой фигуры старого дрейва, от его прикрытых глаз, от его молчания. От спокойного равнодушия к своей судьбе.

Чем дольше Рольван смотрел, тем сильнее хотел немедленно покончить с пленниками. И сам себе удивлялся — уж кровожаден без нужды он не был никогда. И чем эти двое, в самом деле, могли быть опасны?

Тяжело ступая, подошел увитый бинтами Торис. Помолчал, затем предложил:

— Прикажи развязать их и вернуть мечи. Пусть сойдутся со мной в честном бою, не дело это — так их убивать.

— Это же дрейвы. Разве не ты проклинал их нынче ночью?

— Это не то. Они воины! И умереть должны как воины!

— То есть любой, кто смог наделать в тебе дырок, заслуживает твоего уважения, Торис? Даже если это дрейв? — Рольван сухо рассмеялся. — Нам придется взять их с собой. Они могут знать что-нибудь полезное. Так что, прости, на сегодня драки закончены. Надеюсь, ты не в обиде?

— Ну, хорошая драка всегда на пользу, — рассудительно заметил Торис. — Но на сегодня, так и быть, мне хватит. Только знаешь, командир, они хоть и воины, а все же дрейвы. Если решат по дороге нам головы заморочить или еще какие демонские выходки…

— Как только такое заметим — убьем, — согласился Рольван. — Но пока я никакого волшебства от них не видел и не поверю, пока не увижу.

— Вороны-соглядатаи тебе не в счет? — Торис ухмыльнулся и зевнул. — Прах с ними. Дело к вечеру, а нам еще мертвых хоронить.

— Значит, не будем терять времени, — сказал Рольван, отворачиваясь от дрейвов. — Похороним павших и в путь. Заночевать я хочу подальше от этого места.

За все время пленники не издали ни звука — ни мольбы, ни проклятия. Но слышали, без сомнения, каждое слово.

Глава третья, необратимая

Во главе всех дрейвов стоит один, самый искусный в науках и колдовстве; ему повинуются беспрекословно. По смерти ему наследует самый достойный. Если таковых несколько, спор решают голосованием, если же не согласятся, то и оружием. Избранный должен доказать перед всеми свою силу и благоволение богов, и тогда только получит он почтение, положенное Верховному дрейву.

Патреклий Сорианский «О народах»

Оборотни? Пой, да не завирайся! Сам подумай, ну как может человек стать зверем? Представил? То-то же! Что? Дрейвы? Вспомнил тоже! Это же когда было, да и враки все!

Из трактирного разговора

И тогда он поклялся небом и землей, поклялся собственным сердцем, что не заснет в постели и не выпустит из рук меча, пока не добудет голову убийцы.

Книга легенд и сказаний Лиандарса. Автор неизвестен

В путь выступили уже на закате, болезненно-мутном из-за туч. Ехали медленно: на носилках из тонких осиновых стволов стонал и метался Эранд. Игарцис с отчаянным видом кусал губы — он ничем не мог помочь.

Пленники оставались безмолвны, только младший кидал по сторонам яростные взгляды. Обоим связали руки и усадили на коней, которых теперь хватало с избытком. Того, что вез старика, вел за повод Торис, а младшего — бормочущий молитвы Крахнен.

Дождь то переставал, то принимался моросить снова. На сердце лежала тяжесть. Все молчали, и в тишине особенно четко выделялись звуки: хруст и хлюпанье под копытами, стоны Эранда, шепот Крахнена. Рольван поймал себя на том, что мысленно повторяет за ним слова молитв.

Он думал о тех, кто остался под свежим курганом на лесной поляне. Они выступили в поход с шутками и смехом: преступники-дрейвы, изгои, отверженные богом и людьми, казались законной дичью. Но загнанный зверь порой кидается на охотников. Удивляться тут нечему, и все же Рольван горбился под весом несправедливости и непонятной вины.

Когда совсем стемнело, остановились на ночлег. Ужинали тем, что нашлось в мешках, но огонь развели — отогнать ночные страхи. После ужина по общему согласию вознесли молитву в поминовение павших и ради выздоровления раненных.

Эранд не приходил в себя, и непонятно было, становится ли ему хуже. У Рольвана в плече будто ворочали раскаленный вертел.

Почти против воли он велел дать пленным хлеба и воды, и не огорчился, когда те с презрением отказались. Торис, неугомонный, как всегда, пытался с ними заговорить, но ответом было глухое молчание. Тогда пленников вновь привязали к деревьям и оставили в покое. Только молодой Альдранд таращился на них, да мрачнел с каждой минутой Крахнен.

Выставили стражу. Близилась полночь, но спать не хотелось. Дождь перестал. Сплошная беззвездная чернота сомкнулась над маленьким лагерем. В костер постоянно добавляли дров, благо валежника было в избытке, слуги натаскали его и сложили в огромную кучу. Но свет пламени лишь немного разбавлял ночную тьму, отойди на несколько шагов — и она поглотит тебя полностью.

Один за другим воины заворачивались в плащи и укладывались у огня. Голоса звучали редко и неохотно. Рольван достал из ножен меч и неспешно водил по лезвию точильным камнем. Он тщетно пытался прогнать тревогу или хотя бы убедить себя, что причина ее — в усталости и потерях, а не тишине и сверлящем спину дрейвском взгляде.

Он вздрогнул от возгласа Ториса:

— Чтоб вам сдохнуть! Вспомнил!

— Вспомнил о