Оглавление

Глава 1: Пробуждение в коже другого

Первым пришло сознание — острое, колючее, как осколок стекла. Оно прорезало привычную вату небытия, но не принесло с собой ничего, кроме густого, липкого ужаса. Потому что вторым пришло понимание: это не его тело.

Марк — он был почти уверен, что его зовут Марк — лежал неподвижно, вжавшись в матрас, и старался дышать как можно тише, будто от этого зависела его жизнь. Возможно, так оно и было. Сердце колотилось где-то в горле, отдаваясь глухими, неровными ударами в висках. Руки, чужие, тяжелые и волосатые, лежали на одеяле, не повинуясь ему. Он скомандовал пальцам пошевелиться. Прошла мучительная секунда, и тогда толстые, незнакомые пальцы медленно, с скрипом, будто давно не смазанные суставы, согнулись.

Он зажмурился — и снова открыл. Картина не изменилась.

Потолок. Низкий, выкрашенный в грязновато-белый цвет, с трещиной, извивавшейся по штукатурке, как высохшее русло реки на карте. Люстры не было, лишь торчал из потолка оголённый провод с тёмным основанием патрона. Воздух пах пылью, остывшим сигаретным дымом и чем-то кисловатым, съедобным — может, вчерашними щами или расстроенным желудком.

Он лежал на спине и боялся пошевелиться, боялся даже перевести взгляд, потому что мир, который должен был быть знакомым и предсказуемым, рассыпался, как подгнившая ткань. Его мир. Который был вчера. Каким он был? Обрывок всплыл в памяти: стёкла высотного здания, залитые заходящим солнцем, вкус кофе с корицей, женский смех… Всё уплыло, растворилось, оставив после себя лишь щемящее чувство потери и имя — Марк.

Сейчас же было только это: чужая кожа, чужая постель, чужой потолок.

Собрав всю свою волю — ту, что осталась, ту, что была его, а не этого грузного, незнакомого тела — он медленно, позвонок за позвонком, приподнялся на локтях.

Комната. Маленькая, захламлённая. На стуле у окна гора немытой одежды. На тумбочке — пепельница, доверху забитая окурками, пустая бутылка из-под пива, мобильный телефон старого образца, с крошечным экранчиком. Окно было завешено шторой из тёмной ткани, но по краям пробивался жёсткий утренний свет, резанувший по глазам. Голова отозвалась тупой, набухающей болью. Похмелье. Но не его. Его голова никогда так не болела. Его тело никогда не было таким… старым.

Он посмотрел на свои руки — широкие ладони, короткие пальцы с обкусанными ногтями, вдавленным в кожу ободком от обручального кольца. Он поднёс их к лицу, повертел, ощущая холодок отчуждения. Потом, преодолевая сопротивление мышц, дотронулся до щеки. Щетина. Жёсткая, седая щетина. Он провёл ладонью по лысеющей макушке, по толстой, короткой шее.

«Не я, — лихорадочно застучало в висках. — Это не я».

Паника, сдерживаемая до сих пор, рванула наружу. Он сорвался с кровати, споткнулся о брошенные на пол ботинки и почти ползком добрался до двери. Она вела в маленькую, узкую прихожую. Справа — другая дверь. Ванная. Он ввалился внутрь, нащупал выключатель. Зашипела, помигала и загорелась люминесцентная лампа, отбрасывая мертвенный, синеватый свет.

И тогда он увидел Его.

В маленьком, потёртом зеркале над раковиной на него смотрел незнакомец. Мужчина лет пятидесяти, с одутловатым, обрюзгшим лицом, мешками под глазами и крупными порами на коже. Следы былой мужественной красоты тонули в жире и усталости. Светлые, почти белые брови нависали над маленькими, голубовато-серыми глазами, в которых застыл животный, неосознанный ужас. Тот же ужас, что клокотал сейчас внутри Марка.

Он дотронулся до зеркала. Холодное стекло. Незнакомец в ответ тоже поднёс руку. Их пальцы встретились, разделённые поверхностью, но ощущение было таким реальным, что Марк дёрнулся назад.

«Это я, — пытался он убедить себя. — Смотри. Я поднимаю руку. И он поднимает. Я открываю рот…»

Зеркальный двойник беззвучно повторил движение.

Глухой стон вырвался из груди Марка — из груди этого мужчины. Чужой голос, хриплый, прокуренный. Звук, которого он никогда раньше не слышал и который теперь принадлежал ему.

Он упёрся руками в раковину, стараясь не смотреть в зеркало, стараясь просто дышать. Вдох. Выдох. Вдох. Это сон. Кошмар. Самый яркий, самый подробный в его жизни. Сейчас он проснётся в своей постели, в своей квартире, со своей женой… Жена? Ещё один обрывок: тёмные волосы, пахнущие кокосом, родинка на ключице… Имя? Имя ускользало, как скользкая рыба в мутной воде.

Он прямо-таки поймал себя на том, что ждёт пробуждения. Ждёт, что мир дрогнет, расплывётся и сложится заново в правильную, привычную картинку. Но краны на раковине были холодными и твёрдыми. Плитка под босыми ногами — липкой и прохладной. Запах в комнате — затхлым и реальным. Это не уходило.

Сон наяву? Помешательство? Может, он сошёл с ума? Или умер, и это ад? Но ад должен быть огнём и скрежетом зубовным, а не маленькой, замызганной квартиркой в панельной девятиэтажке где-то на окраине города, который он, возможно, никогда не видел.

Ему нужно было понять. Узнать. Собрать информацию, как крупицы золота в песке. Он снова посмотрел на себя в зеркало. В глазах незнакомца уже не было чистой паники. Её сменила отчаянная, холодная решимость.

Он обыскал ванную. Старая пластмассовая полка для принадлежностей: лезвия «Жиллет», помазок с вылезшей щетиной, почти пустой тюбик дешёвой зубной пасты, антиперспирант-спрей. Ничего личного. Ничего, что могло бы что-то рассказать.

Вернулся в спальню. Его взгляд упал на телефон на тумбочке. Кнопочный. Динозавр. Сердце — нет, сердце этого тела — ёкнуло от надежды. Телефон. Связь с миром. С прошлым. С собой.

Он взял аппарат. Пластик был тёплым, потёртым. Большим пальцем — чужим пальцем — он нажал на кнопку включения. Экран загорелся зелёным светом. Батарея почти полная. Ни пропущенных вызовов, ни новых сообщений. Время: 07:34. Четверг. Четверг? А какой день был вчера? Понедельник? Вторник? Он не помнил.

Он зашёл в меню «Контакты». Записей было немного. «Ма», «Нач», «Бригада», «Саня», «Жена», «Тёща». Имена, ничего не говорившие ему. Он ткнул в «Жену». Палец замер над кнопкой вызова. Что он скажет? «Привет, это я, твой муж, только я не знаю, кто я и как меня зовут»? Ему бы не поверили. Вызвали бы скорую. Психиатров. Или просто послали бы, решив, что это дурацкая шутка.

Он отложил телефон. Нужно было искать дальше.

Одежда на стуле: заношенные джинсы, клетчатая рубашка, толстовка с каким-то логотипом. В карманах джинсов — смятая пачка сигарет «Беломорканал», зажигалка, несколько монет, ключи. Ключи! Два ключа на стальном кольце. Один, похоже, от этой квартиры. Второй — поменьше, возможно, от почтового ящика или рабочего шкафчика.

Он одел эти чужие штаны, эту чужую рубашку. Ткань грубая, пахнущая табаком и потом. Он нашел носки, стоптанные ботинки. Одевание далось с трудом, будто он заново учился управлять конечностями.

Следующая цель — остальная квартира. Он вышел в прихожую. Кроме двери в ванную и спальню, была ещё одна, закрытая, и арка, ведущая в крохотную кухню. Он открыл закрытую дверь. Кладовка. Забита хламом, старыми чемоданами, банками с консервацией.

Кухня оказалась царством уныния. Старая газовая плита, холодильник, гудевший, как взлетающий истребитель, стол с облезлой клеёнкой. На столе — опять пустая бутылка, грязная тарелка, пачка соли. Он открыл холодильник. Внутри пахло одиночеством. Полбуханки чёрствого хлеба, кусок колбасы, пачка масла, несколько банок пива. На дверце — баночка с горчицей и бутылка с желтоватой жидкостью, похожей на самогон.

На стене висел календарь с изображением котёнка. Месяц — май. Числа были перечёркнуты вручную до семнадцатого. Сегодня должно быть восемнадцатое. Май. А какой был месяц… там? В его прошлой жизни? Он не помнил. Воспоминания о «до» были как сцены из чужого кино: яркие, но лишённые контекста, запаха, тактильных ощущений.

Он подошёл к окну на кухне, раздвинул занавески. Вид открывался стандартный: пять таких же серых девятиэтажек, образующих замкнутый двор-колодец, детская площадка с ржавыми качелями, несколько кривых деревьев. Где-то вдалеке — магистраль, слышен был гул машин. Ничего знакомого. Совсем ничего.

Отчаяние снова накатило, холодной, солёной волной. Он был в ловушке. В ловушке чужого тела, чужой жизни, в чужом городе. И единственный, кто знал об этом, — это он сам.

Его взгляд упал на старый телефонный аппарат, висевший на стене на