— …в конце концов, иногда я имею на это право, — твердо объявляет мама, хотя с ней никто и не спорит.

Мама наносит каплю духов на запястье, будто смазывает застежку браслета у своих золотых часиков; растирает парфюм по загривку. Овчарка Дина, словно нарочно подражая ей, чешет задней лапой за ухом. Аля молчит, прислонясь к дверному косяку, а на самом деле к стене; она вежливо вытащила один наушник, чтобы выслушать слова матери, но невежливо держит его недалеко от уха, намереваясь вставить обратно. С того раза, когда мама говорила о своем праве отдохнуть от семьи в компании друзей, а бабушка с дедушкой были еще живы, прошло почти десять лет. Такой скандал разыгрался, с рыданиями о загубленной юности, взаимными мамиными и бабушкиными обвинениями, что Аля, хотя в начальную школу ходила, а все еще помнит то мамино лицо, страшное потому, что походило, из-за размазанной косметики, на все собственные портреты, нарисованные дочерью к Восьмому марта с детского сада по первый-второй класс. Ну и невозможно забыть, как мама с ненавистью поглядывала на нее тем вечером, — казалось, бросится и сделает что-нибудь нехорошее блестящими, только что с маникюра, ногтями.

Мать и дочь замирают, размышляя, стоит ли обмениваться обязательными фразами, которые наготове у обеих. Что-то вроде: «Давай сегодня без сюрпризов». — «Давай-ка не учи старших, как и что делать, сама, небось, тоже что-то придумала, так что предохраняйся». — «Уж кто бы говорил», — и все в таком духе. Но обмен предостережениями, похожими на упреки, уже не имеет смысла: результат прошлого маминого лихого выхода в свет — Илья — валяется на диване в большой комнате. В его очках отражается шевеление игры на экране смартфона, а на лице происходит смешан