автордың кітабын онлайн тегін оқу Дочери служанки
LAS HIJAS DE LA CRIADA
Перевод с испанского Аллы Борисовой
Дизайн обложки Катерины Анфилатовой
Онега, Сонсолес
Дочери служанки : роман / Сонсолес Онега; [пер. с исп. А. Борисовой]. — М.: Издательство Азбука, 2025. — (История в романах).
ISBN 978-5-389-30442-0
16+
В одну февральскую ночь на заре XX века в замке Святого Духа на свет появились две девочки: Клара и Каталина. Девочки, чьи судьбы были предопределены правом рождения.
Девочки, которые, сами того не подозревая, были друг другу родными.
Минутное увлечение сеньора Вальдеса одной из служанок превратилось в страшный секрет, который его семья продолжала тянуть за собой, словно камень. Сколько жизней он сломал и скольких людей сделал несчастными?
Сцены, дни, годы сменяют друг друга, точно кадры фильма, пред взором читателя проносятся пейзажи Испании, Кубы, Аргентины. Но нигде семья Вальдес не может найти себе покоя.
Это история о силе духа, противостоящей предательствам мужчин, пренебрежению и несправедливости. История о том, как женщины встали во главе бизнес-империи, и о том, какое наследие они передали своим детям.
© Sonsoles Ónega, 2023
© Editorial Planeta, S. A., 2023
© Борисова А., перевод на русский язык, 2025
© Издание на русском языке, оформление
ООО «Издательство Азбука», 2025
Посвящается Яго и Гонсало,
которые всегда меня ждут
Помни об этом и передай эту память другим.
Мертвые остаются жить
в памяти живых.
Любви и моря хватит всем.
— Говорят, роды прошли в доме семьи Вальдес.
— Кто тебе сказал?
— В порту судачили, а дальше новость разлетелась, словно чайки над морем. И еще кое-что.
— Что такое?
— А то, что раз служанка и хозяйка родили одновременно, тут не обошлось без колдовства.
ЧАСТЬ 1
ПУНТА ДО БИКО,
ФЕВРАЛЬ 1900 ГОДА
Глава 1
Есть истории, скрытые в глубине веков, а между тем их стоило бы рассказать. Семейные предания о тех, кто ушел из жизни и покоится под слоем пепла. Та история, что начала прорастать сквозь стены замка Святого Духа, как раз одна из таких.
До сих пор так никто и не осмелился ее рассказать.
Хотя она носилась над морем, словно чайка.
Сеньор Вальдес и его супруга только что закончили ужинать, когда влажный воздух проник в столовую, и они перешли в каминную залу, где донья Инес почувствовала приближение родов, отчего ее охватил озноб. Последние дни ей было не по себе, но так рано она не ждала. Предполагалось, что в эти дни должна родить Рената, жена Доминго: браки между охранниками и работницами, жившими на земле замка Святого Духа, иногда случались. О том, что именно произошло в последующие несколько часов, мог знать только дон Густаво Вальдес, поскольку был в курсе дела и мог выстраивать обоснованные предположения. На самом деле, никому бы не удалось сказать точно, что произошло той ночью, дождливой, как все февральские ночи в Пунта до Бико, в провинции Понтеведра.
Порывы северного ветра ударяли в окна, и казалось, они разобьются, не выдержав его неистовой силы. Густаво пошевелил поленья в камине и углубился в чтение статьи о выращивании свеклы, клубни которой некоторое время назад заинтересовали его с точки зрения производства сахара.
Донья Инес сказала, что у нее начинаются схватки, но муж не обратил внимания ни на ее слова, ни на фиолетовые тени у нее под глазами, ни на то, что ее живот опустился до уровня бедер. Они сидели в креслах мебельного гарнитура на некотором расстоянии друг от друга, и он был в наушниках, так что не мог заметить, как донья Инес дрожит от лихорадки.
— Мне что-то нехорошо, Густаво, — повторила она.
Муж оторвался от газеты.
— Ложись спать, любовь моя. Я сейчас к тебе поднимусь.
Донья Инес посмотрела на мужа, но он был так увлечен статьей в газете «Маяк», что лучше было оставить его в покое. Она вышла из гостиной и заглянула в кухню, попросить Исабелу, служанку, чтобы та приготовила ей какой-нибудь горячий отвар.
— Хотя не знаю, удастся ли мне его выпить. Мне кажется, я умираю.
— Что случилось с моей госпожой?
— У меня болит вот здесь.
Она коснулась ладонью внизу живота.
— Как будто мне раздирают кишки.
— Поднимайтесь наверх, а я вслед за вами. Принесу вам яблочную настойку.
— Нет, настойку не надо, Исабела. Принеси липового чаю.
— Липового?
— Да, Исабела, липового чаю. Хайме уснул?
— Да, сеньора. Как ангелочек. О малыше не волнуйтесь. А я сейчас. У вас по лицу видно, что вам нехорошо.
— А как Рената?
Сеньора спрашивала о другой служанке; перед сном госпожа всегда интересовалась, как обстоят дела в доме.
— Она закрылась у себя в шесть вечера.
— И не выходила?
— Нет, сеньора.
— А где Доминго? Что о нем известно?
— Сидит, должно быть, в винном погребке.
Острая боль заставила донью Инес согнуться пополам.
— Как мне плохо. Думаю, он родится сегодня.
— Что вы, сеньора! Даже не говорите такого. Сегодня воскресенье. А мы повитуху не предупреждали. Ей понадобится время, чтобы добраться сюда из Виго. Воскресенье же, — повторила она встревоженно.
— Возможно, доктор Кубедо еще не спит?
— Этого я знать не могу, сеньора. Но знаю, что доктор Кубедо роды не принимает.
— Все равно. Пожалуйста, пошли за доктором.
— Где же я его найду в этот час?
— Наверное, он дома или не знаю, где еще, — ответила донья Инес.
Поддерживая руками живот, она с трудом поднялась по лестнице в супружескую спальню, где рухнула на кровать, чувствуя такие схватки, которых до сих пор не знала. Они были совсем не похожи на те, что были у нее, когда она годом раньше рожала первенца, Хайме. Боль была резкая и отрывистая. Она провела рукой внизу живота, и ладонь обагрилась кровью.
— Исабела! Исабела! Нельзя терять ни минуты!
— Это сеньора так кричит? — вдруг, словно очнувшись, спросил дон Густаво.
Он отшвырнул журнал на пол и бегом бросился по лестнице, а Исабела, ничего не ответив хозяину, помчалась за доктором. Тот, уже облачившись в пижаму, готовился забыть об окружающей действительности до следующего дня.
— Доктор, вы должны отправиться в имение сеньоров Вальдес. Донья Инес рожает. Как бы не умерла!
— Не преувеличивай, женщина!
— Я нисколько не преувеличиваю. Она говорит, чувствует себя так, будто ей раздирают кишки. Иначе мы бы не стали вас беспокоить. Быстрее, доктор, ради всего святого!
— Когда ей рожать?
— Самое меньшее, через три недели.
— Согласно твоим расчетам…
— Да, сеньор, согласно моим расчетам.
Служанка была так настойчива, что врач решился идти. Она едва дала ему время накинуть на плечи пальто и взять саквояж с инструментами, так что зонт он забыл, несмотря на дождь, который все не унимался. Дорогу развезло от грязи, они шли медленно, чтобы не поскользнуться, и доктор Кубедо не поддавался страхам. Услышав скрип ворот, залаяли собаки и замяукали коты. Промокшие до костей доктор и служанка поднялись по лестнице, перепрыгивая ступеньки, оставляя на каждой площадке лужи воды. В спальне сеньоров Вальдес дон Густаво, словно страждущая душа, стоял на коленях в ногах кровати, где донья Инес никак не могла разродиться.
— Ради всего святого, доктор Кубедо, спасите мою жену! — всхлипнул дон Густаво.
— Ну что вы такое говорите, дон Густаво, ведь это просто роды, ничего страшного!
— Но это трудные роды! — ответил хозяин дома.
Доктор перекрестился, переоделся в сухую рубашку и брюки дона Густаво, которые были ему отчаянно велики, поскольку доктор отличался худощавым телосложением; он был поджарым и не собирался толстеть.
— Где ванная? Мне нужно вымыть руки.
Исабела проводила доктора в ванную.
— Слушай, девочка. Вскипяти воды и принеси сюда, когда она остынет до теплой, — приказал он служанке, моя руки под краном.
Он вышел из ванной, вода капала у него с рук. Приблизившись к донье Инес, приложил губы к ее лбу и убедился, что у нее жар.
— Мы должны ее раздеть. Надо сбить температуру.
Дон Густаво стал раздевать жену, и доктор, как мог, помогал ему, поскольку ни время, ни место не располагали к застенчивости.
— Накройте ее тонкой простыней и скажите служанке, чтобы принесла какую-нибудь старую одежду.
— Доктор, у нее кровь, — прошептал дон Густаво, увидев расплывшееся между ногами жены красно-коричневое пятно.
Кубедо сказал, что нужна еще одна служанка в помощь, но дон Густаво ответил, что сегодня воскресенье и Рената ушла к себе.
— Однако ситуация непредвиденная, — настаивал доктор.
— По воскресеньям она отдыхает, — упрямо повторил дон Густаво.
Исабела вошла с тазом кипяченой воды. То, что она услышала, вызвало у нее такой гнев, что кровь быстрее побежала по жилам, однако она промолчала; в конце концов, она была всего лишь служанка, так зачем лезть не в свое дело?
Доктор Кубедо быстро давал наставления Исабеле.
— Поставь воду сюда, принеси какой-нибудь алкоголь для дезинфекции и мой саквояж, и еще принеси…
— Сейчас, доктор, сейчас.
— Повитуху из Виго не вызвали? — спросил доктор.
— Нет, доктор, не вызвали, — с сожалением ответила Исабела.
Кубедо почувствовал себя таким беспомощным, что приказал обратиться в имение сеньоров Сардина.
— Их служанка поднаторела принимать роды, — сказал он.
— Но только у животных! — воскликнула Исабела.
— И какая, к черту, сейчас разница?!
— К тому же она слепая! — Исабела никак не могла понять, как такая служанка могла бы помочь решить дело.
Дон Густаво трижды раздраженно отверг подобное предложение, на которое только он мог дать согласие.
— Нет, нет и нет! Ни под каким видом! Ни один человек из того имения не войдет в этот дом!
— Сеньор Вальдес, другого выхода нет. Мне необходима помощь! — повысил голос доктор. — Слепая та служанка или косоглазая, все равно, какая угодно!
Дон Густаво вышел из комнаты, но через несколько минут вернулся. Губы его были плотно сжаты. Он процедил всего лишь два слова.
— Пусть придет.
Исабела, видя, как встревожен доктор, со всех ног бросилась за служанкой. Зрачки у доньи Инес были расширены, и казалось, она вдруг поседела за одну минуту. Служанка распустила ей волосы, и они волной упали на плечи.
— Сеньора, дышите, дышите глубже!
Но донья Инес только кричала и кусала ногти от невыносимой боли. Живот был твердый, словно камень.
— Не нравится мне, что кровь будто бы пенится, — проговорил доктор.
— Что вы хотите сказать? — спросил дон Густаво.
— Такого не должно быть, но это происходит.
Дона Густаво не интересовало, что должно быть и чего не должно. Он хотел знать только, что означает пенистая кровь и не может ли его жена от этого умереть.
— Доктор…
Кубедо готовил укол.
— Доктор, — повторил он. — Она умрет?
Доктор поднял голову и посмотрел на него так, словно хотел убить взглядом.
— Не смейте больше задавать мне этот вопрос.
Дон Густаво подошел к кровати, донья Инес посмотрела на него, и глаза ее были полны такой печали, которая предшествует беде. Дон Густаво стал перебирать в памяти события своей жизни, время уже поглотило их, а будущее скрывал непроглядный мрак, но в этот момент ему показалось, что необходимо покаяться перед женой, хотя это было невыносимо. Когда-то инстинкт победил ощущение греха. Но ведь этот грех он совершил только с Ренатой. «Только с ней!» — успокаивала его совесть.
— Дай мне руку, Густаво!
Он не узнал ее голос — так он изменился.
Он поднес ее пальцы к губам и вспомнил их первые ночи в этой комнате, когда они предавались любви, на которую их благословила сама жизнь.
— Донья Инес, я сделаю вам укол, чтобы остановить кровотечение.
Доктор нарушил тишину, повисшую в комнате, но дон Густаво не слышал его. Он и не подозревал, что когда-нибудь его будет мучить чувство вины или что жизнь его накажет. Не то чтобы он хотел выжечь каленым железом свой поступок, но он готов был поклясться всеми святыми, что всегда любил только Инес, с того самого дня, когда впервые увидел ее, шестнадцатилетнюю, юную и свежую, словно утренняя заря. Воспоминание о другой женщине, ее криках наслаждения, ее сдавленных стонах вдруг проступили сквозь стены замка.
— Донья Инес, кровотечение остановлено. Сейчас я попытаюсь проверить положение плода. Дышите глубже.
Доктору понадобилась пара секунд, чтобы убедиться: ребенок идет ножками.
— Какого черта, где эта служанка из Сардины? — проворчал он.
Одетый в огромную рубашку с закатанными до локтей рукавами и брюки, ремень которых опоясывал его дважды, он утратил всю свою изысканность и элегантность.
В этот момент вошла Исабела в сопровождении специалистки по ветеринарному делу. Промокшие насквозь, обе женщины были, словно бестелесные призраки. Увидев их, и врач, и хозяин дома вздрогнули от испуга, будто им явилось некое зловещее видение.
— Святые небеса! Святые небеса! — вскрикнул доктор. — Какой ужас!
Повитуха по имени Маринья приблизилась к кровати и обратила незрячие глаза на донью Инес. Она положила руку ей на живот, затем осторожно ощупала ее между ног и жестом, не слишком подходящим для служанки, отвела руку врача.
— Оставьте это мне, — сказала она.
— У ребенка ягодичное предлежание, — отреагировал доктор.
— Да что вы говорите? Это я поняла еще издалека.
Маринья стала отдавать распоряжения присутствующим так уверенно, что в ее навыках нельзя было усомниться.
— Исабела, открой окна. Здесь такой воздух, будто стадо дьяволов собралось! Доктор, массируйте ей живот по часовой стрелке.
Девушка сняла мокрую одежду, попросила какую-нибудь сухую рубаху или что-нибудь в этом роде и опустилась на колени перед кроватью. Лицо у нее было как у маленькой девочки, даже не подростка, руки действовали на ощупь, а взгляд, всегда устремленный в темноту, выдавал того, кто никогда не видел лица смерти.
Много раз она принимала роды у коров, овец и собак, так что натренированными движениями она взяла ребенка за ягодицы и стала тащить его из материнской утробы, пока не отделила от нее навсегда. Донья Инес так и не узнала, насколько глубокой станет эта пустота внутри ее.
— Это девочка! — громко сказала Маринья, ощупав ребенка.
— Девочка! — повторила Исабела.
— Живая девочка! — подал голос доктор Кубедо.
— Девочка… — послышался голос дона Густаво. В тот момент сеньор Вальдес не осознавал ни своих ощущений, ни своих мыслей.
Первая девочка, которой суждено будет носить фамилию Вальдес. На протяжении трех поколений женский род упрямо сопротивлялся своему появлению на свет.
Донья Инес была белая как молоко. Казалось, она потеряла сознание. Она что-то бормотала, но никто не мог разобрать, что именно.
— Сеньора, потерпите еще немного, ваша дочка уже здесь.
Маринья перевязала ребенку пупок шелковой ниткой и обработала ранку спиртом. И в этот момент девочка заплакала.
Исабела бросилась к лохани с водой и, омывая девочку, спросила:
— Дон Густаво, а как мы ее назовем?
— Давай поговорим про имена попозже, женщина, — ответил доктор Кубедо.
Служанка замка Святого Духа подошла к доктору совсем близко.
— Простите, доктор, — сказала она. — Надо бы скорее наречь девочку во имя Святой Девы, а то не ровен час…
— Хватит каркать! И без того достаточно плохих предзнаменований, черт возьми! Я уже говорил!
Исабела закрыла рот, но будучи женщиной недалекой и упрямой, каких свет не видел, через пару секунд вернулась к прежней теме.
— Конечно, вы доктор, а я простая служанка, но я представлю девочку Святой Деве как положено…
С этими словами она завернула младенца в чистую простынку и стала спускаться по лестнице. Ночное эхо разнесло по дому голос повитухи:
— Пусть она зовется Каролиной!
Кто именно так решил, доподлинно неизвестно. Но так и произошло. Как и то, что вместо «Каролина» Исабеле послышалось «Каталина», и с этим именем великомученицы девочка прожила всю жизнь.
Часовня в имении, сложенная из необработанного гранита и крытая черепицей в два слоя, была совсем небольшая; располагалась она на расстоянии метров двадцати от главного входа. Служанка открыла деревянную дверь и, опустившись на колени перед статуей Святой Девы Кармен, стала молиться, словно прихожанка церкви, о скорейшем выздоровлении доньи Инес и счастливом будущем для ее дочки.
— Смотри, какую чудесную девочку я тебе принесла! Ее зовут Каталина. Возьми ее под свое покровительство, Святая Дева Кармен. И позаботься о ее матери. А я тебе обещаю, что не пропущу больше ни одной воскресной мессы.
Она подошла к самому подножию фигуры и несколько минут постояла, закрыв глаза и вознося молитву, которую помнила наизусть, а когда открыла, то увидела, что по лицу Святой Девы текут слезы.
— Бог мой! Вот это да! Вот так чудо! — воскликнула Исабела, почувствовав от страха спазм в желудке.
Дон Густаво, оставшийся в спальне, тоже был готов расплакаться. Он поцеловал жену в лоб и вышел на террасу с видом на Сиес [1]. Он не помнил, чтобы когда-нибудь в жизни ему было так страшно. Ни тогда, когда он покидал Кубу. Ни тогда, когда проиграл всю до последнего реала прибыль от лесопилки. Ни тогда, когда получал новости, одну за другой, о смерти своих близких.
Никогда.
— Дон Густаво, — крикнула Маринья. — Дон Густаво, вы здесь?
Ответа не было.
Дон Густаво будто растворился в пространстве. С террасы открывался прекрасный панорамный вид на имение с величественным фамильным замком. Часовня, амбар, огромный сад, простирающийся до темного горизонта в эти ненастные ночные часы в Пунта до Бико. В глубине, рядом с конюшней и разными хозяйственными постройками, находилось помещение для слуг. Неверный свет канделябра, падавший на угол дома, высветил комнату с каменным полом, выщербленным и грязным. Дон Густаво узнал Ренату, корчившуюся на полу в родовых муках.
Словно одно из тех животных, которым помогала Маринья.
Он видел очертания женщины, которая выла в голос, сжавшись от боли; ее волосы разметались по полу, и она била кулаками по земле, словно хотела, чтобы та разверзлась под ней и тело исторгло бы младенца, что был у нее внутри.
Но оставалось лишь кричать от боли.
Без единого свидетеля, если не считать смотревшего издалека дона Густаво, Рената родила на свет божий другую девочку, которую нарекла Кларой. Фамилия у нее была, как у Доминго, — Алонсо, а вторая фамилия, как у матери — Комесанья.
Клара Алонсо Комесанья.
— Сеньор Вальдес?
— Я здесь, девочка, — негромко произнес он.
Маринья пошла на голос, подошла к нему и тронула за плечо. Все его тело сотрясала дрожь.
— Принести вам воды? — обеспокоенно спросила повитуха.
— Не нужно.
— Идите к жене.
Каждый человек, каким бы значительным ни было его состояние, слава или происхождение, рано или поздно совершает ошибку. Сеньор Вальдес приблизился к донье Инес и, не отрываясь, смотрел на живот супруги. В его взгляде отражалась вся тяжесть совершенной им ошибки.
Глава 2
Тишина воцарилась в замке сеньоров Вальдес только перед рассветом, в преддверии начала дня и первой утренней грозы. Часы пробили три, когда донья Инес уступила действию слабого успокаивающего средства с хлороформом, которым доктор Кубедо смочил носовой платок, достав его из саквояжа. Исабела покорно выполняла все указания.
— Не надо беспокоить мать, — сказал он ей. — Приложи малышку к своей груди, пусть сосет, сосет и сосет.
Служанка запротестовала, объясняя, что у нее нет молока, но доктор настаивал до тех пор, пока не вмешалась повитуха.
— Доктор, я тоже имею отношение к девочке. Она мне как раз очень даже к месту, чтобы у меня молоко не пропало.
Доктор повернулся к ней, крайне удивленный подобным открытием. Он спросил девушку, сделана ли у нее прививка. Та кивнула.
— Закончим разговоры. Эта девушка будет заботиться о ребенке, пока донья Инес не восстановит силы. Ты справишься?
— Доктор, вы не смотрите, что я слепая. Я слепая, но не глупая.
— Тогда так и решим, — повторил доктор Кубедо.
— А когда моя жена проснется? — спросил дон Густаво.
— В свое время. Пусть поспит несколько часов, пока действует хлороформ.
— А потом? — уточнила кормилица.
— Потом пусть отлежится еще денек, а если она захочет увидеть девочку, покажите ей ребенка и положите малышку ей на грудь.
Дон Густаво попытался снова протестовать, однако уступил, как и в первый раз.
Доктор подошел к донье Инес, откинул простыню: грудь была полна молока. Он сжал одну грудь, и из соска полилась желтоватая густая жидкость.
— Придется ей перетерпеть это молозиво. Бедняжка, у нее грудь переполнена молоком.
У Исабелы по щекам потекли слезы. Она плакала часто и много, даже когда для этого не было повода. Она держала на руках девочку, завернутую в пеленки. Та весила, должно быть, меньше, чем кошка.
— А ты, — сказал доктор, подойдя к ней, — сделай яблочный отвар и дай несколько чайных ложечек с сахаром, чтобы она покакала.
— Кто, сеньора?
— Да нет же, девочка, отвар дашь ребенку. Какое невежество, Боже мой!
Доктор собрал инструменты, разбросанные на полу комнаты, и уложил их в саквояж. Он вынул из кармана наполовину пустой пузырек с тоником марки Кох, придающим бодрости.
— Пусть выпьет, когда проснется, — сказал он, обращаясь ко всем, кто его слышал. — Это для матери, — добавил он. — Приходится все уточнять.
Он чувствовал себя таким усталым, что глаза закрывались сами.
Прежде чем удалиться, он обещал заглянуть вечером. «Когда отойду ото сна», — добавил он. Он не помнил такой ночи с тех времен, когда, будучи юношей, мог по трое суток не смыкать глаз, помогая старикам, детям и любому заболевшему, неважно, кто это был: молодой человек, старик, мужчина или женщина. Он всегда был там, где разворачивалась очередная драма, следуя своему призванию даже больше, чем священник.
Дон Густаво проводил доктора до парадного входа.
— Сеньор Вальдес, у вас чудесная девочка. Не тревожьтесь. И помните: Господь не зря испытывает хороших людей. Он просто хочет, чтобы они стали еще лучше.
Доктор имел в виду добрую славу о сеньорах Вальдес. Весь городок Пунта до Бико очень их уважал: они были лучшие владельцы собственности, великодушные люди и единственные, кто не выставлял напоказ свое огромное состояние, как прошлое, так и настоящее. Но особенно, причем уже давно, все отмечали их чувство справедливости. Только этим объяснялось, что на протяжении многих лет местные жители, трудившиеся на их землях, не воровали. Или воровали совсем немного. А в этом и заключается особенная форма честности.
— Не понимаю, о чем вы, — ответил сеньор.
Дон Густаво, который не переставал думать о родах Ренаты, воспринял происшедшее как отзвук своего греха и опасался, что Господь послал его семье это испытание в качестве предупреждения. А возможно, доктор что-то узнал и рассказал дону Кастору, священнику, а священник, отличавшийся болтливостью, волей-неволей проболтался кому-нибудь из прихожанок своего прихода, а то и сеньорам Сардина, и тогда может статься, что те используют полученную информацию, чтобы разрушить его брак и подмочить его прекрасную репутацию.
— Идите, поспите. Вы очень осунулись.
Дон Густаво проводил взглядом доктора Кубедо, пока тот не исчез в темноте ночи со своим саквояжем и в одежде, которая так до конца и не высохла. Собаки сеньора Вальдеса приблизились к нему несколько растерянные, поскольку в этот час хозяин никогда не появлялся, и стали тереться о его лодыжки. Он закрыл дверь и, обернувшись, увидел у подножия лестницы Маринью. Рядом стояла Исабела с его дочкой на руках.
— Сеньор Вальдес, малышка уже пососала грудь и успокоилась, но через несколько часов она снова захочет есть. Надо, чтобы кормилица осталась в замке на ночь. Если это не помешает…
— Да, так будет лучше, — согласился он. — Дай-ка мне на нее взглянуть…
Он подошел к Исабеле и поцеловал новорожденную в лоб. От ребенка пахло расплавленным железом и миндальным семенем. Терпкий запах запекшейся крови.
— Исабела, приготовьте одну из дальних комнат и идите отдыхать. И прежде всего откройте окна, пусть комната наполнится лимонным запахом самшита. От девочки пахнет колесными спицами.
Исабела поднесла ребенка к носу. Обнюхала.
— Хорошо, сеньор. Я приготовлю колыбельку.
— И давайте дадим отдохнуть сеньоре. Наверняка она совсем скоро уже сможет ухаживать за дочерью.
— Все сделаем. Что-то еще?
Дон Густаво удалился, не ответив.
У дверей супружеской спальни он снял обувь. Стараясь не шуметь, он тихо открыл дверь, хотя в этом не было необходимости, поскольку донья Инес была в том же состоянии, в котором ее оставили. Он стоял возле кровати и плакал, не вытирая слез. Губы доньи Инес были искусаны от боли, слипшиеся от пота волосы разметались по подушке, руки скрывала простыня. Он откинул покров и вдруг почувствовал стыд, увидев ее обнаженной и с опавшим животом. По крайней мере, ее отмыли от крови.
Он раскурил сигару, которую нашел на террасе, на круглом столике, где лежала пачка газет: он обычно просматривал их перед сном.
Стоило ему закрыть глаза, как он тут же слышал голос своего деда, дона Херонимо, хриплый от рома и кубинских сигар, и его последние слова:
— Я вернусь в Испанию, в мою провинцию, на мою террасу, которую вижу в час сумерек, где я и умру вместе с солнцем.
Его обещаниям не суждено было сбыться, старик так и не вернулся с Кубы, куда он эмигрировал из-за доноса сеньоров Видаль Кирога, более известных как сеньоры Сардина. С деда все и началось.
Дон Херонимо был первым из семьи Вальдесов, разбогатевшим на морских перевозках соли от копей в бухте Кадиса до берегов Галисии. В начале ХIХ века консервирование сардин требовало немереного количества соли, и дон Херонимо учуял прибыль раньше других. Сеньоры Сардина, каталонцы, жившие на берегах Атлантики, стали его лучшими клиентами. Соль требовалась и в других местах, но надо признать: Видаль Кирога делали свое дело лучше остальных. Они занимались уловом, используя новые технологии, и усовершенствовали процессы соления и обработки рыбы. Это позволяло им консервировать рыбу на более длительные сроки и быстро продавать на всем пространстве от юга Франции до Ближнего Востока и от Барселоны, через Средиземное море, до пределов Италии.
Сеньорам Сардина требовалась половина фанеги [2] соли для засолки тысячи сардин. Доходы дона Херонимо росли и росли, и он все больше и больше вкладывался в судоходство, чтобы обеспечить разнообразные пути доставки. Дошло до того, что он перевозил до тридцати тысяч кубометров соли, а это предполагало около сотни мест доставки в год. В семье тоже все множилось и нарастало. Одежда. Разные прихоти. Книги, приходившие в провинцию. Предметы искусства. Драгоценности для бабушки дона Густаво, доньи Соле Гусман. Светильники, украшавшие их первый дом и продолжавшие светить в гостиных замка. Именно тогда и именно благодаря соли первые Вальдесы купили замок в Пунта до Бико у одного разорившегося идальго, и дон Херонимо не накинул ему ни одного реала, поскольку у того оставалось еще много чего даже после того, как он потерял все.
Замок был всем известен как обитель Святого Духа, поскольку он возвышался на холме, имевшем это название. К нему вела тихая грунтовая дорога, обсаженная каштанами, придававшими ей сияющее величие. Дона Херонимо покорили толстые стены замка из гранита, обработанного в каменоломнях Винсьоса. В тех местах, куда солнце редко попадало, особенно в течение многих зим, стены, не избалованные его теплой лаской, покрывал мох.
Ничто не предвещало беды, а может, просто так казалось, но только ситуация изменилась из-за последующих войн и нападений французских корсаров, из-за которых море превратилось в опасную территорию; дошло до того, что пираты заставили португальский флот покинуть воды и серьезно угрожали испанскому. Дон Херонимо как-то выживал, но тут один из его соседей по провинции, чье имя лучше не называть, чтобы не нарваться на неприятности, вдруг заделался лучшим ночным торговцем солью во всем Испанском королевстве. Он заручился львиной долей контрактов в порту Саламанки, которые перекрывали доступ всем остальным. Так что дон Херонимо заторопился продать свои суда за хорошую цену, но вот незадача: оказалось, сосед спелся в этом вопросе с сеньорами Сардина, и это задело дона Херонимо до глубины души. Не потому, что это ему навредило, он и без того уже был богат, но он понял: Сардина хотели заполучить все — и рыбу, и соль.
Дон Херонимо удалился на террасу Сиес и несколько лет общался только со своими работниками. Одни потеряли работу, другие заключили контракты с новым предприятием, однако жаловались и те и другие. Их жены рассказывали ему анекдоты и разные смешные случаи про сеньору Сардина, но он затыкал уши и смотрел вдаль, на то, как приходили в порт корабли, на которых уже не было его соли. Видел он и кораблекрушения, и жалкие остатки всякого добра, которые после отлива выбрасывало на берег. До тех пор, пока в один прекрасный день ему не надоело хранить молчание. Так он оставил родную Галисию и взял курс на Кубу вместе с женой, доньей Соле Гусман, и двумя уже подросшими сыновьями, Педро и Венансио. Он никому не сказал, куда направляется. Он уладил с крестьянами все вопросы с арендой земли и поклялся, что не поднимет ренту в течение всего времени, что будет отсутствовать. Если соль принесла ему состояние, то сахар сделал его еще богаче.
На рассвете дон Густаво очнулся, стукнувшись головой о спинку кресла. Он так и заснул с сигарой в зубах, которая потухла, успев обжечь ему пальцы.
— Дон Густаво, дон Густаво, — услышал он шепот Исабелы.
От неожиданности он открыл глаза.
— Дон Густаво, принести вам завтрак? Уже скоро восемь.
— А сеньора? — воскликнул он.
— Она еще спит, — ответила служанка.
— А девочка?
— Тоже спит. Девушка покормила ее своим молоком.
— А Хайме?
— Все еще спят, сеньор.
— Мне нужно идти на фабрику. Сегодня понедельник, — сказал он потягиваясь.
Служанка вышла из спальни, и дон Густаво собирался привести себя в порядок, как вдруг увидел Доминго, мужа Ренаты. Тот был похож на бочку. Дон Густаво отошел в глубь террасы, чтобы охранник его не заметил, а сам продолжал следить за ним взглядом. Так и не сумев открыть дверь, мужчина рухнул на землю.
«Будь ты проклята! Мне следовало держаться от них подальше!» — с досадой подумал дон Густаво.
Рената с новорожденной девочкой, привязанной на спину, и с обнаженной грудью вынуждена была наклониться к мужу и бить его по щекам, пока тот не пришел в себя. Будучи свидетелем этой сцены, дон Густаво чуть приоткрыл окно и услышал, как Рената называла мужа проклятым всеми святыми, несчастным пьяницей и бог знает кем еще.
— Если тебя увидит сеньор, он выгонит из дома нас обоих! — сказала она, закрывая за собой дверь.
Дон Густаво снова почувствовал холодок внутри. Потом он увидел, как Рената бежит к парадному входу замка. Услышал голоса обеих служанок. Он напряг слух, но слов не разобрал. Доносился только общий шум, иногда слышались отдельные слова, но смысл понять было невозможно: то раздавался высокий голос, то другой, принадлежавший Исабеле, а затем дон Густаво услыхал умоляющий голос Ренаты, которая произнесла: «Только бы сеньор нас не услышал».
И снова со стуком закрылась дверь.
И тишина.
Вскоре шаги Исабелы возвестили приближение завтрака.
— Сеньор, приходила Рената.
— И что сказала?
— Что она родила девочку.
— И больше ничего?
— Больше ничего.
— Пусть отдохнет, сколько нужно, пока не восстановится, — заключил сеньор, избегая смотреть в глаза служанке.
— Она отказалась. Говорит, ей не надо.
Сеньор поставил чашку на маленький столик.
— Пусть больше не входит в этот дом.
— Не понимаю.
— Нечего тут понимать, пусть больше не входит в этот дом, — отрезал он.
Исабелу так перепугали слова дона Густаво, что у нее не хватило духу спросить, должна ли она сказать об этом Ренате или кому-то еще, и когда той не входить — сейчас или вообще — и самое главное — почему. Она спрятала свои сомнения и ушла в кухню, сварить куриный бульон для доньи Инес и подождать, когда проснется малыш Хайме, чтобы заняться им и больше ни о чем не думать.
Исабела не слишком высоко ценила Ренату. Разве что немного ревновала, потому что та была красива и не было мужчины, который не оценил бы, как она сложена. Сеньор держался вежливо и был щедр со всеми слугами, но особенно с этой служанкой, которой он дарил к Рождеству хорошие подарки. А иногда не только к празднику. Порой летним вечером, пока сумерки еще не опустились на Пунта до Бико, она видела, как они оживленно разговаривали, пользуясь моментом, когда сеньора была занята с ребенком или погружена в чтение какой-нибудь книги, выписанной из столицы. Исабела понимала, Доминго ей противен, Рената ненавидит его, хотя на самом деле пьянки были не в новинку и в его оправдание надо сказать, что пил он только в тот день, что совпадал с его именем [3], как бы воздавая честь самому себе с помощью красного вина для бедных.
— Эта женщина несет свой крест.
Сеньор ушел из замка, даже не сообщив, вернется ли он к обеду или к вечернему визиту доктора Кубедо и не хочет ли он, чтобы Исабела сказала дону Кастору, чтобы тот отслужил мессу в часовне за здравие доньи Инес…
У служанки и времени не было спросить его об этом, поскольку хозяин испарился, словно бестелесный дух, в направлении фабрики; как он уже упомянул, наступил очередной понедельник.
Однако что-то все-таки произошло, прежде чем он вышел за скрипучую калитку. Рената ждала его, прислонившись к каменной стене. Она положила ему руку на плечо, подошла к нему вплотную и со слезами на глазах произнесла четыре фразы. Исабела никогда не узнала, что именно та сказала, но на всякий случай несколько раз перекрестилась, чтобы отпугнуть злых духов, поселившихся в этом замке.
Глава 3
Солнце проглядывало на небе, покрытом тучами, застрявшими на Монтеферро — железной горе, которая возвышалась в море прямо напротив Пунта до Бико в бухте Каррейра. Гроза прошла, и малышу Хайме можно было выйти в сад поиграть с собаками, а потом погулять за руку с Исабелой, которая заставляла его повторять имя сестренки, желая убедиться, что он его запомнил.
Рената видела, как Исабела вышла из дома и пошла по дороге к порту, подождала, пока та не скрылась из виду, и вышла из дома с ребенком на руках. Она быстро побежала к замку, заглянула в окно кухни и осторожно постучала по стеклу. Маринья сидела на скамейке, где служанки поверяли друг другу свои горести и мечты, жаловались на боли в пояснице, обморожения и ожоги. Выговориться — лучшее средство.
— Кто здесь? — спросила Маринья.
— Я, Рената.
— Входи, входи, — ответила кормилица.
Рената открыла парадную дверь, стряхнула грязь с башмаков и спросила:
— Можно мне остаться?
Маринья ответила, да, можно, поскольку Исабела ушла с Хайме и вернется не скоро.
— Она оставила тебя одну с ребенком? — уточнила Рената.
— Я получила на то ее благословение. Мы не воюем, — заверила Маринья.
Глядя на кормилицу господского ребенка, приложенного к груди, Рената почувствовала, как будто ее укололи.
— Я не знала, что тебя позвали, — сказала она.
— Донья Инес была совсем плоха. А Кубедо не очень понимает в родах.
— Я видела, как пришел доктор. А тебя не видела, — продолжала Рената.
— В любом случае хорошо, что он пришел, девочка застряла. Вышла с трудом.
— Сеньора в порядке?
— Спит, — ответила Маринья.
— Как назвали ребенка?
Рената наклонилась, чтобы поближе рассмотреть девочку.
— Каталина.
— Красивое имя, — сказала она, глядя на малышку; только она знала, чего ей стоило скрывать свою боль.
Сильную боль.
— А твою как? — спросила Маринья. — Я слышала, ты тоже родила девочку.
— Ее зовут Клара.
— Тоже красивое имя.
Рената села с ней рядом и дала ребенку грудь.
— Трудные были роды?
— Нет. Все произошло быстро.
— У тебя что-нибудь болит?
— Скорее беспокоит.
Маринья посмотрела на девочку сеньоры. Закрыв глаза, та мирно и спокойно сосала грудь. Дочка Ренаты, напротив, смотрела на мать с тревогой, словно ей не хватало еды.
— Думаю, у меня недостаточно молока. И малышка остается голодной, — пожаловалась она. — Ты бы могла…
Рената вдруг умолкла. Она знала, что не может просить об этом кормилицу, но та все поняла без объяснений.
— Не знаю, хватит ли у меня молока на обеих.
Рената наклонилась к дочке, закрыв густыми черными волосами ее лицо, и что-то прошептала, при этом взгляд ее изменился. Вдруг покрывшись испариной, она стала нервно кружиться по кухне. Казалось, в нее вселился дьявол.
— Какое несчастье, Маринья! Горькая моя судьба!
— Рената, говори тише, нас могут услышать…
— Сеньора нет дома. Я видела, как он уходил.
— Да, но он может вернуться в любой момент.
Несколько минут девушки просидели в тишине, которую нарушила Рената.
— Если бы я могла…
— Если бы ты могла что? — спросила кормилица.
— Ничего, ничего, это я так, о своем. Занимайся своим делом…
Рената наблюдала за тем, как ловко Маринья массирует грудь, чтобы молоко, бежавшее по своим лабиринтам, попало в рот девочки. Она отвела взгляд и указала на кастрюлю с куриным бульоном, недавно приготовленным Исабелой.
— Можно я поем бульона?
— Нужно, — ответила кормилица. — Поешь как следует, тогда и молоко будет.
— Твои слова да Богу в уши!
Маринья встала со скамейки и сказала, что ей нужно искупать Каталину, а Рената может остаться, но только чтоб держала ухо востро, а то может прийти сеньор или Исабела, как знать.
— Ты одна справишься с купанием?
— Конечно, ты что? Или ты думаешь, это первый ребенок на моем попечении?
Рената не ответила и, охваченная жалостью к себе, посмотрела на Клару; она проклинала свою горькую судьбу и роковую ошибку: влюбиться в того, кто никогда не сможет ответить на ее любовь.
В те годы красота не гарантировала хорошей жизни. Наоборот, она лишь предвещала опасности, недаром ее мать, покойся она с миром, предупреждала Ренату держаться подальше от сеньоров и богачей, то есть от тех, у кого, как она говорила, «длинные руки». Эти слова возникли в памяти и бомбили разум, с силой прорываясь сквозь время.
— Я никогда не должна была их забывать, никогда, — повторял рассудок.
— Почему ты поверила? — допытывалось сознание.
— Потому что казалось, сеньор не из легкомысленных ветреников и не из заведомых негодяев, — отвечала она сама себе.
Но сейчас…
На руках ребенок, грудь без молока — такова была жестокая реальность, и она противостояла любому заблуждению.
Неожиданно в дверях появилась Маринья. Рената вздрогнула от испуга, увидев ее незрячие глаза с блестящими зрачками и бесцветной радужной оболочкой. Она держала на руках Каталину, завернутую в уютное одеяльце из белой шерсти.
— Ты что-то забыла? — спросила Рената.
— Не знаю, куда Исабела положила пеленки… — ответила Маринья. — Пойдем со мной, сделай милость.
— Дай мне девочку.
Рената взяла Каталину свободной рукой, а Маринья держала ее за плечо, пока они не дошли до спальни.
— Похожи, как две капли воды, — прошептала Рената, посмотрев на девочек вблизи.
Она почувствовала, как часто заколотилось сердце.
— Справляешься с обеими? — спросила кормилица.
Рената кивнула, но Маринья этого видеть не могла.
— Я справляюсь со всем… — прошептала она, укладывая младенцев на кровать.
В этот момент Каталина раскрылась, и оказалось, что под одеяльцем на ней ничего нет.
Рената отошла от Мариньи, оставив ее посреди комнаты, и поняла, что должна сделать это, что сама жизнь предоставляет такую возможность, что ее дочь не должна голодать из-за того, что у нее нет молока, и что материнская любовь к этому беззащитному созданию оправдает то безумие, которое она собиралась совершить.
«Жизнь дает возможность только однажды», — мысленно повторяла она.
Она почувствовала, что Маринья приближается к ней, и затаила дыхание. Быстрым движением она сдернула с Клары пеленку и старенькую распашонку, рассовав их по карманам, и уложила обнаженную девочку на шерстяное одеяльце Каталины. Все произошло со скоростью свершившегося проклятия.
— Возблагодари же эту жизнь. Я такой не заслуживаю…. А вот ты — да. Ты заслуживаешь ее! — шептала она в слезах. — Хотя я и останусь без тебя… и ничто меня не излечит. Хотя я и не знаю, какая буду завтра, когда рассветет, а тебя со мной не будет.
И руки, и колени у нее дрожали.
— Что-то случилось, Рената?
— Не могу найти пеленки, — ответила та сдавленно.
В этот момент Маринья, следуя инстинкту, подошла к тому месту, где стояла Рената.
— Ты плачешь? Но почему ты плачешь, женщина? — спросила она с сочувствием.
Рената взглянула на новорожденных девочек и почувствовала угрызения совести.
«Что ты натворила, Рената? Как ты решилась на это?»
В ее взгляде было понимание безумного поступка. На секунду раскаяние охватило душу, и она была почти готова исправить ошибку.
«Что я наделала, Бог мой?»
— Маринья… — она тихо позвала кормилицу.
— Скажи мне, Рената, что случилось?
В голове было пусто. Слова о подмене девочек застряли в горле.
Ее словно парализовало с того момента, когда она положила свою дочь на белое одеяльце, будто именно Клара была ребенком сеньоров Вальдес.
— Никак не могу найти пеленки, Маринья. Возьми свою девочку.
Донья Инес проснулась уже вечером в тот самый понедельник. Ей очевидно стало лучше. Тени под глазами исчезли, но она едва могла сделать несколько шагов по комнате. Она была очень слаба и, когда пришел доктор Кубедо, плакала и стонала. Доктор объяснил это последствиями трудных родов и велел поить липовым отваром. И ни в коем случае не отбирать девочку у Мариньи.
— Пусть она побудет с ней еще день.
В саду, когда доктор прощался с Исабелой, появилась Рената со своей дочкой, привязанной к спине. У Исабелы не хватило духу ни выставить служанку вон из замка, ни передать ей слова сеньора Вальдеса, так что та осталась, где была. Строго говоря, приказ она не нарушила. Сеньор же не запретил ей гулять на свежем воздухе.
Исабела заметила, как изменилась Рената, как будто перенесенные роды погасили живой свет ее глаз.
— С тобой все в порядке, Рената? — спросила она.
— Да, все хорошо, — ответила та, сдерживая слезы.
— Подойди-ка сюда, — сказал доктор Кубедо. — Не нравится мне, что губы у тебя обсыпаны лихорадкой.
Она подошла, и доктор осмотрел открытые ранки на нижней губе. Рената знала, что они появились от горечи и страха, но промолчала, тем более она никогда бы не смогла этого доказать.
— Я сама искусала, доктор. Ничего страшного.
— Промывай их аккуратно. Как прошли роды?
Рената повторила то, что уже сказала Маринье: все прошло быстро, боли особой не чувствовала, разве что некоторое неудобство.
— А плацента?
— Я сама все сделала.
— А твой муж?
— Его не было, доктор. На рассвете я родила сама.
— Почему же ты меня не предупредила, женщина? — спросил врач.
— Потому что донье Инес вы были гораздо нужнее, чем мне.
Он посоветовал Ренате не носить девочку на спине, но та сказала, что ей некуда ее положить. Исабела возразила, что донья Инес приготовила для нее колыбель, такую же, как для своей дочери, и полог такой же, и все остальное.
— И почему ты мне ее не отдала? — спросила Рената.
— Потому что ты не спрашивала.
На этом дискуссия закончилась. Рената поблагодарила, а донье Инес доложили о благополучных родах, когда она перестала плакать.
— Она должна была родиться со дня на день, — сказала она.
В эту ночь дочь служанки спала в хлопковых пеленках и под шерстяным одеяльцем.
Как и дочь госпожи.
Не было ничего странного в том, что дон Густаво поздно вернулся с лесопилки. Его рабочий день всегда заканчивался, когда все давно отужинали. Однако если бы кто-то увидел его, то заметил бы, что он погружен в меланхолию и выглядит словно поникшим. Он никак не отпраздновал понедельник, что делал всегда, слепо веруя в спасительность труда. Он ничего не спросил про новорожденную дочь. И вообще ни с кем не разговаривал, кроме как с Фермином, управляющим и администратором фабрики.
Закрывшись у себя в кабинете с видом на окружающие владения, сеньор Вальдес углубился в раздумья о своей жизни, пытаясь найти объяснение тому, что произошло между ним и Ренатой.
Если обратиться к конкретным фактам, дон Густаво за свою жизнь не сделал ничего плохого. Наоборот: он покинул Кубу и стал управлять фабрикой по заготовке древесины в Пунта до Бико. Он был первым, кто занялся лесопилкой и принес процветание округе. Он целиком посвятил себя донье Инес и сыну Хайме, а теперь и новорожденной девочке, дополнившей смысл его жизни.
— Каталина.
Он прислушался к имени и не нашел в нем ничего, что могло вызвать возражения. «Пусть так и останется, — подумал он, — пускай будет Каталина».
Он не был суеверным и не верил в галисийских ведьм, но был одним из тех, кто не заигрывает с нечистой силой, тем более в Пунта до Бико, где все проклятия сбываются. И тут его охватило беспокойство: а если кто-то знал больше, чем он думает, и теперь захочет его шантажировать?
«Но кто? Ведь Одноглазый-то умер», — спрашивал он себя.
Одноглазый всегда был самым большим завистником в округе. Это был некрасивый человек с желтоватой кожей, резкими чертами лица, длинным носом, маленьким ртом и губами тонкими, как у всех злых людей. Он всегда терпеть не мог дона Густаво за его счастливую судьбу, и с тех самых пор, когда тот приехал с Кубы с красавицей женой Инес, Одноглазый претендовал на его земли, так как уверял, что они принадлежат его семье. «Эти владения мои, этот тип у меня их украл и не имеет права ничего выращивать на этом участке». Не реже одного раза в несколько месяцев Одноглазый пытался с ним судиться. И всегда проигрывал. Так что, не будь дураком, он решил сам вершить правосудие и погубил с помощью яда примерно сотню деревьев дона Густаво. Он не стал утруждать себя; землю не раскапывал и яд в корни не вводил. Он ввел его на уровне человеческого роста и своего выбитого глаза. Мучительная смерть, зато наверняка: древесину больше использовать нельзя. Дон Густаво поклялся, что преступник не увидит эти деревья спиленными, и хотя они занимали место, где могли быть живые деревья, он вбил в землю колья, которые поддерживали стволы, не давая им упасть, и превратил их в поминальную часовню; так они и простояли много лет, пока Смерть с косой не явилась за Одноглазым. Жаль только, что через некоторое время порывы злого ветра с Атлантики грозили их поломать, и потому не стоило рисковать жизнью рубщиков. Так что дон Густаво приказал выкорчевать деревья с корнями. В конце концов, Одноглазого уже не было в живых, так что злорадствовать было некому. А вот что сеньор Вальдес не смог выкорчевать из себя — это страх. Всякий раз, как погибало какое-то дерево, он чувствовал укол в сердце.
«Сколько таких одноглазых в Пунта до Бико?» — спрашивал он себя снова и снова.
Это было единственное, о чем дед, дон Херонимо, его не предупредил.
О злой воле.
Когда он очнулся, была глубокая ночь. Рабочие уже ушли.
Фермина не было.
На лесопилке стояла тишина.
Он подумал о донье Инес и о малышке. Отсутствие новостей за целый день означало, что ухудшений нет. Он вышел из кабинета, прошел мимо строящихся судов, вдыхая запах еще влажной древесины. Закрыл ворота фабрики и пошел по тропинке через свои владения.
Дорога к замку напоминала извилистый коридор, засаженный с обеих сторон каштанами, которые росли здесь еще со времен его деда, дона Херонимо. Они были крепкие, мощные, с живой душой. Они сочувствовали ночному путнику. Заботливо укрывали его своей летней тенью. Они были с ним заодно почти во всем.
В ту ночь казалось, что возвращение длилось бесконечно. Он слышал, как на земле отпечатывались его следы, и на каждом шагу в мозгу возникало какое-нибудь соображение, которое тут же менялось на противоположное. Очевидно, стоило откровенно поговорить с доньей Инес, объяснить ей, что у него произошло с Ренатой, поклясться, что такое больше никогда не повторится. Но только у него получалось найти нужную форму и слова начинали звучать убедительно и уверенно, как он тут же передумывал, и образ служанки из Сан-Ласаро, креолки Марии Виктории, чудился ему среди деревьев.
Его охватила дрожь.
