А. М. Плешаков

Зоологические преступления
(общественно опасные деяния с использованием животных)

Общая часть

Монография

---

ebooks@prospekt.org

Информация о книге

УДК 343.2

ББК 67.408

П38

Рецензенты:
Чистяков А. А., доктор юридических наук, профессор (г. Москва);
Шкабин Г. С., доктор юридических наук, доцент (г. Москва).

Плешаков А.М.

Монография посвящается правовым и социально-психологическим проблемам, которые возникают при совершении преступлений с использованием животных. Тема является новой для науки уголовного права и криминологии.

Работа состоит из двух самостоятельных частей – Общей и Особенной. В Общей части рассматриваются вопросы социальной и юридической антропологии, история судебных процессов над животными, объективные и субъективные признаки зоологических преступлений. В Особенной части анализируются конкретные общественно опасные деяния, совершенные с применением животных. Широко используются примеры из судебно-следственной практики и иллюстрации из художественной и научнопопулярной литературы.

Законодательство приведено по состоянию на 1 августа 2020 г.

Книга предназначена для профессионалов-теоретиков и практиков, а также для тех, кто интересуется вечными проблемами преступления и наказания.

УДК 343.2

ББК 67.408

© Плешаков А. М., 2020

© ООО «Проспект», 2020

ПРЕДИСЛОВИЕ

В начале работы необходимо дать ряд разъяснений о порядке изложения темы и ее научном обеспечении. Это касается методологии, способов исследования, объема эмпирической базы и отношения к междисциплинарным проблемам.

1. Замечания по поводу названия книги

В связи с необычным, нетрадиционным названием работы и использованием понятий, которых нет ни в теории уголовного права, ни в законодательстве, мы должны высказать краткие суждения по этому поводу. В юридической литературе при анализе какой-либо группы преступлений их обычно обозначают в зависимости от наименований глав и разделов Особенной части Уголовного кодекса Российской Федерации. Для доступности изложения употребляют, как правило, сокращенные определения. Так, преступления против половой неприкосновенности и половой свободы личности (гл. 18 УК РФ) нередко называют половыми преступлениями; общественно опасные деяния против интересов государственной службы или службы в органах местного самоуправления (гл. 30 УК РФ) — служебными; преступления против мира и безопасности человечества (гл. 34 УК РФ) — международными; преступные посягательства в сфере экономической деятельности (гл. 22 УК РФ) — экономическими и т. д. Подобный методический прием вполне оправдан, поскольку такие названия не противоречат юридической сути антиобщественных посягательств и сохраняют при этом достаточно четкие правовые границы. В основе этих стилизованных наименований лежит главное — объект преступления, то есть общественные отношения, которые и охраняет уголовный закон.

Однако мы не могли использовать подобный подход к обозначению зоологических преступлений, поскольку в этом случае они будут выглядеть, как минимум, противоречивыми. В широком смысле слова в названии работы «Зоологические преступления» не отражается объект уголовно-правовой защиты. В уголовном праве нет таких общественных отношений юридического характера, как зоологические (разумеется, речь не идет об их эмоционально-нравственной оценке). Вместе с тем есть наука — зоология. При дословном понимании подобных преступлений получается, что противоправный вред наносится зоологии — науке о животных, то есть ущерб причиняется учению, разделу биологии. Конечно, это неприемлемо, и наименование «зоологические преступления» нужно воспринимать по другим критериям.

В науке уголовного права для обозначения группы однородных преступлений используют и иной метод. Он основан на выделении объективной стороны состава преступления. Например, преступления в сфере компьютерной информации (гл. 28 УК РФ) нередко называют компьютерными; преступные посягательства против безопасности движения и эксплуатации транспорта (гл. 27 УК РФ) — транспортными; экологические преступления, связанные с незаконной добычей ресурсов животного мира (гл. 26 УК РФ), — браконьерскими. Как видим, в таких упрощенных названиях также не выделяется объект уголовно-правовой охраны. Однако вполне понятно, что в компьютерных преступлениях сама электронно-вычислительная машина (компьютер) является или орудием, или средством совершения посягательства, или другим факультативным признаком объективной стороны состава преступного деяния. То же самое в принципе можно сказать и о транспортных преступлениях. В браконьерских преступлениях охота или вылов представителей фауны сами по себе являются активными действиями, то есть обязательным объективным признаком деяния.

В соответствии с подобным подходом к определению названия и в зоологических преступлениях упор сделан на признаки объективной стороны. Это такие преступные деяния, которые совершаются с помощью животных, то есть звери, птицы и другие представители животного мира выполняют роль того или иного объективного признака: орудия или специального средства, предмета, используемого в качестве оружия, либо определяют способ преступного посягательства и т. д. Об этом говорит и второе название работы: «Общественно опасные деяния с использованием животных». Последнее обобщенное наименование имеет двойное назначение: оно во-первых, носит уточняющий характер, а во-вторых, сохраняя свою самостоятельность, будет употребляться и в дальнейшем вместо понятия «зоологические преступления».

Само название «Общественно опасное деяние с использованием животных» указывает на то, что в преступлении участвуют, как минимум, два живых существа. Эта ситуация с правовых позиций является уникальной. Ведь только в таких преступных посягательствах виновное лицо использует представителей другого биологического вида, отличных от него самого.

В обыденном, общебытовом понимании человек и животное действуют в преступлении вместе. Однако внешнее физическое взаимодействие, формальное сотрудничество, «взаимное участие» не имеют никакого отношения к уголовно-правовому определению соучастия. Здесь нет умышленности, совместности и слаженности, нет никакого индивидуального вклада в общее дело. У животного нет никакого осознанного представления о создании необходимых условий для преступной деятельности человека.

Причина одна — животное в силу своей психической организации не способно воспринимать такого рода логические умозаключения юридического характера и давать моральную или социальную оценку своих действий с точки зрения их опасности для человеческого сообщества. Животные не способны анализировать свое поведение или поведение человека как «злое» или «доброе», как «полезное» или «вредное» и т. д. Соответственно все представители животного мира — вне круга юридических суждений. Им недоступно понимание как самого преступления, так и своей «преступной» воли или соучастия в общественно опасном деянии.

Таким образом, уголовное право, как, впрочем, и любое другое, является исключительно антропоморфной отраслью, то есть рассчитанной только на человека и на людские взаимоотношения. В односторонней системе юридических прав и обязанностей любое животное всегда выступает как объект преступного воздействия и никогда — как субъект.

У животных нет собственного социального царства и человеческой организации. Их рассудочная деятельность всегда остается в пределах инстинктивного (биологического) отношения к окружающей среде и к человеку в том числе. В поведении животных есть только механическое сложение усилий отдельных особей. Каждый поступает так, как если бы он был один.

Разумеется, в сообществах высших животных, в их стае, семье, прайде и в иных подобных биологических группах используются «продуманные» усилия других особей. Более того, отдельные, высокоорганизованные животные (например, шимпанзе) способны даже просчитывать возможный ход событий, обманывать партнера или заставлять его вести себя так, как нужно им. В зоопсихологии данная сфера их интеллектуальных способностей даже получила особое название — макиавеллевский ум1 (по имени средневекового философа и политика). Однако, сколь бы ни были высоки умственные способности обезьян, речь может идти только о зачатках их элементарного мышления. Как показывают многолетние эксперименты и длительные наблюдения, никто и никогда из человекообразных приматов, даже самые выдающиеся из них, не выходил за рамки возможностей 2,5-летнего ребенка2.

Следовательно, при юридическом анализе фактического взаимодействия человека и животного при совершении преступления необходимо рассматривать поведение только одного из участников. Это биосоциальный индивид из рода Homo sapiens (человек разумный).

Вместе с тем вполне понятно, что общественно опасное деяние как внешний поведенческий акт совместных усилий двух самостоятельных единиц зоологической классификации следует как-то отграничивать от других преступлений. От тех, в которых участвуют, как минимум, два человека, то есть две особи одного и того же социально-биологического вида. Подобного рода совместные, умышленные деяния людей, в отличие от зоологических преступлений, можно, на наш взгляд, назвать морфологическими. Разумеется, это определение стилизованное и условное. Оно является производным от термина «морфология» (от лат. morfos — форма), то есть формы анатомического строения человека, отличного от всех других существ, обитающих на планете.

Соответственно речь идет исключительно о внешних признаках субъекта общественно опасного деяния, то есть любого, но совершаемого без участия любого животного. Однако смысл условного разделения преступных посягательств на зоологические и морфологические заключается в том, чтобы определить в названии работы границы изучаемого явления. На наш взгляд, следует подчеркнуть мысль о том, что внешне похожее «соучастие» человека и животного не является таковым в уголовно-правовом понимании.

2. Методология изучения зоологических преступлений

В широком смысле слова методология как учение о методах исследования действительности — это консолидация научных способов для достижения цели. Такого рода упорядоченная деятельность представляет собой систему приемов или операций, применение которых позволяет получить новые, ранее неизвестные знания.

Всеобщий диалектический метод познания (то есть пригодный для всех)3, который использовался в настоящем исследовании, включал в себя целый ряд так называемых частных научных методов. При изучении любого уголовно-правового явления всегда применяется специально-юридический метод. У этого способа немало и других наименований. Нередко его называют логико-юридическим, догматическим, формально-юридическим, формально-логическим и др. Подобное многообразие названий свидетельствует о том, что этот способ, бе­зусловно, имеет комплексный характер. При его использовании были задействованы: законы логики; формализм уголовно-правовых норм (содержание неотделимо от закрепленных форм); догматизм материального права (положение, признаваемое в теории за истину); грамматические и синтаксические правила понятийного аппарата (словообразования, состав уголовно-правовой лексики) и т. д.

В ходе исследования был проведен системный логико-юридический анализ современных правоотношений. В работе широко использовались положения как теории, так и всеобщей истории права. Обобщались научные установления из уголовного процесса, международного, гражданского, административного права и криминологии.

Теоретическое правопознание не могло обойтись без историко-логического анализа, без принципа историзма. Исторический метод — это последовательное воспроизведение возникновения, становления и развития объекта исследования во всех его многообразных формах4. Историческое познание в первую очередь идет по хронологическому принципу5. Однако при последовательном рассмотрении прошлых событий требуется соблюдать определенное методическое равновесие.

С одной стороны, мы должны были следовать за всеми зигзагами истории, то есть отмечать все скачки и отклонения в социальном поведении предыдущих поколений. Необходимо анализировать все стороны, все факты и все «опосредования» в отношениях людей и животных. С другой стороны, мы не должны были отвлекаться на временные, случайные, незначительные детали и несущественные взаимосвязи.

Разумеется, мы понимаем, что никогда не достигнем идеального паритета в этом направлении, то есть всегда будут погрешности. Однако следует надеяться, что насущное и постоянное требование всесторонности и полноты изучения зоологических преступлений способно в какой-то мере предостеречь от значительных ошибок.

Исторические факты являлись одним из фундаментов нашего исследования. Однако факты сами по себе — это еще не история, поскольку они, как правило, отражают лишь одну из сторон прошлого. Соответственно задача заключалась в том, чтобы не только описать или констатировать отдельные события, но и обобщить их и систематизировать и на этой основе проследить связь с другими явлениями. В этом плане хронологический порядок изучения зоологических преступлений становится, как минимум, вторичным и на первые роли выходит логический метод.

Вместе с тем вполне понятно, что логический метод нельзя отрывать от исторического. По отдельности их нельзя абсолютизировать. Эти методы едины, поскольку, как говорил Ф. Энгельс, с чего начинает история, с того же должен начинаться и ход наших мыслей6. В принципе логический метод имеет ту же основу, что и исторический, только он освобожден от исторической формы и неважных случайностей7.

В нашем исследовании логический метод — это мысленное воспроизведение тех исторических моментов становления и развития зоологических преступлений, которые закономерно обусловлены. Соответственно законы их существования с начала истории воспроизводятся в мышлении как мысленно-конкретное, то есть в последовательном переходе одного в другое. Анализ узловых моментов таких переходов и определяет сущность историко-логического метода. Логический метод опирается на знание исторических фактов, а исторический — на знание детерминантов развития.

С помощью историко-логического метода исследовалось возникновение архаичных и традиционных правовых систем, в которых регулировались взаимоотношения человека и животного. На самых ранних этапах мировой цивилизации начали возникать первобытные запреты и архаичные законы, которые касались представителей животного мира. Мы постарались проследить, хотя бы в самом общем виде, не только появление, но и развитие стереотипов правосознания, ритуалов, норм, церемоний, традиций, запретов (табу) и кровной мести за нарушение установленных правил обращения с животными.

Совокупность подобных предшественников уголовного права имеет много наименований. Их нередко называют: обычное уголовное право, народное, примитивное, варварское, общинное, крестьянское и т. п. В римской юриспруденции такие установления определялись как «обычаи предков» (от лат. mozes magozum).

Социально-исторический феномен народного уголовного права в том, что оно сохранялось на протяжении тысячелетий. Те или иные его элементы (самосуд, запредельная жестокость наказаний, в том числе с использованием животных, коллективная ответственность и т. д.) существовали практически при любой официальной системе юриспруденции. Это явление иногда называют интуитивным правом. Такое определение обусловлено тем, что уголовно-правовые обычаи предков базировались на упрощенных представлениях (нравственных убеждениях) о некой общей «правильной» справедливости. Отсюда знаменитый закон Талиона: «око за око», то есть равное воздаяние за содеянное.

Народное (варварское) право повлияло и на формирование уголовно-правовых воззрений рабовладельческих государств. В исследовании анализировалась предыстория зоологических преступлений в государствах Древнего мира: Древнего Востока (Египет, Индия, Китай); Месопотамии (Вавилон, Ассирия, Шумер); античного мира (Греция, Рим, Карфаген).

Помимо теоретических методов, использовались эмпирические инструменты познания. Теоретические и эмпирические методы настолько тесно связаны между собой, что по существу представляют собой единое целое. Эмпиризм — это первоначальное изучение опыта человеческой деятельности, основанное на описании реальных событий. Соответственно цель эмпирических способов заключается в сборе и фиксации как можно большего числа единичных фактов (наблюдаемых и проверяемых), то есть в получении достоверных данных. Для организации нашего исследования мы использовали следующие эмпирические методы: сравнительно-правовой, конкретно-социологический, документально-аналитический (контент-анализ).

Метод сравнительного правоведения основан на центральном понятии — на сравнении, то есть на выявлении сходства и различия в свойствах и признаках зоологических преступлений. Подобный процесс и результат достигается за счет сопоставления преступления с использованием животных с другими преступными деяниями, в том числе общеуголовного (морфологического) характера. Этот инструмент исследования является неотъемлемой частью всеобщего диалектического метода. Все законы и категории диалектики и логики всегда используются при сравнении. Метод сопоставления делится на два основных вида: сравнение одновременное (синхронное) и разновременное (в развитии). При синхронном сравнении предполагается наличие, как минимум, двух объектов, при разновременном может быть задействован один из них. В исследовании мы использовали и то и другое: для сопоставления положений российского уголовного закона и практики его применения, а также при анализе историко-юридических дисциплин, материального права зарубежных стран и международного права.

Установление сходства и различия в юридических системах как англо-саксонской, так и романо-германской правовой семьи позволило сделать ряд предварительных выводов. Во-первых, любое преступление с использованием животных обладает универсальным характером, во-вторых, все они подчиняются общим закономерностям при их юридическом отражении. В связи с этим вся информация о преступных посягательствах в других странах как в прошлом, так и в настоящее время была адаптирована к российскому уголовному законодательству. Это означает, что любой случай совершения преступления с использованием животных за рубежом признавался таковым и по действующему УК РФ. При подобном методически упрощенном подходе к пониманию зоологических преступлений неважно, что название статей и признаки общественно опасных деяний могут юридически не совпадать не только по основному содержанию, но и в деталях, а наказание и его виды существенно различаться. Главное, что и там и здесь и тогда и сейчас подобное посягательство с использованием животных признается преступным.

При изучении зоологических преступлений применялись конкретно-социологические методы. Индивидуальные факты преступных деяний обобщались с целью выявления их типичных характеристик. С помощью специально разработанной анкеты по изучению уголовных дел устанавливалась взаимосвязь между объективными и субъективными признаками преступного посягательства. Эта методика была основана на измерении, то есть на процедуре, при которой зоологические преступления сравнивались с общеуголовными (морфологическими) преступными деяниями и получали числовое выражение в определенном масштабе. Фактологический материал в количественных показателях содержал сведения: о категории преступления (против жизни или здоровья, против собственности, общественной безопасности, государственной службы и др.); юридических формах и внешних способах использования животных (непосредственно или опосредованно, насильственное или ненасильственное, с угрозой применения насилия или без психического принуждения и т. п.); формах вины и мотивах субъекта преступления (умышленное или неосторожное, заранее обдуманный умысел или внезапно возникший и т. д.); об индивидуальном образе действий виновного и типов животных (дикое или домашнее, хищное или нет, специально обученное или спонтанно используемое и т. д.).

Конкретно-социологический метод включал в себя опрос различного рода респондентов. К ним относились: потерпевшие от преступлений; очевидцы (свидетели) события; лица, которые в силу своих профессиональных обязанностей наблюдали неблагоприятные последствия физического конфликта с животными, — медицинские работники, охотинспектора, цирковые дрессировщики, кинологи, сотрудники полиции (милиции) и др.

В исследовании применялся особый вид опроса — интервью. В социологии под интервью понимается метод получения информации от конкретного человека в ходе очной беседы8. Существует неформальное, свободное интервью — способ беседы, когда определяется только ее тема, а затем задаются целенаправленные вопросы. В свободной беседе иногда выделяют так называемый нарратив (от англ. narrative — рассказ, повествование), то есть дискретную, разделительную единицу в виде устного сообщения о прошлом событии. Иными словами, в таком повествовании всегда есть границы, то есть начало и окончание отображения жизненного случая.

Обобщение и анализ вербальных сообщений от лиц, признанных потерпевшими, и очевидцев (свидетелей) событий позволили выявить ряд закономерностей в их психологическом восприятии произошедшего. Прежде всего, это возникновение страха, переходящего в неуправляемый ужас при нападениях животных; ограниченное отражение в сознании фактической обстановки и даже деталей события; спонтанность реакций на стремительность действий животного; отсутствие контролируемого прогноза в развитии ситуации и т. п.

При нарративных интервью (далее — НИ) была задействована и процедура фиксирования поведения респондентов другого типа: должностных лиц и представителей власти. Непосредственное наблюдение за их эмоциональными реакциями, стилем речи, экспрессией изложения позволило обобщить и интерпретировать устные сообщения. В описании зоологических преступлений нередко содержалась какая-то часть вымышленных сведений, неточных подробностей, придуманных деталей, но больше всего приукрашенных оценок.

Правдивость рассказов в ходе живого диалога трудно проверить. Однако прямого обмана в таких сообщениях нет. Вместе с тем всегда может существовать недоговоренность о чем-либо, или что-то подается несколько иначе, чем было на самом деле, либо что-то вообще было не замечено и т. п. Иными словами, степень правдоподобности остается неопределенной (то есть недостаточно адекватно отражающей объективную реальность), поскольку личная оценка событий всегда фактор субъективный.

Мы, по мере своих сил, постарались избавиться от субъективных напластований при восприятии негативного события — от пристрастности суждений, выборочной памяти, чрезмерно эмоциональных реакций и т. п. Другими словами, была предпринята попытка минимизировать возможные искажения в оценках респондентов.

Самый большой объем информации был получен при помощи документально-аналитического метода (контент-анализа). В социологии этот способ определяется как количественный анализ содержания письменных текстов (документов) и называется подчас по-другому — формально-аналитический9.

В нашем исследовании контент-анализ преследовал две цели: сформировать общее представление о конфликтных отношениях человека и животного и оценить ситуации, при которых происходят такие события; исследовать крайнюю степень подобного противостояния и установить частоту умышленных и неосторожных зоологических преступлений.

Для контентного анализа любой документ (текст) представляет собой ценный источник сведений. Под документом мы будем понимать предметы, специально созданные для передачи или хранения информации. В связи с этим общим положением все текстовые данные были сгруппированы по нескольким частям. Во-первых, это документы историко-правового и современного юридического характера: стародавние законы, федеральное законодательство настоящего времени, нормативные акты исполнительных органов власти, ведомственные инструкции, положения, распоряжения и т. п. Во-вторых, это косвенные сведения из средств массовой информации (газеты, журналы, бюллетени информационных агентств и другие издания, имеющие постоянное наименование, текущий номер и выходящие в свет не реже одного раза в год), а также письменные сообщения из информационно-телекоммуникационной сети Интернет (сайтов и сетевых изданий). В-третьих, это публикации из научно-популярной литературы: энциклопедии, альманахи, хронологии, справочные издания, этико-юридические очерки, социально-психологические этюды, криминальные истории о животных и т. п. В-четвертых, это иконографическая информация вербального характера: передачи телеканалов, кинохроники, видеоматериалы, фотодокументы, интернет-изображения, документальные фильмы и т. п.

При анализе и обработке первичных текстов из средств массовой информации (СМИ), безусловно, необходима была оценка достоверности сведений. Материалы прессы (статьи, заметки, обзоры, журналистские расследования и др.), какими бы правдивыми они на первый взгляд ни казались, всегда требуют к себе критического отношения.

Дело в том, что журналистика (газетно-журнальная периодика) ориентирована на информацию, которая должна обладать для читателя (зрителя, пользователя) новостным, интригующим или сенсационным смыслом. Порой это приводит к издержкам при освещении фактов, событий, явлений. Газетные или журнальные публикации нередко содержат явно ошибочную или непроверенную информацию либо противоречивое или приукрашенное содержание материалов. Соответственно каждое сообщение СМИ как единица социологического исследования обладает относительной достоверностью. Однако оставлять без эмпирического анализа этот огромный объем сведений было бы, на наш взгляд, неразумным. Ведь такие публикации — это естественная реакция на необычное — на факт, случай, событие или даже возможность совершения зоологического преступления. Подобное реагирование (социальная рефлексия) носит оперативный характер и является по существу моментальным «снимком действительности», правда, порой не очень четким.

Следует сказать и об использовании информации, полученной из научно-популярных и публицистических изданий. Подобная литература имеет познавательный характер, она общедоступна по ясности изложения и простоте использования научных понятий. В этих источниках сведений не только отображается общая система знаний о животном мире (мире живых существ), но и приводятся многочисленные примеры применения зверей и птиц для достижения аморальных, противоправных и преступных целей.

Тексты в научно-популярной литературе по предметному содержанию представляют собой так называемую опосредованную (косвенную) информацию, поскольку они не фиксировались путем непосредственного наблюдения. Эти данные интерпретировались авторами, как минимум, вторично. Однако указанный фактологический, разнообразный и объемный материал оказался вполне пригодным для социологического обобщения.

Потребность в измерении социально-психологических и юридических признаков зоологических преступлений обусловила и количественный метод их анализа. Для этого были выделены из текстов СМИ и научно-популярной литературы характерные черты (смысловые единицы) общественно опасных деяний, совершенных с использованием животных. Затем эти смысловые единицы переводились в количественные показатели с помощью единиц счета.

Индикатором смысловой единицы (ключевым понятием) выступала тема или событие о конфликте человека и животного либо сообщение об использовании зверей или птиц в противоправных целях. Информация в СМИ отражалась по-разному: одним словом или устойчивым словосочетанием. В отдельных случаях у смысловой единицы не было явного терминологического выражения и событие имело описательный характер. В других случаях ключевые понятия скрывались в заголовке абзаца, раздела, в части статьи и т. п.

В дальнейшем с помощью лингвистического анализа мы стремились выделить сходные смыслы, то есть похожие ситуации, связанные с преступлениями, в которых использовались животные. Таким образом была предпринята попытка установить семантическое равенство различных текстовых форм.

Контент-анализ показал, что в сообщениях СМИ и научно-популярной литературе в большинстве случаев говорится о неосторожных зоологических преступлениях и гораздо реже — об умышленных. Много внимания уделяется противоправным действиям или бездействию, связанным с домашними животными (в основном с собаками) или с хищниками, содержащимися в неволе. Достаточно часто на конкретном событийном уровне пытаются установить причины и условия зоологических преступлений. Нередко подробно описываются жестокие формы совершения таких преступлений и тяжкие последствия, наступившие для потерпевшего, и т. д.

При использовании обобщенных результатов контент-анализа важно было, на наш взгляд, сохранить чувство меры, то есть соблюсти баланс умозаключений. Главное в этом процессе и результате заключалось в том, чтобы показать юридическую суть преступлений с использованием животных. Иными словами, чтобы методическое упрощение проблемы не сводилось к простой констатации событий или схеме терминов и не выглядело как калейдоскоп забавных случаев. Мы постарались сохранить в своих дальнейших рассуждениях подобное социологическое равновесие.

Эмпирическое знание образует совокупность научных фактов о зоологических преступлениях. Однако каждое из них в отдельности представляет собой нечто как бы лишенное внутреннего единства и связи с другими, подобными преступлениями, и лишь в процессе теоретического познания снимается эта единичность и отдельность необычного события. Теоретическое обобщение раскрывает внутреннюю структуру посягательств и определяет их сущность, то есть место и роль в системе других (морфологических) преступлений.

3. Преступления с использованием животных и уголовная этнозоология

Зоологическое преступление представляет собой необычное, уникальное, порой экзотическое событие в судебно-следственной практике. Соответственно научное осмысление подобных преступных посягательств, на наш взгляд, не может ограничиваться традиционными теоретическими и эмпирическими методами познания. Дополнительно необходимы и другие парадигмы для постановки и решения исследовательских задач. Моделью, базисным образцом (собственно парадигмой) для дальнейшего изучения преступлений с использованием животных, по нашему мнению, может являться уголовная этнозоология. Это название возникло, разумеется, не на пустом месте и не в результате неких наших гипотетических рассуждений. У данного наименования, обозначающего одну из форм дальнейшего приращения знаний, есть исторические и правовые предпосылки. Это такие направления юридических исследований, как «уголовная антропология» и «уголовная биология»10.

Подобные теоретические изыскания проводились в конце XIX — начале ХХ века в рамках так называемой социологической школы права (Ф. Лист, Э. Ферри, Ван-Гомель, А. Принс, И. Я. Фойницкий и др.)11. Соответственно мы использовали лишь внешние формы для обозначения нового научного направления.

Уголовная этнозоология представляет собой консолидацию знаний о фактах, событиях и явлениях, в которых участвуют человек и животное, как в сфере материального права, так и вне его. Уголовная этнозоология базируется на интеграции предметных областей трех наук: этнологии, зоологии и уголовного права. Разберем эти составные части подробнее.

Из самого названия «этнозоология» (то есть этнологическая зоология) видно, что речь идет об одной из подотраслей этнологии. Эта дисциплина возникла на стыке зоологии и этнографии и начала формироваться относительно недавно — около 40 лет назад. У этнозоологии есть и другое название — антрозоология, которое нередко используется в англоязычных странах12. Однако для доступности изложения мы будем пользоваться только первым наименованием — этнозоология, то есть системой знаний о взаимоотношениях человека и животных в различные исторические эпохи.

Здесь мы должны сделать небольшое отступление, чтобы разобраться со структурой понятий и определением научных направлений. Первоосновой этнологии является такая наука, как антропология. Это межотраслевая дисциплина исследует биологическую, культурную и историческую эволюцию человека разумного и его многочисленные типы сообществ и социальных организаций13. В рамках данного направления изучаются все условия, в которых существовал, существует и будет существовать какое-то время наш биосоциальный вид. Эквивалентом этнологии, то есть похожим по предмету изучения, но все же разным, является этнография (наука о народах)14.

При изучении становления человеческого рода на планете выделяют культурологическое и социальное направления, которые тесно связаны между собой. Культурная антропология исследует особенности образа жизни людей: обычаи, обряды, традиции, быт, язык, нормы, в том числе обращение с животными, и т. д. Социальная антропология изучает социальные структуры и взаимоотношения в них людей, в том числе по поводу животных, и т. д.15

На стыке социальной и культурной антропологии и находится такая самостоятельная отрасль знаний, как этнология — наука о распространении человечества на Земле. Как видим, и этнология и ее субдисциплина этнозоология основаны на понятии «этнос» (от гр. ethnos — народ). В социальных науках под этой категорией (этническими общностями) обычно понимается количественно-неопределенная группа людей, осознающих себя ее членами, то есть противопоставляющая себя другим. Эта дифференциация происходит на основе любых естественных признаков — территории, происхождения, языка, ценностных норм, убеждений, исторической памяти, мифов об общих предках, особенностей национального характера, взаимоотношения с животными и т. п.16

В указанном перечне научных знаний нас интересовал прежде всего юридический аспект, то есть рассмотрение отдельного человека и этнических сообществ как феноменов правовой культуры. В рамках социальной антропологии это направление имеет несколько сходных по своей сути названий — юридическая антропология, нормативная этнография, правовая этнология, антропология права и т. д.17 Из этого фактически бесконечного перечня отношений между людьми, как ранее существовавших, так и живущих, мы и выделяем новую парадигму уголовно-правового характера.

В уголовной этнозоологии сосредоточены предыдущие достижения социально-поведенческих и естественных наук, касающихся, прежде всего, отношения с животными. При изучении зоологических преступлений были использованы положения: психогенетики (наследственное поведение индивида); биоэтики (теория возникновения человеческой морали); этологии человека (его поведение как высшего животного). Были задействованы заключения социальной психологии (поведение людей в социальных группах); социобиологии (генетика общественного поведения людей); психологической антропологии, так называемой психологии народов и др. Широко применялись и достижения биологических наук. Использовались положения этологии (приспособительное поведение животных в естественной среде обитания), зоопсихологии (происхождение и наследование психических процессов у животных); сравнительной психологии (способности к обучению у животных разных видов) и др.

Следует отметить, что в уголовной этнозоологии теоретические концепции только складываются, поэтому в самом начале сформировать научную проблему не удавалось. В этой ситуации необходимо было, прежде всего, получить надежный фактологический материал об объекте изучения, то есть об общественных отношениях, которым причинялся вред с помощью животных. Соответственно на первоначальном этапе исследование носило описательный характер. Была поставлена проблема, которая имела общий характер: что такое зоологическое преступление в принципе?

В ходе дальнейшего, более детального изучения были установлены причинно-следственные связи между конкретными факторами социально-психологического порядка и преступными результатами. Научная проблема приобрела объяснительный характер. Это позволило сформулировать гипотезу, то есть обоснованное предположение, которое разъясняет объективные и субъективные закономерности существования зоологических преступлений.

В процессе исследования была выдвинута гипотеза о том, что все преступления с использованием животных имеют этнозоологическую основу. Это предположение построено на объективных показателях. Во все времена у разных этносов планеты, начиная с процесса доместикации (одомашнивание этих животных), животные всегда являлись и являются непременными участниками или партнерами в хозяйственной деятельности, социальной практике и духовной жизни. В связи с этим глобальным и позитивным положением наша цивилизация и в дальнейшем будет развиваться в неразрывном взаимодействии с животным миром, а раз это так, то всегда будут существовать и социально-негативные последствия использования животных.

Человечество, по нашему мнению, было «обречено» на применение животных для преступных целей. Видимо, по-другому и быть не могло. История цивилизаций и тысячелетний опыт многих поколений людей показывает: что бы ни придумал человек нового и положительного в отношении представителей фауны, это всегда можно использовать и для противоположного — для достижения преступного результата.

Прогностическая сила данной гипотезы в том, что она, на наш взгляд, способна предсказать что-то новое, неизвестное в настоящее время в уголовно-правовой практике. Речь, например, может идти о новых формах обучения животных для совершения преступлений, о разнообразных индивидуальных действиях виновных лиц, неизвестных способах и приемах совершения преступных посягательств. Можно предположить, что будут созданы новые и опасные виды микроорганизмов или бактерий для биологического оружия, разработаны неизвестные пока формы использования животных для совершения террористических актов, диверсий, массовых беспорядков, геноцида и т. д. Соответственно возможно появление новых видов зоологических преступлений, не обнаруженных эмпирически, а предполагаемых только теоретически.

В уголовной этнозоологии обобщение и анализ научных материалов происходит в рамках одной темы, одного направления, то есть имеет монографический характер. Соответственно для нашего исследования необходимо было получить максимально полную и подробную информацию. В связи с этим мы решили взглянуть на проблему более широко, под иным, нетрадиционным углом зрения. Для этого были задействованы как методы социологии искусства, так и способы художественной антропологии18.

Подобное решение было продиктовано и логикой исследования. Поскольку предмет нашего изучения всегда имеет необычную юридическую форму, то и способы такого анализа также, на наш взгляд, должны быть нетрадиционными. В основу этого методологического подхода был положен ряд факторов социологического и культурологического характера. Во-первых, уголовное право представляет собой феномен культурного наследия любого общества. Соответственно это материальное право всегда и везде олицетворяет юридическую культуру стран и народов19. Во-вторых, уголовное право и такие виды искусства, как художественная литература и художественные фильмы, внутренне взаимосвязаны, поскольку и то и другое направлено на осмысление отношений между людьми. Следовательно, изобразительная сила искусства онтологична по своей природе, так как отображает внутренний мир человека и закономерности бытия в единстве с теорией познания и в нашем случае способна привести к более глубокому осмыслению зоологических преступлений.

Общеизвестно, что все факты и явления действительности могут по-разному восприниматься на бытовом (повседневном) или на художественном или научном уровнях познания. Преступления с использованием животных могут получать совершенно различное отражение и интерпретацию как на страницах литературных произведений, так и в процессуальных документах правоохранительных органов.

Между подобными уровнями отражения нет тождества. Любые сведения о зоологическом преступлении в художественном творчестве не являются научным фактом, это не научное познание. Соответственно данные о преступных деяниях с использованием животных, которые фиксируются различными приемами, обладают и разной степенью жизненной и научной достоверности. Однако в этих текстовых документах косвенного характера всегда формируется как наглядное, так и эмоционально-чувственное отражение действительности. В нашем исследовании художественное творчество использовалось для воспроизведения реальности в образах, то есть в живых представлениях и непосредственных переживаниях, связанных с совершением зоологических преступлений.

Вместе с тем чувства и эмоции человека сами по себе могут оцениваться как социологические и юридические категории. Подтверждением этого вывода могут являться лингвистические конструкции, которые закреплены в различных статьях современного уголовного закона. По своему содержанию они могут быть как позитивного, так и негативного характера: мотив сострадания; религиозные чувства; внезапно возникшее сильное душевное волнение; психотравмирующая ситуация; нервно-психические перегрузки; аморальность поведения; мотивы ненависти или вражды и др. Соответственно внутренние мироощущения человека, его мысли, желания, побуждения, чувства и заблуждения вполне могут быть использованы как для эмпирического, так и для теоретического осмысления зоологических преступлений. Это обусловлено тем, что в первоначальном виде такие психические категории хотя и выступают как субъективные переживания конкретного человека, однако в дальнейшем они могут проявляться через множество похожих жизненных ситуаций в целостном потоке отношений между живущими людьми и прошлыми поколениями.

В своем исследовании мы опирались на ряд специальных методов социологии искусства. Во-первых, это такой способ, как типизация20, то есть отбор и обобщение наиболее характерных событий и фактов о преступлениях с использованием животных. В творческих произведениях такое определение «типичного» происходит при обобщении индивидуальных проявлений правосознания, то есть в системе знаний, взглядов, убеждений конкретного человека и его субъективных оценок. Во-вторых, это метод отражения так называемой художественной правды21. Подчас такой способ определяется как установление истины в искусстве. Подобная «правда» представляет собой достоверное выражение общего через единичное, слияние объективного и субъективного, переплетение чувственно-конкретного и неповторимого. По существу, художественная правда достигается за счет использования методического способа — восхождения от абстрактного к мысленно-конкретному, в рамках которого зоологическое преступление предстает в образе некоего живого целого.

В-третьих, это метод, получивший в социологии название экземплификации (от нем. Exemplikation — объяснение с помощью примеров, нередко снабженных иллюстрациями)22. Этот способ основан на описании и анализе конкретных примеров из творческих произведений. С помощью такого приема мы старались отразить социально-психологическое и юридическое содержание зоологического преступления. В качестве иллюстраций выступали художественные образы, созданные усилиями авторов и кинорежиссеров.

Уголовная этнозоология как консолидированный и интегрированный метод приращения знаний потребовала и применения универсальных приемов правовой герменевтики. Термин «герменевтика» в русском языке отождествляется с таким объемным и многогранным понятием, как «толкование». В свою очередь, толкование является производной формой от латинских слов «интерпретация» (interpretation) и «трактование» (tractatus). Все эти слова, и русские и латинские, в принципе означают одно и то же — объяснение чего-либо, определение его смысла, раскрытие, разъяснение слов, словосочетаний, терминов, определений и т. п.23

В широком смысле слова герменевтика — это философская субдисциплина об искусстве понимания различных жизненных ситуаций. В этом плане данное направление представляет для нас несомненный интерес. С течением времени герменевтика вошла в литературоведение (наука о художественной литературе), в лингвистику (наука о языке), в искусствознание (теория искусств). В настоящее время гуманитарная герменевтика определяется как учение о понимании (познании) любых проявлений человеческой сущности и духовной культуры24. Это касается библейских писаний, античных текстов, произведений искусства, правовых памятников, юридических установлений и т. д. Герменевтика стремится постичь смысл исторических фактов, нашедших отражение в различного рода письменных источниках. Вполне понятно, что составной частью гуманитарной герменевтики является ее уголовно-правовое направление, фактическое уяснение смысла всех институтов уголовного права — от преступления до наказания25.

Уголовно-правовая герменевтика основана на системно-языковых правилах и предоставляет широкие возможности социально-психологического и юридического характера для исследования художественных произведений, в которых содержатся сведения о зоологических преступлениях. Уголовный закон и художественное творчество объединяет общенародный русский язык в его обработанном виде. Общеизвестно, что язык — это инструмент человеческого общения и мыслительной деятельности, это способ передачи информации от поколения к поколению. Разумеется, художественный язык, как структура изобразительных средств и приемов для отображения эстетического содержания произведения, коренным образом отличается от языка науки. Литературная форма заключает в себе повествовательность, многочисленные и разнообразные сравнения, метафоры и аналогии. По существу, художественная литература является средством приближения любого из нас к неуловимой, нефиксируемой в понятиях границе между уже познанным и пока не познанным, ускользающим бытием26.

В свою очередь, язык уголовного права значительно более сухой и «бесчувственный». Искусственный язык закона не обладает гибкостью, полнотой и богатством как языка естественного, так и художественного. Ему недостает силы, глубины, наглядности и убедительного красноречия27.

Однако наука уголовного права без литературы, то есть без художественного отображения жизненных примеров, по существу, бездушна и груба28. Как говорил знаменитый ученый Нильс Бор, причина, почему искусство может обогатить нас, заключается в том, что оно способно напоминать нам о гармониях, недосягаемых для системного анализа29.

Вполне понятно, что в языке уголовного права есть определенные упрощения и даже, в некоторой степени, искажения истинной картины реальности, поскольку восприятие отдельных элементов бытия всегда будет представлять собой ряд абстракций. Зато в языке уголовного права отсутствует многозначность терминов (полисемичность) и присутствует соотносимость знаковой системы с предметом анализа. В языке уголовно-правовой науки есть или, по крайней мере, должны быть текстуальная завершенность, целенаправленность и краткость30.

Таким образом, уголовно-правовая герменевтика, которую мы использовали для изучения творческих произведений и в которых изображались зоологические преступления, помогала глубже осмысливать правовую реальность. Этот метод и является тем конструктивным звеном, который соединяет закон как литературно-нормативный текст с уголовным правом как с этнокультурным явлением31, а также с художественным творчеством. Как образно было сказано в литературе, метод герменевтики позволяет улавливать право там, где его не фиксирует или «теряет» закон32.

4. Об эмпирической базе исследования

Официальной судебно-следственной статистики о совершении преступлений с использованием животных не существует. Таких данных нет ни у нас в стране (ГИАЦ МВД РФ, Судебный департамент Верховного Суда РФ), ни в других странах мира. Ни одна правоохранительная структура никогда не вела и не ведет специального учета подобных преступных деяний. Нет никаких цифровых показателей о количестве лиц, в отношении которых было возбуждено уголовное преследование или оно было прекращено, о числе осужденных за такие общественно опасные посягательства и т. п.

Совокупность зоологических преступлений представляет собой скрытый социально-правовой феномен. Сведения о таких преступлениях являются латентными, неизвестными государственным правоохранительным органам. В статистическом плане эти данные всегда растворены в общих показателях об остальных морфологических общественно опасных деяниях.

Соответственно определить в настоящее время количественные параметры зоологических преступлений можно лишь косвенно и весьма приблизительно, через соотношение с другими преступными деяниями, в которых использование животных является вполне возможным. По нашим подсчетам, такая вероятность существует в отношении примерно одной трети преступлений от всех, предусмотренных в УК РФ.

Вместе с тем история борьбы с преступностью и опыт правоохранительной деятельности зафиксировали такое количество отдельных эпизодов, примеров, случаев и фактов совершения преступлений с использованием животных, что из них можно создать не иллюзорную картину правового бытия, а говорить о существовании подлинного уголовно-правового явления. Однако отношение к зоологическим преступлениям никогда не менялось. Всегда и везде они определялись как необычное (нетипичное) криминальное событие, исключительный случай либо как нечто неординарное и даже экзотическое. В определенной мере это так. Однако в эмпирическом плане нас интересовал не анализ уникальных или неповторимых особенностей и деталей зоологических преступлений, а выявление закономерностей при их совершении. Эта прикладная задача касалась, прежде всего, установления статистических показателей о признаках объективной стороны состава преступления, когда животные выступают как орудие преступного посягательства или как предмет, замещающий оружие, либо определяют индивидуальный образ действия виновного лица (способ преступления) и т. д.

Обобщение эмпирического материала показало, что зоологические преступления обладают определенными статистическими параметрами. Каждое из них представляет собой стихийное (хаотичное) событие, это самостоятельный, индивидуальный акт произвола. Каждое зоологическое преступное посягательство обособлено от других деяний подобного рода. Одно из них автоматически не порождает другого. В то же время преступления с использованием животных совершаются непрерывно. Это означает, что хотя они и фиксируются редко, через неопределенный промежуток времени, то есть совершаются неравномерно, от случая к случаю (иррегулярно), тем не менее, подобное происходит постоянно, из года в год.

Соответственно эмпирические закономерности зоологических преступлений всегда повторяются. Хаотичность (стихийность) и устойчивость таких преступных посягательств — это диалектически противоположные категории. Однако подобные противоположности не противоречат законам логики: стихийность деяний всегда сопровождается их непрерывностью.

Для того чтобы компенсировать недостаток информации о количестве зоологических преступлений, мы постарались путем сплошной выборки собрать и систематизировать все обнаруженные факты, из всех доступных источников. По специально разработанной анкете были проанализированы 164 уголовных дела о преступлениях, в которых в той или иной форме использовались животные (причинение вреда здоровью различной тяжести, кражи, грабежи, разбои, вымогательства, хулиганство и др.). Эти дела рассматривались районными, городскими, областными, республиканскими судами как бывшего СССР, так и Российской Федерации за период 1990–2018 гг.

Дополнительно были проанализированы сведения из 58 прекращенных органами предварительного расследования уголовных дел и 78 постановлений об отказе в возбуждении уголовного дела (отказные материалы). Соответственно изучению подверглись 300 случаев, в которых были зафиксированы фактические данные о преступных посягательствах с использованием животных, более чем в 30 регионах страны: Московская, Ленинградская, Псковская, Новгородская области, республики Якутия, Тыва, Алтайский, Приморский края, города Москва, Санкт-Петербург и др.

Изучались административные дела: о нарушениях правил содержания животных в общественных местах; нападениях бездомных собак; натравливаниях домашних животных на человека; нарушениях порядка регулирования численности безнадзорных животных; нарушениях правил проведения профилактических мероприятий по дератизации (уничтожению грызунов и больных бешенством представителей фауны), то есть о нарушениях законодательства в области санитарно-эпидемиологического благополучия населения. Исследовались также административно наказуемые формы жестокого обращения с животными: межвидовое стравливание зверей; проведение боев между животными одного вида; зоофилия в ее различных проявлениях и т. п.

На протяжении более чем 30 лет в указанных регионах России были проанализированы около 250 административных материалов, разумеется, с учетом временного диапазона действия соответствующих статей административного законодательства.

За период 1996–2018 гг. было опрошено более 220 респондентов. В нарративных интервью (свободная беседа) принимали участие: свидетели преступлений, должностные лица, представители власти, сотрудники правоохранительных органов, врачи, профессионалы в работе с животными и другие лица, наблюдавшие последствия зоологических преступлений в вышеуказанных субъектах страны.

Эмпирическую базу исследования составили и результаты контент-анализа. Было проведено обобщение более 1200 публикаций из различных средств массовой информации. За более чем 30-летний период (1985–2018 гг.) были собраны и проанализированы сообщения примерно из 180 иностранных, советских и российских СМИ.

В эмпирическую базу вошли и данные социологических исследований, проведенных другими авторами. Это сведения, которые в той или иной мере касались различных аспектов темы: уголовно-правовая охрана животного мира, участие зверей и птиц в объективной стороне состава преступления, жестокое обращение с животными и др. Было проведено сравнительное измерение наших данных с результатами, опубликованными в курсах уголовного права, в монографиях, учебных пособиях, научных статьях, кандидатских диссертациях и т. д.

Во втором разделе нашей книги широко используются примеры из художественной литературы: детективных, криминальных, приключенческих произведений (рассказы, повести, романы и т. п.). Художественное отображение преступлений, совершенных с помощью животных, во многих случаях являлось единственным источником информации для осмысления уголовно-правовых проблем. И хотя в официальной судебно-следственной практике те или иные формы зоологических преступлений пока не фиксировались, их социологическая достоверность, тем не менее, остается весьма высокой33. Художественная «правда» в этих случаях достигается путем логически непротиворечивых умозаключений о вероятном развитии событий и целесообразных действиях вменяемого виновного лица.

Среди тех, кто касался этой темы или подробно описывал такие преступления, много выдающихся отечественных и зарубежных авторов: Ж. Амаду, О. Бальзак, М. А. Булгаков, Н. В. Гоголь, В. Гюго, Ч. Диккенс, Ф. М. Достоевский, А. Конан-Дойл, С. Кинг, Д. Кунц, Н. С. Лесков, Дж. Лондон, М. Рид, Э. По, А. С. Пушкин, А. И. Солженицын, М. Твен, Л. Н. Толстой, Г. Флобер, А. Хичкок, В. Шекспир, В. Шаламов, В. Х. Шишков и др.

В общем объеме в эмпирическую базу исследования вошли более 60 художественных источников.

5. О критическом отношении к межотраслевым исследованиям

При научной разработке различных направлений уголовного права практически все ученые признают необходимость интенсивного исследования проблем, которые имеют комплексный, смежный характер34. Мы придерживаемся той же точки зрения и считаем, что уголовная этнозоология как раз и находится на стыке естественных, социологических и гуманитарных областей знаний.

Именно в подобного рода исследованиях и можно проследить тонкости и нюансы уголовного права и тем самым стимулировать дальнейшие теоретические разработки. Более того, в таких исследованиях, на наш взгляд, эмпирические знания приобретают значение и для прикладной деятельности, то есть для судебно-следственной практики.

Вместе с тем в научном сообществе отношение к межотраслевым исследованиям, несмотря на общее внешнее одобрение, весьма неоднозначное. Вполне ожидаемо, что и восприятие уголовной этнозоологии будет таким же. Это может быть обусловлено целым рядом причин методического и социально-психологического характера.

Прежде всего, следует сказать, что монографических исследований на пересечении уголовного права и этнологии не проводилось. Существуют лишь отдельные, небольшие работы в данном направлении. В связи с этим может отрицаться сама возможность постановки проблем на стыке естественных наук и юридических дисциплин. Логика здесь вполне понятна: если их (исследований) раньше не было, то они не были востребованы. Соответственно и сейчас в них нет необходимости, поскольку избранная тема — это мелкий, не имеющий особого практического значения вопрос.

За последнее время положение в гносеологии стало меняться. Все более востребованными являются узкие, детально изучаемые темы. Это, разумеется, обусловлено вечным и повышенным интересом к самим себе. Человечество желает знать о себе все, в том числе негативного характера, хотя, судя по всему, это недостижимо.

Вместе с тем по отношению к отдельным исследованиям высказываются сомнения в полученных результатах. Подчас такое недоверие вполне оправдано. Этот скепсис возникает, если методология находится не на должном уровне, а данные эмпирических обобщений недостоверны или имеют ограниченный характер. Чтобы избежать подобного упрека (хотя бы частично) мы и уделили столь много внимания методологическим вопросам и фактологической базе изучения.

Наиболее часто неприятие прикладных исследований происходит по причинам корпоративно-психологического характера. Во-первых, восприятие всего принципиально нового всегда происходит с трудом, на первоначальном этапе, как минимум, нейтрально, а затем сквозь призму естественного научного скепсиса. Во-вторых, негативное отношение нередко обусловлено консервативностью мышления или дискретной (упрощенной) логикой умозаключений. Отдельные научные сотрудники, занимающиеся проблемами уголовного права, вольно или невольно претендуют на безусловную монопольность собственных суждений. Причиной такого положения нередко является отсутствие специальной интеллектуальной подготовки в освоении, по меньшей мере, второй смежной темы: слабое владение понятийным аппаратом, ограниченность знаний или поверхностное понимание проблем другого научного направления и т. д. Разумеется, высказывая эти замечания, мы не претендуем на звание специалистов в биологии, этологии или сравнительной психологии.

И наконец, еще одной причиной неприятия межотраслевых исследований является то, что оппоненты субъективно не относятся к научной проблеме как к комплексной, как к единству полученных знаний. При этом нередко следуют заверения в обратном. В лучшем случае исследование воспринимается как сумма интегрированных, но отдельных вопросов. Соответственно критические сомнения касаются лишь той части исследования, которая наиболее близка рецензенту по компетенции и объему специальных познаний.

Как мы уже отмечали, при изучении зоологических преступлений нельзя было обойтись без использования выводов, положений и закономерностей многих естественно-научных и поведенческих дисциплин. В значительном числе случаев установления этих наук стали неким нормативным (формальным) ориентиром или критерием для теоретических рассуждений уголовно-правового характера. Здесь нам пришлось столкнуться с парадоксами освоения материала. Дело в том, что при разработке собственной темы мы вынуждены доверять другим исследованиям, то есть принимать на веру результаты эмпирических наблюдений и теоретических обобщений из иных отраслей знаний. Подобное положение логически обоснованно и методически оправданно. Как говорил по этому поводу один известный ученый, если вы, допустим, ботаник, то картину строения атома вы должны принять на веру. Если такой веры нет, то возникает необходимость в установлении достоверности предлагаемой модели. Однако в этом случае вы должны забросить свою любимую ботанику и для определения истины стать физиком-атомщиком35.

Опыт критического анализа показывает, что большинство юристов априорно принимают на веру закономерности таких далеких от них наук, как например, химия или физика. Однако с трудом, с оговорками и поправками они верят в научные установления генетики, биологии, зоологии, общей психологии и др. Видимо, это обусловлено тем, что понятийный аппарат этих дисциплин (особенно психологии) наиболее близок для анализа категорий уголовного права. По своим смыслам этот язык понятен и соответственно предоставляет более широкие возможности для критических замечаний. Вместе с тем установления из этих отраслей знаний порой принудительно адаптируют к смысловому содержанию уголовного права. В результате получается совершенно другая, нередко прямо противоположная картина, не соответствующая положению дел в той или иной субдисциплине. Происходит разговор как бы на разных языках.

Мы старались осторожно высказывать критические замечания по поводу понятий и определений из гуманитарных, естественных и социальных дисциплин. Однако, как показывает опыт творческих усилий, такая критика порой бывает просто необходима. Нередко следовало как-то «связать» (сопоставить, соотнести) термины и словосочетания для элементарного объяснения юридических выводов. Разумеется, механическая (сугубо формальная) интерпретация естественно-научного языка и его «перевод» на язык уголовного права для этого никак не подходили. Необходима была соответствующая адаптация, которую мы и старались осуществлять.

Одно из наиболее встречаемых критических замечаний о содержании межотраслевых исследований — это скрытые упреки в эклектике, то есть в искусственном, чисто внешнем соединении разнородных взглядов, идей и теорий. По этому поводу можно сказать следующее: во-первых, парадигма уголовной этнозоологии не может существовать самостоятельно, быть сама по себе. Необходимо многовариантное понимание различных категорий. Применение уголовного закона буквально требует самых разнообразных знаний, только на первый взгляд никак не связанных с юридическими положениями. Это — психология и психиатрия, физиология и анатомия, биология и экология, зоология и ботаника, география и этнология и т. д. Соответственно ни о чем, внутренне несоединимом речи не идет; во-вторых, в наших рассуждениях мы не подменяли одних логических оснований другими. Диалектические принципы целостности, объективности и конкретности знаний не были нарушены.

Уголовная этнозоология, как и каждая межотраслевая сфера знаний, содержит в себе какую-то часть компиляции, то есть соединение результатов других исследований без самостоятельной обработки источников. И это вполне естественно, поскольку в ином случае каждый раз нам пришлось бы «превращаться» в физика-атомщика. Мы вольно или невольно сопоставляли и использовали мысли других авторов из естественно-научных, философских и антропологических дисциплин. Эти результаты теоретических усилий опубликованы в огромном множестве книг, которые, безусловно, нам нравятся.

Однако наше исследование базируется и на оригинальных эмпирических источниках. Сама идея изучения столь необычного преступного поведения и обработка полученных данных носят независимый, самостоятельный характер. Исследование осуществлялось собственными силами, без постороннего вмешательства и чужого влияния.

В то же время мы постарались через частные случаи зоологических преступлений взглянуть на этнокультуру уголовного права более широко, объемно и развернуто. Вполне понятно, что материальное право само по себе никогда не решит всех социальных проблем. Однако общеизвестно, что в природе и в социуме все связано со всем, и в силу этой взаимосвязи люди всегда будут обращаться к уголовному праву как к последней надежде на «правильную» справедливость или для удовлетворения древнего (возможно, генетического) чувства возмездия, воздаяния.

Мы отдаем себе отчет в том, что с точки зрения критических замечаний мы встали на неоднозначный путь познания. Ведь в межотраслевом исследовании сосредоточен огромный калейдоскоп межбиологических связей и бесконечное переплетение человеческих отношений. И даже маленькая неточность при их изложении, некорректная научная формулировка или недостаточно обоснованный вывод могут вызвать антипатию, недоверие или даже неприятие работы в целом.

Заранее приносим свои извинения за возможные недочеты и упущения. Остается лишь надеяться, что несовершенство работы не будет столь существенным, чтобы отрицать саму идею межотраслевого исследования зоологических преступлений.

ОБЩАЯ ЧАСТЬ

Глава I.
ЭТНОЗООЛОГИЧЕСКИЕ И ПРАВОВЫЕ ОСНОВЫ ОБЩЕСТВЕННО ОПАСНЫХ ДЕЯНИЙ С ИСПОЛЬЗОВАНИЕМ ЖИВОТНЫХ

§ 1. Этнозоологическое насилие как социальное явление и как модель для совершения преступления

Опыт человечества показывает, что насилие само по себе — это феномен глобального масштаба. Насилие существовало всегда и у всех народов. Как социальное явление оно представляет собой форму принуждения человека либо национальной, расовой, религиозной или этнической группы к чему-либо с помощью активных действий.

В истории цивилизаций насилие всегда составляло неотъемлемую часть общественной жизни и выступало необходимым инструментом для преобразования действительности36. В современном мире сфера принуждения охватывает чрезвычайно широкий круг отношений между людьми. В общей структуре принудительного воздействия на человека обоснованно выделяют многочисленные и многоликие разновидности такого принуждения. Разумеется, в основе подобного ранжирования лежат разные социальные критерии. В частности, помимо элементарного физического и психического насилия выделяют интеллектуальное, семейное (бытовое), воспитательное, этническое, политическое и др.37 Соответственно в методических целях вполне допустимо, на наш взгляд, говорить и об этнозоологическом насилии, то есть об использовании силы животных против людей и других животных. Такое название обусловлено тем, что деятельность миллиардов людей на протяжении сотен веков, их желание и воля по использованию силы животных против других всегда были бесконечно разнообразными. Подобная практика по своей сути является функционально целесообразной, то есть этнозоологическое насилие можно охарактеризовать как форму инструментального принуждения. У такого явления всегда есть или должна быть цель и соответствующая мотивация. В общественном насилии подобной целью является приобретение (или сохранение) господства над другими, удовлетворение тех или иных интересов, завоевание или получение конк

...