ИНФОРМАЦИЯ О КНИГЕ

УДК 1(091)

ББК 87.3(0)

Р17

Разин А. В.

Учебное пособие подготовлено заведующим кафедрой этики философского факультета МГУ имени М. В. Ломоносова профессором А. В. Разиным. В нем отражается многолетняя практика преподавания курсов этики и философии в МГУ и ряде других учебных заведений. В пособии рассматриваются история философии и современные теоретические проблемы философского знания. Логика изложения построена так, чтобы показать читателю, для чего философия нужна человеку, как, казалось бы, абстрактные философские вопросы находят применение в практике жизни и методологии познания. В последнем разделе учебного пособия подробно рассматриваются предельные метафизические вопросы бытия.

УДК 1(091)

ББК 87.3(0)

© Разин А. В., 2014

© ООО «Проспект», 2014

РАЗДЕЛ I.
Введение в философию

Глава 1.
Предмет философии

1.1. Предмет и объект философского
знания

В любой теории, как известно, различается предмет и объект. Объект составляет всю реальность, попадающую в поле внимания. Сам же предмет представляет те стороны, свойства реальности, которые выявляются в связи со специфическими целями изучения. Для философии специфическим объектом изучения является отношение «человек — мир», причем это отношение исследуется в наиболее общем плане, прежде всего для того, чтобы человек мог получить какие-то устойчивые жизненные ориентиры, обрести смысл своего бытия.

Отмеченная задача решается не только философией, но и другими формами мировоззрения — мифологией, религией, художественным и стереотипным мышлением. Всякое мировоззрение пытается преодолеть пропасть между человеком, его сознанием, способным к анализу и целеполаганию, к оценке вероятных перспектив собственного бытия в мире (в объективной реальности), и самим миром, который всегда остается до конца неизвестным, который (если исключить искусственную среду обитания) не создан самим человеком. Но в отличие от религии и мифологии, философия пытается не просто утвердить какую-то приемлемую для человека картину мира, но построить знание о всеобщем и бесконечном по принципу логической последовательности естественно-научного знания.

Для того чтобы выводы об общих целях жизни человека, его ценностных приоритетах, его нравственной позиции были убедительными, хочется именно получить знание о порядке организации мира в целом. Человек, разумеется, стремится прожить более счастливо и желает иметь надежные критерии определения счастья. Поэтому-то философия всегда и пыталась достигнуть целостного знания о мире. Ясно, что достичь такого знания, сделать выводы о всеобщем и бесконечном, опираясь лишь на отдельные области знания, исследуемые конкретными науками, нельзя. Невозможно достичь его и на основе простого суммирования знания конкретных наук. Эта процедура породила бы больше вопросов, чем ответов, так как по мере исследования отдельных областей и интеграции разных наук новые проблемы возникают лавинообразно. Но знание о всеобщем и бесконечном, если исключить откровение, в то же время нельзя получить ниоткуда, кроме как из конкретного знания. Получается сложная ситуация: знание о всеобщем и бесконечном нужно построить на основе познания ограниченных областей реальности, но, обладая лишь таким знанием, нельзя быть до конца уверенным в истинности выводов, касающихся всеобщего и бесконечного. В этом двойственном положении, вообще говоря, заключается природа философского знания, которое стремится быть доказательным, построенным по типу естественно-научного и в то же время не может полностью быть таковым в силу бесконечности мира, неисчерпаемости бытия.

Многие философские концепции решают это противоречие, обращаясь к так называемому интуитивному познанию, утверждают возможность контакта с бытием в состоянии экстаза или самоотрешения. Мы не думаем, что это единственный путь развития философии, но считаем, что философия может делать выводы вероятностного характера, включая рассуждения, предположения об организации универсума в целом. «Если философ стремится охватить, очертить мир в целом, он неизбежно должен дорисовать контуры мира, “включив” в него не только социум, но и проблематичные миры, космический разум и многое другое, в том числе такое гипотетическое, что граничит с человеческой фантазией. Общая, философская “картина мира” содержит в себе также человеческое, эмоциональное отношение к миру, его оценку с точки зрения судеб индивида и человечества»[1].

Но возможна и другая позиция в отношении решения спорных философских вопросов. Это позиция разумного скептицизма. В рамках такого подхода полагается, что мы можем строить ориентиры собственной жизни только на основе тех реальных фактов, которыми мы владеем, и что нам совсем не нужно конструировать для этого какие-то метафизические миры. Здесь можно вспомнить древнегреческого философа Эпикура, который полагал, что научные знания имеют относительный характер, но они достаточны для преодоления наших страхов. Так, смена дня и ночи может быть, с точки зрения Эпикура, объяснена по-разному. Например, вращением небесного свода вокруг Земли, вращением самой Земли или тем, что между Солнцем и Землей проходит периодически какая-то черная пелена. Все это, с точки зрения Эпикура, равновероятные предположения. Но что бы из этого ни соответствовало действительности, ясно то, что названное событие происходит по естественным причинам, боги не вмешиваются в этот процесс и, следовательно, у людей нет оснований для того, чтобы их опасаться. Тем самым Эпикур практически впервые в истории философии показывает, как относительное научное знание может быть использовано для поиска жизненных ориентиров, для практического приспособления к миру, который мы до конца не знаем. И хотя со времени Эпикура многое изменилось и мы уже знаем действительную причину смены дня и ночи, в глобальном плане ситуация жизни человека остается той же самой: мы все равно не знаем, как, например, произошло зарождение жизни, как возник генетический код, в чем причина постоянного развития материи и т. д. Все это, однако, не означает, что подобные вопросы могут быть разрешены за счет создания произвольных мыслительных конструкций.

В целом в философском мышлении можно выделить две линии, по которым делалась попытка решения мировоззренческих проблем. Это, с одной стороны, линия, которая предполагала какие-то особые методы философского исследования, допустим, незаинтересованное созерцание, отвлеченное рассмотрение, называвшееся в Древней Греции словом «теория» (Theoria), которое, как полагалось, давало возможность обнаружить такие истины, которые присутствуют в душе человека, но находятся там в свернутом, не открытым непосредственно сознанию виде. Данная линия так или иначе имеет продолжение в ходе всей истории развития философии, в частности — выражается в утверждении особых возможностей интуитивного познания глубинных составляющих души человека и организации мира в целом. Категория интуиции была решающей в концепции А. Бергсона, Н. Лосского, в антропософской концепции Блаватской и др. Обозначенная линия может быть названа софийной, от слова «София» (мудрость), и в этой логике рассуждения предполагается, что в самой организации космоса и человека как его части присутствуют некоторые абсолютные начала, которые так или иначе проявляют себя в реальности, которые человек может и должен почувствовать и воплотить в своей жизни для того, чтобы она была гармоничной.

Другая линия, которая может быть названа сциентистской, не предполагает, что философия обладает какими-то собственными средствами познания, отличными от методов естественных наук, но обладает возможностями обобщать достижимые в разных областях знания результаты таким образом, что выводы самой философии получаются отличными от выводов каждой конкретной науки. Они касаются такой реальности, которая в принципе не может стать объектом изучения естественных наук в силу пределов их познавательных возможностей. Это все те же мировоззренческие вопросы о том, кто мы, откуда мы взялись, в чем смысл жизни и т. д. Такие известные философы, как Т. Гоббс, Ф. Бэкон, Р. Декарт, Дж. Локк, О. Конт, Г. Спенсер, работали в направлении решения методологических проблем развития научного метода. Их общие философские выводы во многом были связаны с характером того, как они понимали научную методологию.

Но отношения философии и науки не являются, так сказать, отношениями односторонней зависимости, в которой уровень развития научного знания влияет на характер философского обобщения мира. Дело в том, что в самой науке нередко возникают кризисные ситуации, одна система идей начинает противоречить другой, рушатся принятые, казавшиеся ранее незыблемыми положения. В такие периоды философия оказывает существенное влияние на развитие научного знания, так как именно она дает такой уровень обобщения культуры, на основе которого может быть переосмыслено традиционно принимаемое содержание фундаментальных научных понятий. Изобретение понятия «0» в математике, т. е. порядка, места, где что-то может находиться, а может, и нет, переосмысление понятий массы и энергии в физике XX в. (известный кризис физики), введение Демокритом понятия пустоты и атома, что позволило опровергнуть логический вывод Парменида о том, что движение невозможно (если все заполнено веществом, ничто не может двигаться), дают прекрасные примеры того, как философия может влиять на развитие естественно-научного знания. В ряде сциентистских концепций категория интуиции также играет определенную роль, но она выступает там в несколько ином значении: как то, что позволяет открывать очевидные истины, которые могут быть далее использованы для осуществления дедуктивных выводов (Р. Декарт), как то, что позволяет видеть всю цепь причин сразу (Б. Спиноза), что невозможно с помощью специальных методов науки, используемых в отдельных областях знания. В современной философии понятие интуиции также широко используется, но оно употребляется в основном в смысле культурно-исторических интуиций, идущих от здравого смысла, опыта существования человека в данной культуре, т. е. интуиция рассматривается многими современными философами как источник таких мыслительных парадигм, с которыми все уже в принципе согласны (Ч. Пирс, К. О. Апель, Дж. Ролз и др.)

В современной философии стало уже фактически общепринятым подразделять области философского знания на онтологию — учение о бытии, о том, каков мир (прежде всего в смысле его значимых для человека сторон); гносеологию — учение о познании, о методах получения знания; аксиологию — учение о ценностях, о том, как человек должен относиться к миру, какие качества он должен развивать в себе; и праксиологию — конкретные выводы нормативного характера относительно организации общественной жизни, познания мира и поведения человека.

Понятно, что области философского знания связаны друг с другом. От того, как решаются онтологические вопросы, зависят и представления о методах познания, а решение вопросов о ценностях во многом определяет выводы нормативного характера относительно процессов организации общественной жизни.

1.2. Философия и другие формы мировоззрения.
Философия и обыденное сознание

Философия представляет собой развитую систему взглядов о человеке и его отношении к миру. Такое развитое отношение, конечно, не может появиться в истории развития общества сразу. Поэтому философии предшествуют более элементарные мировоззренческие представления. Это первобытные верования, в которых человек рассматривает природу по аналогии с самим собой. Он одухотворяет отдельные силы природы, наделяет их волевыми качествами, приписывает таким силам эмоциональные состояния (гнев, покой). Точно так же он рассматривает и отдельные объекты живой и неживой природы (животных, камни, деревья, землю). Затем эти верования оформляются в более-менее стройные мифологические системы, на основе которых упорядочивается ритм трудовой жизни и осуществляется передача социокультурного опыта. В пределах мифологических представлений формируются и первые философские идеи.

В современном обществе философия, несмотря на всю свою развитость и претензии на объективное, сходное с научным подходом познание мира, тем не менее не является единственной формой мировоззрения. Она взаимодействует с другими мировоззренческими системами, прежде всего с религией. Кроме того, значительную часть представлений человека о мире составляют и непосредственно усвоенные им научные знания.

Для каждого отдельного человека степень его философской культуры, уровень развитости его научных представлений, а тем более характер его индивидуального религиозного опыта могут быть очень различны. В то же время человек вынужден как-то приспосабливаться к миру, адаптироваться к условиям общественной жизни. Для этого он использует стереотипы житейской мудрости, опыт жизни других людей и опыт собственного культурного развития. Житейская мудрость не претендует на доказательность, хотя и может апеллировать к каким-то отрывочным научным, философским, религиозным представлениям.

Очень часто в сознании отдельных людей отдельные мировоззренческие элементы культуры и даже мировоззренческие элементы разных культур (ведь мы живем в обществе массовых коммуникаций) объединяются. Такое объединение подчас носит теоретически противоречивый характер. Например, в России сейчас очень много людей, которые считают себя верующими христианами, но одновременно допускают реинкарнацию, увлекаются антропософскими теориями, хотя в строгом систематическом смысле эти идеи мировоззренчески несовместимы.

Иногда говорят об обыденном мировоззрении, рассматривая его как самостоятельную форму наряду с философией и религией. Мы полагаем, что точнее было бы говорить просто о практичеки-мировоззренческой направленности обыденного сознания, так как какой-то определенной, связанной системы представлений о мире в обыденном сознании нет. Тем не менее в культуре каждого общества такое сознание в принципе содержит достаточно определенные представления о том, как именно нужно жить, скажем о том, какие профессии являются престижными, какой жизненный путь предпочтительным, на каких девушках нужно жениться, а на каких нет, и др.

Философия и мифология

Термин «мифология» происходит от греческих слов mythos — «повествование» и logos — «учение, слово». Таким образом, само соединение этих терминов показывает, что повествование содержит нечто большее, чем простое описание, что в нем выражено некоторое знание, причем знание, которому пытаются придать систематизированный, раскрывающий логику окружающих человека событий и явлений вид. Мифология была доминирующей системой представлений человека о мире в доклассовом и раннеклассовом обществе. В условиях первобытного синкретизма, т. е. слитности всех форм общественного сознания, мифология фактически являлась единой системой, в которой были представлены религиозные представления, начала нравственной жизни, эстетическое и даже практическое (операционально-техническое) отношение человека к миру.

Через описание деятельности героев, богов, их отношения с человеком люди примитивного общества пытались раскрыть суть происходящих событий. Поэтому действия, некогда совершенные героями, рассматриваются как значимые для современного состояния мира, причем не только в смысле искусственной среды обитания человека, социальных отношений, но и в смысле природных закономерностей. Это так называемая апелляция к прецеденту, например, человек стал смертным потому, что гонец (часто — какое-то животное) неправильно передал волю божества, или потому, что женщина разбила магический горшок, человек начал использовать огонь потому, что он был украден у богов Прометеем, и т. д.

В мифологическом сознании проявляются первые способы упорядочивания пространства и времени. Время воспринимается одновременно как цикличное и в то же время обращенное вспять. Идея цикла возникает на основе наблюдения цикличности в природе, связанной со сменой дня и ночи, сменой времен года, сменой фаз состояний Луны. Время, обращенное вспять, показывает значимость событий, связанных с прецедентом, повлиявшим на современное состояние дел. В этом времени мир рассматривается как ухудшающийся, развивающийся от золотого века к серебряному и затем — медному.

Обращение времени вспять — очень сложный феномен мифологического сознания, для понимания которого могут быть предложены разные объяснения. Одно из объяснений может заключаться в том, что вместе с ростом населения Земли, уничтожением годных для употребления в пищу животных конфликты между племенами обострялись, условия жизни становились более трудными. Требовалось постоянное напряжение для защиты своей территории. По мере совершенствования орудий труда и боя особи разной силы оказались в относительно равном положении, что неизбежно сделало внешние и внутренние конфликты (например, из-за самок) более кровавыми. Все это и создало представление о том, что мир стал иным, а именно — более плохим. Вероятно также предположить, что в поле сознания человека, поднявшегося на более высокий уровень своего развития, попали такие факты, которые раньше просто не замечались. Человек стал острее переживать свою смертность. Он осознал, что причиной изменения окружающей среды может быть его собственная деятельность. Это породило новые вопросы о том, почему же мир таков, каков он есть? Почему ради того чтобы жить, приходится разрушать его структуры. Здесь уже можно увидеть зарождение философского мышления, осмысление отношения «человек — мир» с точки зрения элементарных представлений о справедливости. Во всяком случае, несомненно то, что явление собственной смерти человек с самых первых шагов осмысления этого феномена представлял себе как несправедливое.

Первым способом структурирования пространства явился образ мирового дерева. Это подтверждается сохранившимися рисунками на скалах. Первые рисунки древнего человека относятся к периоду не ранее 35 тыс. лет назад. Это время перехода от неандертальца к человеку современного вида.

Первоначально уровни пространственного бытия были распределены как: ствол — люди и боги, крона — бессмертные души, корни — злые силы и одновременно живительные соки, которые поднимаются по стволу дерева, питая тех, кто обитает в ветвях. Затем боги перемещаются в верхний мир кроны, что показывает, как человек начинает осмысливать проблематику трансцендентного, недоступного ему в обычной жизни.

Традиционным мифологическим сюжетом является образ героя, которому удалось обмануть смерть, добыть живительный нектар, вернувшись после этого к обычной земной жизни. Это показывает, сколь желательным было для человека бессмертие в обычном поле его обитания, сколь хотел бы он сохранить мир в неизменном виде.

В примитивном обществе имеются также и другие способы упорядочивания пространства, связанные уже с более конкретными задачами практического ориентирования. Распространенным способом представления о сторонах является, в частности, их классификация по направлениям обитания традиционно живущих в данной местности племен.

Важнейшей особенностью мифологического сознания является его антропоморфизм. Представление о мире по образу самого человека является естественным для первых шагов процесса познания. У человека просто нет никакого другого средства для классификации явлений действительности, кроме как соотнесения их со своими собственными способностями, эмоциональными состояниями, целевыми установками представлениями о добре и зле. Отсюда силы природы рассматриваются как воюющие друг против друга. Так, например, представляется смена дня и ночи.

На более зрелом этапе развития мифологического сознания проявляется его связь с магией. Магические действия начинают рассматриваться как средство помощи мифическим героям, ведущим свою борьбу со злыми силами. Но современная человеку реальность в то же время оказывается отделенной от тех событий, которые уже повлияли на то, что совершилось. Здесь появляется новый элемент — элемент символического восприятия мира, из которого далее развивается абстрактное мышление, проявляющее себя в художественном творчестве, религиозных фантазиях, а потом — и в философии.

В целом можно сказать, что собственно философская проблематика представлена в мифологии в весьма малой степени. Человек примитивного общества еще не мог мыслить такими понятиями, как субстанция, материя, форма.

Философия и религия

Религия как особая форма общественного сознания начала формироваться около 40—50 тыс. лет назад, в эпоху верхнего палеолита. Ее самостоятельное развитие вне мифологических представлений было связано с развитием абстрактного мышления человека, возникновением у него возможности более глубоко отрефлексировать собственные качества, по-новому рассмотреть в этой связи свои представления о сверхъестественном. Большинство религий предполагают возможность человека испытывать контакт с высшими существами, молить их о снисхождении и помощи, выполняя в то же время обязанности перед ними, что получает выражение в добродетели благочестия.

В связи с обязанностью человека перед богами фактически определяются многие практически необходимые обязанности людей друг перед другом и перед силами природы (в тех религиях, где еще сильно сказывается влияние мифологических представлений). Религиозно-опосредованное отношение к природе имело в древних обществах вполне определенный практический смысл, так как через него выражалось стремление сохранить важное для жизни постоянство среды обитания. В связи с представлениями о боге как всесовершенном существе, развитыми в религиозном сознании, несомненно, появляются такие отсутствующие в мифологии элементы, как предупреждение греха, покаяние, идея самосовершенствования.

Наиболее массовыми мировыми религиями в современном мире являются буддизм, возникший в VI—V вв. до н. э., христианство, возникшее в I в. н. э. и ислам, возникший в VII в. н. э. Эти религии объединяют людей различных наций и принципиально допускают присоединение к ним человека любой национальности. По доктринальному признаку между ними имеются существенные различия. Так, буддизм предполагает целью жизни человека соединение со всеобщим, возвращение к абсолюту, нежелательное колебание которого порождает индивидуальное бытие. Практически это означает избавление от страданий, обретение нирваны, условием чего является отказ от желаний. Возвращение к абсолюту предполагает множество жизней (воплощение или реинкарнацию), в ходе которых происходит нравственное очищение. Христианство и ислам в качестве высшей цели рассматривают продолжение жизни в раю. При этом для христианства характерен призыв к самосовершенствованию, обожению, которое, по существу, всегда оказывается выше реальных возможностей человека. Для ислама характерна ориентация на выполнение реальных правил, которым верующий способен следовать в своей жизни. В отличие от христианства и ислама традиционный буддизм (хинаяна) не содержал требования молитвы, не предполагал совершения таинств или посещения святых мест. В основе этой религии лежала идея поиска жизненного пути, учителем чего был сам Будда (пример его жизни). В первых веках н. э. в новом варианте буддизма (махаяна) вместо почитания памяти учителя возникает культ обожествленного Будды. Спасение связывается с его милостью, которую можно снискать повторением священных сутр.

Философия имеет с религией гораздо больше точек соприкосновения, чем с мифологией, так как и в философии, и в религии делаются предположения метафизического характера. Религия, утверждая в качестве высшего источника знания откровение, отводит, тем не менее (в разных религиях в разной степени), определенную роль и человеческому рациональному мышлению, способному сформулировать соответствующие исходным религиозным постулатам представления о мире и человеке, на более поздних этапах развития — интегрировать в систему религиозных представлений и результаты научного познания.

Религия в большей мере, чем философия, опирается на образно-чувственное восприятие мира, на фантастические представления. Но абсолютного размежевания между религией и философией нет, так как в историческом плане многие религиозные абстракции способствовали развитию самих философских представлений. Религия не только отделилась от мифологии в связи с новым уровнем развития способности человека к абстрактному мышлению, но и сама способствовала дальнейшему возрастанию этой способности. Если рассмотреть историю развития древнегреческой философии, можно ясно увидеть, что религиозные абстракции активно используются при обсуждении философских проблем, а критическое рассмотрение религии стимулирует развитие философского дискурса.

В современном мире философия связана с религией двояким образом. Это, во-первых, религиозная философия, т. е. та философия, которая развивается в рамках самой религии. В ней с позиций рационального мышления рассматриваются представления о творении мира, приводятся тезисы (доказательства), подтверждающие вероятность допущения предположения о бытии Бога. Предметом рассмотрения становятся также отдельные составляющие той или иной религиозной доктрины: учения о Духе, о грехе, искуплении, спасении, религиозном понимании различия добра и зла и др. Одной из существенных методологических проблем религиозной философии является разделение собственно философских, рациональных выводов и аргументов, основанных исключительно на вере. Если последние принимаются как доказательства собственно философских положений, философия по существу уже теряет свой собственно философский статус, превращается в простую апологетику.

Во-вторых, отношение философии к религии может выражаться в рассмотрении ее как феномена общественной жизни, культуры, т. е. как некоторого предмета исследования. Это уже не религиозная философия, а философия религии. Она рассматривает религию извне, с позиции стороннего наблюдателя, и нередко становится к ней в критическое отношение. В ней могут рассматриваться те же вопросы, что и в религиозной философии, но в другом ключе, так сказать, с большей скептической составляющей. Кроме того, философия религии сосредоточивается на вопросах происхождения религии, проводит ее историческое рассмотрение с позиции объективного светского понимания, не подменяющего вопрос об истине вопросом о вере.

Таким рассмотрением занимаются не только светски ориентированные мыслители, но и религиозно ориентированные философы. Однако при религиоведческом подходе они всегда пытаются отвлечься от своих собственно религиозных убеждений, рассматривать историю религии или другие связанные с религией проблемы в объективном смысле научного поиска.

Среди теологов, исследующих религиозные вопросы, предложивших свое понимание того, что такое религия, можно назвать протестантского философа Р. Отто, полагавшего, что религия — это переживание святого, П. А. Флоренского, рассматривающего религию в ключе стремления человека к спасению, переживания им в данной связи бытия в Боге и Бога в себе, Кьеркегора, рассматривающего опыт отношения личности к трансцендентному, У. Джеймса, рассматривающего религию как средство достижения психологического комфорта бытия, П. Тиллиха, рассматривающего религию в ключе обретения смысла в противостоянии человека абсурдному миру, и многих других.

Светское рассмотрение религии требует разработки каких-то определенных методов к пониманию данного феномена. Такими методами, конечно, могут быть все обычные методы философского и научного мышления, применимого к исследованию гуманитарных вопросов. Диалектический метод, индивидуализирующие абстракции, структурно-функциональный анализ, сравнение типов и др. Но было много мыслителей, предложивших свои особые подходы, сделавшие тот или иной метод рассмотрения основой своего понимания религии.

Кант критически рассмотрел религию на основе соотнесения равновероятных допущений, которые чистый разум может сделать по поводу основных религиозных догматов. Антиномичность этих положений показала невозможность выведения религии из разума. Далее Кант сделал вывод о том, что идею Бога надо принять по соображениям практической нравственности. Фейербах использовал антропологический подход. Он рассматривал религию с точки зрения того, какие желательные для себя качества человек переносит на Бога. Этот подход был продолжен Марксом, сделавшим основой своего понимание религии критическое рассмотрение общества, проблему отчужденного бытия человека. М. Вебер исследовал религию с точки зрения изучения мотивационного процесса, понять который, с его точки зрения, возможно на основе выявления некоторых идеальных типов. Идеальные типы позволяют выявить, какая именно мотивация становится доминирующей в определенных исторических условиях, как в результате этого разворачиваются дальнейшие исторические события. Влияние духа протестантизма на развитие капиталистических отношений он считал более значимым фактором, чем влияние, идущее от развития экономических отношений. Дюркгейм исследовал религию в социологическом плане. Религиозную жизнь, соответствующую ей культурную символику он рассматривал как средство обеспечения общественной солидарности. Возможно феноменологическое рассмотрение религии, через вычленение внутренних религиозных переживаний, отделение их от других феноменов сознания, для светски ориентированного мыслителя, правда, очень затруднительное, так как он сам таких переживаний не испытывает.

Значительный интерес представляет рассмотрение новых тенденций в развитии религиозной мысли. Современная теологическая мысль в основном принимает идею плюралистического мира, исходит из того, что в нем может существовать множество различных религий. Представители религиозной теологической мысли обращаются к гуманистическому содержанию религий, говорят о христианском гуманизме, хотя в XIX в. этот термин был перечислен в числе запрещенных. Целым направлением протестантской мысли стало так называемое безрелигиозное христианство. Основатель этого течения Д. Бонхоффер говорил о том, что Бог устраняется из повзрослевшего мира. В то же время он отмечает роль церкви и веры в Иисуса Христа как идеал нравственного совершенства.

Признавая авторитет церкви, современные протестантские теологи в то же время не отказываются от приоритетной установки на признание самоценности личного бытия, на утверждение активности личности в решении ее бытийственной ситуации, показывают значение личной моральной ответственности в процессе принятия решений. Это означает отказ от такого понимания религии, которое связано с представлением о системе строгих моральных ограничений и неизменных норм. К. Барт развивает такое понимание на основе утверждения принципиальной инаковости Бога. Вера понимается им как дерзание, прыжок в неведомое.

Современная религия обычно отвергает строгий моральный ригоризм, выступает за то, чтобы подходить к каждой ситуации дифференцированно, рассматривать ее в свете решения практических задач. Это характерно не только для протестантской мысли, но и для других современных религиозных течений. Так, основатель персонализма Мунье, развивший свои взгляды на основе католицизма, полагал, что человек должен быть морально обеспокоенным, должен в своей деятельности преследовать важные для всего человечества цели, но в то же время выступал против морального ригоризма. «Моральная одержимость привносит в добродетель дух собственности и преграждает пути развития нравственности чаще, чем открывает их. Чем более периферической для “Я” будет моральная озабоченность, тем лучше будет начало»[2].

Во взглядах Пауля Тиллиха характерные и для Барта традиции протестантского мистицизма получают еще большее развитие. Свою систему Тиллих называл апологетической теологией. Он полагал, что в процессе своей жизни личность отвечает на ситуацию, но в этом ответе важную роль играет безусловная вера. Это — вера вопреки всему тому, что показывает бессмысленность бытия, тому, что развенчивает авторитеты, тому, что, казалось бы, устраняет всякую надежду.

Тиллих трактует мужество как утверждение бытия вопреки факту небытия: «Мужество, принимающее тревогу отсутствия смысла на себя, — вот граница, до которой способно дойти мужество быть. По ту сторону — только небытие. А внутри него все формы мужества восстановлены в силе Бога, который над Богом теизма. Корень мужества быть — тот Бог, который появляется, когда Бог исчезает в тревоге сомнения»[3]. Как видно из приведенного отрывка, акценты религиозного отношения к миру смещаются здесь с понимания Бога как судьи или помощника в жизненных делах на Бога как символ, дающий мужество быть вопреки всем неблагоприятным обстоятельствам. Такой призыв, конечно, звучит гуманистически. Он ориентирует человека на активное отношение к миру, зовет к самоутверждению на основе развития собственных сил.

1.3. Функции философии.
Место философии в системе культуры

Философия прежде всего выполняет мировоззренческие функции, т. е. она помогает человеку решать наиболее общие вопросы своего бытия. Это вопросы о смысле жизни, счастье любви, свободе и др. В философской антропологии эти вопросы были названы предельными метафизическими вопросами человеческого бытия. Они являются предельными потому, что, во-первых, фиксируют самые общие отношения человека к миру, а во вторых — не имеют однозначного решения и, так или иначе, обсуждаются во все времена и во всех культурах.

Предельно общими философскими вопросами являются также вопросы, связанные с предположениями о наиболее фундаментальных принципах устройства мироздания. О том, что первично, материя или сознание, что является первопричиной, все ли в мире причинно обусловлено, и т. д. Часто при историческом рассмотрении философии кажется, что она начинается именно с обсуждения этих последних вопросов. Между тем само обсуждение онтологических вопросов содержит в себе скрытый нравственный или, если так можно сказать, человеческий смысл. Знать, как выглядит мир в своих предельных основаниях человеку необходимо прежде всего именно для того чтобы обрести надежные ориентиры своего поведения, для того чтобы обрести уверенность в правильности своей жизни. Что же касается чисто практических научных вопросов, например, о том, как распахивать земли или как ориентироваться по звездам, то они могут быть разрешены и без попыток ответа на вопрос о том, откуда взялись звезды.

Кант считал, что направленность философского поиска определяется вопросами: 1) что я могу знать; 2) что я должен делать; 3) на что я смею надеяться; 4) что такое человек? Последний вопрос объемлет собой три предыдущих, концентрированно раскрывает содержание того, чем занимается философия[4].

Для Канта вопросы познания мира подчинены поиску такой реальности, которая могла бы дать человеку надежду на продолжение жизни после смерти, достижение высшей справедливости, которой в обычном мире нет. Это парадоксальным образом следует из присущего Канту методологического агностицизма. Утверждение тезиса о том, что с помощью обычных средств чувственного и рационального познания мы не можем получить знания о вещах самих по себе, именно и дает нам надежду. В таком случае мы как бы получаем право высказывать метафизические суждения, делать предположения о том, каков мог бы быть мир, если бы он был устроен по законам добра и красоты, что в нашем мире явлений свидетельствует о том, что трансцендентный, недоступный нашему познанию мир именно так и устроен.

Ф. Бэкон сравнивал различные отрасли науки с ветвями дерева, вырастающими из одного ствола. Так как этот ствол, до того как разделиться на ветви, остается на некотором участке цельным и единым, необходимо признать одну всеобщую науку, которая была бы как бы матерью остальных наук. Эта наука предстает как «первая философия», или же «мудрость»[5]. Позиция Бэкона отражает распространенное мнение о том, что центральной функцией философии является именно методологическая функция в отношении других наук и процесса познания в целом. Роль этой функции философии действительно нельзя преуменьшать. Для того чтобы отрабатывать методы познания, быть уверенным в их надежности, нужно точно так же иметь представления об общих основаниях бытия, как и для решения мировоззренческих проблем. Однако более фундаментальным все же представляется вопрос о том, зачем познавать? В этом отношении позиция Канта отражает более глубокую суть философского поиска, более глубокое понимание мудрости, чем то, которое может быть отождествлено со стволом дерева, лежащим в основании всех наук.

Функции философии многообразны. Это обусловлено различными направлениями человеческой деятельности, многообразием потребностей людей. В самом общем плане эти функции можно разделить на общие мировоззренческие, теоретико-методологические, идеологические и воспитательные. Такая классификация отвечает разделению преимущественно личностного отношения человека к миру, в котором оказывается допустимым принцип «у каждого своя философия», и исследованию вопросов, связанных с таким отношением человека к миру, которое является общественно опосредованным, соответствующим определенной стадии культурного развития общества. Последнее относится как к вопросам методологии научного познания, так и к вопросам идеологии и воспитания.

В методологии научного познания от стадии развития общества зависят те алгоритмы мышления, приемы исследовательской деятельности, которые объективно связаны с уровнем развития различных наук. Для идеологии и воспитания важны общественно опосредованные представления о том, что скрепляет само общество, обеспечивает воспроизводство существующих в нем социальных связей. Эти представления, конечно, различны для различных эпох. Так, в современную эпоху большинство людей разделяют идеалы демократии, не допускают и мысли об использовании рабского труда, а, скажем, для античности рабство представлялось вполне нормальным явлением. Воспитательная функция связана с тем, как философия оказывает влияние на умы в целом. Это влияние косвенное, но на основе определенных философских представлений могут разрабатываться конкретные воспитательные практики. Такие философы, как Аристотель, Руссо, Дьюи, уделяли проблеме воспитания большое внимание.

Личностное отношение к миру связано с тем, какую систему идей человек выбирает, решая предельные метафизические вопросы бытия, как он сам для себя на них отвечает. В данном ключе философия, вслед за Платоном, может быть определена как любовь к мудрости[6]. Платон считал, что любви к мудрости можно научиться, и, следовательно, здесь тоже не исключается влияние общества. Оно имеет место хотя бы потому, что в принципе существует и развивается философия, есть философы, оставившие свои труды в прошлом, и современные мыслители, поддерживающие общественные дискуссии по волнующим человека мировоззренческим вопросам.

Может возникнуть вопрос о том, что в принципе способна дать философия для решения всех обозначенных вопросов, для выполнения перечисленных функций, если она не претендует на окончательную истину, если одни и те же философские вопросы обсуждаются с самого начала ее возникновения по сегодняшний день? Я думаю, что ответить на это можно в том смысле, что философский диалог, ведущийся на протяжении веков, во-первых, является полезным потому, что он дает средства для самого рассуждения, показывает сущность проблемы взаимоотношения «человек—мир». Во-вторых, он является продуктивным в том плане, что каждое представленное в философии рассуждение, а очень часто и соответствующая жизненная позиция мыслителя демонстрируют практические следствия, показывают, к чему может привести принятие определенного мировоззренческого тезиса. Это тоже очень важно, ведь в ходе философских дискуссий и жизненных практик было уже продемонстрировано немало ложных ходов.

Кроме того, следует отметить, что философия, несмотря на вероятностный характер многих своих выводов, все же совсем не исключает абсолютного. Просто изучающий философию должен видеть абсолютное в относительном, уметь отделить определенное от неопределенного. Многие выводы мировоззренческого характера являются вполне определенными. Например, античная философия продемонстрировала, что жизнь в соответствии с каким-то одним принципом по сути своей всегда является обедненной и искаженной, что мудрец, сознательно устраняющий свою чувственность, желающий быть сугубо рациональным существом, теряет свои человеческие качества. В методологическом плане было также сделано много продуктивных выводов. Стоит хотя бы вспомнить бэконовские призраки познания (т. е. то, что искажает доступную человеку истину), рассуждения логических позитивистов о критериях научной истины, тезис Ч. Пирса о том, что нравственное отношение включено в сам процесс приобретения научного знания. Так, не уважающий других людей ученый просто не будет внимательно выслушивать своих оппонентов.

1.4. Методы философского познания.
Философия как ценностное знание

Те цели изучения явлений природы и процесса познания в целом, которые ставит перед собой философия, по логике вещей должны определять специфические методы. Но какие-то определенные методы философского исследования в действительности оказывается выделить весьма сложно.

В Древней Греции полагалось, что специфическим методом философии является незаинтересованное созерцание. Во многих концепциях полагалось, что созерцание, самососредоточение может помочь открыть глубинные нравственные истины. В средние века философия была тесно слита с теологией. Методом собственно философского исследования в это время (главным образом в эпоху схоластики) была логика. Она позволяла рассуждать о религиозных догматах, демонстрировать следствия принятия тех или иных положений.

В Новое время философия опирается на методы развивающихся естественных наук, среди которых основное место занимал анализ и синтез, а также метод, предполагающий выделение абстрактной сущности, а затем восхождение от абстрактного к конкретному. В завершенном виде этот метод получает выражение в разработанной Гегелем и Марксом диалектике. Построенная в соответствии с такой методологией философия получила выражение во всеохватывающих системах категорий, отражающих развитие реальности от некоторого простого отношения к завершенной и совершенной системной организации. Так, Гегель показывает, как в развитом государственном состоянии происходит преодоление стихии частных интересов, к удовлетворению которых люди стремятся в гражданском обществе. Маркс показывает, как простое товарное отношение развивается во всеохватывающий капиталистический рынок, а затем преодолевается в плановой организации общества. Недостатком подобных теорий является выявление какой-то одной линии развития, которая рассматривается в качестве доминирующей. Другие тенденции рассматриваются лишь как искажающие основную. Как полагается, они в конце концов вытесняются доминирующим отношением тогда, когда система приходит к своей завершенной организации. Это зачастую приводит к упрощению, не позволяет принять во внимание идею хаоса как постоянно присутствующего в мире наряду с его системной организацией.

В дальнейшем в арсенал научного исследования и философских поисков вошли такие методы, как структурно-функциональный и системный анализ, сравнение идеальных типов, компаративный анализ, методы, характерные для социологических исследований, была осознана роль индивидуализирующих абстракций в гуманитарных науках.

Позитивистская философия, объявляя источником истинного знания лишь конкретные науки, запрещала философам делать какие-либо выводы метафизического характера, не выводимые из наглядно наблюдаемых фактов. Подобный подход явился реакцией на ошибки спекулятивного мышления, тяготеющего к построению различных метафизических конструкций, в которых всегда делалась попытка представить мир полностью познанным, что не оставляет у человека сомнения в правильности поведения определенного типа. Однако позитивистская философия, несмотря на свое стремление к научности, по существу устраняет такой важный элемент научного знания, как гипотеза. Тем самым она отрывает эмпирическое наблюдение от теоретического знания, допуская непростительную ошибку.

Связь философии с наукой, вообще говоря, несомненна. Как отмечает В. В. Миронов: «Философия, вернее, значительная ее часть, особенно онтология, или учение о бытии, о природе, а также учение о мышлении, обладает всеми признаками натуралистского, естественно-научного знания: объективностью, логической принудительностью, подчиненностью принципу достаточного основания, возможностью проверки на практике и т. п. Это не только сближает философию и естествознание, но и позволяет им воздействовать друг на друга в содержательном отношении: философские представления (о причинности, о времени и т. п.) проникают в саму ткань различных естественно-научных теорий, выполняя конструктивную функцию; ни одна теория в науках не может возникнуть и функционировать без тех или иных блоков философских понятий (преломляемых на пути к создаваемой теории в тот или иной комплекс общенаучных принципов)»[7].

Союз философии и естествознания долгое время был очень плодотворным. Именно благодаря строгости научного мышления философия в процессе своего исторического развития постепенно освобождалась от наивных метафизических конструкций, стремилась стать достоверным знанием. Методологический принцип сомнения является общим как для философского, так и для естественно-научного знания. Он получает развитие в трудах философов Новой платоновской академии, Декарта, Канта и др.

В современную эпоху, однако, снова и снова возникает глубокое сомнение уже в том, что мир можно познать чисто рациональным путем. Это обусловлено тем, что с каждым новым шагом в развитии научного знания мы сталкиваемся и с новыми, лавинообразно возникающими вопросами. Кроме того, наука, направленная на развитие вооружений, принесла человеку XX в. и очень много бед. Многих философов стал волновать вопрос о том, как, например, могло случиться, что имеющая в высшей степени богатые культурные традиции немецкая нация относительно спокойно приняла фашистскую идеологию, как случилось то, что стереотипы массового сознания, нехитрые компьютерные игры, гала-концерты, зрелищные мероприятия типа футбольных матчей породили такого человека, который совершенно не готов утруждать себя поиском каких-то глубоких истин. Он безропотно соглашается на то, что в постмодернизме получило квалификацию как клиповое сознание, агрессивный захват, деконструкция.

Кажется, что человек XX в совершенно забыл призыв Канта, высказанный им в работе «Что есть просвещение?». Там Кант говорит о просвещении как о мужестве пользоваться собственным умом. Это означает отказ от бездумного следования авторитетам: вместо авторитета книги — собственный разум, вместо доктринальной веры — собственная моральная вера, вместо примера чужой жизни — собственные правила жизни, исходящие из максим личного законодательства. Такая постановка вопроса была неожиданной для той эпохи, ведь просвещение как раз стремилось к распространению знаний. Но Кант обогнал свое время. Его девиз стал актуальным позднее, когда возникло сомнение в самих идеалах просвещения.

Жил ли человек XX в. своим умом? Вряд ли кто-то осмелится утверждать это, по крайней мере применительно к массовому сознанию. Будет ли им жить человек XXI в.? Это те вопросы, для ответа на которые и нужно изучать философию.

Несомненно то, что в XX в. идеалы просвещения оказались подвергнуты большому сомнению. Причин тому много. Это и то, что просвещение, уделяя слишком большое внимание разуму, забывало о том, что ему присуща своя историческая ограниченность. Но если на основе ограниченного разума строить общественный идеал, он тоже неизбежно окажется ограниченным. Тогда борьба за этот идеал может легко превратиться в фанатизм, привести к неоправданной жертве настоящим ради будущего. Именно это и произошло в XX в. Результаты оказались ужасными. И, взирая на эти результаты, многие философы просто отказались от того, чтобы считать человека рациональным существом.

Они во многих случаях стали обращаться к исследованию глубинных, неосознанных установок индивидуального сознания, к анализу обыденного языка. Нельзя сказать, что это было простой реакцией на разворачивающиеся каким-то непонятным фатумом исторические события. Последние лишь прояснили то, что философия должна открыть для себя какую-то новую исследовательскую перспективу. И перспектива эта оказалась связанной с тем, чтобы восстановить в правах хаос, отказаться от идеала полной системной упорядоченности, обратиться к творчеству как спонтанному, в известном смысле стихийному процессу.

Философы XX в. поняли, что стихийное, обыденное, такое, на первый взгляд, о чем и говорить-то вроде бы не стоит, в действительности содержит в себе некоторую истину. Пусть не истину в строгом научном смысле, но именно такую истину, которая сможет стать практическим ориентиром поведения, обеспечить поиск общего согласия, которого людям так очевидно не хватает.

Неопрагматисты, неореалисты, философы, развивающие идеи Канта, увидели в обыденном языке гарантии общего смысла употребления моральных понятий. Это стало основанием для создания дискурсивной этики. В герменевтике попытались разработать методы гуманитарного познания, связанные с истолкованием текстов, что привело к отказу от традиционного понятия истины, замене его понятием смысла и понимания. Все это свидетельствует не только о том, что философия находится в постоянном поиске, но и о том, что она оперирует такими методами исследования, которые отличаются от методов поиска научной истины. Тем не менее подобные методы способны произвести положения, принимаемые людьми в их жизненной практике в одинаковом значении. Они основаны на том, что укоренено в культуре, что часто называют историческими интуициями. Без обращения к таким интуициям практическая жизнь человека оказывается невозможной. Это, однако, не означает произвольности философских понятий, т. е. не означает того, что философы просто говорят о том, что им нравится. Интуиция как феномен научного познания и культурно-исторического бытия человека составляет специальную тему исследования, в которой, так же как и во многих других областях философского знания, трудно получить исчерпывающие объяснения. Однако ясно то, что за любым интуитивным видением лежит какой-то предварительный опыт переработки информации, осуществляемый отдельным исследователем, если речь идет о его личных научных качествах и индивидуальных открытиях, или опыт жизни коллективного субъекта, каким может быть социально-историческая общность людей или даже все обобществившееся человечество.

В современном мире и в нашей современной российской действительности есть тенденция к иррационализации философии. Иногда призывы к иррационализму и мистике прямо не делаются, но все равно утверждается, что методы философии должны радикально отличаться от методов естественных наук. Современный американский неопрагматист Р. Рорти говорит, например, что философия должна опираться на сатиру, афоризм, а ее функции должны быть сходны с функциями религиозного утешения. Рациональную философию Гегеля и Маркса он называет следующей за реальностью. Она, с его точки зрения, не способна играть авангардную роль. Мы не отвергаем многообразие методов философского исследования, в том числе — сатиру и афоризм. Многие сатирические персонажи разоблачали людей безнравственных, жадных, уродующих в силу своей ограниченной жизненной ориентации собственную жизнь и жизнь других людей. Однако философия не должна отказываться и от методов рационального анализа. Значение рациональных моментов в жизни человека даже возрастает в связи с тем, что перед ним возникают более сложные мировоззренческие задачи. В сословно организованном феодальном обществе жизнь людей в основном подчинялась традициям. Господствующим способом трансляции культуры были так называемые патерналистские отношения. Это такие отношения, при которых общество в лице своих авторитетных институтов (ведущую роль в деятельности которых играло старшее поколение) в основном предрешало мировоззренческий выбор, показывало каждому из своих членов пути решения жизненных задач.

Только в Новое время появляются мысли о том, что человек является хозяином своего тела (Дж. Локк), что он может распоряжаться своей судьбой. Сейчас философы обсуждают вопросы о праве человека на эвтаназию, продажу своих органов, перспективы искусственного вмешательства в генетический код, клонирования. Каждые 10 лет происходит обновление основных производственных фондов, вводятся принципиально новые технологии, изменяется характер потребления. Все это, несомненно, усложняет мировоззренческий выбор, делает его невозможным без обладания современными знаниями и без развитой философской культуры мышления.

Многообразие философских теорий и тех методов мышления, которые философия пытается использовать для решения мировоззренческих вопросов, не должно создавать представление о неопределенности ее предмета, отсутствии необходимости изучения философии. Конечно, в определенной степени каждый человек может быть и является философом для самого себя. Но человеческая мысль проделала уже такую большую работу, которая не может быть повторена каждым отдельным человеком. В связи с этим возникает необходимость философии как профессиональной деятельности и необходимость изучения философии, ее истории и теории как особой области культуры.

Философия как мировоззрение в принципе опирается на весь багаж человеческого знания и практического опыта жизни людей. Она делает предметом своего изучения законы самой разной степени общности, хотя и стремится к таким обобщениям, которые выходят за рамки конкретного поля исследования любой отдельной естественной или общественной науки. Например, философия может изучать поведение человека. Но в отличие от психологии, изучающей высшие формы психической деятельности, способность ориентации человека в физическом и социальном пространстве, философия не просто описывает адаптационные механизмы, изучает формы отражения и т. д. Она всегда выступает в качестве ценностного знания, пытающегося сформулировать некоторый идеал, показать человеку то, каким он должен быть, как он должен жить, для того чтобы быть счастливым самому и обеспечить условия для счастья других людей.

Философское знание не может быть простым социологическим знанием, основанным на методах общественных наук, сходных с методами естествознания. Хотя философия и изучает общество, она изучает его не только с точки зрения того, каким оно является или может стать в силу проявившихся в его развитии тенденций, но и с точки зрения того, каким оно должно быть, каким его хотят видеть люди, что в его устройстве является справедливым, а что нет.

Философские ценности — ценности особого рода. Это не просто то, что показывает значимость каких-то явлений для жизни человека, как, например, значимость чистого воздуха, качественной пищи или теплой одежды. В философии ценности имеют нормативное значение. Они предписывают человеку, каким он должен быть. Поэтому философы обсуждают не только то, как устроить мир таким образом, чтобы всем хватало воды и еды, но и то, должна ли быть пища изысканной или нет, должна ли быть одежда модной и что есть мода, каков должен быть характер потребления, что лучше — активная жизнь, наполненная разными эмоциями, или спокойное невозмутимое созерцание реальности. Все это уже сугубо философские вопросы.

Определяя содержание ценностного отношения человека к действительности, философия опирается на весь опыт познания мира, практической адаптации к нему в разных культурах, опыт разрешения конфликтных ситуаций в отношениях личности и общества, а также в отношениях между разными народами. Последнее становится особенно важным в условиях современного развития человечества, постепенно превращающегося в новую глобальную общность людей, имеющих специализированное производство, объединенных едиными коммуникациями, едиными информационными системами, и во многих отношениях — уже единой культурной жизнью.

Современная культура дает человеку значительные возможности в реализации своих личных предпочтений при выборе профессии, определении характера досуга, стиля личной жизни. Тем не менее любые личные предпочтения должны быть реализованы таким образом, чтобы не были грубо нарушены интересы других людей, чтобы не пострадало их личное достоинство. Это заставляет выработать некоторые общеприменимые юридические и моральные правила, приемлемые для разных культур, допускающие различие мировоззренческих ориентаций, личных убеждений.

Такие правила могут быть обоснованы с различных философских позиций (материалистических, идеалистических, позиций, идущих от положений здравого смысла, исторических интуиций и т. д.). Важно то, что они принимаются и полагаются необходимыми для исполнения в личностном смысле. Различие возможных оснований подтверждает вероятностный характер философского знания.

Вероятностный характер выводов, как уже говорилось, в принципе соответствует природе философского знания. Соответствует специфике философии и желание разрешения мировоззренческих проблем, связанных с такими утверждениями, которые принципиально не могут быть получены методами естественных наук. Но, с нашей точки зрения, это все же не означает, что в философском исследовании можно целиком пуститься в игру воображения, просто выдавая желаемое за действительное. Для позитивных выводов о бесконечном могут быть использованы различные методы, в частности аналогии. До сих пор развитие науки в целом подтверждало, что Вселенная качественно однородна. Она состоит из определенных элементов, подчиняется физическим законам.

Во многих случаях при исследовании разных областей Вселенной срабатывает матричный принцип. Он, наряду с другими методами естественных и общественных наук, может быть использован для выводов о бесконечном. Матричный принцип может, например, служить основанием для утверждения о том, что совершающий безнравственное деяние наказывает сам себя, и не случайно уже Сократом была высказана великая идея о том, что причиняющий зло страдает больше того, кому оно причиняется. Это может служить одним из доказательств в пользу утверждения необходимости выполнения нравственных требований.

Глава 2.
Сознание

2.1. Сознание как качество
высокоорганизованного субъекта

Проблема сознания — одна из центральных и одна из самых загадочных философских проблем. Центральной она является потому, что именно в связи с активностью сознания возникают те предельные вопросы, на которые пытается ответить философия. Только у существа, обладающего сознанием, осуществляющего целеполагающую деятельность, возникает чувство времени, вместе с чем приходит сознание своей конечности, видение пределов бытия и желание преодолеть или отодвинуть эти пределы. По своим помыслам, по целям, на реализацию которых направлено сознание, его активность является беспредельной, реализация глобальных целей, которые способен выдвинуть перед собой человек, требует вечной жизни, существования уходящего в бесконечность. Но пределы активности индивидуального сознания ограничены сроком жизни человека. В результате возникает извечное противоречие между стремлением к вечности и сознанием конечности бытия. В связи с отношением к вечности возникает проблема смысла индивидуального бытия. Это вопрос, над разрешением которого постоянно думали философы. Так как самореализация индивидуального сознания невозможна вне каких-то внешних ориентиров, так или иначе связанных с теми целями, которые продолжают оставаться актуальными и после прекращения активности индивидуального сознания (являются целями всего человечества или какой-то группы людей), человек неизбежно стремится осмыслить свои связи с целым, с историей человечества и его будущим.

Загадочной проблема сознания является потому, что она крайне сложна. Истоки исторического формирования сознания, возникновения человеческого языка, появления способности мыслить в понятиях до конца не ясны.

Тем не менее понятно, что сознание развивается вместе с самосознанием, со способностью человека к размышлению о самом себе с позиции внешнего по отношению к непосредственным действиям по обеспечению питания, безопасности, пространственной ориентации наблюдения. Такое рефлексивное наблюдение начинается с осознания значения самых простых, неизбежно сопутствующих жизни функций, т. е. — дыхания, движения, фиксации своего эмоционального состояния. Отсюда происходит понятие души, с которой исторически связывались способности к чувственному восприятию, наслаждению и разумной, рациональной деятельности.

Долгое время какого-либо определенного различия между понятиями «душа» и «сознание» не проводилось, сознательные функции рассматривались как определенные способности души. Затем возникла традиция, в которой сознание стало связываться с рациональной рефлексией и целеполаганием. Душа же продолжала рассматриваться как понятие, которое употребляли, желая подчеркнуть уникальность человеческого «Я», а также способность индивида к нравственной жизни, ценностному отношению к действительности, т. е. способность встать выше непосредственных материальных интересов, выше задачи жизнеобеспечения, что получило отражение в термине «духовность». Постепенно понятие «сознание» получало все более и более четкие определения в связи с исследованием разных уровней отражения, описанием механизмов ориентировочной деятельности и целеполагания. Оно все более употреблялось в тяготеющих к сциентизму материалистических концепциях. Понятие же души прочно вошло в терминологию тех философов, которые пытались строить разного рода метафизические конструкции, допускали нефиксируемую с помощью научного метода связь человека с какими-то предполагаемыми фундаментальными пластами бытия.

Размышления над феноменами внутренней психической жизни, фиксация собственных эмоций как таких состояний, от которых невозможно избавиться по простому желанию, значимость оценок других для собственного эмоционального самочувствия, по-видимому, очень рано позволили сформулировать мысль о том, что сознание, несмотря на то что им обладает каждый отдельный индивид, так сказать, не укладывается в индивидуальное существование. Проявление чувства стыда, угрызений совести, несомненно, способствовали тому, что человек с самого начала воспринимал свою сознательную жизнь как наблюдаемую кем-то со стороны. Не случайно даже этимологически слова «совесть» и «сознание» являются близкими. Эта близость прослеживается и в других языках (например, в англ.: consciousness — сознание, conscience — совесть). Понятие «сознание» с точки зрения этимологии возникновения этого термина может быть рассмотрено именно как обозначение «со-знания», т. е. совместного знания.

Факт того, что индивидуальное сознание не укладывается в границы индивидуального существования, порождает идеалистическую трактовку этого феномена, в которой сознательные функции объясняются через наличие особой субстанции сознания, т. е. духовной субстанции. Очень часто духовное начало объявляется в качестве ведущего, порождающего материальный мир. В таком случае получаются классические концепции объективного идеализма (идеалистический монизм). В них феномен сознания признается, но не объясняется. Он просто постулируется как проявление свойств некоторого высшего по отношению к человеку и создаваемому им обществу начала. В материалистической концепции сознание рассматривается как свойство высокоорганизованной материи, тот факт, что сознание индивида как бы не укладывается в пределы его индивидуального существования, объясняется влиянием общества, особыми идеальными связями между каждым человеком и обществом, благодаря которым индивидуальное сознание усваивает формы мышления и получает реальную точку отсчета для взгляда на себя со стороны (материалистический монизм). Однако столь развитый взгляд появляется в истории философии далеко не сразу. Первые материалистические концепции весьма недалеко отстают от идеалистических в понимании феномена сознания, так как, по существу, также рассматривают душевные функции на основе представления о существовании некоторой особой субстанции. Так, у Гераклита, которого принято считать материалистом, душа — это тонкий огонь. У гораздо более позднего философа, во многом заложившего основы философии Нового времени — Декарта, который фактически предложил первую теорию нервного рефлекса и рассуждал в своих исследованиях человеческого тела принципиально материалистически, сознательные функции, тем не менее, также являются результатом проявления особой духовной субстанции. Философскую позицию Декарта обычно называют дуалистической. В ней сознание представляется независимым от тела, но в то же время способным усваивать прошлый опыт, ощущения, порожденные телом, например испытанное в результате чего-то чувство боли.

Еще более радикально материальное и идеальное разводятся в позиции, получившей название психофизического параллелизма (Лейбниц). Здесь взаимодействия между духом и материей рассматриваются в качестве простой видимости. Полагается, что каждая из субстанций имеет самостоятельную логику развития, собственные причинно-следственные взаимосвязи. Так что, если нам кажется, что мы решили пошевелить рукой, это лишь наше субъективное представление. В действительности же, с точки зрения Лейбница, мысли о шевелении и движении рукой никак не связаны, так как каждое событие имеет причину в видоизменениях совершенно независимых друг от друга субстанций.

Во взглядах Б. Спинозы утверждается наличие единой субстанции, обладающей разными модусами. Тем самым дуализм преодолевается, но лишь формально, так как природа идеального здесь тоже не раскрывается. Для Спинозы душа познает себя через состояния своего тела, так как всякие идеи души, по Спинозе, изначально смутны, а если бы они не были таковыми, то самопознание было бы и не нужно, так как субстанция является причиной самой себя и содержит в себе все модусы своего развития (видоизменения). Несмотря на то что идеальное здесь как бы объединяется с материальным в своем основании (пантеистический взгляд, полагающий Бога растворенным в природе), философия Спинозы явилась прорывом на пути понимания человеческой субъективности. В частности, обозначенный подход позволил Спинозе создать развитую и даже революционную для своего времени теорию человеческих эмоций.

Демокрит, однозначно трактуемый в качестве основоположника материалистического взгляда, полагал, что восприятия возникают в мозгу человека в результате того, что от предметов отделяются тонкие атомы, проникающие в голову и оставляющие там отпечатки. Такой взгляд, конечно, создает основания для понимания феномена отражения, но он не содержит реального понимания природы идеального, т. е. того понятия, с которого и нужно начинать описание феномена сознания.

В действительности смысл идеального заключается не в самом факте отражения, своеобразного удвоения мира за счет того, что свойства одного материального носителя записываются благодаря применению некоторого кода в свойствах другого. Ведь никто не назовет идеальным отражением действительности магнитную ленту, на которой записаны звуки песни, или компакт диск, на котором вообще может поместиться куча всякой важной информации. В чем же тогда суть феномена идеального, который лежит в основании возникновения субъективного «Я» и последующего развития феноменов сознательной жизни? Ответ на этот вопрос лежит в исследовании разных форм адаптации живого существа к действительности, в понимании того, что может быть названо способностью ориентирования.

Способность к ориентированию и необходимость последнего является важнейшей особенностью всякой субъективной активности, важнейшим свойством субъекта. Субъект является некоторой единицей бытия, условия существования которой не заданы с жесткой необходимостью, которая имеет определенную степень свободы, что используется для улучшения условий собственного субъективного бытия, для поиска, направленного на выживание.

Философы давно заметили, что формы субъективного существования различаются по степени жесткости детерминации их поведения. Человек имеет наибольшую степень свободы, его существование в мире, если так можно сказать, наиболее проблемно. Для разрешения возникающих жизненных проблем, для успешной ориентации в мире человеку и оказываются нужны разум и сознание. Одно из радикальных представлений, открывших путь к пониманию специфики субъективного бытия, содержится в ранней стоической философии. В качестве одной из задач философии стоики выдвинули контроль собственной эмоциональной жизни, обретение спокойствия, в силу чего они значительно продвинулись в понимании специфики субъективного отношения к миру.

Увидев, что положение человека в мире жестко не определено, стоики призвали использовать разум для устранения этой неопределенности, что выразилось в утверждении необходимости жить по опыту всего того, что происходит в природе. «Первым побуждением живого существа, говорят стоики, является самосохранение, ибо природа изначально дорога сама себе. Так говорит Хрисипп в I книге “О конечных целях”: ближе всего для всякого живого существа его собственное состояние и сознание такового — в самом деле, ведь вряд ли природа создала его склонным к изменению или не склонным ни к изменению, ни к прежнему состоянию. Стало быть, приходится сказать, что от природы живому существу близко его состояние, и поэтому оно противится всему, что вредно, и идет навстречу всему, что близко ему. Мнение же некоторых, будто первое побуждение живых существ — стремление к наслаждению, они обличают как ложное»[8].

Хрисипп отмечает, что растения обходятся для сохранения состояния без всяких наслаждений. Животным дано побуждение. С помощью его они сами хотят то, что им нужно. Человеку же в качестве совершенного вождя дан разум. Выявляя такие различия, стоики фактически впервые ставят вопрос о различных уровнях отражения действительности, производимых в разной степени развитыми субъектами. Человек рассматривается как такой субъект, положение которого в наибольшей степени неопределенно, не задано строгими параметрами, и именно поэтому он нуждается в разуме как верховном вожде.

В данной концепции разум, несомненно, осмыслен как особое свойство высокоразвитого субъекта, каким является каждый отдельный человек, он является достоянием личности, а не какого-то универсума. И хотя универсальный разум тоже признается в стоической концепции, он здесь совершенно определенно выводится за пределы того разума, который выступает в качестве основы личной ориентировочной способности. Жить по опыту того, что происходит в природе, означает жить на основе субъективного, осознанного разумом, приспособления к миру, пусть хотя бы и ограниченного в понимании стоиков лишь негативной свободой, означающей стремление к сохранению своего состояния.

В принципе, в истории философии может быть выявлено постоянное движение ко все более и более глубокому пониманию субъективности. Так, после древнегреческой философии, в которой человек в основном пытался освободиться от сильных эмоций как мешающих подлинным целям бытия, в христианстве эмоциональная жизнь, в частности связанные с проявлениями любви душевные функции, была осмыслена в позитивном плане. Именно поэтому христианское воскресение предполагает не только посмертное сохранение души, но и восстановление преображенного, освобожденного от греха тела. В эпоху Возрождения флорентийскими неоплатониками была сформулирована мысль о человеке как до конца не определимом ни божественными, ни земными началами существе. Это возлагает задачи субъективного самоопределения на него самого. В кантовской философии знаменитый категорический императив был сформулирован именно как средство ограничения поведения человека, способного неразумно воспользоваться своей свободой. В философии Беркли и Юма ощущения были осмыслены как то, что решительным образом влияет на наши представления о внешнем мире, а не просто его копирует. Представление о мире как мире, всегда субъективно интерпретированном, составляет одну из важнейших специфических черт современной западной философии. Субъективные свойства постепенно все более начинают осмысливаться уже не только как то, с помощью чего человек приспосабливается к миру, но и как то, что является самоценным, что позволяет испытывать особые наслаждения. Но, признавая подобные субъективные способности, необходимо признать и задачи субъективного самоуправления, без чего неизбежно произойдет саморазрушение субъективного бытия, такое разрушение личности, какое происходит, например, в жизни наркомана. Этим самоуправлением и занимается сознание человека.

Но вернемся от функций сознания как свойства высокоразвитого субъекта к условиям возникновения самой субъективной способности, к идеальному как особой ориентировочной способности, возникающей на определенном этапе развития субъективной организации.

Можно выявить различные формы субъективной активности. Растениям присуща реактивная способность, выражающаяся в том, что они поворачиваются к солнцу, сворачивают и разворачивают листья и т. д. Однако растения не осуществляют никакого субъективного поиска. Животные в большинстве случаев способны осуществлять движения и находятся в поиске более оптимальных условий существования. Самым элементарным способом адаптации к среде, связанным с субъективной организацией, являются неспецифические периодические движения. Такие движения совершают простые многоклеточные организмы, обитающие в водной среде, например актинии или морские анемоны. Они захватывают воду, фильтруют ее, отделяя питательные вещества от остальной среды. Субъективный поиск выражается здесь лишь в стремлении оказаться в более благоприятной среде и избежать некоторых опасностей, которые так или иначе оказываются фиксированными в процессе приспособления к среде. Для этого создаются органы так называемой превентивной вооруженности, например стрекательные клетки, способные вызывать у противника болевой шок. Активность, направленная на поиск пищи, и стремление к превентивной вооруженности — две основные черты всякой субъективной организации. Вслед за периодическими колебательными движениями эволюционно развивается более сложный адаптационный механизм, представляющий специфическую реакцию на определенные проявления среды. Это инстинкт. Многочисленные инстинкты вегетативной и центральной нервной системы известны у животных, находящихся на разных ступенях своей субъективной организации.

Вегетативные реакции — это реакции на изменения состояния самого организма в связи с общим изменением условий, в которых он находится, например изменение частоты дыхания, моргание глаз и т. д. Реакции центральной нервной системы — это реакции на более специфические признаки, например бегство в случае проявления признаков опасности, хватательные движения, например такие, какие осуществляет язык лягушки, когда в поле восприятия ее глаза попадает пролетающая муха. У животных формируются также условные рефлексы, которые являются специфическим приспособлениям к таким состояниям среды, которые являются достаточно длительными, но не обязательными. Несмотря на разное функциональное назначение данных инстинктов, у них имеется одно общее свойство: реализация инстинктивного поведения предполагает жесткую механическую связь между раздражителем и мышечной реакцией, т. е. усилие мышц, вызываемое тем или иным раздражителем, является в любом из повторяющихся случаев принципиально одинаковым.

Сложные виды поведения, скажем охота, которая предполагает преследование жертвы, прыжки на нее с разного расстояния, принципиально не могут быть обеспечены за счет инстинктивной регуляции. Вот здесь-то и возникает необходимость более сложного типа регуляции на основе идеального образа, вместе с которой возникает сознание индивидуального «Я».

При ориентировании на основе идеального образа (ориентирование на основе прямых связей) в поле сигналов головного мозга проигрывается ситуация будущего действия. В результате этого появляется возможность давать мышцам сигналы разной силы, отвечающие конкретному положению субъекта в пространстве и тому результату, которого он стремится достичь. Например, для того, чтобы произвести успешный прыжок на жертву, нужно оценить расстояние (которое в разных случаях различно) и возможное направление движения жертвы. Данная оценка делается на основе идеальной модели, в которой все реальные отношения не просто отражаются, а именно разыгрываются в сигналах мозга в отношении к моменту времени, отнесенному к будущему[9]. Чтобы создать подобную модель, необходимо предварительно проинтерпретировать пространство и время с точки зрения их объективных свойств, достаточных для успешного ориентирования, и создать систему представлений о возможностях собственных действий в этих физических параметрах[10].

Смысл идеального, таким образом, заключается отнюдь не в том, что реальность копируется, отражается благодаря тому, что качества и состояния одних материальных носителей фиксируются в качествах и состояниях других. Суть идеального заключается именно в опережающем отражении действительности, что достигается за счет модельной активности мозга. Таким образом, идеальное — это ни в коем случае не какое-то вещество, не субстанция, не способ передачи сигналов мозга, а именно смысл этих сигналов.

Но идеальное как способ развитой ориентировочной способности психики — это еще, так сказать, первый начальный уровень идеального. Это еще не сознание. Чтобы понять различие психической регуляции на основе идеального образа и способности человека к сознанию, в частности к мышлению в понятиях, возьмем простой пример. Львы в саванне долгое время никак не реагировали на все летающие объекты, начиная от птиц и заканчивая самолетами. Когда же на них начали охотиться с вертолетов, они очень быстро научились отличать последние от птиц и самолетов. Но восприятие образа вертолета порождает у льва моментальную реакцию бегства. Это показывает, что высшие животные способны к обобщению действительности, к созданию образов, но не способны к созданию понятий. В понятии признаки реальности исследуются в определенном смысле внесубъективно или сверхсубъективно, т. е. свойства берутся вне связи с непосредственной реакцией, вне связи с непосредственным употреблением. Конечно, исследуются, по-видимому, прежде всего полезные свойства, т. е. те свойства предметов, которые так или иначе могут быть использованы в процессе производства, или те стороны реальности, которые могут дать какие-то преимущества в процессе ориентировки. Но все дело в том, что уникальность сознания и человеческой ориентировочной способности как раз и состоит в том, что в исследовании присутствует элемент превентивной неопределенности, т. е. изучаются и те свойства, которые не находят применения в данных условиях, но могут быть применены или учтены при каких-то новых обстоятельствах.

Таким образом, для того чтобы у субъекта сформировалось сознание, он должен не только осознать (почувствовать) свою субъективность, но и преодолеть ее, выйти за пределы эмоционального восприятия ситуации. Такое преодоление дается за счет того, что сознание формируется у каждого отдельного человеческого индивида под воздействием общества, прежде всего за счет того, что он усваивает язык. Язык и есть основное средство мышления, так как каждое слово языка представляет понятие. Примечательно, что языки содержат мало слов, имеющих основание в подражании природным звукам, кроме того, в новых языках содержится больше подражательных слов, чем в языках примитивных народов[11]. Это объясняется именно тем, что, созерцая мир, человек в соответствии с общими законами организации его психики (развивающейся эволюционно в ориентировочной активности) не просто копирует окружающую реальность, а старается сделать ее понятной для себя, т. е. он интерпретирует мир. Называя вещи произвольными именами, люди как раз пытались вывести процесс мышления за пределы непосредственного действия, отделить размышление о мире и практическое действие; и не случайно во всех первых известных философских системах незаинтересованному созерцанию уделяется очень большая роль.

Здесь нужно сделать еще одно принципиальное уточнение. В современной философии и психологии активно обсуждается вопрос о том, возможна ли бессловесная мысль. Американский лингвист Хомский, в частности, сформулировал идею о том, что каждому человеку изначально присущ некоторый праязык. Поэтому, когда мы хотим высказать мысль, в том числе на непривычном для нас иностранном языке, мы подбираем слова, ищем наиболее удачную грамматическую структуру и т. д. Но тогда мысль существует вне языка? Может ли мыслить человек в образах, строить свои представления о понятиях как представления о совокупности образов? Я думаю, что может, но так может мыслить уже развитый субъект, взрослый человек. Однако сама способность к мышлению вне языка выработана быть не может, так как именно язык позволяет нам выходить за пределы непосредственного эмоционального отношения к действительности, воспринимать информацию в виде понятий. Без языка сознание человека и его способности к мышлению сформированы быть не могут.

Сознание в любом случае действует как коллективный общественный адаптационный инструмент, хотя качество самосознания и понятийного мышления принадлежит только отдельному индивиду. Коллективный характер сознания проявляется в том, что сами понятия вырабатываются в общении, наполняются личностным смыслом только благодаря той информации, которая становится значимой в общественной коммуникации людей, в связи с тем что воспринимающий понятие индивид фактически всегда воспринимает не отвлеченный набор знаков, скажем, не простую последовательность цифр (такой информационный процесс может иметь место и в счетно-вычислительной машине), а стоящие за этими знаками, устойчивые, общественно канонизированные реакции на определенные явления, в прогнозировании которых он всегда лично заинтересован. Даже предельно общие математические понятия становятся в индивидуальном сознании именно понятиями только потому, что для того, чтобы, например, поровну разделить между двумя людьми четыре яблока, надо дать каждому по два, а если попробовать дать по три, то кто-то обязательно останется в проигрыше.

В научном познании мира коллективный характер сознания проявляется в том, что изучение объективных свойств действительности идет за счет совместно разработанного аппарата представлений о тех базисных структурах, которые обеспечивают закономерность явлений (что опять же важно в практическом плане, в плане ожидания проявления устойчивых качеств). Несмотря на то что современная наука показала несостоятельность таких понятий, как теплород, эфир, на каком-то этапе развития научной мысли они сыграли свою роль, точно так же как сейчас важную роль в представлении о физической картине мира выполняет, например, понятие гравитации, хотя природа этого явления не объяснена. Я привел эти примеры только для того, чтобы показать субъективную и одновременно коллективную (конвенциальную) сторону процесса познания, без чего последний не был бы процессом, основанным на человеческом понятийном мышлении. Общественная природа сознания, следовательно, проявляется в познании как процесс совместного поиска истины, основанной на приемлемых, получивших коллективное одобрение, объяснениях действительности. Таким образом, практический, адаптационный характер деятельности сознания проявляется и в теоретическом знании, хотя оно может быть весьма далеко от непосредственной практики, может развиваться на основе собственной логики понятий, связанных с поиском истины, отвлеченным от непосредственного практического интереса исследователя.

Деятельность сознания, присущего каждому отдельному индивиду оказывается включенной в постепенно развивающиеся в общественной жизни процессы духовно-практического отражения действительности, в результате которых вырабатываются нормы поведения, создаются устойчивые общественные связи. В нормах заключены не только требования общества к поведению личности, но и определенные, устойчивые ожидания того, как один человек может и должен поступить в отношении другого. Нормы поддерживаются специальными институтами и культурными символами. Будучи восприняты сознанием отдельного индивида, культурные символы формируют новый (по сравнению с идеальными образами, используемыми в пространственной ориентации) уровень идеального. Теперь идеальное выступает как алгоритм, как некоторый канон, определяющий путь познания и дающий уверенность в социальных ожиданиях. Например, уверенность в том, что за выполненную работу будет выплачена заработная плата, что на деньги можно будет купить необходимые для потребления товары. Таким образом, создается искусственная среда, свойства которой оказываются наиболее точно прогнозируемыми, ведь сама эта среда возникает за счет активности сознания, правда, уже не только индивидуального, а такого сознания, в котором фиксируется коллективный опыт общественной жизни, в частности опыт выживания определенных социальных групп, создающих нормы поведения, определяющие стиль жизни их членов.

Самосознание, как способность отношения человека к самому себе, способность к самооценке своих поступков, создания жизненных планов, также оказывается связанной с таким уровнем идеального, который задается со стороны всей культурной жизни. Как говорит американский философ Макинтайр, размышляя о своей жизни, строя планы на будущее, каждый человек сравнивает свои жизненные сценарии со сценариями других. Он пытается построить свою жизнь так, чтобы его собственные сценарии были понятны другим.

Тот факт, что связанная с самосознанием способность формируется только под воздействием общества, в результате восприятия человеком всей совокупности культурных символов, и определяет то, что сознание, будучи феноменом личного бытия, тем не менее не умещается в границы самого этого бытия, не умещается в пределы индивида и индивидуальной жизни.

С пониманием общественной природы сознания связана часто возникающая в разговорах со студентами тема искусственного интеллекта.

Часто ученые и философы, обсуждающие данную проблему, видят здесь лишь технические сложности, сложности создания совершенной микросхемы, введения программ, способных создать эмоциональную жизнь, индивидуальные предпочтения и т. д.

Рассматривая вопрос о компьютере, способном обладать сознанием, британский математик Алан Тьюринг предложил тест на ментальность. С его точки зрения, об искусственном интеллекте можно говорить в том случае, если на предложенные вопросы система способна самостоятельно давать осмысленные ответы, такие ответы, которые не были бы отличны от ответов людей. В качестве критики такого подхода Джон Сёрль предложил мысленный эксперимент, получивший название «китайская комната». Суть эксперимента в том, что некоторой системе как бы предлагаются вопросы на китайском языке. Система не знает языка и не может расшифровать вопросов. Но она знает правила построения языка и может, используя предложенные ей символы, отвечать в таких же символах по правилам построения языка. В таком случае, как говорит сам Сёрль, на вопрос, какой ваш любимый цвет, система сможет ответить: синий, но мне нравится также зеленый. Это, однако, не означает, что здесь идет речь о действительной оценке некоторого субъективного состояния. Система отвечает похоже на возможные ответы людей, но с той же вероятностью она могла бы ответить: красный.

Философы, осуществляющие современные исследования по проблеме сознания, справедливо отмечают, что сознание не может быть сведено к некоторой информации. Оно включает в себя и определенный феноменальный опыт, т. е. реальный опыт субъективного существования, эмоциональной жизни. Однако способность к эмоциональной жизни у технической системы можно создать. Например, вполне можно представить себе компьютер, который будет возбуждаться, сосредоточивать дополнительные ресурсы при решении особо сложных задач. Однако и это еще не все. Такие субъективные состояния для обладания сознанием еще должны стать желательными для системы, они должны быть поняты как цели стремления, ради которых можно пожертвовать чем-то другим, в том числе в плане определения долговременной перспективы жизни, а для этого уже нужно обладать телом, причем телом стареющим, ограниченным во времени собственного существования.

Вопрос о создании искусственного интеллекта в действительности упирается не только в совершенство компьютера (хотя человеческий мозг более совершенен, чем современный компьютер, потому что он в гораздо большей степени способен к образованию разных цепей взаимодействий между нейронами во имя решения новой задачи). Как я пытался показать, для того чтобы мыслить в понятиях, надо иметь культуру, надо смоделировать процесс индивидуального восприятия культурных символов, который каждый человеческий индивид, каждый ребенок реально осуществляет в процессе развития своего самосознания. Этот процесс имеет ряд общественных и биологических предпосылок. Общественными предпосылками является культура, прежде всего язык, а затем и другие символы, выражающие нормы, научные понятия, мировоззренческие ориентиры. Природной биологической предпосылкой является человеческое тело, которое является принципиально одинаковым у всех людей. Только в силу того, что ребенок обладает таким же телом, как и его родители, он начинает подражать им, учится манипулировать предметами. Отсюда ясно, что для того чтобы создать искусственный интеллект, надо не просто создать совершенный компьютер. Надо создать самовоспроизводящееся сообщество машин, каждая из которых будет иметь собственную субъективную жизнь, будет обладать принципиально одинаковым с другими машинами телом и будет способной к принятию самостоятельных решений, направленных на обустройство собственной жизни. Таким образом, для того чтобы сформировать искусственный интеллект, надо создать искусственное общество, способное к самостоятельной культурной жизни, что, несомненно, гораздо сложнее, чем создать одну совершенную машину, способную к выполнению отдельных мыслительных функций.

2.2. Сознание в антропосоциогенезе

Способность к самосознанию развивается у человека вместе с развитием способностей к абстрактному мышлению. Последнее обусловлено характером тех социальных отношений, которые возникают в связи с осуществлением совместной деятельности и характером изготавливаемых орудий труда.

Археологическими находками подтверждается соответствие между изменением объема мозга, развитием лобных долей предка человека и сложностью изготовляемых им орудий труда. Об этом, в частности, свидетельствует различие черепов предков человека до и после введения так называемой техники леваллуа. Последняя предполагает принципиальное изменение способа изготовления орудия труда. Если раньше новая форма придавалась предмету за счет удаления (обтесывания) некоторых выступающих граней поверхности, теперь в технике леваллуа обрабатывается ядро, а в виде орудия сохраняется имеющий сложную форму отщеп[12].

Совершенствование орудий труда, происходившее под влиянием усложняющейся трудовой деятельности, в целом не могло бы произойти без установления определенных отношений внутри группы архантропов. Еще до возникновения усложненной техники изготовления орудий труда внутри групп пралюдей можно наблюдать развивающиеся противоречия, средством разрешения которых является введение некоторых общественных норм. Прежде всего это нормы, устанавливающие равенство в распределении продуктов производства, полученных в результате разных типов производственной деятельности. Их первоначально было только два: охота и собирательство. Норма, вводившая равное распределение, по существу, и превращала собирательство и охоту в типы производственной деятельности. Она отделяла потребление от момента непосредственного завершения охоты или собирательства и придавала им характер общественного производства, ориентированного не только на свои нужды, но и на нужды всех членов общины. Это означает, что именно в результате первых элементов постоянного разделения труда возникал реальный стимул к увеличению производительности, совершенствованию орудий труда. Постепенно охота как более продуктивный вид производственной деятельности начала вытеснять собирательство. Ранний олдувайский человек (Homo habilis) уже охотился на крупных животных. У архантропов охота становится более эффективной. «Остатки крупных млекопитающих (гиппопотама, носорога, жирафа) более обычны в стоянках средней и верхней частей Олдовая II, чем в нижней части Олдовая II и в Олдовае I»[13]. Достаточно развитая трудовая деятельность, взаимная кооперация, которую осуществлял Homo habilis, свидетельствуют о том, что у него было мышление и какие-то аналоги речи. Специальные исследования черепов питекантропа и синантропа (выступы нижней темной и задней части височных долей)[14] дают уже неоспоримые свидетельства наличия у них высокоразвитой речи.

Возникновение речи представляет специальный вопрос теории антропосоциогенеза и языкознания. Мы хотим обратить внимание на эту проблему в связи с вопросом о качественном скачке в развитии мозга и мышления, произошедшем при сломе инстинктивной связи предка человека со средой обитания.

Определенную проблему антропосоциогенеза, рассматривающего происхождение человека из обезьяны, составляет также то, что обезьяна сама по себе не является животным, осуществляющим развитую кооперацию, например такую, какую осуществляют волки или енотовидные собаки в процессе охоты. Охота последних примечательна тем, что одни животные загоняют жертву, повторяя ее движения, другие же бегут параллельно по прямой, сохраняя силы, и в конце концов настигают жертву. У обезьян ничего подобного не известно. Тем не менее по своим физиологическим характеристикам обезьяна, конечно, является животным, наиболее близко стоящим к человеку.

Мы полагаем что для объяснения качественного скачка, отделяющего человеческое сознание от сознания высших приматов, необходимо показать, как перестраивались в принципе уже имеющиеся у обезьян мозговые функции. Думается, что предположение о том, что группа обезьян по каким-то причинам была вынуждена спуститься с деревьев и добывать пищу на поверхности земли, соответствует действительности. Орудием добычи по логике вещей должен был стать наиболее приспособленный к этому орган обезьяны, т. е. ее верхние конечности. Занятость верхних конечностей предметами, которые употреблялись в пищу в процессе собирательства, а также орудиями охоты (первоначально хотя бы простыми палками) обусловила переход к прямохождению. Это хорошо известная теория. Но в ней остаются белые пятна, связанные с вопросом о том, на основе чего обезьяна, в общем-то не имеющая практики коллективной охоты, перешла к трудовой кооперации.

Думается, что, попав в изменившиеся условия бытия, поставившие некоторую группу обезьян на грань выживания, эти животные просто позаимствовали опыт других стадных животных. Примеры заимствования чужого опыта встречаются в животном мире. Например, вороны пытаются заимствовать опыт орлов, бросая черепах с высоты, для того чтобы разбить их панцирь. Их ошибка заключается только в том, что они не бросают последних на камни. Но обезьяны, надо полагать, успешно осуществили заимствование опыта групповой охоты, использовав для этого доступные им орудия, т. е. палки и камни.

Такое детальное, операциональное восприятие чужого опыта было в данном случае не просто имитацией, оно явилось заимствованием такого вида деятельности, в котором имеет место кооперация, в котором достижение результата невозможно при эгоистически направленных действиях и взаимная зависимость является наглядно наблюдаемым фактом. При этом наблюдение осуществляется уже на некоторой понятийной основе. Это предполагает интерпретацию явлений действительности, которая рождает определенный спектр метафизических идей, не имеющих прямого отношения к технологии самого производства, в данном случае — не имеющих прямого отношения к тому, как именно, допустим, нужно помогать друг другу для того, чтобы успешно охотиться. Факт кооперации, по-видимому, осмысливается в связи с утверждением приоритета целого по отношению к индивидуальному бытию, в связи с созданием представления о том, что группа представляет единый, хотя и разделенный на индивидуальные составляющие, организм. И совсем не случайно идеи приоритета рода, могущества рода как силы всех принадлежащих к нему людей (в том числе умерших), представление о божестве как производящем начале, в то же время проявляющем себя во всем многообразии мира, находит выражение практически во всех ранних мифологиях.

Однако мы рассуждаем здесь, уже предполагая наличие понятийного мышления. Но развитие этих способностей, в частности развитие необходимой для образования понятий речи, представляет очень трудный вопрос антропосоциогенеза. Проблему составляет разъяснение того, как произошло освобождение от инстинктивной связи со средой обитания, чем может быть объяснено развитие второй сигнальной системы, по существу представляющей механизм, дублирующий роль инстинкта в природе, как слова языка стали понятиями, т. е. как и почему вещи стали называться произвольными именами вне связи с жестами, звуковыми ассоциациями, междометиями или ритмическими трудовыми выкриками.

Думается, что на все перечисленные вопросы можно предложить определенные ответы. Переход к прямохождению, связанный с перемещением по плоскости, упростил пространственную ориентацию. Можно предположить, что это высвободило некоторые отделы мозга, которые были далее использованы для расширения знаковой и звуковой коммуникации, необходимой в процессе кооперирования действий. Это и объясняет скачкообразное изменение в развитии сознания, создает физиологические предпосылки для возникновения второй сигнальной системы, с помощью которой начинает осуществляться коммуникация в процессе совместных действий и передача развивающегося трудового опыта.

Инстинктивные связи, как нам кажется, были сломлены в пратолпе, явившейся закономерным состоянием защиты и охоты пралюдей. Пратолпа, т. е. сплоченные в тесную группу, вооруженные каменными орудиями ближнего боя люди, представляла эффективное средство защиты от врагов и давала возможность вести охоту на крупных хищников без специальных приспособлений, которые еще не были изобретены. В пратолпе были сломлены основанные на инстинктах механизмы индивидуального поведения. Возник новый социальный по своей природе механизм регуляции, основанный на подражании (делай так, как все). Кроме того, при боевых действиях в состоянии «толповой» охоты человек испытывал возбуждение, которое давало чувство слитности в единый организм. Пратолпа поэтому явилась также сохранившимся в исторической памяти и в структурах психики образом единения со всеобщим.

Строй толпы используют для защиты павианы, и весьма логично предположить, что какая-то группа обезьян сделала данный строй постоянным боевым порядком, превращенным также в регулярный способ добычи пищи. В пользу существования в истории общества пратолпы свидетельствуют нераскрытые резервные возможности психики[15]. Весьма логично предположить, что эти возможности реализовались именно тогда, когда человек находился в возбужденном состоянии охоты, при котором он терял ощущение собственной индивидуальности, забывал о страхе смерти, инстинкте самосохранения и т. д. Пратолпа также хорошо объясняет длительный процесс эволюционного выпрямления походки, завершающий переход к прямохождению. Но наш далекий предок, разумеется, не всегда находился в таком состоянии. По окончании охоты возбуждение проходило, и возникало некоторое необычное состояние психики, сходное, может быть, с состоянием похмелья, когда недавнее прошлое воспринимается как желательное, но прошедшее состояние и возникает вопрос: а что же, собственно, со мной было, почему это не может продолжаться постоянно?

Можно сказать, что в этот период мы в какой-то степени сталкиваемся с феноменом пустого сознания, имеющего некоторую интенциональную направленность и ищущего объекта для своего приложения. Такая особенность сознания отмечена в экзистенциализме, но это не проанализировано там с точки зрения закономерного этапа формирования способности самосознания, а, с нашей точки зрения, ошибочно отнесено к качественной характеристике любого, в том числе развитого современного сознания человека.

На наш взгляд, ситуация некоторой растерянности в момент перехода от возбужденного состояния охоты в толповом строе к спокойному состоянию сознания как раз и явилась первым запуском саморефлексии человеком собственного бытия. Первым результатом этой рефлексии было неожиданное осознание факта своей индивидуальности. Но индивидуальности, воспринятой далеко не в нашем современном ее понимании. Скорее это было смешанное амбивалентное чувство восприятия индивидуальности как чего-то желательного и одновременно страшащего, пугающего, как того, что противостояло всему строю коллективной жизни. Прежде всего — коллективной охоты и коллективного потребления пищи. Отсюда и возникает представление о том, что такое двойное состояние жизни — т. е. состояние слитного единства состояния охоты, наполненного высшим эмоциональным накалом, и спокойного состояния, в котором не чувствуется такого напряжения эмоций, но зато есть иное восприятие мира, преломление его через индивидуальное бытие — не является подлинным состоянием. Возникает тяга к достижению иного качества бытия, в котором эмоционально наполненное единство с целым одновременно сочетается с фактом осознанного индивидуального бытия. Мифологическое сознание, как известно, обращенное в прошлое (современное состояние рассматривается как искажение прошлого, как движение от золотого века к серебряному и медному), истолковывает подобное восприятие мира как нарушение подлинности бытия, как иллюзию, которая должна быть в конце концов преодолена. Не случайно практически во всех ранних мифологиях, например в буддистской, представлена задача направления жизненного пути на соединение со всеобщим, обретение состояния нирваны, в которой единение с целым ощущается как постоянное состояние.

Здесь надо отметить, что идея какой-то ущербности (греховности) человека и неподлинности мира, в котором он живет, отвечает практически всему наследию духовной культуры человечества. Мы полагаем, что корни этой идеи заложены в нравственном мышлении. Для того чтобы объяснить это, необходимо посмотреть, как человек начинает воспринимать мир с самых первых этапов его собственно человеческой коллективной производственной деятельности и его понятийного мышления.

Обычно мышление первобытного человека характеризуется как синкретическое, не выделяющее различные типы отношения к действительности, не различающее одушевленный и неодушевленный мир, общество и природу, как конкретное, фиксирующее в понятиях прежде всего значимые для производства факторы, ориентированное на деятельное отношение к миру. Такая модель отвечает интерпретации возникновения сознания через примат трудовой деятельности. Этот подход является важным, но недостаточным, так как общие условия производящей деятельности обеспечиваются целым спектром метафизических идей, которые сами по себе возникают не только на основе производства, но и на основе незаинтересованного созерцания мира, часто изучаемого с точки зрения таких характеристик, которые не находят непосредственного применения в производстве.

Созерцание в принципе является условием образования понятий, выводящих человека за рамки эмоциональной вовлеченности в ситуацию, и совсем не случайно первые философские системы имеют созерцательный вид. Слова человеческого языка потому и не имеют происхождения в жестикуляции, трудовых выкриках или междометиях, выражающих эмоциональное состояние, что они преследуют другую цель, а именно — вывести человека за рамки непосредственного эмоционального отношения к действительности, интерпретировать мир отвлеченно от конкретной ситуации действия. именно эта особенность человеческого языка позволяет человеку мыслить понятийно, в конечном счете — получать знание об объективных свойствах вещей независимо от того, используются они в данный момент в производстве или нет.

Называя вещи произвольными именами, человек преодолевает собственное эмоциональное отношение к миру и в то же время приобретает своеобразную власть над ним за счет того, что он классифицирует явления и формирует у себя систему ожиданий, сначала, конечно, очень простых, типа: после ночи наступит день, после теплого лета подуют холодные ветры и т. д. Сказанное, конечно, не означает отказа от представления об определяющей роли производственного фактора в развитии сознания и речи. Просто общественное производство — это не только труд. Это еще и развитие социальных отношений, задача воспроизводства которых и запускает механизм саморефлексии группового и индивидуального бытия.

Важнейшей особенностью интерпретации мира, осуществляемой первобытным человеком, является осмысление природных циклов. Как отмечает О. М. Фрейденберг в работе «Поэтика сюжета и жанра»: «Тождество субъекта и объекта, мира одушевленного и неодушевленного, слова и действия приводят к тому, что сознание первобытного общества орудует одними повторениями. Тождество и повторения ставят знак равенства между тем, что происходит во внешнем мире, и жизни самого общества; переосмысляя реальность, это общество начинает компоновать новую реальность, иллюзорную, в виде репродукции того же самого, что оно интерпретирует: это и есть то, что мы называем обрядом и что в мертвом виде становится обычаем, праздником, игрой и т. п. Мышление, орудующее повторениями, является предпосылкой к тотемическому миросозерцанию, в котором человек и окружающая действительность, коллектив и индивидуальность слиты; а в силу этой слитности общество, считающее себя природой, повторяет в своей повседневности жизнь этой самой природы, т. е., говоря на нашем языке, разыгрывает свечение солнца, рождение растительности, наступление темноты и т. д.»[16]. Но зачем производится данная игра? Ответ, на первый взгляд, кажется очевидным — для того чтобы поддерживать неизменный порядок бытия, для того чтобы природный цикл и подстроенный под него цикл жизни общества воспроизводился снова и снова. Однако откуда возникает представление о том, что без участия человека, без совершения им магических действий нормальный ход жизни, в том числе и фундаментальный природный ритм, будет нарушен?

Ответ представляется следующим: воспринимая мир по своему способу самоощущения и действия, человек интерпретирует порядок бытия постоянно разрушаемым, атакуемым со стороны каких-то злых сил в силу того, что и в своей жизни он точно так же что-то постоянно разрушает, съедает, убивает для добычи пищи. Но данное разрушение воспринимается негативно, так как оно содержит опасность изменения постоянных условий бытия. Жизнь же еще настолько элементарна, производство столь традиционно, что всякое изменение воспринимается как нежелательное. Отсюда и возникает явно выраженное стремление к восстановлению нарушенного равновесия. Например, шкура убитого медведя набивается соломой и закапывается в лесу, так как полагается, что это возрождает его к жизни. Нанесение вреда другому воспринимается как несправедливое прежде всего именно потому, что это нарушает равновесие.

Соответственно, нравственное сознание возражает против убийства себе подобных, против нанесения ущерба другим людям, животным и природе в целом. Смена дня и ночи, нарастание и убывание Луны, смена времен года — все это тоже, несмотря на устойчивое повторение, воспринимается и объясняется как постоянная борьба между позитивными силами жизни и созидания и негативными силами смерти и разрушения.

Общий вывод, который в конце концов может быть сделан на основе такой интерпретации, заключается в постепенном утверждении представления о неподлинности мира. Это, в свою очередь, порождает двуединое представление о развитии мира как процессе его ухудшения (особенность мифологического, обращенного вспять восприятия исторического времени), с другой стороны, о развитии мира как заключающей в себе возможность его улучшения за счет духовного, прежде всего нравственного противостояния силам зла. В первобытном обществе еще только совершаются магические действия, способные привести к восстановлению нарушаемого и разрушаемого. Но на более поздних этапах истории человечества уже совершенно очевидно формулируются нравственные императивы, направленные на локализацию зла, по существу — на субъективно волевое улучшение объективного исторического (хотя и вызванного ошибочными действиями людей) процесса ухудшения мира. Такова, например, логика мысли, представленная в поэме Гесиода «Труды и дни», в которой мир полагается испорченным в результате недостойного поступка Прометея, а средством его совершенствования оказывается нравственная проповедь. Такова логика мышления, развивающаяся в буддистской философии, где сама жизнь рассматривается как нежелательное колебание абсолюта, а ее преодоление как обретение нирваны в мире совершенного бытия. Такова же по существу и логика христианства, вводящего лишь новый элемент, заключающийся в утверждении жертвы Христа, изменившей направленность развития мира в сторону его ухудшения.

Нравственное возмущение против несовершенного мира рождает идею греховности и связанную с этим задачу нравственного совершенствования, что во многом определяет постоянное недовольство человека самим собой, направляет его сознание на постоянный поиск нового, на принципиальное совершенствование мира, который становится не просто средой обитания, а именно полем творческой деятельности наделенного сознанием субъекта. Последнее в разных культурах, конечно, может пониматься очень по-разному: например, как чисто духовное совершенствование, стремление к успокоению, что в большей степени характерно для восточных культур, или же как стремление к реорганизации материальных структур, что в большей степени характерно для западной культуры, но в любом случае сознание человека оказывается направленным на постоянный поиск. Оно всегда оказывается не удовлетворено.

2.3. Уровни сознательной организации,
сознание и подсознание

Философия XX в. уделила большое внимание исследованию таких проблем сознания, которые возникают в связи с бессознательными уровнями организации психики. Значительное влияние на развитие представлений о наличии у человека глубинных, неосознанных слоев психики оказали работы Ф. Ницше, Э. Гуссерля, З. Фрейда, К. Юнга. Названные философы обратили внимание на роль бессознательного и предложили определенные методы его изучения. В частности, Гуссерль предложил метод феноменологической редукции, заключающийся в последовательном освобождении от образов сознания, Фрейд не только подчеркнул роль бессознательных влечений, но и развил теорию невроза, причина которого усматривалась им в подавлении бессознательных влечений, влиянии вытесненных в сферу подсознания пугающих образов на последующее поведение человека. Юнг исследовал коллективное бессознательное. Он полагал, что у человека наряду с личностным бессознательным существуют более глубокие слои психики, в которых фиксируется коллективный опыт общественной жизни, в частности, представлены общие образы упорядочивания пространства, временных циклов, получающие выражение в мифологиях.

Работы всех этих философов и психологов, несомненно, внесли новую струю в исследование проблем сознания и человеческой психической организации. Но между философией, психологией, физиологией высшей нервной деятельности в силу специализации каждой из дисциплин образовался некоторый разрыв. Это создает трудности на пути дальнейшего изучения человеческой психики, разработки научной концепции взаимодействия сознания и неосознанных механизмов психической регуляции.

В сфере подсознания, несомненно, находятся определенные базовые эмоции. Они регулируют активность человека, развивающуюся в связи с потребностями (исходными — витальными и приобретенными — культурно обусловленными). Это так называемые эмоции-стимулы, направляющие активность личности. Кроме них действуют еще эмоции-контролеры. Они отражают состояние организма в связи с достижением промежуточных результатов, фиксируют в виде некоторого возбуждения сам факт достижения цели, сознательно сформулированной у человека, или цели, фиксированной в безусловных рефлексах животных.

Эмоции и у животных, и у человека являются эволюционно выработанным адаптационным механизмом, позволяющим субъекту приспосабливаться к меняющейся среде обитания, к такой среде, которая является непредсказуемой в своих конкретных проявлениях, но в то же время поддается определенной типизации. Благодаря эмоциональному отношению к действительности проводятся первые классификации явлений на позитивные, отвечающие благоприятным условиям существования, и негативные, представляющие опасность для жизни субъекта и тех целей, которые он преследует в процессе своего субъективного существования, например мешающие воспроизведению потомства, представляющие опасность для группы и т. д.

Хотя человек за счет познания и в большей степени способен предсказывать будущие состояния среды по сравнению с животными, эмоции все равно готовят его к возможному действию именно в такой ситуации, о которой нет полного знания. Поэтому, например, страх сопровождается возрастанием уровня адреналина и холестерина в крови. Адреналин дает дополнительную энергию, которая может потребоваться для того, чтобы убегать от нападающего или атаковать его, холестерин готовит материал для блокировки кровотечения на случай возможного ранения и т. д. Все это может и не пригодиться, но может оказаться и необходимым именно потому, что неизвестно, каким образом будет разворачиваться ситуация действия. Если бы о ситуации была точная информация, если бы было абсолютное знание, неопределенная, построенная на эмоциях, реакция организма была бы просто не нужна. Необходимое количество адреналина и других гормонов можно было бы точно рассчитать. Простого восприятия действительности за счет различных чувств и их последующего рационального анализа было бы достаточно. Но все дело в том, что особенностью человеческого бытия в мире является как раз отсутствие такого знания. Понятно, что реальность нужно не просто чувственно воспринять, но еще и классифицировать (как благоприятную или неблагоприятную, требующую одного или другого действия). Оказывается, что сделать это только на основе разума нельзя, ведь мир не является полностью предсказуемым. Вот тут-то и оказывается необходимым такой классификатор действительности, как эмоция. Она как бы дает практическую оценку результатам чувственных восприятий и готовит весь организм к необходимой активности.

Тот факт, что человеческие эмоции возникают в связи с достижением сознательно поставленной цели, а не только запускают механизм реализации некоторой потребности, например стимулируют начало поиска пищи в случае актуализации потребности в питательных веществах, поддерживающих жизненные процессы, свидетельствует о том, что сознание человека находится в тесном взаимодействии с бессознательными уровнями психической организации. Чем более развитым оказывается субъект, чем больше целей он способен поставить перед собой, чем больше средств их реализации он способен найти и зафиксировать их как промежуточные этапы достижения главной цели, тем богаче оказывается его эмоциональная жизнь. Обычное для обыденного сознания деление субъективных способностей людей на рациональные и эмоциональные является большим заблуждением. Такое мнение возникает лишь в связи с тем, что эмоции способны выходить из-под контроля разума и проявляться бурей гнева, радости, любви. Однако сами эти состояния не возникают без предварительно сформулированных представлений о правильном и неправильном, зафиксированных сознанием желаниях, также связанных с образами приятного и неприятного, любимого и ненавистного. Так что противопоставление эмоционального и рационального как абсолютно противоположного неверно. Оно имеет лишь относительной характер.

По большому счету у эмоционального и рационального имеется одна и та же основа субъективного отношения к действительности: классификация явлений на желательные и нежелательные, полезные и вредные. В понятийном мышлении человек, конечно, выходит за пределы непосредственной эмоциональной реакции, но последняя возникает на новом уровне субъективной организации, уже в связи с сознательно поставленными целями, в том числе и целями чисто рациональной деятельности.

Взаимодействие между сознанием и бессознательным, рациональным и эмоциональным (сопровождающим все процессы, разворачивающиеся на уровне бессознательной психической организации) важно подчеркнуть также и потому, что многие идеи, сформулированные сознанием, могут быть затем вытеснены в сферу подсознания, где они получают сильную эмоциональную окраску и активно влияют на поведение индивида.

Средневековый философ Плотин впервые обратил внимание на тот интересный факт, что человек часто действует бессознательно более нравственно, чем руководствуясь сознанием. Это объясняется тем, что сознание связывает человека с множественным миром, в котором каждый пытается реализовать свой эгоистический интерес. На бессознательном уровне могут быть представлены такие поведенческие стереотипы, которые, несмотря на то что сами по себе они возникают под воздействием сознания, выводят поведение за пределы эгоистического интереса. Сознание способно довести некоторую мировоззренческую идею до логического конца, скажем, показать, что общее важнее единичного, но оно чаще всего не способно заставить индивида действовать в соответствии с этой идеей (в силу того что всегда осознается и эгоистический интерес). Но, приобретая особую эмоциональную окраску на уровне подсознания, та же сама идея способна оказать прямое влияние на поведение.