Подробности
книга стихотворений
Андрей Драгунов

© Андрей Драгунов, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Теперь, когда уже не помню сны…»

 

Теперь, когда уже не помню сны,

и память чаще не спешит вернуться —

гляжу в окно, считая до весны

оставшиеся дни, когда проснуться…

И, может быть, тогда среди ветвей,

засиженных воронами, увижу,

что вымысел не больше, но длинней

самой зимы с её прокисшей жижей

из снега и бензина. Натекло

за месяцы, как ни сказать – за годы

переживаний. Многим повезло —

скончаться раньше – от того свобода

перемещения в означенных местах —

не более, чем дополненье к жизни

домашних дел… Один герой из ста

способен, как Икар, забраться выше

назначенных пределов, но и он

лишь жертва обстоятельств и погоды —

не для полётов, видимо, сезон

тогда случился – потому расходы

заранее заложены в казну…

Какая-то нелепая потеря —

зима на юге – впрочем, новизну

в пейзаж привносят вьюги и метели.

 

Январь 3 2013 г.

«К третьему января оживают уже вокзалы…»

 

К третьему января оживают уже вокзалы.

Электрички развозят близких, родных, знакомых

по адресам. Пустые два дня кинозалы

принимают любителей корма и Coca-Col`ы.

На остановках опять оживленье и слякоть.

Стоптанный снег тянет опять резину

зимних ботинок, что без того в заплатах

и едва ли помнят тишь и покой магазина.

Снова недельный отпуск назло соседкам,

что норовят без спроса в почтовый ящик

сунуть свой нос, откуда в конце недели

пропадают письма и почта о днях вчерашних —

оттого-то и память теряется где-то в числах,

как слова в чернилах, что высыхают раньше

скомканной памяти – в вечной заботе о смысле

переживаний – отсюда немного фальши

в этих сомнениях. Свет теребит сетчатку.

Вспышки гирлянд утомляют своим свеченьем.

Гражданин, замёрзнув, тычет рукой в перчатку,

согреваясь уже только одним движеньем.

В памяти снова всплывают слова с экрана

о хорошей жизни, что, как бы между прочим,

скоро наступит, но, видимо, слишком рано

в первые числа года о том пророчить…

как на кофейной гуще похмельным утром,

чтобы чего ни вышло. Смешно и странно

наблюдать, как люди глядятся ежеминутно

в стекло витрины, напоминая уже барана…

И автобус увозит очередных уставших

от безделья, праздника, мыслей о лучшей доле…

Кто-то уснул, согревшись, к стеклу припавши,

оборвав все мысли о прошлом на полуслове.

На последней букве. Погода глядит на север,

где видней чернила на белом. Ветвистый остов

новогодней ёлки сгорает к концу недели

под восторженный крик хмельных от огня подростков.

 

Январь 4 2013 г.

4.I.2013

 

Из книг сооруженный остров торчит в углу,

напоминая лишь о днях минувших,

когда сидели молча на полу,

без стульев, так, вдруг за полночь проснувшись.

Когда мы «куковали» до утра

в сомненьи, «быть или не быть» нам вместе,

когда, уже проснувшись, детвора

соседская кричала об отъезде

на дачу, где и лес, и косогор,

и прочие излишества природы —

при взгляде на чернеющий забор

в конце дворе… О, торжество свободы! —

когда ещё не стар и пережить

способен всё, казалось бы – но книги

торчат в углу. И некого винить,

что в памяти осталось только имя.

 

Январь 4 2013 г.

«Глаз принимает облако за дым…»

 

Глаз принимает облако за дым,

но не от корабля – морозным утром

топилась печь, дыханием своим

напоминая облако, но смутно —

лишь очертанием. Но облака черты

не так расплывчаты, как кажется в начале,

когда ещё не отличаешь дым

от облака, как лодку на причале —

от корабля на горизонте, где

маячит облако. И дым от сигареты

на берегу, приклеенный к трубе,

срывается одним порывом ветра

в другую сторону от облака – к воде,

где только отражение всевластно,

сопротивляясь только лишь волне,

что к облакам и дыму – безучастна

и продлевает их короткий век

своим присутствием, как не сказать – вниманьем

к означенным предметам, чей успех

определим у зрителей названьем

и местоположением того,

что называют облаком и дымом,

распластанным в пейзаже, где окно

определяет данную картину.

 

Январь 5 2013 г.

«На клумбе снег. Начало января…»

 

На клумбе снег. Начало января.

Последний раз такое видел в фильме

ещё советском, где не говорят,

а что-то шепчут главной героине,

одетой в чёрное, а, впрочем, не понять

по чёрно-белым кадрам цвет одежды,

но у фантазии работы не отнять

и вымысел у зрителя, как прежде,

додумает картину. Белый цвет

всё уравняет. Всех, на самом деле.

До времени состарившись, букет

на клумбе расцветёт опять в апреле.

Но нынче снег и на исходе дня

уже не видно ни земли, ни неба.

И среди снега свет от фонаря,

как бледная луна после обеда,

когда не видно вовсе ничего

из-за снежинок, будто из-за шторы,

когда луна печальное пятно —

единственный предмет для разговора…

 

Январь 5 2013 г.

Вечер в academi`и

 

В комнате тихо, темно – не включен свет —

неба достаточно в форточку, сквозь занавеску.

Через стекло процеженный – в чём секрет —

он занимает в доме любое место,

где по углам, не дальше длины руки,

прячутся тени, пережидая вечность

в этом пространстве, как на краю реки,

чтобы не сгинуть раньше, чем будет встреча

с оригиналом, чтобы в последний раз

сверить по памяти – как там оно случилось,

перевести в чернила простой рассказ —

так, для истории… и чистым листам на милость.

В комнате тихо. Слышно, как тает снег —

в мёрзлом пейзаже это почти спасенье.

Смяв под собой пространство минувших лет,

только вода способна на отпущенье

старых грехов… Зима на исходе дня —

всё, что осталось – это считать убытки

от преждевременной оттепели января

и продавать прохожим ещё открытки

с видами зимнего города, что теперь —

только история и не найти сравненье

с оригиналом, прибавив к числу потерь

«мокрую коновязь пристани» и везенье.

 

Январь 6 2013 г.

Январь 7. 2013 год

И. К.

 

Дворник чистит асфальт, замурованный намертво в лёд,

расчищая дорожки вдоль дома, от края до края.

Ко всему добавляется смешанный с грязью помёт,

что оставила после себя голубиная стая —

в назиданье потомкам, должно быть, и этим местам,

что совсем непригодны для жизни, как это ни странно —

сколько времени город стоит, что, наверное, устал.

И устало глядит на ворота с упорством барана.

Дворник мусор сгребает, оставшийся с ночи вокруг —

«в Рождество все немного волхвы» и несут кто что может.

Только вот ожидаемый долгие месяцы друг

невозможен у ёлки с дарами, увы, невозможен.

Он, конечно, вернётся когда-нибудь в эти места.

С голубиною почтой, возможно, иль просто приедет

на каком-нибудь поезде, если найдутся места

и окажутся не душегубами рядом соседи.

Но покуда сметается всё, что смогли принести.

Дворник чистит асфальт, согреваясь лопатой и матом.

И негромкою просьбой кого-то от смерти спасти.

Вариантов немного и выбор, увы, небогатый.

И уже рассветает, и смятые за ночь черты

появляются в окнах, в уме проверяя потери

за прошедшую ночь. Одиноко глядит с высоты

та одна, что в исход положительный верит.

 

Январь 7 2013 г.

«Время окаменевшей воды и заснеженных статуй…»

 

Время окаменевшей воды и заснеженных статуй.

Кажется, что и не выжить в такую пору.

Слух пропускает шум сквозь густую вату

снежного облака, им заполняя норы,

т. е. – пространства между листом бумаги

и застеклённым глазом, опричь очками,

что холодеют так же от мёрзлой влаги,

как если бы лёд крошился, как хлеб – руками!

Время, когда ворона не скажет имя.

Кар прозвучит, как выстрел из старой пушки,

т. е. – не так, как раньше, когда другими

были герои сказки с лесной опушки,

где коротают время – иначе – вечность,

снежные статуи, слившись уже с пейзажем.

Чтобы не стать посмешищем – прячут нежность

под покрывалом и под сугробом даже.

Время, когда сохраняешь тепло в ладонях

только посредством голоса, выдыхая

шум из гортани. Время, опять, сегодня —

только возможность выжить за белым краем.

 

Январь 8 2013 г.

Лес

 

Мы дышим тем, что выдыхает лес.

И даже больше – облака над лесом

способствуют, чтоб кислорода вес

удельный был на уровне процесса,

определённого природой и людьми —

вторыми меньше – торжество прогресса —

не в этом варианте. Соловьи

куда полезней в тихой жизни леса.

Вообще – в пейзаже. Мыслимый простор

поверх деревьев повергает в драму —

предельного внимания в упор —

с той стороны небесного экрана.

И сцеженный по капле кругозор

сквозь облака, висящие над лесом,

сместив к опушке видимый простор,

стремится вдаль, но так – без интереса,

поскольку всё, что сохраняет глаз —

из видимого – только половина,

и то – не лучшая, как видимо сейчас,

когда пространство – белая равнина,

и с неба сыпет, как последний раз,

деревьям дав возможность не замёрзнуть,

не сгинуть – в сумме. Привыкает глаз

сверять происходящее по звёздам,

по их отметинам в заснеженном лесу —

опять упала – видимо, замёрзла,

став лишней, как соломинка в глазу,

что портит зрение, но выглядит серьёзно,

как и положено, наверно, наверху.

Неведомо откуда долетает

застрявшее в безвременьи ку-ку.

И лес, уснув под снегом, продлевает

звучание – куда-то меж ветвей.

Должно быть к звёздам, что ещё на небе.

И, до весны заснувший, соловей

досматривает сны о белом хлебе.

 

Январь 9 2013 г.

«Кошки все разбрелись и их следы…»

 

Кошки все разбрелись и их следы,

сгинув под снегом, только хранят молчанье

о пребывании оных. Теперь воды

будет достаточно, чтобы залить страданье,

когда растает, но не сейчас, теперь!

Не в это время. Как не сказать, пейзаже.

Смятое снегом утро, к числу потерь

лишь добавляет снега, что сверху ляжет.

 

Январь 10 2013 г.

«Я расплатился на почте за телефон…»

Коль жизнь есть дар – то будней не бывает.

Пётр Вайль

 

Я расплатился на почте за телефон,

за разговор с другой половиной света.

С той частью суши, где над столом плафон

помнит лицо хозяина. Жжёт предметы

жёлтым свечением. А на траве дрова,

т. е. – обрубки жизни. Лицо за дверью —

точно в старинной раме. И все слова

переместились в трубку и стали тенью.

Как бы ещё живые, но этот грех —

преодолим со временем. Часть потери —

в произношении. Из-за земных помех,

радиоволны гибнут – на самом деле,

где-то уже за дверью, на полпути,

за полцены по льготе – такая малость,

чтоб попрощаться с жизнью. И не спасти

парой банальных слов то, что осталось.

Даже не вымолвить. Чтоб не сойти с ума,

перебираю в памяти дни недели

с нашей последней встречи – тогда луна

не поднималась выше ближайшей ели,

т. е. висела прямо под потолком,

перебивая свет над столом плафона,

что округляет жизнь за твоим окном

до колеса стола, до размеров дома

в той части света… От почты иду домой,

где пересчёт потерь и холодный ужин.

В радиоволнах застывший земной покой —

без продолжения. И без любви, к тому же.

 

Январь 10 2013 г.

«В моих словах уже не боль, но звук…»

 

В моих словах уже не боль, но звук

отставшего от жизни очевидца.

В количестве потерь – число разлук

преобладает – и не ошибиться

в перечислении, как не сойти с ума

от вымысла, что ближе и дороже —

субботы, воскресенья, четверга —

в конце концов, все дни недели схожи.

И лишь Создатель знал в порядке толк.

Давая миру новые названья,

Он долго выбирал, но быстро смолк,

поняв всю тщетность имя называнья —

вообще творения. Неделя в январе

длиннее, чем декабрьская неделя.

Толпятся дети дольше во дворе,

но тот, кого все ждут – опять не едет,

а только наблюдает из-за звёзд,

прикрывшись плотно мокрым белым снегом,

как раньше, в дни, когда ещё погост

был пуст, и всё ещё кончалось небом,

а не землёй, как ныне. Времена

не лучшие, возможно, для спасенья,

но в том не Предводителя вина.

И многое зависит от везенья.

От вымысла, что в суматохе дней

спасает лучше всякого солдата,

и от того он ближе и родней —

хотя и там в финале ждёт расплата

за чёрные страницы, за язык,

испачканный чернилами. Словами —

в конце концов. Но автор строк привык

платить за всё, пока над головами

горит хотя бы малая звезда,

невидимая глазу в непогоду.

Сквозь облака направленный туда

глаз отмечает путь по небосводу,

по плотному скопленью облаков,

как по зарубкам в непролазной чаще,

страдая от дорог и дураков,

что одинаковы, но от второго – чаще.

И, согреваясь тишиной в ночи,

вдруг понимаешь, что твоё молчанье —

лишь продолжение чернильных слёз свечи,

что умирают после остыванья,

но от тепла твоих замёрзших губ

опять живут… и значит, Воскрешенье —

возможно. А философ пьян и груб

был, рассказав про вечное забвенье,

про память, что у девки коротка,

как волосы, остриженные к свадьбе

с единственным, что не пришёл пока,

но где-то рядом с мыслями о правде

не то что жизни, но судьбы своей,

что несколько длинней, чем многоточье

в конце строки. И, кажется, что ей

не наплевать, что будет между строчек.

Вообще – в финале. Там, где в две руки

какой-нибудь Шопен звучит натужно,

сжимая пальцы, что так коротки

в желании расстаться с жизнью дружно,

как с некой вещью, что нужна пока,

но вытерлась за годы потребленья…

А жизнь, действительно, настолько коротка,

что вспомнишь про философа с забвеньем.

И с памятью к тому же. Но рука

чернит бумагу, продлевая вечность —

хотя бы до момента, где звезда

появится из облака навстречу.

 

Январь 11 2013 г.

«Опять январь…»

 

Опять январь.

О, сколько января…

Двух континентов сын – на острове меж ними.

Васильевский – молчит – за неуместность помнить.

Кошачий глаз сверлит на белом камне имя.

Со смертью ничего – тем более, сегодня.

Холодная вода полощет быль и небыль.

Приходят помянуть по случаю и вспомнить

какой-нибудь пустяк и Питерское небо.

Какую-нибудь вещь, чтоб навсегда запомнить.

Скиталец трёх морей, двух океанов – в сумме,

омытый с четырёх, как островок на карте.

В холодную постель закрыт, как бочки в трюме.

И лампочка горит в ничтожном киловатте.

   

«Не провожай меня в последний путь. Не надо!

Я всё равно вернусь на клетчатой бумаге…

А сына назови Андреем. Дочку Анной.

И пусть достанет им и силы и отваги…»

 

Январь 11 2013 г.

Неоконченный перечень

 

Классический пейзаж с названьем дней,

как календарь, расписанный построчно,

поциферно, но кажется длинней

оригинала мыслимый подстрочник.

Как будто бы ещё не рассвело,

но, кажется, вот-вот – на самом деле.

Как будто бы дорогу занесло,

и жизнь теперь, как верю и не верю.

Слова висят на кончике пера,

пытаясь перебраться на бумагу,

рискуя жизнью. Кружка со стола

слетает на пол, проливая влагу

живительную. Медленно перо

скользит по разлинованной странице,

как в первом классе путая одно

с другим, как на вокзале лица

при встрече поезда, где запах пирожков

и времени, прошедшего в дороге.

Где вор-карманник – спёр и был таков —

под крик лишенцев, не сказать убогих.

Где время тикает безбашенно в часах

поверх вокзала, с голубиной стаей

общаясь больше. Где-то в небесах

аэроплан кружится, неприкаян,

как бабочка живая не игле —

ещё живая, но уже недолго

осталась мучиться на письменном столе —

и под стекло, к другим таким на полку.

На вечное хранение вещей,

в которых смысла нет, но украшают

пространство комнаты и оттого длинней

подстрочник, чем оригинал в начале.

 

Январь 12 2013 г.

«В глазах рябит от чёрного на белом…»

 

В глазах рябит от чёрного на белом.

Зима, зима. Чернила на листе.

Классический пейзаж, что так умело

Создателем расписан налегке,

т. е. – легко, как будто мимоходом,

в означенных границах бытия,

отмерив поровну – печали и свободы,

чернильной веткой расчертив поля.

Зима, зима. Заснеженная площадь

с вождём на клумбе, где среди цветов

замёрзших, перепившего полощет —

до дома не дошёл – в конце концов.

Метёт, метёт. О чёрно-белый праздник!

На разграбленье – город – до весны…

оставлен снежным бабам. Снег-проказник

слепит глаза и заполняет сны…

 

Январь 12 2013 г.

«На день рождения мне подарили клумбу…»

 

На день рождения мне подарили клумбу.

Точней – один цветок. Ещё точнее —

отросток дерева. Растение на тумбу

я поселил, чтоб было веселее

в моём пространстве среди книг и пыли,

накопленной за годы проживанья

в доставшейся от бабушки квартире.

Уже не вспомнить о её страданьях

по поводу и без. На тумбе клумба

произрастает – дерево в горшочке —

растёт себе, не думая, как трудно

порой в живых остаться. Между строчек

о дереве, как среди книг и пыли.

Пыль – признак времени. Винилово-бумажный

осколок вечности. В чернилах – жили-были —

на фабрике газетной, картонажной —

как среди книг. Отпущенное время

растёт, как дерево, не думая, что дальше,

что я стою с водою на коленях,

чтобы полить его. Немного раньше

я наливал себе горячий кофе —

за письменным столом. Увы, несносен

вид в зеркале. И до изнеможенья

попытка выжить. Кофе на подносе

ещё дымится. Дерево в горшочке

растёт на радость, но зима – не осень.

И время тянется до вымысла, до точки.

 

Январь 14 2013 г.

Памяти Марины Цветаевой

 

Пока ещё горит одно окно

напротив в доме – жизнь не завершилась —

до времени. Ещё не всё равно —

что там, напротив, может быть, случилось.

Что там, быть может, кто-то у огня

сидит один, не разжимая руки —

до белых косточек, не зная про меня,

про то, что жизнь – не вымысел от скуки,

от безнадёжности тех календарных дней,

когда надежда – лишь хороший завтрак —

и оттого, наверное, длинней

ночные бдения с кофейной жидкой правдой,

с банальщиной, рассказанной в ночи,

под луч огня, под трепетанье свечки,

что вместо лампы. Огонёк свечи

вместо сверчка, живущего за печкой,

как если бы весна, а не зима

с холодной веткой, что в окно стучится

при взрыве ветра. И из-за угла

глядит восторженно оплаченный убийца —

оплаканный уже. В который раз

жизнь выставляет счёт за проживанье

в пейзаже, обозначенном сейчас,

как за гостиницу с совсем простым названьем,

откуда выселяют до утра,

как не сказать – навечно. День недели —

уже неважен. Крошки со стола

летят в карман. От скомканной постели

ещё тепло. И книги на столе

напоминают, что ещё не умер.

И чья-то жизнь в означенном окне

ещё горит с огнём неярким в сумме

означенных вещей. И не помог

уже холодный кофе. Сигарета

дымится, как сомненья – за порог —

в другую жизнь, где, может, больше света

для проживания. На улице темно —

ещё не рассвело – хороший повод —

жечь свечи, вместо лампочки – в окно

не допуская темноту и холод,

как посторонних. Отрывая взгляд

от светлого окна в стене напротив,

гляжу на небо, где созвездий ряд,

как буквы в книге, но на обороте.

 

Январь 15 2013 г.

«В это время года сходишь с ума от цвета…»

 

В это время года сходишь с ума от цвета.

Из-за его отсутствия в чёрно-белом,

мокром пейзаже, но судя по всем приметам,

скоро весна и цвет под ногами скажет

о продолжении жизни. По крайней мере,

смятое облако, что так сулит надежду

на выживание – ближе, на самом деле,

взбитой подушки, что холодна, как прежде,

во времена, когда все ещё были живы

и, от волнения, шли косяком на красный,

перебивая друг друга – А знаешь, ты бы… —

Нет, это ты бы.. И всё ещё не напрасно…

И в голове ещё не черты, а лица —

пусть и немногие, но тем прочнее память..

И в отражении с белым ещё не слиться,

но до которого можно ещё руками —

взглядом, хотя бы. И чёрно-белый город,

как продолжение смятой уже страницы

после ночного бдения. Выше ворот,

чтоб не замёрзнуть. И ничего не случится.

 

Январь 15 2013 г.

«Я буду блуждать в переулках огромной столицы…»

 

Я буду блуждать в переулках огромной столицы.

Скитаться по улицам, где ещё помню названья,

где, может быть, даже уже ничего не случится,

о чём пожалел бы, умножив тем самым страданья.

Я буду тебя вспоминать и холодную осень.

Чужие квартиры в клубах сигаретного дыма,

где взгляд упирается в стену и имя не спросят

у нового гостя, приняв за хозяйского сына…

Я буду до ночи бродить, где короткая память

найдёт подтверждение или хотя бы подсказку,

какую-то мелочь, которую можно руками

потрогать и вспомнить, что жизнь, как хорошая сказка,

кончается свадьбой… Я буду тебе через время

писать свои письма о том, что уже не случится.

И только потом, на вокзале, когда не уедет

мой поезд, увижу до боли знакомые лица.

 

Январь 16 2013 г.

«Мы с тобой собирались пойти в воскресение в церковь…»

Т. З.

 

Мы с тобой собирались пойти в воскресение в церковь,

но опять не случилось. Опять торжество снегопада —

перекрыта дорога, как жизнь переправлена смертью

по каким-то там правилам, в рамках другого уклада.

Мы хотели отправиться, но у погоды не спросишь

разрешения выйти из дома, пойти на прогулку.

И трамвай застревает на рельсах, и снова заносит —

и базарную площадь, и тропы в глухих переулках.

 

Январь 16 2013 г.

«Во дворе, под окном – все знакомы, как будто родные…»

 

Во дворе, под окном – все знакомы, как будто родные.

И как будто бы даже глядят без утайки и страха.

И порой вспоминают прохожего нового имя,

что когда-то бывал здесь, но съехал, должно быть, рубаха

не пришлась ему в пору – с девицей из третьей квартиры —

как с чужого плеча, но глаза поднимает на окна,

вспоминая, возможно, как звук пресловутой секиры

отделился от стона, на смерть отправляем кого-то…

А теперь только память и взгляд на случайных прохожих —

не оттуда ли вышел? – с довольным лицом очевидца

бесконечной любви, что с секирой по умыслу схожа.

И какая-то боль остаётся в означенных лицах.

 

Январь 17 2013 г.

Городское кладбище №1

 ...