Оглавление

Посвящается моей дорогой подруге Татьяне Першиной в её двенадцать лет

«Когда глаз перевернёт закон,

Когда мальчик не взойдёт на трон,

Когда вампир получит власть,

Магия должна пасть…»

Великое пророчество

ПРОЛОГ

Мыс, выхваченный из темноты ночи ровным светом созревших трав, озарили сотни вспышек телепортаций. Это высшие маги собирались закончить летнее торжество жатвой. Резкие яркие всполохи сменил мягкий перелив. Светло-жёлтое зарево сделало синь прозрачной.

В окру́ге витали приятные запахи положительных эмоций: сладкие нотки радости, мятные ароматы восторга; облепиховые — интереса; пьянящие, чуть терпкие — ликования; холодные и стремительные, как весёлая метель, — смелости; хвойные — воодушевления. В эту ночь и ему разрешили побывать в настолько отдалённой части острова вне подземелья, решив, что пребывание среди людей пойдёт на пользу дикому в навязанном обстоятельствами обществе получеловеку.

Он не решился попросить кого-нибудь принять себя в помощники: ученики, как и прежде, хоть и интересовались им, не задерживались близко надолго, боясь пробудить жадный гнев, который затаился под кожей, делая вид, что яд, заполнивший плоть, правда противостоит ему. Взрослые, казалось, забыли о его присутствии, окунувшись в работу. Получеловек, кому позволили стать участником действия, забрался на цветок повыше и стал с грустью обозревать веселье магов, пропитавшее собой всю Силу окрестностей.

Растения выглядели деревьями, стремительно набрав за последние месяцы в высоту. Адуванчики, драгоценный ингредиент противоядий и ядов, показали миру долгожданные цветы — пышные белые шары метров по пять в диаметре. Могущественные высшие на поляне выглядели букашками.

Старшие ученики и преподаватели разделились на небольшие группы, разобрали шесты и разбрелись по всему лугу. По вековой традиции работы начинали с наивысших точек: специальным шестом дотягивались до основания семечка и с лёгкостью доставали его. На каждом цветке так расчищали совсем немного места, которого хватало для двоих. Все старательно и аккуратно (никто не хотел оказаться в небе, переусердствовав) спускали парашюты первых семян вниз помощникам.

Корзины, заготовленные впрок, горой высились вдалеке. Каждая из них — не меньше просторной комнаты, зато и заполненные семенами Адуванчиков (ради созревания которых тут все и собрались) такие почти ничего не весили.

В стороне от увлечённого наблюдением, по меркам носителей Силы, опасного магического существа, в труд включались первогодки, дети, преимущественно из их мира, считавшиеся самыми младшими в этой ночи. Хотя сегодня звание младшего могло было быть присвоено ему. По двое новобранцы затаили дыхание, подняв глаза к своему первому официальному заданию — цветку, какой устроил обоих цветом сияния.

Соня и Саша, одна из двадцати шести пар, отыскали единственный, наверное, во всех мирах, шар, чья сердцевина мерцала то тёплой жёлтой, то нежно-синей красками. Неожиданная черта заворожила девочек. Толи цветок оказался исключительным, толи директриса схитрила, как-то повлияв на него, когда ей надоело ждать конца спора, не понимал никто. Факт, он менял цвет.

— Здо́рово! — недовольно огласила Саша, не опуская подбородка. Девочка была не в силах поверить, что глаза не подводят её. — Если я напишу об этом, никто точно не поверит мне! Смотри на него внимательнее, если ты своей рукой подпишешь, что наш Адуванчик такое вытворял, меня не посмеют назвать выдумщицей на этот раз! — девочку не редко именовали так, чаще, конечно, вполне заслуженно. Она слишком увлекалась догадками, развёртывая из безобидной мысли не то, что слона — целую систему миров, строго подчинённых первой художественной детали. — Ты меня услышала? — тормошила девочка Соню за рукав по привычке.

Та в этом не нуждалась: она не спала и не смогла бы, если бы и захотела, потому что запуталась в сетях восторга не меньше.

— Ага, — выдохнула Соня. — Давай сюда свою ручку, я потом буду думать, что это — сон.

Она отобрала записную книжку и, не смотря, черканула пару слов, пролистав несколько пустых листов вперёд, чтобы оставить место для Сашиного описания ситуации.

Когда подготовительная работа завершилась, заиграла торжественная мелодия, условленный сигнал: первогодки должны подняться, а все остальные приготовиться смотреть инициацию. Новоприбывшие с почётом станут носить статус учеников.

Подруги переглянулись. За несколько секунд немого разговора было решено, что Саша полезет наверх первой, ненамного отрываясь от Сони так, чтобы могла страховать её. Та боялась сорваться, не заметив мига, когда дар смешал бы реальность с воображением.

Девочки стали подниматься по листьям Адуванчика, особым образом прикреплённым к стеблю. Пока Саша удивлялась их плотности и упругости, на полусогнутых ногах раскачиваясь то на одном, то на другом зелёном мостике, Соня шла с трясущимися от страха коленками, крепко схватившись за руку подруги, надеясь, что так её успеют подхватить. Она пожалела, что согласилась на уговоры Саши, решив забраться наверх, а не остаться в качестве помощника внизу, пусть и пропустила бы церемонию.

— Ты чувствуешь это, чувствуешь?! — в упоении восклицала Саша. — Невероятно! Почему они только раз в году цветут?! Не хочу, чтобы эта ночь кончалась!

— А я ой как хочу, — дрожащим голосом выговорила Соня, — давай спустимся, пока не поздно…

— Ни за что! — выкрикнула Саша, поддавшись своему восхищению. Она захохотала от счастья: — Ты чего? Испугалась? Ты испугалась? Это так весело, ещё немного и мы будем наверху, только наши двадцать шесть пар, ты хочешь подняться последними и уступить всё торжество им? Побежали скорее!

Девочка настолько искренне радовалась, что действительно не замечала боязни подруги и, ненароком, заразила её своей смелостью.

Соня поймала ритм и, следуя Сашиному порыву, ринулась вместе с ней по спирально-закрученным вокруг стебля листьям. Опередив остальных, подруги добрались до финальной лестницы. Так они называли вырезанные в ножке цветка проёмы для подъёма к чашелистикам, длинным листочкам, застывшим вокруг шара в виде колец, которые выступали дорожкой к наивысшей точке Адуванчика — их цели.

Девочки чувствовали, с какой теплотой, каким радушием направлены на них взоры: все радовались дебюту. Крепко сжимая ладони друг друга, Саша и Соня шествовали по ступенькам чашелистика к подготовленной нише.

Саша помогла Соне первой спрыгнуть внутрь на сияющую сердцевину, не дожидаясь, когда на подругу снова накинется страх. Цветок Адуванчика пошатнулся, Соня вскрикнула, но жаловаться не стала: она была внутри в безопасности: ряд семян с пушистыми зонтиками окружал её. Девочка прыгнула следом и чуть не закричала от восторга: в момент, когда она приземлилась, шар мигнул жёлтым.

— Ты видела? Он стал жёлтым, жёлтым! — закричала Саша, прерывая холодную церемониальность. — Цветочек наш, как я рада! Это лучшая ночь лета, ты уже хочешь скорее следующий год? Я так хочу! Мы с тобой как будто в центре всех миров!

Широкая улыбка в очередной раз озарила лицо девочки. Всепоглощающим взглядом она впитывала каждую деталь обстановки, охватываемую рассеянными лучами света. Они мягко ложились на их одежду, их волосы и зонтики семян, оттеняя красоту творения. Свет, совершенно особенный, изменялся как небо, прорезанное лучами заката, окрашивая округу плавными переходами от жёлтого к синему и наоборот не через зелёный, а прозрачными золотовато-бежевыми, розово-сиреневыми и фиолетово-голубыми переливами. Пушистые стебельки зонтиков, казалось, изнутри были пропитаны светом. Кусочек неба между ними казался бездонной пропастью тёмного колодца, наполненного искрами подводного костра.

Миры сконцентрировались здесь, в крохотной нише цветка, Саша вдруг стала серьёзной:

— Сонь, мы начинаем учиться с этой минуты, — объявила она проницательно, — запомни. Когда мы будем выпускаться, этот день будет таким далёким.

Соня кивнула, почему-то она была уверена, что и тогда они будут близки. В её зрачках отражалась подруга, с которой они вступали в мир сказки, пусть и знакомый раньше, теперь воспринимавшейся по-другому. Они становились его частью, частью Света и магии. Силы, подавляемые на лугу, мерно бурлили внутри: теперь они неотделимы.

Тихая мелодия заиграла снова: время начинать жатву.

— Кто первый? — спросила Соня, неосознанно отступая, как бы уступая право подруге.

— Давай вместе, — радостно предложила Саша, заметив смятение. Они вдвоём и нет первых.

Девочки взялись за семя и вытолкнули его вверх. Оно подлетело и плавно стало спускаться к помощникам, готовым сре́зать зонтик и сложить семечко в своеобразную поленницу. Девочки сразу взялись за следующие, а остальные носители, все, кроме помощников, стали подниматься к другим цветам. У них есть только одна ночь, чтобы собрать урожай. В разговорах, прервавших торжественное затишье, затерялась мелодия, всех заняло общее дело.

— Удивительно, ты почти не спишь, — заметила Саша, — это, наверное, последние такие деньки.

Соня кивнула, дар забирал себе всё больше её сознания. Скоро, она не сможет не «спать», находиться в состоянии близкому к бодрствованию (девочка сможет видеть с закрытыми глазами, говорить, двигаться), а принадлежащему сну. В нём придётся учиться всему почти с нуля, зато Силы смогут проявлять себя свободно.

— Нужно успеть насмотреться на твои глаза, — засмеялась Саша, было понятно, это её истинный план на ближайшие дни.

— Ага, полюбуйся, — повернулась с ней Соня, и спросила сразу же: — всё, хватит? — она закрыла глаза и засмеялась, сквозь веки смотря, как Саша недовольно надулась.

— Нет, ни за что не хватит! — весело выкрикнула она. — Зачем тебе такие красивые глаза, если они обречены прятаться всю жизнь, поделись! — Саша драматично вздохнула страданием. Впрочем, порыв продлился недолго. Девочка обеспокоенно спросила, как бы между прочим: — Интересно, как он там? Ты не видела?

Подруга покачала головой. Озорство вмиг покинуло их, хоть Саша и не хотела такого результата.

— Нужно было самим его позвать в помощники, — с сожалением озвучила Соня мысль, зависшую меж ними.

— И пусть бы он отказался, — добавила Саша, — может, получилось бы его уговорить? Хотя бы остаться поблизости, а не уходить ото всех.

Печаль расползлась несильно, почему-то девочки в одно и то же время вдруг оступились, их Адуванчик качнулся. Подруги переглянулись в замешательстве. Никто из них не прыгал, не раскачивал бутон и не делал ничего другого, чтобы цветок вдруг дернулся, никто из помощников не сделал бы так намеренно. Если семян осталось бы меньше, тот, кто работал наверху, мог упасть. Да, предосторожностей здесь приняли много: от магической сетки — единственной, очень слабой магии, которую тут позволялось использовать (семена портились от присутствия инородной Силы, поэтому, что иронично, на торжестве вступления в число обученных носителей, ни единой капли магии не было), до мягкой подушки из зонтиков, которая накапливалась за время работы (уже на этапе подготовки сам собой выстилался первый слой). Пока несобранных семян оставалось достаточно, выпасть из Адуванчика было почти невозможно: семя с лёгкостью вырывалось, если взяться за него у самого корня, зато схватившись чуть выше, сколько ни старайся, вытянуть не получится.

Девочки остановились, подтолкнув сорванные зонтики вверх. Семена немного подлетели и вернулись, хотя должны были опуститься на землю. Саша схватилась за тонкий стебель:

— Ты чувствуешь? Как странно, мы как будто на воде стоим.

Чашелистики, до этого окаменевшие вокруг шара, обмякли и вернулись на прежнее место. Соня с ужасом наблюдала за ними. Что это значит? Девочка обеими руками ухватилась за зонтики, те чуть прогнулись и выровнялись. Шар покачивало.

Два маленьких огонька впорхнули через верх к девочкам в нишу и несколько раз облетели их, заливаясь смехом. Это заботливые феи, как крохотные колокольчики, лепетали на своём языке. Они покружились и разлетелись в разные стороны. Девочки безмолвно наблюдали за происходящим. У них перехватило дух, они начинали понимать, что происходит. В это время феи перелетели несколько раз от стебелька к стебельку и, что-то крикнув, вынырнули вон.

Семь пушистых зонтиков медленно возносились в ночь. Подруги подняли за ними глаза: невозможно… Лёгкий порыв ветра подхватил взлетающий цветок так, если бы был мощнейшим вихрем: Адуванчику и такого хватало. Перерезанный примерно посередине стебель был слишком высоко, чтобы кто-то из помощников успел его схватить. Успехом стало бы разрешение проблемы без Силы. Отпущенные проказницами зонтики, унесённые ветром на десятки метров в сторону, помогли ветру. Саша и Соня, вместе с цветком, поднимались в небо.

— И кто назвал их заботливыми! — выкрикнула Саша. — Стой, стой, Соня, стоп, — замахала рукой девочка, — никакой паники, слышишь? — было ещё не ясно, кто из подруг испугался больше. Кажется, Саша успокаивала саму себя. — На поляне нельзя использовать магию, как только кто-нибудь из учителей отойдёт от Адуванчиков, нас отсюда снимут.

Соня, зажмурившись, кивнула, пытаясь сдержать порыв магии, отозвавшейся на страх. Если сейчас кто-то из подруг использует Силу, цветок упадёт, уничтожив половину урожая.

Внизу началась суматоха: кто-то спускался, кто-то выяснял, есть ли в цветке дети, несколько учителей спешили выйти из зоны запрета магии, другие пытались прекратить неразбериху и успокоить учеников, в среде которых царили оживление от восхищения и удивление, разошедшееся задорной волной. Ничего похожего на страх, не промелькнуло, дети знали, что никто не пострадает и это нормально одному-двум цветкам взлететь раз в пару лет. И всё равно не могли сдержаться: они застали зрелище.

Ветер сносил девочек в сторону от поляны. Когда они приближались к её границе, ножка цветка, неровно срезанная особым родом природной Силы, поднялась до высоты бутонов.

Старшеклассники, выглянувшие из одного из крайних Адуванчиков, спохватились первыми. Они знали, как можно разрешить дело без магии, и оказались ближе других. Девушка забралась напарнику на плечи и длинным шестом, которым вытягивали из верхушек цветов семена, постаралась ухватиться за полую ножку парящего Адуванчика. Они оба подзывали учеников с соседних бутонов, которые и так спешили на помощь: человека три забиралось на сердцевинку, несколько пар на разной высоте готовились перехватить шест на лестнице, кто-то остался на земле. Шест проткнул одну из стенок, заставив цветок покачнуться. Саша с Соней вскрикнули: шар ухнул вниз и выровнялся. Он вдруг остановился. Девушка спрыгнула и дала схватиться за орудие другу и нескольким подоспевшим помощникам. Они дружно потянули шест на себя. Цветок поддался, он стал рывками спускаться. Хруст, как маленький гром, заставил ободряющие выкрики замолкнуть. Стебель не выдержал: тонкое дерево в металлической оправе разрезало его, Адуванчик продолжил подниматься. Оставалось всего несколько минут, бутон попадёт в зону, где потоки сильнее, и его отнесёт под самый купол…

Замершего в отстранении мальчика, отыскавшего на поляне уголок темноты, тронул шум, пожаром расходившийся от мага к магу. В нос ударил резкий всплеск чувств и эмоций: расплавленный сахар забавы, медовый завороженности, острый азарта.

Получеловек очнулся от уныния, сковывавшего его неукротимым льдом, какой закрывал доступ к воле кому-то внутри него. Он распахнул свои глаза иными, голубой свет вырвался из зрачков. Если бы рядом кто-то был, он бы заспешил убраться. Символ его осквернения пугал и самых могущественных носителей, потому что был предвестником: не человеческая часть проснулась.

Горький ореховый запах страха испугал его. Он знал, кому такой принадлежит. Руки крепко сжали лист Адуванчика, мостик, на котором он сидел. Получеловек прислушался к ощущениям, его спокойствие и холодность, залог безобидности, разрушились ударом беспокойства. С ними что-то случилось? Желание отгородиться от реальности, чтобы утихомирить заискривший пепел изнеможённого пожарами тела, отклонилось. Нужно успокоиться иначе, убедиться, что всё под контролем других, тех, кто не уничтожит половины собравшихся в попытке совершить что-то ради света. Не может такого быть, чтобы кто-то на острове попал в беду.

В тревоге он напряжённо вглядывался сквозь свет в переполох на лугу. От его рук по зелёному листу, как яд, расползалась тьма, он чернел и понемногу отмирал. Вслед за чьей-то поднятой рукой взгляд получеловека проследовал к парящему Адуванчику. До слуха донеслись вскрики знакомых голосов. Страшная догадка подтвердилась, внутри Саша и Соня, люди, которых он мог назвать хоть чуточку близкими здесь. Они в опасности. Голова отозвалась болью непонимания: почему все радуются? Почему никто не спешит на помощь? Диссонанс внёс паники, чьи шипы разрывали нити совладания.

Заражённый тьмой разум не позволял заметить преподавателей, какие, по инструкциям, спешили освободить подруг, как только цветок выйдет из зоны запрета магии. Проклятье не давало вспомнить, что в такой части мира, в этом доме тысяч детей, нет места привычной опасности. Сущность начала красть контроль, удачный расклад позволял ей не вступать в открытое противоборство. Мысль, что девочкам не позволят упасть, пусть при этом хоть весь урожай будет погублен, вытеснялась упорно. Злой блеск коварной усмешки мельтешил на грани сознания. Его подстрекали к действию.

Недовольство закипало, и из него родилась необходимость. Он должен спасти их.

Мальчик спрыгнул с мостика, пролетел восемь метров и приземлился так, будто спрыгнул с табуретки; ноги не почувствовали боли, тело уже готовилось. Свирепость нарастала, маскируясь так, чтобы он не смог её различить.

Получеловек всей своей частью души стремился защитить тех, кто был, как и все, добр к нему, и, в отличие ото всех, своим видом, не требовал ответов, тех, кто не боялся его. Он побежал к лесу, некоторые деревья которого не сильно превосходили высотой цветы.

Для него искусно подменяли восприятия. Пока в скрытой от него части сознания некто забирал власть над телом, подготавливая клетку разуму мальчика, он попал в ловушку воспоминаний. Порыв спаси, сохранить жизни Сони и Саши, оказался настолько сильным, что кое-кому в их, сейчас общем, сознании, удалось, хоть он и был ослаблен ядом, раздуть из беспокойства раздражение, а из него злость и агрессию. И, в итоге, создать достаточно пищи для того, чтобы выйти на свет из прочных оков сопротивления.

Итак, мальчик окунулся в прошлое. Нет, не в ту его часть, которая преследовала кошмарами долгие дни, и не в ту, что была запечатана после оживления кое-кого и его проклятья. Ему виделись перерывы между напряжёнными, выматывающими тренировками, на которых он учился противостоять кое-кому и использовать его способности. Получеловек смотрел в воспоминаниях на тех, кого сейчас пытался спасти.

Это из-за девочек он решил, что может позволить себе использовать сверхчувства и некоторые потенциалы внутренней сущности: улучшенные зрение, слух и обоняние, регенерацию и силу. На занятиях, которые некто не хотел ему показывать, он овладевал новыми возможностями тела, стремился подчинить силу. Он учился быть быстрым и ловким, сдерживать вспышки агрессии и, следующие за ними, обращения. А вот нюх развивал на их встречах.

Тысячи новых запахов накрыли мальчика, как только он пришёл в себя. Они возникали из ниоткуда и ни с чем материальным не соотносились. Нескольких дней в темнице хватило (на свободе он мог бы соотнести это скорее), чтобы понять, что ароматы, а, иногда, зловония, зависели от настроения существ вокруг, их ощущений и эмоций.

Мальчик стал следить за собой (единственным, кто жил в темнице катакомб и был доступным для наблюдения). Он удивлялся, как быстро привыкал к запахам своих эмоций, как они превращались в ненавязчивых спутников, готовых всплыть по одной мысли, и как посещения приносили какофонию новых, неизведанных. Получеловек не мог не заметь, что запахи чувств каждого различаются: когда был уверен в настроении временного собеседника и вспоминал закреплённый за собой аналогичный, запахи разнились.

Со временем он начал примерно различать рода ароматов и отличать их. А чтобы различать тонкости неповторимых носителей информации, разум требовал большего мастерства, чуть ли не виртуозность. Чтобы считывать изменения сквозь такое понимания мира, он всегда спрашивал. Посреди любого разговора, самого тягостного молчания, он спрашивал. И никто из них не считал это странным. Все здесь развивали свои дары, особенности и Силы и помогали другим в этом. Здесь каждый из них находил дом… Но не он, нет, получеловек не мог себе такого разрешить. Страдание выкинуло его из приторного забытья.

Он на мгновение вынырнул в реальность: сердце стучит часто-часто, ноги несут к заветной цели. Да только он уже не главный… Склизкий страх налипал. Отрезанная часть сущности вырвалась! Мышцы теперь другие, выносливые и выдерживают любую нагрузку. Кости стали больше, сдвинулись и уплотнились, выросли клыки и когти. Шерсть, пропитанная тьмой, покрывала тело. Как он не почувствовал всех этих изменений? Когда успел обернуться? Почему не почувствовал разрывающей боли, когда тело его, человеческое слабое тело, разрывалось изнутри всем этим? Почему метаморфозы случились естественными по одному лишь велению кого-то другого? Неужели, тело теперь принимало эту мерзкую сущность?

Всё произошло почти мгновенно. Сущность набросилась на сознание с яростью, стараясь подавить мальчика, засунуть обратно вглубь и не дать помешать… убивать. Они забирались на дерево, срезая когтями кору. Все движения выходили чересчур мощными. От прыжков деревья шатались так, как если бы некрепко стояли в земле или стали игрушечными. Существо перепрыгивало с одного на другое, следуя за цветком. С луга слышались крики: теперь там всё были напуганы, даже учителя. Они боялись его. Боялись, как и должны были всегда. Должны были бояться и убить. Давно убить.

Мальчик пытался выбраться из клетки. Это его тело. Он хозяин. Он сильнее. Нельзя позволить сущности навредить другим. Нельзя! Только не снова!

Проклятая сущность была сильнее.

«Убить! " — кричало тело и поражённое сознание. Оно бежало к самым дорогим ему людям, оставляя всех остальных магов на потом. Успеет разобраться и с ними.

Мальчик кричал в клетке, бился о её стены, рвался наружу, разрезая себя чужой силой. Затуманенное сознание барахталось, пытаясь освободиться. Каждая секунда крала его волю. А они были к нему добры? Может, издевались? Может, всё это было игрой? Вдруг им нужно позволять ему свободу, чтобы создать видимость покоя, а потом уничтожить? Разве не только они: мальчик и кто-то внутри него, могут доверять друг другу? Защищаться? Они же могут стать одним целым, и все их порывы будут общими.

Дурманящие мысли просачивались в темницу, не давая трезво размышлять. Скверна не отступала.

«Ты видишь, — шептала она, — Я делаю то, что ты захотел. Без меня ты не сможешь никого спасти, я — твоя сила, а не опухоль».

Нет, это не правда, сущность — паразит. Но и он не лучше. Беспомощный, жалкий. Он слаб, это правда. Он тьма, он монстр, ошибка, сломанная марионетка, кровоточащая рана. Он…

Мальчик сопротивлялся, он учился сопротивляться, он может. Может! Надрывался, трепыхался, боролся. Он сражался с тьмой, пожирающей его, порождал свет, пусть это и оставалось бессмысленным: тьма тушила лучинки, заливала угли слезами беспомощности, топтала огонь ногами презрения. Он недостоин, он жалок, он провалился на дно мироздания, ненавидимый даже собой. Свет — последняя надежда, отчаянная. Попытаться всё изменить, всё исправить…

Борьба была неравной, как и всегда. Ему удалось вынырнуть и ухватиться за мир. Пальцы утягивали за собой полотно реальности. Остаться. Выдержать. Руки плавились в пожаре тела, огненный смерч опалил лицо. Его трясло от напряжения. Стоять.

Они забирались на тонкие ветви верхушки, трещавшие под громадным весом чудовища. Адуванчик отделял один прыжок. С цветка слышались крики, кто-то пытался помочь ему выбраться из клетки, достучаться к истинной душе.

— Ты сильный, слышишь?! Я знаю, что ты не причинишь нам вреда! Ты учился!

— Мы верим в тебя! Пожалуйста, поверь и ты тоже!

Мальчик сжал лапы на ветвях, прекратить, прекратить! Существо, смяв сопротивление дуновением, прыгнуло. Отравленный тьмой воздух претил. Весь остальной мир отступил за неважностью. Он не мог своих подруг… Когти вцепились в стебель и тот просел под весом чудовища. Саша и Соня, хоть и не хотели, хоть и сдерживались до этого, чтобы не провоцировать оборотня сильнее, закричали. Они повалились на сердцевину и, схватившись за руки поднялись. Девочки должны быть сильными, чтобы помочь ему, своему другу. Не оружию, не малодушному, не слабому — другу, кто боролся наперекор всему.

Цветок погибал, его свет тускнел, он медленно опускался, чудовище забиралось наверх.

— Пожалуйста!

«Убить! Убить! Убить! Убить!» — кричала сущность.

Её жадный аппетит дорос до исступления.

«Нет! Нет! Не смей!» — кричал мальчик в попытке заглушить дикие вопли.

Сознание не поддавалось. Они были разными и ни один их порыв не совпадал. Они никогда не будут заодно. Скверна — не сила. Он не мог позволить проклятью убивать. Не мог…

Когти прорывали чашелистики, как ветошь. Саша и Соня верили в него. Зонтики отрывались как невесомые паутинки. Верили в его волю. Цветок рухнул… Девочки и мальчик внутри закричали. Нельзя было проиграть! Нельзя! Нельзя!

Лапы тянулись к жизням, чтобы погубить их, уничтожить и этот свет. Мальчик прорвался к сущности и напал на неё. Нельзя. Нельзя. Нельзя! Сущность засмеялась. Жалкий. Беспощадная воля выбила из него силу и прижала ко дну. Прорва — их дом. Уничтожать — их цель. Замолчи.

Невозмутимый поток Силы подловил их троих: полу-оборотня, Сашу и Соню.

Тёплая рука легла на плечо чудовища.

— Ты справишься, — произнёс добрый голос. — Мы справимся.

Тело его обмякло и стало уменьшаться. Они…

«Приближается очередной солнечный (в любом случае, именно такой я заказывала) день на нашем — для обычных людей необычном, а для нас таком родном — острове. Вы, верно, хотите спросить: «Кто вы, если не люди?» или «Чем остров может быть необычен для нас, «обычных людей», которые (в большинстве своём) хоть раз в жизни да бывали на острове, в крайнем случае, все о них читали, или слышали, или видели на фотографиях и в фильмах?» Перед тем, как отвечу на эти вопросы, хочу, чтобы их стало больше (как коварно), а для этого расскажу ещё кое-что.

Сегодня, двадцать первого июля, выдастся знаменательная ночь. Всё вокруг пропитано возвышенной торжественностью. Весь мир замер в ожидании, затаил дыхание и напрягся, готовясь к такому огромному всплеску Силы, который должен окропить собою сегодня. (Интригует? Не отвечайте «нет»! )

Для начала, этой ночью цветут самые редкие цветы на Земле. Их семена настолько ценны для всего магического сообщества, что детям ещё до поступления в их особый первый класс, предоставляют возможность участия в жатве. ВСМС этого не одобряет (в его одобрении при принятии своих решений директриса никогда не нуждалась). Хотя Совет не имеет власти над нашей школой, его рекомендации остаются чуточку весомыми. Согласно его распоряжению участие остаётся добровольным, при этом, ни один ученик ни разу не пропустил праздник. Это собрание — одно из значительных событий лета, поверьте мне. Традиция проводить жатву среди высших магов такая же древняя, как и традиция использовать разного рода защитные поля для охраны городов, поселений и отдельных земель.

Редкие цветы на нашем острове — отнюдь не редкость. Столько видов растёт бок о бок, что это заранее кажется выдумкой, но я не выдумываю, честное слово! Как столько эндемиков из разных миров умудряется расти на одном небольшом острове, не отличающемся разнообразием климата? Магия. В прямом смысле этого слова. Сила мисс Харингхтон позволяет каждому из них жить в нужных ему условиях.

В нашем мире почти нет мест, где могли бы цвести «Адуванчики» (и, да, я не ошиблась в написании, ведь говорю не про какие-то обычные одуванчики). Людские и наши такие цветы немного похожи, наверное, только в случае, когда не нужно указывать на масштаб. Адуванчики высотой примерно в семь-восемь метров (не знаю, стоит ли говорить, что они выдерживают вес взрослого человека?). Если бы кто-нибудь умудрился сорвать побег, когда тот оставался полным семян, легчайший ветерок сразу унёс бы беднягу в дальние дали, откуда ему было бы сложно вернуться. Цветут Адуванчики сразу белыми, пропуская стадию жёлтого цветения одуванчиков. Сердцевина каждого походит на прожектор, сияющий неповторимым оттенком. Вместе поляна освещает, не хуже солнца, как минимум четверть острова. (Я так волнуюсь, когда думаю про их сияние! Как часто сердце моё стучит и замирает. Говорят, это зрелище воистину невероятно!) Учеников привлекают к событию непременно, потому что сами учителя не справляются: всё за одну ночь собрать не помогает и магия. Может, и могла бы, да Адуванчики не приемлют слишком значительную её часть: ведут себя как капризные дети. Правда, от цветов многого и так никто не ожидал. Интересно это оказалось. Ускорение циклов для многотысячелетних цветов — привычная практика в сотнях магических миров, не пришлась по душе только Адуванчикам. Впитав в себя Силу, они не пожелали возвращаться к прежнему состоянию: никакие обратные заклинания тут ничего не поделают. Десять часов цветения уступает десятилетию, как на их родине, зато год на созревание превосходит аналогичные десять тысяч лет, поэтому решили и не пытаться ничего вернуть.

Следом замечу, сегодня, ко всеобщей радости, нам разрешается ночью выйти за крепостную стену и не возвращаться в постели до утра (не представляете, насколько эта новость будоражит меня!). Не то что бы за нами пристально следили в другие дни (я уверена, директриса на многое закрывает глаза), просто стойкий дух авантюризма зарождается в то самое время, когда все шалости становятся законными. Потому что именно в это время они могут превзойти любые пределы.

Почему выходить по ночам обычно нельзя? Из-за катакомб, входы в них разбросаны всюду. Не всегда выбранный путь оказывается верным, а постоянно вытаскивать детей из подземелья для директрисы не самое увлекательное занятие. Почему, казалось бы, не выбираться самим? Можно, если суметь не зайти в особые антимагические места (таких немало). К тому же, многие коридоры соединены межэтажно, проще говоря: дырой в полу; подобный полёт не самый приятный и безопасный. Хотя, скорее всего, основной причиной нужно считать то, что директриса, таким образом защищает округу от детей: наша неконтролируемая Сила может натворить что угодно. (Должно быть, это — главное, как-то я не подумала…)

Остров, вернёмся к нему. Мы, живущие на таких островах всю жизнь, никогда не удивлялись тому, что я сейчас скажу, для вас же, людей, это что-то нереальное. Хотя о чём с вами можно говорить, если вы всем своим существом сознательно отказываетесь от возможности существования высших сил и вообще Силы? Приготовьтесь: чем необычен наш остров? Он летающий. И не нужно сейчас говорить, что я лгу, это — сущая правда! Я понимаю, для вас это звучит как детская глупость, потому что вам никогда не открывали завесу тайны. Конечно, наш остров никто не видит (значительная часть нас решила, что людям вовсе не обязательно знать что-то большее чем то, до чего они додумались сами), специально для этого он закрыт облаками. Порой, однако, из-за невнимательности некоторых из нас, имя которых начинается на «С», случается так, что остров видят люди, чаще дети: они умеют воображать…«» — девочка хотела продолжить написание текста в своей записной книжке. Этот толстенький блокнот ей поручили закончить до начала учебного года. Приходилось немало трудиться, чтобы заполнять его чем-то действительно стоящим, а не любой чушью, лишь бы скорее переворачивать листы. На этот раз разогнавшийся процесс прервала возмущённая реплика подруги:

— Я не специально заснула! — легонько толкнула та самая девочка на «С» ту, что писа́ла.

В обиде она отвела фонарь в сторону, чтобы свет не попадал на блокнот, для этого даже отвлекаясь ото сна. Её звали Соней, и ей давно исполнилось тринадцать лет, только этот возраст ничуть не мешал ей обижаться на всякие пустяки. Хотя это спорный вопрос: считать ли подобные высказывания пустяками?

Соня входила в число тех, кому посчастливилось учиться в Облачном замке, самой лучшей школе высшей магии во всех мирах. И заявление это не было преувеличением. Школу заслуженно именовали так. В ней же училась и её подруга, лучезарная, чересчур активная и иногда перебарщивающая со словами.

— Да, да, Соня, — вернула девочка руку Сони в положение, где та держать фонарь как нужно, — я знаю, — не отвлекаясь, ответила написавшая такое безобразие о своей дорогой подруге.

Сама-то она чувствовала бодрой. Это не её варварски разбудили в шесть утра, когда все нормальные люди — по мнению Сони, конечно — должны ещё спать! Солнце не хотело посещать их в такую рань, озаряя всё и всех своим присутствием, а вот Соне почему-то приходилось.

— Между прочим, твоё имя тоже начинается на, А-ах, — зевнула Соня, кутаясь в свою огромную и мягкую, словно облако в детских мультфильмах, кофту, выглядевшую необъятной. Впрочем, как и вся остальная её одежда: на два, три, а то и четыре, размера больше от тех, что ей подходили. Закончив зевать (долгое и важное занятие), Соня выдохнула не менее длинное: — «Э-с»!

— Да, знаю я, знаю: тогда была наша смена, — согласилась Саша, оторвав свои жёлто-зелёные глаза от блокнота и смерив недовольным взглядом Соню. Хотела бы она заглянуть в её глаза необычайно яркого цвета морской волны, но они оставались закрытыми. Поэтому девочке удалось полюбоваться только синими мешками, великодушно поселившимися навеки на веки под глазами Сони. — И вообще, — громче добавила она, постоянно засыпающей подруге, — ты мешаешь мне писа́ть, скоро солнце взойдёт, держи фонарь ровнее, темно ведь!

— И, и… апчхи! Зачем тебе это? — поинтересовалась Соня, приоткрыв на мгновение один глаз, чтобы понять, куда ей нужно направить свет фонаря.

Она тут же зажмурилась обратно, наслаждаясь жизнью в своей голубо-белой пижаме, как обычно выражалась о её одежде директриса.

— Ка-ак заче-эм? — протянула Саша, чуть, по привычке, не укусив колпачок ручки. Вовремя заметив за собой это (она пыталась избавиться от такого ритуала размышления), девочка ретировалась. — Я что тебе… — ясная догадка посетила её ум в этот момент, почему она, прищурившись, вымолвила: — а-а, ты что спала?

— Нет-нет, я всё помню, — возразила Соня, прикрывая рот ладошкой, чтобы в очередной раз зевнуть, отодвинув миг, когда она могла бы окунуться в царство Морфея.

— Спала, спала, эх ты, одним словом — Соня!

Девочки засмеялись. Соня, как ни странно, не считала свою дружбу с Сашей обременительной. Пусть та ярко одевалась, заставляя её порой щуриться от переизбытка цвета. Пусть никогда не давала поспать по утрам, вечно находя, чем им заняться. Непонятно, разумеется, откуда она брала эти дела, особенно когда всё, казалось, было переделано по сотне раз. Унывать по таким пустякам — не дело Саши. Пусть была выше на полголовы, что становилось особо неприятным в моменты, когда та замирала напротив лучей света, и девочке приходилось смотреть и на них, поднимая лицо к лицу подруги. Однако, занимая такую важную (наверное, наибольшую) роль в её жизни, Саша умудрялась всегда избегать конфликтов, особенно если это были споры о сне и частой «ты меня совсем не слушаешь» теме.

— А кто сегодня дежурит? — всполошилась Саша, вспомнив о механизме облака из-за разговора о дежурстве. — Соня, ты что спишь? Соня? Соня! Вставай! — выкрикнула привычные слова Саша, без злости или раздражения, лишь для того, чтобы привлечь её внимание.

— Что? — в это время она зевнула, и получилось, как: «Что-о-о?»

— Говорю: «кто дежурный на механизме облака?»

— Не знаю, — отмахнулась Соня. Понимая, что Саша так просто не отстанет, всё-таки припомнила: — вчера, кажется, Ритка и Рома были, а что?

— О, п, р, с, — бормотала Саша, перебирая буквы, — с? С! Соня, буква «С» — это мы! — вспорхнула девочка, на ходу закрывая свой блокнот и вставляя ручку в специальную петельку в нём. Саша промолвила последнюю фразу, хватаясь за голову. Ох, как не хорошо вышло, что они обе совсем забыли про дежурство! Саша торопливо глянула на свою подругу. Девочка, и сидя на камне, умудрялась спать в промежутках между репликами. — Бежим: рассвет скоро. Если заметят, нас тут оставят! — встряхнула она Соню за плечи, повторяя последнюю фразу от начала до конца.

— Ой, точно!

Соня спрыгнула с камня, чуть не выронив из руки фонарик, пока пыталась не задеть им Сашу, стоявшую несколько ближе, чем она предполагала. Девочка еле устояла на ногах: ей помогла вовремя подоспевшая подруга. Короткие волосы той, в темноте выглядевшие ржаными, подпрыгнули и вернулись на место, в попытке, как им казалось, помочь хозяйке удержать равновесие. Несколько цветочных побегов потянулось к девочкам, тоже стараясь помочь тем не покатиться по крутому склону вниз к лесу. Отмахнувшись от цветов, из-за спешки, Саша подняла свою сумку, отряхнула её, поторопила Соню, занимавшуюся тем же, только гораздо медленнее. Побеги в грусти отодвинулись от девочки, стараясь показать, как им больно от такого отвержения. Совесть не позволила Саше так это оставить, поэтому она прошептала цветам извинения и, схватив руку Сони, потащила её к башне: они действительно опаздывали.

Девочки бежали с холма, на вершине которого высилась крепостная стена (за ней в полумраке притаился замок), в центр управления облачного механизма. В место, которое помогло им подружиться, образовав такую невозможную, как могло показаться с первого взгляда, парочку друзей. Как глупо это вышло, они находились недалеко от центра, смотрели на него почти в упор, когда сидели на камне, где Саше в этот раз захотелось пописа́ть об их школе. Они и не подумали, что там никого нет. Заметить этого не составляло труда: свет не бил из окон — нехарактерно такому позднего времени; туман ещё прятался где-то глубоко среди деревьев в низине, почему-то не добравшись до подножья холма, хотя уже бы и должен. Подруги бежали, иногда хватаясь за ветки кустов или стволы одиноко стоящих деревьев: сбега́ть не по специальной тропе опасное и нелёгкое занятие. Нужно было быть осторожными. Только и делать, что глядеть под ноги, чтобы не наступить на россыпь камней, которые, если их побеспокоить, покатились бы, и падение стало бы неминуемым. Несколько дриад выглянуло из леса, они всегда были любопытными, а тут ещё и два шумных человеческих ребёнка несутся куда-то прямо по заросшему склону холма, здороваясь с их сёстрами, выбравшими себе более одинокие места проживания. Несколько дриад помахали своими руками, изящными ветвя́ми с еле проклюнувшимися из почек листьями, узнав девочек. Некоторые склонили свои головы, причёски на которых складывались из невиданных композиций цветов, какие нравились их владелицам больше всего. Саша крикнула им:

— Тёплого утра!

Девчушка-дриада, душа совсем маленького деревца, кинула Саше жёлтенький цветочек, чьи лепестки походили на искусные кружева платья знатной особы. Девочка на бегу поймала тот и признательно прижала к своей груди: «Спасибо», — означал этот жест. Соня, по-своему здороваясь, распахнула глаза и посмотрела на улыбающиеся фигуры девушек. Это означало, что они действительно важны для неё: выход из состояния полудрёмы для девочки был, пожалуй, подвигом. Почему? Из-за её особенной способности не спать всё время дня и ночи было затруднительно.

Миновав спуск, Соня, понятное дело, на ровнейшем месте оступилась — её сон часто становился причиной подобных казусов — и, потянув за собой Сашу, упала на мох, так удачно оказавшийся рядом. Подруги повалились в мягкую нору. Саша испугалась сначала: падали так долго, что ей показалось, будто они провалились в один из коридоров катакомб. Это оказалось бы совсем некстати сейчас. Нет, это была всего лишь подушка из голубого мха. Несколько заботливых фей, существ не больше фаланги человеческого мизинца, светившихся изнутри, с недовольством взлетели, что-то высказывая им на своём языке. Для подруг он звучал как перезвон колокольчиков. В ближайшие дни им стоило ожидать неприятностей: такие крохотные феи считались злопамятными и коварными. Хитрость этих проныр не знала границ. Кто и почему назвал их заботливыми? Для Саши всегда оставалось загадкой: заботиться ни о ком они не собирались, а вот творить беспорядки были рады всегда.

Пока Саша барахталась, пытаясь собрать все вывалившиеся из сумки вещи, Соня (уловив момент, когда той было не до неё) спокойно уснула, поудобнее разместившись на такой «кровати». Будя подругу и пытаясь дотянуться до твёрдой поверхности, Саша, не замолкая, повторяла, что они опаздывают на дежурство, и что благодаря этому опозданию могут и не попасть на ярмарку, а она «ой как не хотела бы пропускать это магическое мероприятие». Она кое-как выбралась самостоятельно и вытянула Соню; девочки побежали дальше: Саша с истинным воодушевлением: готовая на многое ради предстоящего путешествия, Соня, сетуя на подругу: та же решила именно сегодня написать «многообещающий текст, что точно понравится мисс Харингхтон», — как выразилась Саша.

Подбегая к покосившейся башне, Саша отметила, что верхушки деревьев начинали светиться: это лучи солнца коснулись их; значить это могло лишь одно: теперь оплошность не останется незамеченной. Скрестив пальцы, желая лишь, чтобы на этот раз всё сошло им с рук, Саша направилась вверх по лестнице. Она предчувствовала неладное. И не ошиблась.

— Опаздываете, девочки.

В центре управления ждала директриса. Женщина сидела в кресле одного из дежурных. Выбирать ей было не из чего, потому что эти два стула и были всей мебелью здесь. Центром управления служила старая, ни разу не реставрировавшая, ничем неприметная башня, недалеко от замка. Круглая и довольно высокая, она вынуждала своих посетителей добираться до единственного помещения, прямо под её крышей, по длинной лестнице-серпантину. Директриса уверено нажала несколько кнопок, приводя облако в норму, и повернулась к опоздавшим. Женщина находилась здесь не слишком давно. Несмотря на то, что должного уровня тумана не набралось до сих пор, никакого беспорядка не случилось: никто их не разыскивал, да и сама директриса не выглядела так, словно собирается их ругать.

— З-с-здравс-твуйте, — задыхаясь от марафона по лестнице, выговорила Саша, — что вас привело сюда в такую рань? — поинтересовалась она, делая паузы, чтобы вдохнуть воздух: утренняя пробежка к башне оказалась слишком выматывающей.

Только сейчас девочка заметила, что они с Соней выглядели не лучшим образом. Мох, в котором они побывали, оставил свои следы: несколько красно-оранжевых листочков с кустов поблизости и сами стебельки мха покрыли всю их одежду, запутались в волосах. Они будто потанцевали с дриадами в самой гуще леса. Саша постаралась отряхнуться с видом уверенного в себе человека, не видящего в этом ничего ненормально. Движения её выглядели неуклюже, она заметила, как мисс Харингхтон, их директриса, почитаемая женщина, положив руку на губы, сдерживала улыбку.

— Хотела убедиться, что нас снова не увидит полгорода, — произнесла та совершенно спокойно, — что опять приключилось? Наверное, — помогла директриса, — Соня потеряла свои ключи, и вы были увлечены их поисками в чьей-то берлоге? — мисс Харингхтон всё-таки не смогла сдержать усмешки, кажется, вид девочек её повеселил. — Может быть, феи позаботились об этом? Как же глубоко ты зашла в лес, чтобы найти проказниц? А мы ещё и не выдвигались в поход, наверное, вам не стоит отправляться со всеми, а то каких бед себе нацепляете…

— Нет, я ничего не терь… Ай! — попыталась возразить Соня, наполовину пропустившая мимо ушей слова директрисы, Саша вовремя наступила ей на ногу, мол, скажи, что так и было — А-а-а ключи, да.

— Да нет, в походе мы ведь будем вместе с преподавателями, а значит, нам ничего не грозит. Феи, в последнее время стали слишком близко подходить к границе леса, вы бы с ними поговорили. Я ведь продолжаю делать задание, которое вы мне поручили, а для сбора материалов места в замке мне не хватает, так что понимаете, — Саша невинно похлопала ресницами, и добавила: — Вы убедились, что мы всё помним, мисс Харингхтон, теперь можете отдохнуть, мы обязательно со всем сами разберёмся и вовремя будем на месте сбора, честное слово, поход очень важен, а что если вам не хватит всего четырёх рук, чтобы урожай Адуванчиков собрать? Нет, отставлять нас решительно нельзя, — подытожила девочка, махнув рукой.

Она скривилась: из рукава её выпал жёлтенький цветок, какой подарила дриада. Хорошо, конечно, что он нашёлся, а то Саша уже забеспокоилась, что потеряла его. И не совсем хорошо: этот цветок приземлился прямо на колени мисс Харингхтон.

— Да, — поднимаясь с кресла, сказала она, протягивая бутон Саше, — пожалуй, теперь я спокойна, потому как оставляю остров под охраной уважаемых дриадами дев. Следите за лью́хинсоном, этот цветок не любит, чтобы его оставляли без внимания. Не теряй его, Саша, — произнесла директриса и телепортировала.

Девочка с облегчением выдохнула, опускаясь на только что освободившееся кресло: в этот раз им действительно повезло.

— Про восход написать не получилось, — размышляла Саша, поудобнее усаживаясь в своё кресло и ныряя в записную книжку с головой. Порой она не могла различить говорила ли что-то в реальности или у себя в мыслях, писа́ла или произносила какие-то слова. Когда она впадала в такое чудесное состояние на пике своих способностей, думать о подобных мелочах не приходилось: смущаться от её слов доставалось не ей, а окружающим. Поэтому, всё-таки вслух, она продолжила: — (а я так хотела, про все эти далёкие деревья, озаряемые солнцем и милых жужжащих пчёл…), напишу хоть про сам замок.

«Вы когда-нибудь задумывались над тем, откуда у людей возникают легенды, сказки или удивительные истории о множестве богов, чародеев, магов, волшебников и странных людей?

Нет? Слушайте. Много лет назад, когда люди были обычные, не такие как сейчас, меж ними стали возникать — (как их только не именовали) «ведьмы», «колдуны», «порождения дьявола», «нечистые»… одним словом — необычные, такие особенные люди. Некоторые считали их богами, другие бесами, потому особые люди отгородились от обычных. Они собирались вместе и поднимали в небо острова. Сначала особые не скрывались, и их города бороздили просторы света туда и сюда. Потом даже такое изгнание стало недостаточным: стоило родиться тому, кто мог управлять Силой, и ещё до того, как его забирали на остров, до того, как магическое сообщество могло бы узнать о нём, его подвергали преследованиям и предавали огню. Жестокие были времена, страшные и несправедливые времена. Люди всегда разоряли их острова, убивали всех, кто жил там, если каким-то образом удавалось им добираться до неба. А им удавалось. Тогда особые придумали для защиты механизм облака. Редкостью стали острова в небе, потом и вовсе затерялись они где-то, и людям стало казаться, что они выдумали всё это. Особые радовались: наступила их мирная жизнь в месте, где они могли, не скрывая своего происхождения, наслаждаться светом или обращаться к тьме.

(Не слишком ли много раз я написала слово «особый»? Мисс Харингхтон не одобрит. Надо будет потом заменить — задумчиво вывела слова на полях Саша. Действительно странно, что оно прицепилось к кончику её ручки и не хотело отставать, занимая собой любую удобную нишу. — Дурацкие различия! Надо же было так придумать: опасные особые люди, которые со своей неправильной Силой будут приносить одни разрушения? М-да, так много существ из-за этого пострадало, пустые стереотипы, вот что это. Но это и наша история. Жалко и глупо, что она такая; её не переписать, как, например, мой блокнот. Не исправить, — мысли унесли девочку куда-то далеко, она то и гляди успевала кое-как за ними следовать. — И это хорошо. Не здо́рово, — она употребила это слово автоматически, оно, в зависимости от ситуации, значило самые разные понятия и как паразит заразило её разум, — если бы кто-нибудь пришёл бы и вдруг сказал: а не было вот этого, никто магов не обижал. А как не обижал, если обижал? Принижать память об их печальной доле — неправильно, несправедливо. Да, помнить важно, есть и ещё кое-что важнее — всеми силами стараться не повторять того, что плохого случалось в истории. Раз оно уже там, пусть там и остаётся, нечего ему делать тут, в настоящем и будущем. Нечего, — это слово она обвела несколько раз. Оглядев лист, Саша поняла: бо́льшую его часть теперь занимало не её описание замка, а это размышление. Она оставила место: нужно будет позже к этому вернуться, и снова обратилась к краткому и не совсем точному пересказу истории магического сообщества. Если выражаться точнее: очень относительному, больше личному художественному повествованию.)

На островах строили поселения, затем замки, города, мегаполисы. Наш остров — один из таких.

Замок стар и величествен.

Его несколько раз перестраивали: нужно было сделать из здания школу со всем, что только могло понадобиться нескольким тысячам учеников. Без сомнений главное строение, можно сказать, сердце нашей учёбы — главная башня (кабинет, приёмный зал и дом нашей директрисы). Три коридора от которой расходятся к учебным корпусам и общежитию. Два из них, отрытые, украшенные орденами, рядами колонн, и три учебных корпуса заключают собой пространство внутреннего двора. Огромный магический фонтан, стоящий посреди него, выглядит прекрасным ночью, а цветы, растущие там, мне и слов сейчас не хватит, чтобы описать. Кроны деревьев из разных миров (я ещё не успела узнать, каких, но в нашем такие точно не растут, я уверена) вдохновляют меня своей уникальностью. Форма их листьев, цвет, температура, запах — всё это такое особенное. В замке столько залов, где можно бродить и отдыхать или спрятаться ото всех (почему нет), что их и сосчитать нельзя.

Огромная галерея всего в нескольких сотнях метров от главной башни прямо по коридору (это совсем незначительное расстояние в нашей школе) содержит в себе всю историю Облачного замка. Там очень и очень много фотографий, на большинстве присутствует мисс Харингхтон, на каждой она выглядит так же, как и сейчас. Потому что она живёт много веков, не старея. Она помнит всё обо всех своих учениках, как их звали, что они любили есть и кучу другого, потому что она всем сердцем любила и любит детей и умеет находить с ними общий язык как никто другой.

У нас есть настоящий театр, хотела бы я написать, что он прямо из древней Греции, не могу сказать, что и не оттуда. Мисс Харингхтон застала такие, и у себя дома, — тут Саша одумалась и зачеркнула слово «себя», а сверху исправила: «нас». Это был их общий дом, — построила точно такой же.

На острове есть всё, что только можно себе вообразить, для того, чтобы дети, живущие здесь, оставались счастливыми. Счастливыми и занятыми делом. Мастерские, кружки́ и всевозможные секции, ради которых можно построить отдельное здание на любой вкус, занимали бо́льшую часть школы. Самое, конечно, интригующее меня место — заброшенный корпус. Почему он не используется, почему нам нельзя туда ходить? Не люблю загадки, которые не могу приступить решать. Как-нибудь я туда доберусь. Обещаю.

Круг высокой крепостной стены отгораживает нас от леса, как я упоминала, чтобы мы не навредили ему. У леса текла своя жизнь, таинственная и чарующая. Его делила на две части река, а со стороны школы расположилось ещё и глубокое озеро, окружённое домиками, где мы иногда могли оставаться, и постройками разных секций, какие нуждались в водных пространствах хоть летом, хоть зимой. Деревня учителей — тоже интересная часть острова, там обычно селятся великие маги или колдуны, которых мисс Харингхтон приглашает преподавать из любой точки мира и из других миров.

Большой холм, окружающий стены (скорее, следует называть его рвом, пусть так повелось, что все именуют его именно холмом), отделяет территорию замка от одной оставшейся за его стенами башни. Мост, позволяющий не совершать опасные пробежки, какими мы с Соней иногда балуемся, чудесен, его держат атланты и кариатиды, венчают сотни скульптур небывалой красоты. Он захватывает дух своей возвышенностью.

Мне, определённо, больше нравится ходить не по дорогам, а везде, где их нет. Там веселее.

Не могу перечислить всего: слишком много ушло бы на это страниц, а мне их не хватит. Смело могу утверждать, лучше нашей школы ничего нет на свете.

Облачные замки — всегда оставались самым надёжным убежищем для таких, как мы. И по сей день к нам прибывают люди из разных стран и миров, мы не похожи, мы все уникальны, нас объединяет лишь одно, мы — особенные!»

— Как-то мрачновато вначале, — прокомментировала Соня, изредка поглядывающая в блокнот подруги, чтобы та не написала чего-нибудь лишнего о ней.

— Прямо дух захватывает, ах, напишу-напишу! — сказала Саша, всплеснув руками в знак того, как она захвачена этим самым духом. — А что там с облаком? — уточнила она между прочим, не отрываясь от своих записей.

Иногда Соне приходило в голову, что оторвать её от писательства может только какая-то «супернеобычайная» катастрофа. В какой-то степени она была права. Почему «в какой-то»? Её подруга, явно, не упустила бы шанса в момент этой самой катастрофы написать о ней что-нибудь грандиозное самой первой.

— А-а-х, — зевнула Соня, — всё в норме.

Девочка чуть задремала, подумав, что долгожданный покой, пусть и в этом не совсем удобном для сна кресле, наконец, настигнет, как её бессовестно потревожили.

Прозвучал взрыв, старая башня чуть ли не подпрыгнула вместе с ним, вытряхнув из неведомых всем закромов облачка пыли.

— Что? Я не сплю, — подскочила Соня. — Что это было?

— Я, — запнулась Саша, откашливаясь от пыли, какую опрометчиво набрала вместе с воздухом, — я не знаю! Бежим, это где-то в замке! — она указала на окно: над крепостной стеной начал подниматься дым…

Когда Соня и Саша прибежали за стену, недалеко от входа они увидели толпу школьников. Вечером стали бы прибывать остальные ученики, которые должны были участвовать в жатве. Сейчас в замке были только первогодки, совершившие свой первый поход по острову несколько дней назад: их готовили к событию, и дети, что либо остались на лето, либо те, что по тем или иным обстоятельствам оказались в разгар каникул в школе. Все стояли около загонов с пегасами, толпились и пытались пройти вперёд, бурно обсуждая что-то.

— Что случилось?! — крикнула Саша, пытаясь перекричать гвалт учеников.

— Что ты говоришь? — отозвался высокий черноволосый парень. Саша подошла ближе к нему и достаточно громко повторила:

— Я говорю: «что тут произошло?»!

— Новенький что-то взорвал, — усмехнулся парень.

Они-то оба прекрасно знали, о ком идёт речь.

— Что опять? — не сдержала удивления Саша, подумав: «А в нём даже нет Силы!»

— Да, опять… — указал старшеклассник в сторону мастерских, откуда к ним бежал загадочный мальчик с длинными рыжими (а лучше сказать: ярко-красными, а лучше, огненными) волосами.

ГЛАВА 1 Нечто, и большие неприятности из-за него

«Кажется, игра началась…»

Из письма к мисс Харингхтон от автора, который пожелал остаться неизвестным

К середине августа зачастившие дожди решили дать городу передохну́ть и просохнуть. После тёмных, грозовых дней, выглянуло из-за своего укрытия, осознав, что здесь не так уж и плохо, нежно-голубое небо. Такое высокое и глубокое без вялых туч. Сами они обещали не возвращаться ещё какое-то время до наступления осени, когда не могли этого не сделать. Мокрой вате, нависшей над городом, видимо, надоело созерцание одного и того же места, почему она решила переползти на другое. Может, у него вышло бы раззадорить её, развеять застоявшуюся скуку. Пока же тучи оставались тяжёлыми, словно сверху на них что-то давило, и своим уходом порадовали не себя, а кое-кого другого, кому такие изменения, как оказалось после, пошли на пользу.

Хорошее расположение духа застало Таню ещё в постели. Девочка проснулась рано, родители только уходили. Солнце еле-еле выползло из-за горизонта, во дворах царил сырой полумрак. Закрытые высотками те ещё не прознали, что пришло утро. Как бы там ни было, новый день давно гостил, приблизив собой долгожданную осень. Таня улыбнулась, протянув руку навстречу тёплым лучам. В пустой квартире, залитой светом, царила тишина. Толика грусти витала в мыслях девочки. Она с замиранием сердца ждала конца этого странного лета, которое, казалось в начале, должно было стать чередой весёлых происшествий. Ей не нравилась эта мечта. При этом итог выглядел притягательным: шестой класс звал её не столько учением, сколько встречей с друзьями после долгой разлуки.

Таня мерно собиралась: заправляла кровать, готовила завтрак, приводила себя в порядок. Её жизнь шла привычным монотонным чередом. Дни, медленно протекающие один за другим, не бывали заполненными событиями или эмоциями. Только и оставалось, что считать их, вычёркивая из сетки календаря. Девочка никогда раньше так не делала, сейчас же такое странное занятие веселило её, разбавляя скуку и уныние. Дни однозначно не были плохими, маленькие радости находились в каждом, многого, всё же, не хватало. Не хватало её лучшей подруги, названной сестры, Даши; не хватало захватывающих приключений, какие та вечно выдумывала. Не хватало сказки, которую она забрала с собой в летний лагерь, расставшись с ней на целый месяц, который, очень не хватало, чтобы закончился. После этих, слепившихся в тонкую полосу медлительности и сонливости дней, девочка сможет встретиться с дорогими ей людьми и сообща сломать эту крепость застоя. Стены её были толстыми, а самые значительные пинки и удары ими воспринимались, как постукивание муравьиной лапкой.

Чего не хватало больше? Общения. Понимания. Поддержки.

Сама Таня никогда не верила во всякие там магические штучки, зато она так привыкла к искренней вере подруги, что в какой-то степени заразилась ею. Нет, верить не стала, хотя надеялась, что сама неправа.

Спокойные дни теперь казались вязкими ловушками, кравшими её время и тормозившими ход бытия, мало чего давая взамен. В принципе, её всё (пока она об этом не задумывалась, но вскоре могла бы огорчиться, оглядываясь назад) вполне устраивало. Таня не подозревала, что скоро её жизнь изменится, причём, не по её желанию. Всё началось, как ни странно, сегодня, в такой чудный денёк, когда она решила срочно что-то менять в этом однообразном мире, куда сама себя загнала.

Таня распахнула окно, ветер, жаркий, обдал её лицо и отхлынул, застыв. Город свежел после омовения, жизнь в нём бушевала: цветники, полные астр, хризантем, гладиолусов… — пыхали своими огненными цветами. Пели птицы. Только воздух, какой-то вязкий и плотный, навевал дурноту. Девочка нахмурилась: предчувствие неприятное. Поколебавшись, она всё же решила: сидеть дома в этот просвет меж грозами — преступление. Пусть что-то точит изнутри, как упустить возможность и не реализовать полученный шанс? Хотелось походить по грязи и лужам, разросшимся, казалось, до размеров небольших лесных озёр. Оставаться в четырёх стенах она больше не могла, поэтому намерилась погулять и заодно зайти в магазин. Не много, конечно, хоть что-то должно было положить начало новому пути? Таня не спеша наслаждалась городом, одновременно старым и каким-то незримым образом изменившимся. Улицы и проспекты сияли, девочка не могла оторвать глаз от фасадов, облаков, рядов деревьев. Внешне не случилось больших перемен, а что-то внутри замечало их: трубило об этом, порождая восторг в глубинах сознания. Может, оно само поменялось и теперь находило отражения этого во всём мире? Улыбка не сходила с лица девочки, делавшей первые шаги по какому-то незнакомому, загадочному, миру.

Девочка щурилась: глаза отвыкли созерцать чистое, слепящее небо. И как только все эти слои лохматых туч сумели так быстро разбежаться?

Мокрые стены домов, не успевшие получить свою долю солнечных лучей, напоминали о зябких неделях в квартире. Ветер срывал с крон последние капли прошедшего дождя, и те окропляли собой асфальт до упора пропитанный водой. Казалось, если его удалось бы свернуть, как ковёр, из него можно было выжать целое море, вышедшее бы, правда, вовсе не солёным. Таня представила, как, закатив рукава, исполинских размеров великан занимается этим, шагая по улицам города. Словно никто, кроме неё, не видит этого, парадно причёсанного мужичка в белой, расшитой цветами, подпоясанной рубахе, усы которого изящно закрутились для такого шабаша. Словно люди не замечают его раскрасневшихся от тяжёлого труда щёк, и того, что у них прямо из-под ног куда-то девается дорога. Словно грохот от его шагов в их ушах звучит лишь надоедливым шумом очередной стройки. И этот проказник, решивший, точно, организовать ещё одно море, заметив на себе Танин взгляд, приветливо подмигнул ей, мол, давай сохраним это в тайне? Девочка засмеялась, да, это всё в духе её подруги. С чего это она вообразила такое?

Выбранная дорога оказалась той самой, по которой они с Дашей отшагали всё детство, каждый камень окрасив выдумкой — унылое напоминание: её лучшей подруги, невыносимой выдумщицы, нет дома. Которую наделю. Тане захотелось поскорее убраться отсюда, причём успеть прежде, чем тучи не вернулись в её мысли. Смутный белёсый туман и так витал внутри. Девочка чувствовала себя плохо, очень одиноко. Всё её общение в последние несколько месяцев сошло на нет, телефонные разговоры и переписки не приносили удовлетворения. Пустяковые дела застряли в горле, от них уже тошнило, а ничего вразумительного в голову не приходило. Если вдруг какое-то стоящее занятие и захватывало Таню, оно тут же исчезало, соприкоснувшись с её апатией или с кучкой незначительных причин, мешавших его осуществить. Изменений требовало всё её нутро; активных действий, переживаний — жизни. Хотелось иметь цель, двигаться к ней, строить лучший мир. Таня решительно сжала кулаки, она стремилась вперёд, не замечая, как быстро движется. Озарение, впитанное вместе с утренними лучами света, снизошло на неё. Пустяковая истина застигла девочку врасплох, заставив с неодобрением взглянуть на ближайшие недели. Поменять хоть что-то может только она сама, не стоит ждать помощи, чужого вмешательства или конца лета. Тут родилось желание. Оно ещё не до конца оформилось, выглядело как какое-то смятое полотно, чьи необработанные края растрепались и цеплялись за всё подряд. Девочка замедлилась, прислушиваясь к себе. Что-то вот-вот должно произойти.

Грядёт.

Когда она, петляя, не только по дороге, но и мыслями, обошла несколько домов и почти вернулась — к месту, где чуть своей крохотной ладошкой не помахала целому великану, — сделала несколько шагов, как что-то заставило её остановиться. Таня замерла, не понимая, что происходит. А что-то точно творилось. Время застыло, она откуда-то знала это. Яркий свет озарил округу, по крайней мере, ей так почудилось, и забрался внутрь. По венам растеклось неведомое до этого времени тепло, расплескалась радость. Разрасталось чувство единения, оно, как набегающая на берег волна, окатило все камешки одинокости и утянуло их в пучину за пределами её, оставив белую пену спокойствия. Таню осенило: какой замечательный шёл день, и этот момент чудесный, и как хороша жизнь, любая жизнь, такая невообразимо разная и упоительная. У девочки будто выросли крылья, и ей захотелось творить, создавать что-нибудь доброе и наслаждаться этим. Таня стояла в чужом дворе, на промокшем насквозь в небесных слезах асфальте, помнившем касания тысяч ног, и это затхлое место вдруг показалось ей раем. И она почувствовала, как живёт и растёт всё и вся: каждый листочек, каждая птица тут — словно была центром чего-то огромного и ждущего её где-то там, вдалеке, пока скрывающегося от ненужных глаз родного Нечто.

Когда наваждение закончилось, Таня не могла понять, что она тут делает, вспомнить, что сегодня за день? Почему стоит без движения в полном ошеломлении? Что такое ей привиделось, когда погода успела измениться?.. И где она сейчас вообще? Потом оглядевшись, узнала свой район, заметила в руке сумку для покупок и вспомнила: идёт в магазин. Только вот, почему остановилась, девочка никак не могла припомнить. Смутные мысли кружили в голове. Сомнения не могли оставить её ни на мгновение. Она коснулась чего-то внеземного, одновременно пугающего и манящего, это понятно. Было ли всё на самом деле? Или разыгралось воображение из-за мыслей о подруге? Хороший получился вопрос. Такого же хорошего ответа у неё не находилось.

В темноте серебрились миры. Крошечные, как пылинки, они витали в Образе. Он, давно отступившийся от дел, оставивший надежду, решил сдаться. Слишком долго ждал, слишком много позволил. Инертное забвение настигало. Сознание ещё работало, по привычке присматривалось к пылинкам, побуждало их двигаться, приближая к себе, скорбно любовалось ими, ища своё. Раньше он верил, оно тоже его искало. С каждым веком он принимал: всё закончено. Все его потуги напрасны, свет истёк, куски разлетелись на недостижимое теперь расстояние. Ничего не созидаемо больше.

Привычную суету усыплённого усталостью своего стремления, закрывающего свои чувства от миров, потерянного, разбередило небывалое действие. Ударная волна покачнула мириады миров. Они сошли со своих мест и проплыли мимо. Их раскидало по сторонам. Миры затихли в отдалении, их сияние притупилось.

Задребезжал иной свет. Дальние дали разверзлись этими лучами, призывая его мощь вернуться. Удивление разбудило его. То, чего он жаждал, оказалось в мирах. Силы сжались, концентрируясь в его ядре. Воодушевление возвысило его над мирами. Оковы затрещали. Гром оглушил Образ, все сущности соприкоснулись с ним. Пали запреты. Борясь с напором противящейся реальности, он начал движение. Закон пошатнулся.

Снова их пути пересеклись. Снова вмешалось сердце? Снова настигло начало.

Таня не могла решиться. Каким путём возвращаться? Хотелось ещё раз оказаться в переулке, где она почувствовала себя безмятежно. Не хотелось быть там, потому что что-то подсказывало, там не безопасно.

«Посмотреть? Нет, нельзя. Почему? Почему так страшно туда идти? Я не могу вернуться. Нет, это глупо, обычная улица, ничего сверхъестественного! Пойду, точно иду. Нечего выдумывать всякое», — уговаривала девочка сама себя, чтобы перестать бояться.

А чего Таня боялась, вовсе не понимала, только вот руки тряслись, и сердце колотилось как сумасшедшее. Что-то ждало её, пело приятные для души песни, притягивая, и таило в себе тысячи секретов, будто за спиной прятало яд, который заботливо готовилось подлить в напиток, утолив её жажду чего-то большего и лучшего. Будто улыбка на лице, которое она ни разу в жизни не видела, хотя почему-то всю жизнь заранее знала, была искренней до бесконечности, но коварной. Будто самый чистый свет оказывался тьмой. Будто… Слишком много скрывалось непонятно где и несло в себе незримо что.

Таня осторожно шагнула на дорогу, где всё произошло. Она чувствовала себя странно, крадясь вдоль стены и оглядываясь. Девочка будто скрывалась или следовала за кем-то. Ничего выдающегося заметить не удалось: обычный проход. С правой стороны — пятиэтажный дом, а с левой — дом в пять этажей. Одинаковые строения, вид из квартир которых не составлял интереса: видно было лишь окна квартир напротив. С хорошим воображением и скукой, несомненно, представить, что окна — немое кино, не сложно. Разбитый асфальт, с ямами, из которых кое-где проглядывала зелёная травка, точно такой же, как и в остальных местах, где та смогла пробиться сквозь цивилизацию. Ничего, что девочка не смогла бы найти в любом другом месте, не было. Непонятное чувство глубоко внутри, кричащее об исключительности прямоугольника земли, огороженного стенами, перед ней, не замолкало. Что оно значило?

Девочка удивлялась: ей не хотелось отсюда уходить. Таню тянуло присесть на травку, несмотря на то, что та росла почти в болоте, и ждать чего-то. Чего-то важного, как ей казалось.

В заботах прошло оставшееся лето. Таня занималась своими делами, каждый день ходила гулять: дышать свежим воздухом в полном одиночестве, хотя теперь ей казалось, что она ни на мгновение не оставалась одна. Словно то самое незримое и прекрасное неизвестное существо повсюду сопровождало её. Переулок стал главным пунктом её пребывания. Нечто притягивало её к себе, но больше показывало себя таким, каким открылось в первый раз. Никакой свет не заливал весь мир, и секунды, вместе с ним, не уносились из памяти. Таня часами могла сидеть около асфальта, на траве, и мысли её озарялись благодатью. Линия асфальта превратилась в слишком родной и тёплый край специально для неё. Иногда это ужасало, как бы там ни было, девочка не могла ничего с собой поделать: ноги сами несли её, мысли сами кружились только здесь, всё сознание жило в трепетном ожидании чего-то.

Сидя здесь, она ощущала невероятный духовный подъём, сила зарождалась в её душе, наполняя решимостью и отвагой. Девочка видела незамысловатые сцены из детства, большую часть которых не помнила. Часто, приходя домой, она говорила: «Мам, а помнишь?..» или «Пап, знаешь…» И заводила длинные приятные разговоры. Её жизнь начала меняться, рок подкинул на этот раз нечто действительно магическое. И пусть она не осознавала этого ещё, девочка уже стала частью чего-то огромного и пока жутко опечаленного, однако приобрётшего надежду. Хорошую надежду.

***

— Да, мисс Харингхтон, вызывали? — голос прозвучал растерянным.

Огромные двери главной башни распахнулись. Они потянули за собой воздух, и невероятных размеров тюль, движимая им, устремилась внутрь, словно была живой. Директриса не глядя махнула рукой: она была слишком взволнована — не могла думать ни о чём, кроме обстоятельства, согласно которому преподаватель истории прибыл сюда. Тюль, выполненная невероятно мастерским образом, как воспитанный щенок, сразу же отринула, вернувшись на место. Женщина стояла в белоснежной рясе, видимо, недавно вернувшись из Совета; тема, что там обсуждалась, касалась, кажется…

— Заходите, Дмитрий Александрович, — произнесла она, поворачиваясь лицом к мужчине. Мисс Харингхтон находилась в смятении.

— Новости? — Дмитрий сделал несколько шагов и остановился, бросив недоумевающий взгляд на стол.

Длинный свёрток из красной антимагической материи не внушал доверия к его содержимому. Скорее, наоборот: отвращал и делал это с больши́м успехом. Видя отстранённый взгляд директрисы, он не стал интересоваться: кажется, та и сама не выбралась из глубоких раздумий по поводу этого. Собственные догадки отнюдь не радовали мужчину. Отбросив мысли о свёртке, преподаватель направился к мисс Харингхтон. Лишь когда он, обойдя длинный стол, приблизился к окну, женщина тихо произнесла:

— Он поднимается быстрее, чем мы могли предположить.

В замке об этом деле знали двое. Они и собрались сейчас в кабинете директрисы, чтобы решить, что делать. Действовать требовалось быстро и без ошибок. Был ли у них хоть один шанс против такого могущего противника, как Он? А Он надвигался, с невообразимой скоростью пробираясь через мириады миров, измерений и отражений, к своему новому повелителю. Кем был этот ловкий и скрытный хозяин? Как ему удалось, обойдя запрет самого ВСМС, пробраться на недоступную территорию городского стража, и остаться вне поля зрения самых сильных советников, ищеек и даже ангелов и демонов? Это был некто внушающий дрожь: обладать такой Силой и без Него…

Дмитрий Александрович сжал кулаки, чтобы постараться сохранить самообладание, вопрос его, всё же, прозвучал резко:

— Когда?

— Если всё будет продолжаться такими темпами: первого сентября.

— Завтра, — подытожил он. Положение складывалось не выигрышное. Их союзник, кому выпало провести операцию опережения: перехватить Его до того, как Он сможет встретиться с хозяином, задерживался. Выбор кандидатур сузился, а он и так был предельно мал. Располагая догадками о том, что у директрисы всегда есть несколько запасных вариантов, спросил: — Кого послать?

— Думаю… — мисс Харингхтон и правда на несколько мгновений задумалась, словно ещё не знала, кого отправить на это опасное, но чрезмерно необходимое задание. Она оглядела Дмитрия Александровича с ног до головы, наверное, проверяя, цел ли он? И, выходило, преподаватель истории прошёл эту проверку, потому что директриса ответила: — вас.

— Хорошо, мисс Харингхтон, телепортирую в полночь, — кивнул Дмитрий Александрович.

Он, пусть и надеялся, что их союзник успеет, готовился заменить его. Конечно, в степени опасности с поимкой неконтролируемого оборотня, сравниться дело не могло, ошибок здесь допустить нельзя.

— Нет, — окликнула историка мисс Харингхтон. Она догнала его и, взяв за локоть, повторила: — нет. Часам к семи, Он появится чуть позднее. Ведите себя незаметнее, пожалуйста, можете спугнуть.

Директриса верила в его силы, хотя понимала, что, скорее всего, первый бой они не смогут не проиграть. Рока не избежать, наперекор чему попробовать стоило. В любом случае, они могли бы завербовать нового повелителя в свои ряды. Однако вот, не будет ли он изначально за их противников?

***

Долгожданное, пусть и чуть меньше, чем приближение чего-то иного, первое сентября настало. Таня поднялась в пять часов утра и никак не могла заснуть от волнения. Её ожидал насыщенный день, девочка мечтала о нём, а теперь не могла и представить, как всё обернётся? Будут ли её надежды оправданы? Она, наконец, встретит своих друзей, почти два летних месяца проторчавших в отдалении от неё. Таня сможет жить как прежде. Девочка чувствовала такое воодушевление, что не волновалась о том, что из-за этих ожидавших её событий придётся сократить время пребывания с тем чем-то.

А сможет ли её жизнь стать прежней? Так ли сильно она этого жаждет? Как-то плавно вливалось в её мысли осознание, что сегодня — последний день, когда она вот так сможет наслаждаться, сидя на траве меж зданий, непонятным Тем.

Лёгкая грусть сопроводила её сборы на праздник, с этой же, но отяжелевшей, грустью она написала на листочке, который оставила на кухонном столе, такие полуправдивые слова: «Мама, я забыла тебя предупредить, мы с девочками решили встретиться в семь и пойти в школу вместе. Люблю тебя. Я ушла, Таня». С этой же печалью она оглядела себя в зеркале, серые глаза её наполнились слезами. Они стали словно не её глазами, и слёзы были чужими. Что это за безобразие такое? Нужно брать себя в руки. Таня быстро утёрла слёзы, смахивая своей ладонью всю тяжесть и боль кого-то иного. В этот момент что-то изменилось, крохотная искорка прошла сквозь её сердце, и мир стал другим. Только не сейчас, где-то в другом месте, где-то в другом времени за гранью понимания. Всё это было ничтожно и чуждо. Её ждала чудесная встреча с чем-то новым и, как теперь уже казалось, более доброжелательным, чем она думала раньше — вот, что стало важно.

Как только Таня дошла до заветного места, села не как обычно, а, сняв портфель, положила тот на асфальт, заняла место рядом (обычно она садилась прямо на траву, но сегодня не хотела портить школьную форму).

«Три минуты седьмого посидеть можно до половины девятого», — размышляла она.

Девочка смотрела на примятую траву, где ещё вчера располагалась. Какими далекими сейчас казались те мгновения, словно она и сама теперь была иной. Вдруг Таня увидела между травинками золотое сияние. Ненавязчивое, подмигнувшее ей лишь несколько раз и замершее, оно ждало её. Так долго ждало. И Таня, оказалось, ждала.

«Может, монета?» — проскользнула у неё глупая мысль, ей почему-то захотелось смеяться от того, насколько нелепо прозвучала эта догадка.

Таня протянула руку к сиянию и… достала маленький круглый камешек.

Он переливался золотыми и жёлтыми цветами, и испускал ровное яркое сияние. Этот камешек завораживал её, Таня не могла оторвать взгляда. Чудесные картины проносились перед ней: огромные небесные острова, дивные леса, каких не существовало на Земле, неизвестные ей животные, огромные разноцветные моря, океаны и их обитатели, очаровательные существа, славные и безупречные…

Времени до будильника оставалось много, девочка не планировала уходить отсюда, пока её не посетила пугающая мысль:

«Спрячь меня…» — ей показалось, что это — желание камня. Недолго думая, она засунула его в карман.

До этого момента Таня была так увлечена своим занятием, что и не заметила, как рядом появился кто-то. Спохватилась она вовремя: по дороге, дальше вниз, шёл какой-то мужчина. Встретить его, сидя прямо посреди дороги с камнем в руках, не хотелось. Почему-то раньше она не задумывалась о том, что тут могут ходить люди, когда проводила время здесь. Её щёки загорелись румянцем, невыносимо смущало, что она раньше не беспокоилась о такой элементарной проблеме. Вспомнить ни одного раза, когда бы мимо проходили люди, девочка не могла, казалось, таких моментов и вовсе не было. А такого быть не могло, раз уж и она порой пользовалась этим проходом, значительно сокращавшим путь жителям близлежащих домов. Словно на время, пока она находилась здесь, проход скрывался ото всех других. И почему-то ей подумалось, что так оно и было. И почему-то это осознание никак не удивило её.

Спешно собравшись, Таня поспешила убраться прочь, не придав значения тому, сколько времени, и не заботясь, что в школе придется полчаса точно оставаться одной. Впервые за долгое время, она почувствовала страх. Мужчина, следовавший за ней, выглядел подозрительно. А потом и вовсе перестал как-либо выглядеть. Девочка не могла и догадываться, что он следил за ней с того самого момента, как она пришла сюда. Что успел специально спуститься вниз по улице, чтобы не выглядеть слишком подозрительным, и немного подняться обратно, делая вид, что он, как обычный прохожий, решил сократить свой путь.

Девочке больше не хотелось оставаться здесь, её связь с этим местом оборвалась. Поэтому Таня поспешила к школе, чтобы оторваться от этого странного человека. Она не понимала, почему его образ расплывался перед её взором. Черты лица плавно преобразовывались, одежда находилась в бесконечном метании: меняя свои причудливые формы и цвета. Тане стало жутко. Ноги сами начали спешить, чтобы убежать от него как можно дальше. Что было не в порядке? Толи он, толи сама Таня начала сходить с ума. Мужчина, а девочка могла с уверенностью заявить, что это был именно мужчина, пусть и не знала, почему так думала, ещё какое-то время шёл за ней, а потом куда-то пропал посреди улицы. Растворился в воздухе. Исчез. Подсознание подсказывало, что, скорее всего, случилось что-нибудь более реальное, например, он повернул в другую сторону или, возможно, зашёл в подъезд.

Не один он беспокоил её. Что-то зловещее пряталось где-то совсем близко, так близко, что, казалось, могло без особых усилий схватить девочку в любой момент. Хуже лишь то, что такое зловещее что-то пряталось не одно. Словно тысячи глаз наблюдали за каждым движением Тани и хотели разорвать на кусочки весь мир из-за того, что никак не могли увидеть её.

Одно успокаивало: близкое душе Нечто теперь рядом с ней. Не давая убежать от давления злобы, её телом управлял кто-то другой, гордо подняв её голову к небу и запрещая рукам трястись. Таня видела всё через пелену незримого пространства. В голове бродили чьи-то чужие мысли. Ощущение, что она была отнюдь не тем, кто был нужен Ему, стойко сковало её душу. А это — страшнее любых чудовищ. Она была не Его, а Он не её — лишь воля случая свела их и теперь жалела об этом.

Таня долго потом пыталась понять, что это было и почему мысли её поглотил тот ужас, только так и не смогла выяснить, почему этот кто-то вселил в неё сомнения. Всё ждало впереди.

***

Как только Дмитрий вошёл в кабинет, стены слабо засветились зелёным. Он не обратил на это внимания: защита от подслушивания ничуть не смутила мужчину. Разговор предстоял тяжёлый: настолько большого отклонения от нормы даже директриса предположить не могла. А мужчина должен стать тем, кто сообщит ей пренеприятные новости.

— Не удалось? — спросила мисс Харингхтон, заранее зная ответ.

Если бы всё прошло успешно, Дмитрий Александрович вернулся бы через несколько минут после отбытия. Надежда на то, что его преследовали, пытаясь отобрать Его, а мужчина отбился, оставалась. Однако этому предположению суждено было остаться предположением. Их союзник, может, и успел бы перехватить Его до встречи с хозяином, которого обычно именовали Хранителем. Историк был отнюдь не безнадёжен в этом плане, сохраняя шанс исполнить дело. А всех их обвели вокруг пальца. Видимо, желая покинуть свою ссылку, Он использовал запрещённый сейчас влеко — один из приёмов влечения, что полностью подавлял волю подверженного воздействию существу. После Войны Мира, да, о таких законах он не знал, потому что стал ссыльным до неё, множество подобных, раньше широко используемых способов воздействия на мир были запрещены законами. И они сами виноваты в том, что не учли этого фактора. Мисс Харингхтон осознала, что Он использовал влеко, когда было поздно что-либо менять: Дмитрий Александрович уже отправился на задания, а Он появился в их мире.

— Нет.

Историк прошёл к столу и сел напротив женщины. Длилось молчание. Мисс Харингхтон