А. И. Ситникова

Уголовно-правовая текстология

Монография

---

ebooks@prospekt.org

Информация о книге

УДК 343.2/.7(075.8)

ББК 67.408я73

С41

Автор:

Ситникова А. И., доктор юридических наук, доцент.

Рецензенты:

Бойко А. И. — доктор юридических наук, профессор, заведующий кафедрой уголовно-правовых дисциплин ФГБОУ ВПО «Южно-Российский институт — филиал Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации»;

Назаренко Г. В. — доктор юридических наук, профессор, профессор кафедры уголовного права ФГБОУ ВПО «Юго-Западный государственный университет».

Работа посвящена перспективному направлению правовых исследований в уголовном праве. В ней сформулированы теоретические и методологические основы законодательной текстологии, выработан понятийно-категориальный аппарат уголовно-правовой текстологии, показана взаимосвязь законодательной техники и законодательной текстологии, рассмотрены модели построения уголовно-правовых предписаний Общей и Особенной частей УК РФ, показаны возможности практического применения законодательно-текстологического подхода в уголовном праве. 

Предназначается студентам, магистрантам, аспирантам, докторантам, преподавателям вузов, научным сотрудникам, юристам-практикам и лицам, занимающимся законотворчеством.

УДК 343.2/.7(075.8)

ББК 67.408я73

© Ситникова А. И., 2016

© ООО «Проспект», 2016

ВВЕДЕНИЕ

Введение в действие Уголовного кодекса Российской Федерации 1996 г. и принятие связанных с ним многочисленных Федеральных законов, вносящих изменения и дополнения в действующее уголовное законодательство России, знаменуют собой наступление эпохи законопроизводства, пришедшей на смену эпохам законописания и законотворчества. Новую эпоху отличает постоянный рост количества законов и внесенных в уголовное законодательство изменений, дополнений и поправок, рационализированный и зачастую рассчитанный на социально-экономические результаты политический диктат, укрепляющийся технологический подход к конструированию уголовно-правовых предписаний, и вместе с тем появление технико-юридического брака, связанного с ускоренным производством законов.

Обращает на себя внимание активность законодателя в сфере создания законов, регулирующих уголовно-правовые отношения. С 1998 по 2013 г. приняты 145 Федеральных законов, которыми внесены тысячи изменений и дополнений в действующий Уголовный кодекс РФ, в том числе 2 Федеральных закона приняты в 1998 г., 7 — в 1999 г., 8 — в 2001 г., 8 — в 2002 г., 7 — в 2003 г., 5 — в 2004 г., 2 — в 2005 г., 4 — в 2006 г., 10 — в 2007 г., 8 — в 2008 г., 13 — в 2009 г., 22 – 2010 г., 12 — в 2011 г., 15 — в 2012 г., 22 — в 2013 г. При этом рост количества нормативных актов не соответствует их качеству: серьезными проблемами являются пробельность, коллизионность, неясность нормативных предписаний, существует ряд проблем, связанных с их содержательной стороной, так как нормативные предписания в ряде случаев не соответствуют Конституции РФ, общепризнанным принципам и нормам международного права.

В этой связи ученые и практикующие юристы все чаще заявляют о необходимости проведения фундаментальных правовых исследований, которые могут служить основанием прикладных разработок, в том числе посвященных проблемам законодательной техники в уголовном праве. Вместо этого, по словам Д. А. Керимова, современная юридическая литература в большинстве случаев освещает отдельные, преимущественно частные вопросы, занимается в основном апологетикой действующего законодательства и комментаторскими обобщениями нередко беспомощной правоприменительной практики1.

Существенный вклад в целенаправленное развитие и совершенствование Уголовного кодекса РФ вносит деятельность Российского Конгресса уголовного права (РКУП), который является постоянно действующим органом, созданным в МГУ им. М. В. Ломоносова в мае 2006 г. Основная задача Конгресса — системное изучение уголовного законодательства и практики его применения — воплощена в темах, актуальных для современного уголовного законодательства в целях его наиболее эффективного применения в практике борьбы с преступностью. В частности, на I Конгрессе (2006 г.) рассмотрены конституционные основы уголовного законодательства, Вторым РКУП (2007 г.) исследована системность в уголовном праве, III Конгресс (2008 г.) посвящен выработке уголовно-правовых, криминологических и уголовно-исполнительных мер противодействия преступности. Внимание конгрессоров IV РКУП было обращено на категорию «цель» в уголовном, уголовно-исполнительном праве и криминологии. Актуальность заявленной темы вполне обоснованно аргументировал Президент Конгресса В. С. Комиссаров: «С сожалением приходится констатировать, что целевое предназначение закона в настоящее время далеко не всегда в обязательном порядке прописывается в законе. В противном случае многие законопроекты погибали бы на корню, ибо невозможно было бы объяснить ту несуразицу, а нередко и глупость, которую они содержат»2. В 2010 г. на V Конгрессе рассмотрены научные основы уголовного права и процессы глобализации. В Резолюциях Конгресса его участники отметили, что системность уголовного закона серьезно подорвана, продолжаются процессы обезнаучивания уголовного нормотворчества, что без серьезного научного обоснования уголовно-правовых предписаний невозможна эффективная борьба с преступностью. В Резолюции V Конгресса участники приняли решение о необходимости немедленного начала работы по подготовке новой редакции Уголовного кодекса и посчитали необходимым проинформировать о своем решении Президента, Правительство и Федеральное Собрание Российской Федерации.

В последние годы как наиболее весомый фактор совершенствования уголовного законодательства рассматривается законодательная техника. Серьезное внимание законодательной технике уделяют санкт-петербургская, нижегородская, ярославская, московские и другие научные школы, которые организовали массированные исследования общих и уголовно-правовых проблем законодательной техники, в том числе на монографическом уровне. Однако, как показывают результаты технико-юридических исследований, арсенал законодательной техники ограничен такими юридическими средствами, как уголовно-правовые понятия, термины, конструкции, аксиомы, презумпции, фикции и юридические символы. Столь же ограниченным (строго очерченным) является и набор технико-юридических приемов. Более того, многие проблемы, которые в уголовном праве традиционно рассматриваются в рамках законодательной техники, являются законодательно-текстологическими проблемами правовой науки, права и закона.

Техноцентрическая парадигма, характерная для эпохи законотворчества, с присущими ей «техницизмами» (юридическая техника, технология законодательства, механизм правового регулирования) постепенно дополняется законодательной (в нашем случае — уголовно-правовой) текстологией, уделяющей внимание тексту уголовного закона, его конструированию и законодательно-текстологической интерпретации с позиций отраслевой законодательной текстологии. Перспектива объединения технико-юридической и законодательно-текстологической парадигм в единую законологическую парадигму уголовного права является важным показателем актуальности данного исследования.

Главным аргументом в защиту актуальности исследования уголовно-правовой текстологии является необходимость формирования законодательной текстологии, направленной на повышение качества конструирования уголовно-правовых предписаний и достижение прагматичных (более эффективных) результатов законодательно-текстологической интерпретации и применения уголовного закона с учетом законодательно-текстологических наработок.

Объект исследования составляет комплекс методологических и теоретических проблем, связанных с формированием законодательно-текстологического подхода к уголовному законодательству, разработкой понятийного аппарата законодательной (уголовно-правовой) текстологии и определением направлений практического применения ее теоретических положений в уголовном праве.

Предмет исследования включает в себя нормативный материал действующего Уголовного кодекса Российской Федерации, Федеральных законов, которыми внесены изменения и дополнения в уголовное законодательство России; тексты ранее действовавших законов, содержащие нормы уголовно-правового характера, тексты зарубежных криминальных кодексов; практику законописания, законодательную технику эпохи законотворчества; практику толкования уголовно-правовых предписаний; теоретические взгляды, касающиеся структурной организации уголовного закона, конструирования уголовно-правовых предписаний; уголовно-правовые концепции, являющиеся основой законодательно-текстологического конструирования и законодательно-текстологической интерпретации нормативного материала в уголовном праве.

Цель исследования заключается в научной разработке концептуальных положений, составляющих в своей совокупности теоретические и методологические основы законодательной текстологии и ее применения в уголовном праве.

Задачи данного исследования включают в себя:

1) формирование теоретических и методологических основ законодательной текстологии уголовного права;

2) рассмотрение законодательной техники и законодательной текстологии в качестве взаимосвязанных и взаимодополняющих теоретических построений;

3) установление текстуальных признаков, характерных для Уголовного кодекса Российской Федерации, и разрешение проблемы качества уголовного закона применительно к компетентности его адресатов;

4) определение структурной организации текстов уголовно-правовых предписаний с учетом их дескриптивных (описательных) признаков и выявление существующих моделей правовых предписаний Общей и Особенной частей УК РФ, а также установление их композиционно-графических особенностей;

5) разработку общего алгоритма законодательно-текстологической интерпретации уголовно-правовых предписаний, пригодного для нужд законодателя, правоприменителя и других адресатов уголовного закона;

6) практическое применение положений законодательной текстологии для разработки теоретических моделей институтов Общей части Уголовного кодекса с последующей интерпретацией уголовно-правовых предписаний с учетом поверхностного (конструктивного) и глубинного (концептуального) уровней нормативного текста;

7) использование теоретических положений законодательной текстологии при конструировании заголовков глав и статей, моделей составов преступлений, нормативных текстов уголовно-правовых предписаний и примечаний.

Научная новизна заключается в том, что данная работа является монографическим исследованием законодательной текстологии уголовного права, в котором разработан законодательно-текстологический подход к нормативному материалу, то есть представлена совокупность методов и теоретических положений, пригодных для конструирования и законодательно-текстологической интерпретации нормативных текстов уголовного закона.

Глава 1. ЗАКОНОДАТЕЛЬНАЯ ТЕКСТОЛОГИЯ УГОЛОВНОГО ПРАВА… : ТЕОРЕТИЧЕСКИЙ, МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ И ПРИКЛАДНОЙ АСПЕКТЫ

§ 1. Законодательная текстология как направление уголовно-правовых исследований

В общей теории права сформировался устойчивый подход к естественному языку как средству письменной объективации права. Несколько поколений оте­чественных юристов традиционно считают, что «именно язык служит средством передачи информации о содержании правовых предписаний»3, язык закона — единственно возможный способ существования права4, право не может жить без языка5, «без языка не может быть права»6. Достаточно наглядно «языковой» подход к закону отражен в названиях современных публикаций: «Язык закона» (1990), «Язык права» (1997), «Язык и стиль законодательных актов» (2003), «Язык и право» (2004, 2005)7, «Язык уголовного закона и его понимание» (2009)8.

Специалисты по уголовному праву, как и представители других отраслевых наук, безоговорочно поддерживают традиционный языковой подход, согласно которому языковая детерминированность уголовного закона является неоспоримым фактом, так как «законодатель не имеет (и никогда не имел!) другой формы воплощения своего волеизъявления, нежели через естественный (для УК РФ — русский) язык»9. При этом «усовершенствование языка уголовного закона» рассматривается как средство оптимизации уголовного законодательства10. В соответствии с традиционным подходом ученые-криминалисты ставят в один ряд уголовно-правовые заголовки (предтекстовые образования), уголовно-правовые дефиниции (внутритекстовые образования), термины (языковые единицы) и оценочные понятия (элементы законодательного текста)11 и тем самым отождествляет разные понятия — языковые единицы и уголовно-правовой текст. Юристы-практики фактически имеют дело с текстами уголовно-правовых предписаний, которые построены на языковой основе, а не с языком как таковым. В тех случаях, когда используются словосочетания «язык закона», «язык права», «законодательный язык», имеется в виду разновидность письменной речи, которую характеризуют стилистические особенности, свойственные уголовно-правовым текстам, а не законодательному языку, языку уголовного закона или языку уголовного права, поскольку реально существует естественный, а не законодательный язык.

В юрислингвистике, в которой главенствует понятие «язык закона», вопрос о продуктивности языкового подхода к уголовному закону не ставится, хотя такой подход имеет известные ограничения. К числу особенностей языка закона специалисты по правотворчеству относят точность (по другой терминологии — максимальную точность), ясность (предельную ясность), ясность и простоту, понятность, экономичность (лаконичность), краткость, экспрессивную нейтральность, разумный формализм (унифицированность) языка12. Специалисты по законодательной технике относят ясность, точность, доступность, краткость, нейтральность законодательного языка к языковым правилам13, к требованиям к языку закона14, либо к правилам (требованиям) юридической техники15.

В действительности в юридической литературе рассматриваются не языковые, а текстовые феномены, так как авторы всех без исключения публикаций анализируют особенности нормативных текстов. Об этом свидетельствуют постоянные оговорки о ясности и простоте изложения нормативного текста16, а не языка закона, о точности юридического текста17, о речевой избыточности и речевой недостаточности законодательных текстов18, о требованиях, предъявляемых законодателем к тексту закона, о сочетании в тексте закона точности, ясности и полноты предписаний19.

В уголовно-правовой литературе характеристика языка уголовного закона неизбежно «сочетается» с характеристикой свойств законодательного текста. К числу общих и специальных признаков нормативно-правового текста (не языка — отмечено А.С.) А. И. Бойко относит точность, безличность, простоту и доступность20. Примечательно, что в других работах о языке уголовного закона авторы рассматривают не столько язык закона, сколько полноту, четкость, ясность и простоту нормативных формулировок. При этом отмечается «недостаточно ясное, расплывчатое, двусмысленное или крючкотворное описание… признаков состава преступления»21. Б. В. Волженкин пишет, что «реализация принципа законности требует в первую очередь максимально четкого, не допускающего различных толкований описания непосредственно в законе объективных и субъективных криминообразующих признаков деяний, признаваемых преступлениями. Пусть даже текст закона (выделено — А. С.) будет громоздким, не столь стилистически изящным, как хотелось бы, но зато абсолютно понятным и потенциальному правонарушителю, и должностному лицу, применяющему уголовный закон»22. Характерно, что сторонниками повышения понятности действующего Уголовного кодекса считают себя именно те криминалисты, которые занимаются исследованием свойств, особенностей и качеств законодательного языка, хотя речь ведут о тексте уголовного закона23.

В юридической литературе 1990-х годов отмечается, что проблеме языка закона явно «не повезло» и она изучена в юридической науке слабо24. При этом авторы коллективного труда «Язык закона» (1990) во введении заявляют о своем стремлении подойти с научно-теоретических позиций к исследованию проблем языка закона и дать основные положения о законодательном стиле как самостоятельном стиле литературной речи25. Однако в рассмотрение признаков, присущих законодательным текстам, авторы не вдаются, так как предпочтение отдается языку, а не тексту закона: семь глав из девяти посвящены юридической терминологии, которая рассматривается в качестве совокупности единиц законодательного языка, имеющих точное лексическое значение.

Во многом направленность таких исследований в течение нескольких десятилетий предопределялась зарубежными и отечественными работами, посвященными вопросам унификации терминологии нормативно-правовых актов и теоретическим проблемам создания юридического тезауруса26. Не являются исключением и те публикации, в названиях которых фигурирует словосочетание «текст закона», «юридический текст», «текст права»27. Авторы работ, формально посвященных исследованию законодательного текста, далеки от законодательно-текстологического подхода, так как предметом их интереса выступает юридическая терминология, которая включена в нормативный материал, но не исчерпывает его, поскольку является одним из лексических пластов законодательного текста.

Языковой подход к праву (точнее к юридическим предписаниям) имеет много сторонников, его поддерживают такие авторитетные фигуры как А. С. Пиголкин28, Д. А. Керимов29, Т. В. Губаева30, Т. В. Губарева31, В. И. Каминская32, Т. В. Кашанина33, А. Ф. Черданцев34 и другие. Вместе с тем в современных работах по законодательной технике при описании логики, стиля и языка закона авторы вынуждены обращаться к таким понятиям как «текст закона», «текстовая форма»35, «текстуальные формы», «нормативно-правовой текст», «текст документа»36. При этом Н. А. Власенко справедливо отмечает, что в юридической литературе пока в большей мере исследовано понятие документа, несмотря на практическую важность теоретических знаний о тексте37.

В последние годы нормативные тексты стали объектом внимания представителей общей теории права, специалистов по юридической технике, законодательной технике и нормографии. Учеными филологами Алтайского государственного университета совместно с юристами разрабатывается новое научное направление — юрислингвистика (лингвоюристика)38. Объектом юрислингвистики и лингвоюристики являются взаимоотношения языка и закона: отношения языка к закону изучает юрислингвистика, а закона к языку — лингвоюристика; юридический аспект языка является предметом юрислингвистики, языковые аспекты права интересуют лингвоюристов39.

Наиболее известный юрислингвист современности, Н. А. Власенко в монографии «Язык права» (1997) утверждает, что о «правовом языке можно говорить лишь условно, выделяя (обособляя) часть общей системы русского языка, посредством которой институционально оформляется и функционирует правовая система», он охватывает весь словарный запас юриспруденции, а «язык права» — это лишь лексикон нормативно-правовых актов и актов толкования40. В выводах, завершающих первую главу «Взаимосвязи языка и права», Н. А. Власенко пишет, что «язык права (…) неразрывно связан с текстом права, вне его не существует. Текст права есть объединение правового лексикона и его стилевых закономерностей. Это одно из важнейших выражений права, форма его существования»41. Однако текст закона в данном случае не является объектом исследования, так как автора интересуют языковые единицы, которые дают возможность указать дефекты их использования и сформулировать правила употребления таких единиц в нормативных предписаниях. Языковой подход к тексту закона подтверждают и другие публикации юристов, поскольку речь в них идет о так называемых «нормативных грамматических предложениях»42. Следует отметить, что выделение юристами т. н. «нормативных предложений» является неудачным, даже если это понятие соотнести с понятием «нормативное предписание», так как характеристика предложения и особенности его функционирования определяются синтаксическими свойствами текста, а не его нормативным содержанием.

В современной юридической литературе делаются попытки переориентировать внимание исследователей с «языка закона» на «текст». Специалисты по юридической технике справедливо полагают, что юристам «следует обратить внимание на практическую важность теоретических знаний о тексте» (о законодательном тексте — А. С.), так как «правовое регулирование, правовые институты в обществе не существуют … вне текста»43. При этом член-корреспондент Т. Я. Хабриева и ее коллеги отмечают, что нормативные тексты исследованы в меньшей степени, чем объективированные в них нормативно-правовые акты44. Действительно, диспропорция между теоретическими исследованиями законодательных текстов и нормативными актами настолько велика, что ее точное обозначение невозможно. Исследования, формально посвященные текстам нормативно-правовых актов45, содержат отдельные высказывания о социально-правовой значимости законодательных текстов, а вместо текста рассматриваются языковые особенности нормативно-правовых актов и юридических документов, в том числе их «грамматические основы».

Уголовно-правовые исследования по законодательной технике в методологическом отношении следуют общетеоретическим разработкам: вместо текста уголовного закона основное внимание традиционно уделяется языковым средствам, то есть словам, словосочетаниям, устойчивым грамматическим оборотам и правилам их использования в уголовном законе. При этом методика языкового оформления уголовно-правовых предписаний сторонниками такого подхода рассматривается в рамках внешней законодательной техники46. Однако использование языка в сфере уголовно-правового функционирования — это предмет юрислингвистики, а не внешней законодательной техники. Последняя имеет дело с текстами уголовно-правовых предписаний, поэтому любой автор, обратившийся к анализу компонентов законодательной техники или к методике языкового оформления уголовно-правовых предписаний, вынужден оперировать нормативными текстами либо их элементами, а не единицами языковой системы. Формой объективации уголовно-правовых предписаний является не предложение, как это утверждает Н. Л. Радаева, а нормативные тексты47. Тем не менее языковая ориентация диссертационных исследований по уголовному праву в настоящее время приобрела гипертрофированно-гротескный характер. Авторы диссертационных работ по уголовно-правовой тематике сочетают несочетаемое: лингвистику и квалификацию преступлений, лингвистические основы и уголовно-правовые нормы48. При этом авторы не дифференцируют язык и текст уголовного закона, отождествляют языковые и текстовые феномены, имеющие место в действующем Уголовном кодексе Российской Федерации. В результате в работах, посвященных языку уголовного закона, как правило, рассматривается законодательно-текстологическая проблематика (особенности заголовков, требования, предъявляемые к тексту закона, его стиль, конструирование нормативных текстов, их интерпретация), а не языковая проблематика (термины, терминосистема, синтаксические конструкции уголовно-правовых предписаний). В работах, формально посвященных лингвистическим особенностям уголовно-правовых норм (что следует из названий и содержания этих работ), рассматривается не столько язык уголовного закона, сколько дефекты нормативных текстов либо текстуальные особенности формулировок уголовно-правовых предписаний, примечаний и заголовков.

Отдельные авторы полностью отождествляют законодательную технику с «лингвистическими средствами», а к приемам юридической техники относят исключительно «лингвистические приемы». И. В. Табарин категорически утверждает, что «все юридико-лингвистические приемы банально представляют собой правила по подбору и расстановке слов в текстах нормативно-правовых актов и других разновидностей формы правовых норм»49. А. Э. Жалинский и его соавторы справедливо отмечают, что «если следовать логике И. В. Табарина, то для осуществления правотворческой деятельности не нужно никаких специальных юридических знаний, а достаточно знания одного лишь русского языка»50. Этот «лингвистический крен», на который обращает внимание А. Э. Жалинский, дает основание оценить «табаринские тезисы» как примитивное упрощение технико-юридических понятий, в том числе касающихся уголовного законодательства, а объемный опус «ценителя филологии и лингвистики» причислить к жанру публицистики, отражающей недостатки юридической науки в искаженном виде.

Существенным недостатком, порождающим представление о гипертрофированной роли языка в праве, является редукционизм, то есть стремление описать юридические явления поверх их сложности и тем самым упростить в научном отношении. Наиболее заметно редукция проявляется в тех случаях, когда юристы рассматривают язык как средство законодательной техники. Отсюда появляется упрощенное представление о том, что язык — источник возникновения, развития и функционирования права51. С таким же успехом можно утверждать, что язык является источником возникновения, развития и функционирования любого социального явления, поскольку «весь наш опыт … о бытии лингвистичен»52. Правовой опыт действительно лингвистичен, но не настолько, чтобы полностью связывать существование права и законодательной техники только с функционированием языка.

Поскольку генезис права вообще и уголовного права в частности не входит в тему данного исследования, мы оставим его в стороне и приступим к рассмотрению генезиса законодательной текстологии, ее объекта, предметной области, цели, задач и других ее аспектов, требующих описания для формирования первичных представлений о законодательной текстологии.

Законодательно-текстологический подход, недостаточно отрефлектированный представителями правовой науки, заключается в рассмотрении в качестве объекта исследований нормативных текстов. Зачатки такого подхода к нормативно-правовым актам прослеживаются в девятитомном издании Российского законодательства Х–ХХ веков53. Есть основания полагать, что авторы-составители многотомного издания Российского законодательства придерживались методологических установок, составляющих основу законодательно-текстологического подхода к нормативно-правовым актам, имеющим уголовно-правовой характер. В предисловии к указанному труду подчеркивается, что «тексты законов даются по первоисточнику… и без перевода, так как перевод навязывает читателю одну какую-то трактовку текста, между тем как при чтении текстов древних законов часто возникают споры при их толковании»54. Особенно отметим завершающий фрагмент предисловия, в котором О. И. Чистяков без каких-либо оговорок подтверждает, что в данной работе «дается текстологический и тесно связанный с ним историко-правовой комментарий к каждой статье или группе статей закона»55.

В классическом варианте текстология — область науки, которая занимается изучением и комментированием текстов, восстановлением первоначальных рукописей, определением их авторства, даты написания, а также научным изданием (публикацией текстов)56. Однако научный потенциал текстологических исследований намного шире, чем принято считать, и не ограничивается историей создания текстов. Соотношение исторического и теоретического в текстологических исследованиях может быть разным, особенно в случае привлечения специальных методов в сочетании с концептуальными подходами. В тех случаях, когда объектом исследования выступают тексты правовых памятников, текстология приобретает историко-правовой характер.

Новое текстологическое направление — законодательная текстология — фактически зарождается в недрах общей текстологии. Первыми текстологическими опытами в России становятся работы по систематизации, редактированию и описанию рукописных книг в XVI–XVII вв. Составляются описи монастырских книг и проводится описание монастырских рукописей конца XV в. Несколько позже в корпус историко-правовых исследований, имеющих текстологическую направленность, вошли Краткая редакция Русской Правды (Авг. Л. Шлецер, 1767), Пространная редакция (В. В. Кристинин, 1788). В 1846 г. Н. В. Колачев издал тексты Правды, в том числе Сокращенную редакцию, которая была осмыслена как особая обработка законодательного текста. При этом тексты были систематизированы в особом порядке и получили деление на статьи. Одновременно Н. В. Колачев составил программу дальнейших действий, которая включала издание всех списков Правды, их реконструкцию и текстологическое исследование57. Полное издание известных списков Правды осуществил С. В. Юшков (1935). Академическое издание Русской Правды (1963), включившее 88 списков, фактически реализовало программу, намеченную Н. В. Колачевым. По словам О. И. Чистякова, издание Правды было осуществлено на основе «текстологической классификации», построенной с учетом взаимоотношения текстов Правды, их взаимовлияния и развития. Такого рода классификация позволила объединить все списки по группам и расположить их в текстологическом порядке без учета этапов развития государственного строя и права58.

Обращает на себя внимание, что историки права используют термин «текстология» в соответствии с представлениями о текстологии как единой науке, в рамках которой в зависимости от объекта исследования различаются различные отрасли текстологии: литературная, историко-правовая, лингвистическая т. д59. Историки права, причастные к текстологическому изданию девятитомного труда по Российскому законодательству Х–ХХ вв., по существу действовали в рамках сложившейся традиции. Историко-правовые исследования правовых памятников проводились с позиций общей текстологии в соответствии с ее принципами, методами и подходами.

Понятие «законодательная текстология» историками права не использовалось, так как наработки общей текстологии позволяли достаточно успешно заниматься восстановлением текстов правовых памятников, определять время их написания, изучать имеющиеся списки и опубликованные рукописи и создавать их научно-исследовательское описание.

Обращение историков права к текстологии можно объяснить тем, что ключевыми понятиями этой науки являются «текст», «документально фиксированный текст» («источник»), «история текста», «редакция источника», «список», «критерии подлинности текста» и «принцип историзма» как абсолютно универсальный принцип текстологического исследования60. Однако в первую очередь текстологическая ориентация историков права связана с тем, что многовековая деятельность переписчиков нормативно-правовых актов неизбежно вела к тому, что нормативные тексты лишались устойчивости, теряли первоначальный вид и обрастали новыми редакциями. При этом чем дольше правовой памятник находился в юридическом и деловом обороте, тем больше появлялось редакций и списков, в которых отражались социальные потребности законоустановителей и правоприменителей, интересы работодателей, законописцев и мастерство переписчиков.

Практическое применение текстологии позволило авторам-составителям Российского законодательства Х–ХХ веков осуществить научное издание правовых памятников, основанное на всестороннем изучении нормативных текстов, их редакций и многочисленных списков, а также ранее опубликованных историко-правовых и текстологических трудов. Вместе с тем ярко выраженный историзм текстологии, ее обращенность к генезису текста и генезису правовых идей, сыграли негативную роль в использовании текстологического подхода в отношении современного (действующего) законодательства. Применение текстологии в уголовном праве традиционно ограничивается историко-правовыми и словарными комментариями, содержащими пояснения слов и оборотов, которые перешли в разряд архаизмов, диалектизмов и малопонятных современному адресату иноязычных заимствований. Между тем потребность в текстологических исследованиях уголовно-правовых нормативных текстов осознается юристами достаточно остро, но рефлексируется неоднозначно: либо как «язык закона», либо как «законодательный текст». Законодательную текстологию по-прежнему заслоняет историко-правовой текстологический подход. Соответственно, в уголовном праве сложилась прочная традиция уделять внимание языку, а не тексту уголовного закона, хотя последний является не только объектом комментирования, но и законодательного конструирования, то есть объектом производства нормативных текстов, которые выступают в юридическом обороте в качестве уголовно-правовых предписаний.

Законодательно-текстологический подход к нормативно-правовым актам в отличие от традиционного языкового подхода держится на понимании того, что конечным продуктом законотворческой деятельности выступает текст закона, то есть прежде всего нормативный текст, а не его языковые единицы. Законодательная текстология является новым направлением исследований в праве вообще и в уголовном праве в частности. В отличие от текстологии, имеющей историко-правовую направленность, законодательная текстология обладает дискурсивным (социально-ориентированным) потенциалом, так как объектом исследования законодательной текстологии является текстовое поле действующего законодательства, в нашем случае — текст уголовного закона.

Предметную область уголовно-правовой текстологии составляют её исходные теоретические положения, методологические основы и прикладные аспекты (глава 1), текстуальные признаки уголовного закона (заголовки структурных единиц УК РФ, объективированность законодательной воли, завершенность нормативных текстов, связность, целенаправленность и прагматичность), законодательная техника и законодательная текстология как взаимосвязанные и взаимодополняющие теоретические построения (глава 2), уголовно-правовые предписания как нормативные тексты, их структурная организация и композиционно-графические особенности; требования, предъявляемые к тексту уголовного закона, проблемы качества уголовного законодательства, связанные с компетентностью адресатов и наличием в нормативном тексте концептуального уровня (глава 3), практическое применение концептуальных положений законодательной текстологии в уголовном законодательстве и в уголовном праве (главы 4, 5).

Целью законодательной текстологии является реализация возможностей, которые дает текстологический подход к конструированию уголовного закона и его интерпретации для нужд законодателя и правоприменителя.

В качестве задач законодательной текстологии уголовного права выступают проблемные ситуации, требующие разрешения, в том числе:

● создание полезных когнитивных моделей, которые являются теоретическим прообразом текста уголовного закона и структурной организации его текстуальных компонентов;воплощение теоретических моделей уголовно-правовых предписаний в конкретных образцах, сконструированных в соответствии с законодательно-текстологическими требованиями;

● применение законодательно-текстологических моделей в процессе создания нормативных текстов, отвечающих требованиям нормотворческой деятельности в сфере уголовного законодательства;

● интерпретация уголовно-правовых предписаний, обеспечивающая выявление и осмысление двух уровней нормативного текста: поверхностного (конструктивного) и глубинного (концептуального);

● образование законодательно-текстологического алгоритма действий интерпретатора, обеспечивающего толкование уголовного закона, опирающееся на структурное членение уголовно-правовых предписаний;

● совершенствование текстуальной организации уголовного закона с учетом категорий актуального членения, в качестве которых выступают тематические и дескриптивные (описательные) признаки текста уголовно-правовых предписаний;

● создание приемлемых вариантов модификации нормативных текстов уголовно-правовых предписаний, которые в настоящее время не соответствуют структурно-композиционным критериям организации текста уголовного закона;

● выявление и законодательно-текстологическое описание составов преступлений, не подпадающих под признаки имеющихся классификаций, для надлежащей квалификации преступлений, которые не вписываются в рамки известных составов;

● законодательно-текстологическое описание конструктивных особенностей наименований разделов, глав и статей, различных видов примечаний и других текстуальных компонентов уголовного закона для удовлетворения потребностей теории и практики;

● внедрение теоретических положений законодательной текстологии, имеющих прикладное значение, в правовую культуру нормотворцев уголовного закона, ученых и юристов-практиков.

§ 2. Методологические основы законодательной текстологии уголовного права

В юридической литературе широко используются такие термины, как «методология правопознания», «методология правовой науки», «методика научного исследования» и др61. При этом смысл методологических понятий и соответственно соотношение указанных понятий трактуются неоднозначно. В одних случаях под методологией фактически понимаются любые научные методы, принципы и средства познания62, в других — частно-научные методы и методики (процедуры) их использования выводятся за рамки методологии63. Кроме того, само понятие «методология» трактуется по-разному, так как отражает мировоззрение авторов, которые стоят на несовпадающих, нередко противоположных и конкурирующих позициях. Одни авторы понимают под методологией методы познания и преобразования действительности64, другие — учение об этих методах в совокупности с приемами и средствами познания65. Некоторые считают, что методология — это самостоятельная наука, не совпадающая с философией66. Сторонники философского подхода к методологии отождествляют методологию с философией, диалектикой и с историческим материализмом67.

В методологии правоведения считается, что методологический статус имеют те средства (способы и приемы научной деятельности), которые задают общее направление этой деятельности, определяют принципы подхода к объекту, служат отправной точкой68. Мировоззренческая роль слагаемых методологии правовых исследований подчеркивается многими учеными. С. С. Алексеев в этой связи отмечает, что «положения, имеющие общее методологическое значение, выводят исследователя на исходные позиции при решении данных вопросов, позволяют выработать решение на базе строгих мировоззренческих, философских начал»69.

В правоведении метод и теория выступают как взаимообусловленные проявления социально апробированного знания. По образному выражению П. Капицы, теория «сжимается» в метод, а метод, в свою очередь, «расширяется» в систему, то есть способствует углублению и развертыванию теоретического знания70. Метод и теория соотносятся между собой как способ получения, построения и обоснования теоретических знаний, объединяющий и как результат процесса познания некоторую предметную область и тем самым отражающий действительность. В литературе справедливо утверждается, что « в прикладной науке именно методологическим значением определяется значимость, цена любой теории, любого теоретического построения или концепции»71.

Развитие теории и совершенствование методов исследования осуществляются в едином процессе научной деятельности и выступают в качестве взаимосвязанных сторон. Новые методы создаются и совершенствуются в процессе развития теории. Теория по существу продуцирует методы, которые ведут к развертыванию теории, формируют ее содержание. Вместе с тем в литературе справедливо утверждается, что «метод не тождественен прямо и непосредственно теории, а теория не является непосредственным методом, ибо не она есть метод познания, а необходимо вытекающие из нее методологические установки, требования и регулятивы»72. Это означает, что теория, категории и другие научные абстракции должны быть преобразованы таким образом, чтобы объяснительные положения теории трансформировались в ориентационно-деятельные, то есть регулятивные предписания, выполняющие методологические функции.

Методологические основы законодательной текстологии тесно связаны с ее теоретическими положениями, полученными в процессе исследования комплекса законодательно-текстологических проблем уголовного права, имеющих непосредственное отношение к уголовному законодательству, Федеральным законам, которыми внесены изменения и дополнения в действующий Уголовный кодекс, а также к актам прецедентного толкования уголовного закона, издаваемым Верховным Судом Российской Федерации.

Законодательная текстология, как и законодательная техника, выросла из потребностей законодательной и правоприменительной практики. По мнению исследователей, источником познания законодательной техники, проблематика которой во многом совпадает с проблематикой законодательной текстологии, является «изучение недостатков законодательства, выявленных при его применении»73. Особенно наглядно этот вид познавательной практики демонстрирует сочинение И. Бентама «Номография», написанная в 1811–1831 гг. Автор дает подробную характеристику недостатков английского законодательства, классифицирует их, а затем рекомендует средства устранения недостатков74. «Типичные ошибки, — по словам А. Винавера, — приводятся в стройную схему, которая может быть использована для выработки правил техники законодательствования»75. Выявленную закономерность А. А. Ушаков отмечает и в отношении юридической техники, так как «для решения проблем юридической техники необходимо систематическое накопление и изучение технических недостатков права…»76 Современные криминалисты отмечают, что метод исследования законодательной техники представляет собой совокупность приемов, к числу которых относятся: 1) выявление, систематизация и обобщение имеющихся недостатков уголовного закона; 2) изучение достижений практики законодательствования; 3) определение тенденций развития законодательной техники; 4) применение достижений правовой науки в области законодательной техники77.

На наш взгляд, закон, законодательная техника, законодательная текстология, методы их исследования — это явления разного порядка и как таковые они возникают в разное время. Р. Иеринг справедливо утверждал, что «техника права не появилась на свет с возникновением юриспруденции»78. Задолго до появления всякой науки правовая интуиция и представления о справедливости заменяли собой теоретические построения и законодательную технику. В этой связи трудно согласиться с мнением, что «моментом возникновения законодательной техники можно считать момент создания писаных законов»79. Со времени появления письменных законов прошли столетия, прежде чем возникла юриспруденция и зародилась законодательная техника как результат теоретического осмысления приемов и средств создания нормативно-правовых актов вообще и уголовных законов в частности.

Законодательная техника в уголовном праве тесно связана с инструментальным пониманием уголовного законодательства, возникновением и широким распространением юридического позитивизма в Новейшей истории, отличительными чертами которой стали не только техника и промышленные технологии, но и формирование технико-гуманитарных парадигм мышления. В соответствие с новой парадигмой уголовный закон стал восприниматься как продукт технологической деятельности законодательного механизма. Средства и способы устранения недостатков закона в этой парадигме неизбежно приобрели очертания законодательной техники.

Законодательная текстология, объектом которой является текст уголовного закона, с самого начала ориентируется не только на выявление, систематизацию и способы устранения недостатков уголовного закона, но и на исследование специфики нормативных текстов, существующих в форме письменных документов, в том числе закрепленных в правовых памятниках. В соответствии с законодательно-текстологическим подходом нормативный текст — это первичная данность, исходная действительность, с которой имеет дело исследователь. С философско-методологических позиций «где нет текста, там нет и объекта для исследования и мышления»80 М. Бахтин справедливо утверждает, что «каковы бы ни были цели исследования, исходным пунктом может быть только текст»81. Текстоцентрический подход в отношении гуманитарных исследований поддерживают и другие авторы. «Непосредственным предметом занятий, — по мысли Г. О. Винокура, — служит не история, не общество или язык, а именно тексты, памятники в их прямой данности»82.

В законодательно-текстологическом отношении текст уголовного закона — это запись нормативных предписаний, графическая, в значительной мере условная структура, имеющая строго установленный облик, дающая возможность правоприменителю и другим адресатам воспринимать уголовно-правовые предписания и руководствоваться ими. Основополагающим текстологическим принципом является положение, согласно которому текст — это материально (графически) закрепленное выражение авторского замысла. Это означает, что нормотворец, создающий уголовный закон, воплощает в нормативном тексте законодательную волю, а юрист, имеющий дело с уголовным законом, имеет текстуально-закрепленный нормативный материал и тем самым все условия для выявления смыслового содержания уголовно-правовых предписаний. Уголовный закон, его предписания существуют только в текстовой форме, и любое суждение о нем представляет собой письменный или устный текст, направленный на выявление, интерпретацию и в конечном итоге реализацию воли законодателя.

Методологически законодательная текстология опирается на опыт и научные положения гуманитарных наук83. Это означает, что в уголовно-правовом исследовании следует использовать методы, которые служат достижению целей и задач законодательной текстологии. Одним из таких методов является метод дискурсивного анализа. Дискурс — понятие многозначное. Термин «дискурс» используют три национальные школы: англо-американская, немецко-австрийская и французская. Согласно англо-американской традиции под дискурсом понимается диалог84. В немецкой литературе дискурс рассматривается как анализ связной речи85. Французские философы трактуют дискурс как текст, взятый в совокупности с социальными, прагматическими и другими факторами86, то есть текст рассматривается как явление, имеющее социальное назначение.

В законодательно-текстологическом аспекте действующий Уголовный кодекс РФ представляет собой особый дискурс, так как текст уголовного закона закрепляет нормы, регулирующие реально существующие уголовно-правовые отношения, а Уголовные кодексы РСФСР 1922, 1926, 1960 гг. и другие ранее действовавшие уголовные законы являются текстами-памятниками, утратившими дискурсивность, то есть связь с социальными, политическими, экономическими и культурными факторами, которые обусловили разработку, принятие и реализацию соответствующих законов на практике.

В методологическом отношении категория «дискурс» не подменяет собой понятие «текст». Тексты уголовных законов, представляющие собой формальные конструкции, образуют основу уголовно-правового дискурса, но не исчерпывают его полностью. Уголовно-правовой дискурс включает в себя законопроекты, уголовные законы, комментарии, разъяснения Верховного Суда РФ по уголовным делам, учебную и научную литературу по уголовному праву, то есть все тексты, которые объединяет тематическое единство соответствующего дискурса. Уголовно-правовой дискурс может быть представлен различными текстами, так или иначе (тематически, концептуально и проблемно), соответствующих друг другу. При этом уголовно-правовой дискурс изначально является продуктом коллективного субъекта, в роли которого выступают авторские коллективы законопроектов и законодатель в лице Государственной Думы и Совета Федерации.

Характерным для дискурса является его открытость, так как дискурс не ограничивается одним текстом, а позволяет включить в свое пространство существующие и потенциально возможные тексты. Это означает, что уголовное законодательство представляет собой часть уголовно-правового дискурса, которая должна рассматриваться как нормативный текст, соотнесенный с доктринальными и интерпретационными текстами, образующими уголовно-правовой дискурс, связанный с политическими, экономическими и социальными факторами. Описывая уголовно-правовой дискурс как социально-тематическую общность уголовно-правовых текстов, исследователь должен учитывать социальные условия, в которых функционируют тексты уголовно-правового дискурса, а также общие (коллективные) стратегии, выраженные в таких текстах.

Методологическое значение имеет утверждение, согласно которому «текст существует как соединение многих дискурсов, как точка пересечения дискурсов…»87. Весьма показательным в этом отношении является текст уголовного закона. В тексте УК РФ могут быть выделены следы и проекции разных дискурсов: политического, социального, экономического, экологического, медицинского и других. При анализе текста уголовного закона нельзя не заметить, что текстовое целое создается из взаимопереходов, взаимопересечений и взаимосвязей различных дискурсов, которые имеют характерные лексические маркеры (предпринимательская деятельность — ст. 169 УК, сделки с землей — ст. 170 УК, банковская деятельность — ст. 172 УК и так далее), устойчивые словосочетания (ст. 25–27 УК и др.) и типовые критерии (ч. 3 ст. 20, 21, 22, 81 УК) дискурсов, включенных в уголовный закон.

Следующее, не менее важное, положение заключается в том, что дискурс — это система ограничений, накладываемых на текст, относительно устойчивыми типами и формами социальной практики, посредством которых обеспечивается устойчивость связей и отношений в рамках определенной социальной организации общества88. Уголовно-правовой дискурс как система ограничений проявляется в нескольких аспектах: 1) в методологическом направлении дискурс выступает как «предзаданный способ мышления», который устанавливает возможности создания и использования уголовно-правовых идей, теорий, взглядов и оценок; 2) в содержательном отношении: одни уголовно-правовые понятия, предписания и концепции включаются в пространство уголовно-правового дискурса как «свои», другие отвергаются как чужеродные; 3) в законодательно-текстологическом (технико-юридическом) аспектах дискурс создает границы, которые возникают в результате системного отбора приемов и компонентов, используемых в тексте уголовного закона.

Вполне закономерно, что уголовно-правовой дискурс 1926–1960 гг. вобрал в себя такие понятия как «меры социальной защиты», «неустойчивые члены общества» (ст. 9 УК РСФСР 1926 г), «враг трудящихся», «исправительно-трудовые лагеря» (ст. 40 УК РСФСР 1926 г.), «изгнание из пределов Союза ССР» (ст. 27 УК РСФСР), «поражение прав» (ст. 31 УК РСФСР). Эти политические эвфемизмы отражали идеологию репрессивного воздействия уголовного законодательства РСФСР. Правовой дискурс Уголовного кодекса РФ 1996 г. отличают принципиально другие маркеры: законность (ст. 3 УК), равенство граждан (ст. 4 УК), справедливость (ст. 6 УК), гуманизм (ст. 6 УК) и так далее.

С позиции законодательной текстологии уголовный закон является средством письменной коммуникации законодателя и адресатов закона. Письменная коммуникация как вид социально-правового общения характеризуется пространственно-временным разрывом контакта участников коммуникации89. В структуре такой коммуникации законодатель выступает как отправитель сообщения в форме текста Уголовного кодекса, состоящего из множества уголовно-правовых предписаний. Потенциальными участниками письменной коммуникации являются все граждане Российской Федерации, обязательными — сотрудники правоохранительных органов, студенты юридических факультетов, преподаватели и ученые-юристы. Модель акта письменной коммуникации имеет для юриста важное методологическое значение, так как дает возможность уяснить разницу между языком (кодом) и речью (текстом), в нашем случае между языком и текстом Уголовного кодекса. Методически верно рассматривать текст уголовного закона и уголовно-правовые предписания как речевые (текстовые) единицы сообщения, а не как язык закона. Дихотомия языка и речи (устной и письменной) является непреложным фактором. Вслед за швейцарским ученым Ф. де Соссюром90 оте­чественные исследователи безоговорочно разграничивают эти понятия, находя для такого разграничения достаточные основания91.

На наш взгляд, внимание юристов-исследователей и практиков должно быть переключено с языка уголовного закона на текст Уголовного кодекса. При этом исследование кодов уголовного закона(цифровых, литерных и вербальных) является составной частью законодательно-текстологической проблематики, но вместе с тем не первоочередной. Языковой подход к Уголовному кодексу, который в настоящее время взят на вооружение специалистами по уголовному праву92, должен уступить место законодательно-текстологическому подходу. Первый в определенной степени исчерпал себя, его тематика ограничена требованиями, предъявляемыми к языку закона и терминологии, а в тех случаях, когда речь идет о стиле языка уголовного закона, фактически рассматривается стиль законодательного текста. Законодательно-текстологический подход дает возможность рассмотреть действующий УК РФ как нормативный текст, то есть как организованное особым образом целостное единство, состоящее из различных конструктивных компонентов, наиболее адекватно интерпретируемое именно с позиций законодательной текстологии для решения задач, предусмотренных уголовным законом. Данный подход основан на рассмотрении уголовно-правовых предписаний с позиций актуального членения текста, элементами которого выступают тема предписания (исходная часть нормативного текста) и дескриптивные (описательные) признаки предписания.

Коммуникативный подход дает возможность рассмотреть восприятие, декодирование, интерпретацию текста уголовного закона как активные процессы, которые трансформируют изначальный текст: в одних случаях выявляют волю законодателя, в других случаях невольно субъективируют текст закона, адаптируя его к возможностям интеллекта и компетентности адресатов, тем самым оставляют без внимания концептуальные потенции уголовно-правовых предписаний. В ряде случаев уголовно-правовые предписания интерпретируются тенденциозно, преднамеренно подвергаются кривотолкам, искажающим содержание уголовно-правовых предписаний. Иногда интерпретация уголовного закона приобретает форму конъюктуризации, если интерпретатор озабочен достижением ситуативных целей за счет искаженного толкования.

Наиболее значимой в законодательно-текстологическом аспекте является предложенная автором концепция двухуровневой организации нормативных текстов. Специалисты справедливо считают, что «текст — это некая глобальная структура, включающая в себя глубинную и поверхностную структуру»93. При этом поверхностная структура трактуется как форма, в которую облечена глубинная структура. Под глубинной структурой текста понимаются авторские интенции и прагматические установки94. Методологическое значение данной концепции заключается в том, что нормативные тексты в уголовно-правовых предписаниях должны конструироваться и интерпретироваться с учетом глобальной структуры текста, то есть с учетом наличия в нормативным тексте двух уровней: поверхностного (формально-понятийного) и глубинного (интенционально-концептуального).

Освоение методов структурного анализа нормативных текстов в сочетании с текстоцентрическим и коммуникативным подходами создает условия становления, развития и формирования законодательной текстологии, ее успешного применения в законодательной, интерпретационной и правоприменительной деятельности. Законодательно-текстологическая парадигма в отличие от узкоязыковой является более плодотворной в методологическом отношении, так как опирается на конгломерат современных подходов, методов и методик, использование которых в обозримом будущем способно вывести уголовное законодательство и практику его применения на более эффективный уровень.

§ 3. Законодательно-текстологическое конструирование уголовно-правовых предписаний

В литературе, посвященной особенностям текстуального выражения нормативно-правовых предписаний, ряд исследователей (М. И. Земляной, А. Л. Парфентьев) пытались выделить элементы, образующие тексты нормативных предписаний. Указанные авторы предлагали обозначить конструктивные элементы нормативных текстов терминами, заимствованными из логики, которые явно не отражают их специфику: «авторитет», «способ действия», «побудительный оператор», «адресат» и т. п.95

В уголовном праве, в отличие от общей теории права, велись постоянные поиски, направленные на выделение и описание законодательно-текстологических элементов уголовно-правовых предписаний, так как научное постижение текста уголовного закона, его доктринальная интерпретация и прикладное толкование не ограничиваются рамками трехчленной (логической) либо двухчленной (фактической) структуры правовой нормы. Поскольку уголовно-правовая наука имеет теоретико-прикладной характер и во многом мотивирована потребностями правовой практики, нуждами юридического образования и перспективами нормотворческой деятельности, ее не могут в полной мере удовлетворить общетеоретические схемы, заимствованные из теории права.

В результате научных поисков в уголовно-правовой доктрине появились теоретические построения, в которых рассматриваются не только структура уголовно-правовых норм, но и конструктивные особенности нормативных текстов уголовно-правовых предписаний96. При этом законодательно-текстологический подход к уголовно-правовым предписаниям, находившийся в стадии формирования, остался без внешней рефлексии.

Наличие текстуальной формы, выраженность уголовно-правовых предписаний в тексте уголовного закона, несмотря на их разнообразие, а в ряде случаев нестандартность и отсутствие устойчивой внутренней структуры, позволило исследователям выделить в структуре нормативных текстов конструктивные элементы, которые в настоящее время рассматриваются как инструментальные признаки, критерии, перечни, имеют свои названия и используются при конструировании и толковании уголовно-правовых предписаний97.

Следует отметить, что менее всего в плане конструктивных находок «повезло» уголовно-правовым предписаниям, выполняющим функции нормативных деклараций (ст. 1, 2 УК РФ), так как предписания-декларации, закрепляющие цели и задачи уголовного закона, его нормативные и идеологические основы существенно отличаются друг от друга текстуально. В не меньшей степени отличается и внутренняя структура предписаний — принципов (ст. 3–7 УК). Нестандартность уголовно-правовых предписаний, закрепляющих нормативные принципы уголовного законодательства, очевидна. Именно с этой текстуальной особенностью связано отсутствие попыток выделить и рассмотреть конструктивные элементы нормативных текстов, в которых сформулированы уголовно-правовые принципы.

Наиболее успешно доктриной уголовного права освоены элементы и признаки, характеризующие различные виды вины (ст. 25, 26, 27 УК) и невинов­ное причинение вреда (ст. 28 УК), за счет так называемых интеллектуальных и волевых элементов, включающих в себя ряд маркированных (обозначенных в теории) признаков. В формулах невменяемости (ст. 21 УК) и ограниченной вменяемости (ст. 22 УК) в качестве конструктивных элементов нормативного текста успешно выделены юридические и медицинские критерии, а также психологические (интеллектуально-волевые) и судебно-психиатрические признаки этих критериев.

На первый взгляд может показаться, что в теоретических работах по уголовному праву идет речь о юридических конструкциях. Тем более, что в юридической литературе в свое время высказывалось мнение о том, что юридическая конструкция представляет собой разновидность нетипичного нормативного предписания, то есть предписания, которое не имеет трехэлементной структуры98. Эта позиция подвергнута справедливой критике99, но воспроизводится в отдельных работах до настоящего времени100. На наш взгляд, отождествление указанных уголовно-правовых предписаний с юридическими конструкциями является неверным, так как любая юридическая конструкция представляет собой идеальную модель, которая является предметом доктрины, в то время как правовые предписания объективированы в тексте уголовного закона и представляют собой правовые веления. М. Л. Давыдова справедливо отмечает, что «нормативно-правовые предписания содержатся непосредственно в тексте закона, являясь его элементарными частицами»101. Что касается юридических конструкций, С. С. Алексеев вполне обоснованно включает их в идеальную структуру права102.

Немецкая уголовно-правовая доктрина выделяет в законодательных формулировках дескриптивные (описательные) признаки, посредством которых характеризуются юридически значимые элементы уголовно-правовых явлений103. Однако для характеристики конструктивных элементов нормативного текста уголовно-правовых предписаний дескриптивных признаков недостаточно, так как тексты уголовно-правовых предписаний наряду с описательными признаками содержат тему высказывания, которая является исходным компонентом уголовно-правового предписания. Соответственно, универсальными конструктивными компонентами уголовно-правовых предписаний, позволяющими преодолеть их текстуальную неоднородность, являются дескриптивно-тематические признаки, то есть тема уголовно-правового предписания и ее комментарий, состоящий из набора описательных признаков. Тема и ее комментарий являются компонентами актуального членения нормативного текста, элементы которых будучи маркированными, т. е. получившими наименования, могут использоваться в качестве инструментов конструирования и интерпретации текстов уголовного закона.

Проиллюстрируем данные теоретические выкладки на примере законодательно-текстологического анализа нормативных текстов, сформулированных законодателем в предписаниях Общей и Особенной частей Уголовного кодекса Российской Федерации.

В ч. 1 ст. 14 УК РФ состав темы образует словосочетание «преступлением признается», в котором термин «преступление» выступает в качестве темы, а понятие «признается» является ориентирующим элементом, который входит в ее состав. Остальная часть уголовно-правового предписания содержит дескриптивные признаки, которые характеризуют преступление: 1) виновно совершенное, 2) общественно опасное деяние, 3) запрещенное настоящим Кодексом, 4) под угрозой наказания.

В уголовно-правовой доктрине советского периода к признакам преступления отнесены: 1) общественная опасность, 2) противоправность, 3) винов­ность, 4) наказуемость деяния (действие, бездействие)104. При этом отмечается, что доктринальная дефиниция опирается на законодательное определение. В действительности законодательное определение понятия преступления, которое дано в ст. 7 УК РСФСР 1960 г., содержит два описательных признака. Часть первая указанной статьи гласит: «Преступлением признается предусмотренное уголовным законом общественно опасное деяние (действие или бездействие), посягающее на общественный строй СССР, его политическую или экономическую системы, собственность, личность, политические, трудовые, имущественные и другие права и свободы граждан, а равно иное, посягающее на социалистический правопорядок общественно-опасное деяние, предусмотренное уголовным законом».

В тексте указанной статьи дескриптивные признаки меняются местами: в начальной позиции указаны противоправность и общественная опасность («предусмотренное уголовным законом общественно опасное деяние (действие или бездействие»), в завершающей позиции — общественная опасность и противоправность («общественно опасное деяние, предусмотренное уголовным законом»). Кроме того, в число описательных признаков включены охраняемые уголовным законом объекты (общественный строй СССР, его политическая и экономическая системы и др.), которые раскрывают содержание общественной опасности. В этой связи в литературе подчеркивается, что советское уголовное право важнейшим признаком преступления считает материальный признак — его общественную опасность, а не формальный признак — запрещенность законом105. Соответственно, понятие преступления, сформулированное в ст. 7 УК РСФСР, именуется материальным. В более поздних комментариях авторы отмечают, что в ст. 7 УК РСФСР дано формально-материальное определение106.

В действующем Уголовном кодексе РФ «Преступлением признается винов­но совершенное деяние, запрещенное настоящим Кодексом под угрозой наказания». Обращает на себя внимание, что количество признаков в материальном определении понятия преступления и в современном легальном определении (ч. 1 ст. 14 УК РФ) осталось прежним, несколько видоизменился порядок их изложения: нормативный признак (виновность) предшествует общественной опасности, противоправности и наказуемости.

Попытаемся разобраться в сути законодательных изменений с позиций законо­дательной текстологии с учетом таких признаков нормативного текста как связность и цельность. Интерпретатор, правоприменитель, как и любой пользователь, при восприятии законодательного текста опирается на его связность107. Это неотъемлемое свойство законодательного текста не задерживает внимание рядового пользователя, так как адресат сосредоточен на заложенной в нормативном тексте информации. В результате содержание (цельность) усваивается благодаря связности текста. Цельность законодательного текста тесно связана с интенцией (волевым намерением) законодателя, находит воплощение (объективируется) в правовых предписаниях, предназначенных для реализации.

Связность текста уголовно-правовых предписаний не является гарантией правильного осмысления, так как цельность нормативного текста в силу его концептуальности лишь отчасти присутствует в самом тексте. В этой связи в литературе отмечается, что за связностью текста, который собран из понятных знаков, не всегда видны его содержание и смысл108. Следует отметить, что осмысление целостности (содержания) уголовно-правовых предписаний достигается не только благодаря наличию связности, но и за счет постижения концептуальности нормативных текстов.

В доктрине уголовного права сформировались три концептуальных подхода к определению понятия преступления: 1) формальный (он же — нормативный), 2) материальный (социологический); 3) формально-материальный (по другой терминологии — материально-формальный). Формальными определениями считаются дефиниции, в которых доминируют нормативные признаки. Соответственно, преступлением признается деяние, запрещенное уголовным законом под угрозой наказания. Материальными определениями принято считать дефиниции, которые раскрывают сущность преступного деяния. Отсюда — преступлением признается общественно опасное деяние, посягающее на социально значимые, с точки зрения господствующего класса, общественные отношения (объекты)109. Такого рода определения оперируют понятиями общественной опасности (материальный признак) и формальными (нормативными) признаками. При этом предпочтение в одних случаях отдается общественной опасности, в других — нормативным признакам.

Авторы доктринального проекта УК РФ 1993 г. и официального проекта УК РФ 1994 г. пытались отказаться от материального признака преступления. В доктринальном проекте преступление дефинировалось с формальных позиций как действие или бездействие, запрещенное уголовным законом. Исключение общественной опасности из признаков преступления мотивировалось тем, что общественная опасность — декларативный признак, который не является правовым110. В официальном проекте 1994 г., подготовленом Минюстом РФ и ГПУ при Президенте РФ, предлагалось исключить общественную опасность из признаков преступления, так как уголовный закон охраняет не только интересы общества, но и права, и законные интересы каждого отдельного человека. В соответствии с «неполитизированной» концепцией авторы проекта сформулировали дефиницию, в которой общественная опасность заменена признаками «вред» и «угроза причинения вреда»: «Преступлением признается запрещенное Уголовным кодексом деяние (действие или бездействие), причиняющее вред или создающее угрозу причинения вреда личности, обществу или государству»111.

Автор модельного Уголовного кодекса, Н. Г. Иванов, предлагает рассматривать «вредоносность» в качестве определителя общественной опасности с учетом «не только концептуальной, но и грамматической составляющей»112. Указанный автор наиболее близок к пониманию текстовой природы уголовного законодательства и свойственной законодательному тексту концептуальной целостности, так как целостность (содержание) нормативных предписаний обнаруживается в контексте концептуальных положений. Нормативный текст, взятый сам по себе, вне уголовно-правовых концепций, использованных законодателем, лишается целостности, необходимой для понимания и правильной интерпретации уголовного закона.

Попытки изменить концепцию понятия преступления в Уголовном кодексе РФ 1996 г. отразились на составе и порядке описательных признаков преступления: 1) под влиянием доктрины увеличилось их количество (с двух до четырех), 2) изменился их порядок: виновность с третьей позиции в доктрине переместилась на место главенствующего признака (первая позиция), 3) главенствующий признак — общественная опасность деяния — перемещен законодателем во вторую позицию, 4) нормативные признаки преступления (противоправность и наказуемость) указаны вслед за материальным признаком преступления (третья и четвертая позиции). Рассмотренные изменения свидетельствуют о том, что легальное определение понятия преступления приведено в соответствие с доктринальными представлениями, согласно которым преступление характеризуют четыре признака: «общественная опасность, противоправность, виновность, наказуемость»113. Вместе с тем в легальном определении «фокус внимания» искусственно смещен на нормативный признак — винов­ность. В юридической литературе такой подход к законодательному определению понятия преступления обозначен как «материально-формальный»114 либо как формально-материальный115, а по количеству формальных признаков (виновность, противоправность, наказуемость) данное определение можно рассматривать как нормативное.

Однако текстуальный анализ предписания, сформулированного в ч. 2 ст. 14 УК РФ, показывает, что общественная опасность в иерархии признаков преступления по-прежнему занимает доминирующую позицию независимо от расположения этого признака в тексте статьи. В ч. 2 ст. 14 УК РФ тема представлена словосочетанием «не является преступлением», затем указано действие (бездействие), формально содержащее признаки преступного деяния (без их конкретного обозначения) и признак малозначительности, критерием которого является отсутствие общественной опасности. Таким образом, общественная опасность выступает главенствующим признаком: наличие общественной опасности является фактором, в силу которого содеянное признается преступлением, и, напротив, отсутствие общественной опасности при наличии формальных признаков преступления исключает содеянное из числа преступных деяний.

Обращает на себя внимание, что ст. 7 УК РФ в переводе Уильяма Э. Батлера сформулирована таким образом, что в наиболее сильной позиции (в начале статьи) находится материальный признак преступления «a cociality dangerous’ (общественная опасность). Затем следуют такие описательные признаки, как виновность, противоправность и наказуемость. Тема «a crime» (преступление) также находится в сильной позиции, так как завершает уголовно-правовое предписание116. Перевод англоязычного автора показывает, что общественная опасность представляет собой доминирующий признак преступления, который существует объективно. Нормативные признаки выступают в качестве производных признаков преступления. Противоправность является юридическим выражением общественной опасности, а наказуемость — нормативным подтверждением общественной опасности противоправного деяния. Виновность в контексте указанных признаков представляет собой субъективное отношение к общественной опасности, которая осознается лицом, совершившим преступление. Таким образом, первичным и доминирующим признаком преступления является его социальное свойство — общественная опасность; нормативные признаки (противоправность, наказуемость и виновность) производны и зависимы от общественной опасности деяния.

Общественная опасность используется законодателем в качестве доминирующего признака при конструировании ст. 15 «Категории преступлений». Часть первая указанной статьи сформулирована следующим образом: «В зависимости от характера и степени общественной опасности деяния, предусмотренные настоящим Кодексом, подразделяются на преступления небольшой тяжести, преступления средней тяжести, тяжкие преступления и особо тяжкие преступления».

Вполне закономерно, что в ст. 15 УК РФ характер (качественный показатель) и степень (количественный показатель) общественной опасности выступают в качестве критериев дифференциации преступлений на преступления небольшой тяжести, средней тяжести, тяжкие и особо тяжкие. Описательные признаки «характер и степень общественной опасности» помещены в сильную позицию. Это означает, что законодатель при конструировании указанной статьи исходит из примата материального признака преступления. Тема уголовно-правового предписания, сформулированная в ч. 1 ст. 15 УК РФ, следует за дескриптивным компонентом, в котором указаны критерии дифференциации преступлений. Эта тема выражена словосочетанием «деяния, предусмотренные настоящим Кодексом» (во множественном числе). В число описательных признаков включены четыре категории преступлений, расположенные в порядке возрастания их тяжести, то есть в порядке усиления их общественной опасности.

Анализ конструктивных особенностей уголовно-правовых предписаний показывает, что законодатель в зависимости от их целевой направленности может по-разному конструировать нормативный текст: обозначить тему в наиболее сильной позиции (ч. 1 ст. 14, ч. 2 ст. 14 УК и др.) либо обозначить тему в постпозиции (ч. 1 ст. 15 УК) между описательными признаками, чтобы сместить фокус внимания на признак, имеющий принципиальное значение. Поскольку сильной позицией является не только начало, но и конец высказывания, ничто не мешает законодателю поместить тему в последнюю позицию. Такого рода построение текста имеет место в ч. 1 ст. 20 УК РФ, в которой указан возраст наступления уголовной ответственности. Данное предписание начинает дескриптивный компонент — «уголовной ответственности подлежит», а завершает нормативный текст тема — «лицо, достигшее ко времени совершения преступления шестнадцатилетнего возраста». В обратном порядке расположены компоненты текста в ст. 23 УК РФ «Уголовная ответственность лиц, совершивших преступление в состоянии опьянения». В начале предписания находится тематический компонент — «лицо, совершившее преступление в состоянии опьянения». В качестве остатка темы обозначен перечень одурманивающих веществ, вызвавших состояние опьянения. Завершает текст статьи описательный компонент — «подлежит уголовной ответственности». В целом статья 23 УК имеет следующий вид: «Лицо, совершившее преступление в состоянии опьянения, вызванном употреблением алкоголя, наркотических средств или других одурманивающих веществ, подлежит уголовной ответственности».

В ч. 1 ст. 20 УК РФ законодатель умело смещает смысловой фокус с описания на тему, в которой обозначен возраст наступления уголовной ответственности, за счет необычного расположения темы в конце нормативного текста. Указанное предписание гласит: «Уголовной ответственности подлежит лицо, достигшее ко времени совершения преступления шестнадцатилетнего возраста». Название ст. 20 «Возраст, с которого наступает уголовная ответственность», выступающее в качестве темы нормативного предписания, занимает абсолютную по силе восприятия позицию и эффективно контрастирует с темой нормативного текста, которая расположена в завершающей его части. В случае иного построения нормативного текста тема-заголовок и тема уголовно-правового предписания теряют способность контрастировать и обнаруживают тавтологичность тематических единиц.

Статья 23 УК РФ также имеет контрастное строение: тематический заголовок статьи «Уголовная ответственность лиц, совершивших преступление в состоянии опьянения» и тема статьи отзеркаливают друг друга: заголовок начинается словосочетанием «уголовная ответственность», а статью завершает описательный компонент — «подлежит уголовной ответственности». В заголовке словосочетание «лица, совершившие преступление в состоянии опьянения» находится в постпозиции, а в тексте статьи этот тематический компонент занимает первую позицию. В данном предписании законодатель добивается контрастного построения нормативного текста не в результате необычного расположения темы нормативного предписания (тема, как обычно, — в первой позиции), а за счет композиционного отзеркаливания заголовка в тексте нормы. Такой композиционный прием обеспечивает идеальное смысловое единство заголовка и следующего за ним уголовно-правового предписания.

Законодательно-текстологический подход к уголовно-правовым предписаниям дает возможность выделять в конкретных нормативных текстах тему (тематические признаки) и описательные признаки, которые присутствуют в тексте в качестве взаимосвязанных структурных компонентов. В методологическом отношении чрезвычайно важно, что тема и дескриптивные признаки являются категориями текста, а не языковой системы. Это означает, что вне текста, в том числе законодательного, выделение компонентов, являющихся структурными носителями уголовно-правовой нормативной информации, невозможно. В языковой системе в качестве единицы, сравнимой с текстом, выделяется предложение, но в отличие от текста, в котором можно выделить смысловые компоненты, предложение имеет грамматическое членение, основными элементами которого являются подлежащее (субъект) и сказуемое (предикат)117.

Разумеется, узкограмматический подход к нормативным предписаниям для юриста неприемлем, так как фиксирует внимание на языковой форме безотносительно к смысловому содержанию. Чтобы преодолеть узкие рамки чисто грамматического подхода, обратимся к концепции «позиционная схема высказывания». Позиционная схема как таковая монтируется в процессе текстопроизводства и опирается на существующие в языке структурные схемы. Позиционная схема состоит из набора элементов, последовательность которых образует пропозицию высказывания, то есть очередность элементов, из которых состоит текстуальное высказывание. Элементами позиционной схемы считаются деятель (agens), действие (act), способ (modus), орудие действия (instr), место (loc), время (temp), цель (int), объект (obj), бытие (exit), начало (insep) и другие элементы118. Обращает на себя внимание сходство позиционной схемы с общей схемой состава преступления. Обе схемы включают в свой состав набор элементов, посредством которых осуществляется характеристика актантов (участников ситуации) и ситуантов (обстоятельств, в которых ситуация развертывается).

В юридической литературе позиционная (текстовая) схема состава преступления рассматривается как «законодательная модель», «научная абстракция»119, «логическая конструкция»120, «юридическая конструкция»121, «информационная модель». Такого рода трактовки состава преступления считаются нормативистскими, оторванными от социальной действительности122. Сторонники нормативистского подхода считают, что «целесообразно пользоваться понятием состава преступления только в одном — нормативном смысле»123. Противники такого подхода считают, что «состав преступления и само преступление являются одновременно и фактическим явлением, и правовой категорией»124. С точки зрения «реалистов», состав преступления рассматривается как реально существующее явление — преступное деяние, общественная опасность которого имеет структурированное содержание125, включающее объект, объективную сторону, субъект и субъективную сторону126. Наиболее последовательные нормативисты подчеркивают, что термин «преступление» обозначает материальный, реальный объект, существующий в действительности. Термин «состав преступления» обозначает идеальный, абстрактный объект, его логическую конструкцию127.

В дореволюционной литературе авторы учебников различали общий и специальный составы преступления128. В учебниках по уголовному праву советского периода также проводится дифференциация составов на общий и специальный, так как «общий состав преступления предусматривает такие признаки — элементы, которые являются необходимыми в любом преступлении, будь то диверсия или бандитизм, кража или убийство; специальный состав преступления предусматривает те признаки, которые определяют лишь данный вид преступления»129. А. Н. Трайнин возражал против расчленения состава преступления на общий (абстрактный) и конкретный (специальный), поскольку считал, что «состав преступления всегда реален, всегда конкретен»130. По А. Н. Трайнину, за термином «общий» (или «абстрактный») состав скрывается не классификация составов, не отдельные виды составов преступления, но — общее понятие состава; подобно тому как преступление может быть определено в общей форме как общеопасное, противоправное и виновное действие и в конкретной форме как кража, убийство и т. д., (так, состав преступления может быть определен в общей форме как совокупность элементов преступного действия и в конкретной — как совокупность элементов убийства, кражи и т. д.)131.

На наш взгляд, этот давний спор между «реалистами» и «нормативистами» может быть решен с позиции законодательной текстологии. В работе с законодательными текстами следует оперировать научными категориями, имеющими высокий уровень абстрагирования, такими как объект, действие, орудия, способ, место, время и другими единицами, которые образуют позиционную схему высказывания132. Теоретические обобщения нормативных текстов, закономерно монтируются как позиционные схемы, соответствующие теме теоретического обобщения. В нашем случае таким теоретическим обобщением является состав преступления (его элементы и признаки). Для наглядности в качестве примера позиционной схемы, использованной для описания объективной стороны преступления, приведем высказывания криминалистов, которые убедительно показывают наличие позиционных схем в теоретических обобщениях:1)«к ней (объективной стороне — А. С.) относятся такие атрибуты внешних актов деяния, как место, способ, обстановка, орудия, средства совершения преступления»133; 2) объективная сторона характеризуется одним обязательным признаком — деянием (действием или бездействием) — и восемью факультативными: последствие, причинная связь, место, время, обстановка (условие), способ, орудия, средства совершения преступления»134.

В конкретном составе преступления, как и в любом конкретном письменном описании, указанные категории, имеющие уголовно-правовое значение, законодатель выстраивает в том наборе и в том порядке, который характеризует признаки конкретного преступления — кражи, грабежа или разбоя. Набор и порядок соответствующих признаков в конкретном нормативном тексте (в нашем случае — в диспозициях статей Особенной части УК РФ) образуют его пропозицию. Пропозиция выступает как результат обозначения конкретной позиционной схемы, например, диспозицию, сформулированную в ч. 1 ст. 158 УК РФ, кражу, то есть тайное хищение чужого имущества, можно представить в виде схемы: тема — «кража», описательные признаки — способ (тайный), действие (хищение), предмет (чужое имущество). В диспозиции такого преступления как разбой имеет место более сложная пропозиция, которая состоит из большего набора элементов, расположенных в ином порядке: тема — «разбой», описательные признаки — действие (нападение), цель (хищение чужого имущества), способ (опасное насилие), объект (жизнь или здоровье).

Разногласия между «нормативистами» и «реалистами» показывают, что доктрина уголовного права, которая имеет дело с уголовно-правовыми предписаниями и особенностями их построения, выявила в сфере уголовного права наличие сложных уголовно-правовых феноменов, получивших названия общих и специальных составов преступлений, которые объективированы как доктринальные тексты (общий состав преступления) и как нормативные тексты (конкретные составы преступлений).

С позиций законодательной текстологии, общий состав преступления (его элементы и признаки) укладываются в позиционную схему, в соответствии с которой проводится описание объективных и субъективных признаков, а конкретные составы преступлений, признаки которых в определенном количестве и наборе представлены в диспозициях статей Особенной части УК, представляют собой пропозиции (схемы конкретных составов преступлений). Состав преступления как текстовый феномен имеет в качестве референтов общественно опасные деяния, которые в соответствии с законом квалифицируются как преступления. Понятие преступления, признаки которого даны в ст. 14 УК РФ, представляет собой концепт, который служит для обозначения действий (бездействия), подпадающих под признаки преступления. Диспозиции норм Особенной части УК РФ, закрепляющие признаки конкретных составов преступлений, по существу являются пропозициями, отражающими конкретные денотативные (реально существующие) ситуации, которые в тексте уголовного закона представлены как составы тех или иных преступлений.

§ 4. Законодательно-текстологическая интерпретация уголовного закона

Толкование (или интерпретация) уголовного закона — это специальный вид юридической деятельности, который представляет собой раскрытие смыслового содержания уголовно-правовых предписаний. Как таковое толкование имеет универсальное значение, поскольку с необходимостью осуществляется во всех видах юридической деятельности. С толкованием тесно связаны правоприменительная деятельность, правотворчество, систематизация нормативных актов, а также научное творчество правоведов и обучение юристов. Особое значение толкование уголовного закона имеет в правоприменительной деятельности, поскольку применение уголовно-правовых предписаний порождает изменение либо прекращение прав и обязанностей участников уголовно-правовых отношений, определяет их правовой статус и тем самым существенно влияет на фактическое положение конкретных лиц.

В теории права сложилось прочное мнение, что необходимость толкования нормативных предписаний обусловлена: а) словесно-документальным изложением правовых предписаний в нормативном акте; б) особым (нормативным, специально-юридическим) выражением правовых предписаний; в) способностью толкования смягчать недостатки нормативно-правовых актов135. С. С. Алексеев поясняет, что основания, (точнее причины — А. С.), вызывающие необходимость толкования, имеют, так сказать, естественный характер. При уяснении любого нормативного акта интерпретатор имеет дело с определенной знаковой системой — со словесно-документальной формой изложения воли законодателя, которая к тому же получила особое юридическое выражение. Кроме этих естественных оснований в ряде случаев необходимость толкования обусловлена известным несовершенством изложения воли законодателя, в результате чего иногда создаются неясные, расплывчатые либо двусмысленные формулировки136.

На наш взгляд, необходимость толкования нормативных предписаний, прежде всего, обусловлена их текстуальностью. Толкование по своей природе универсально, поскольку восприятие и осмысление текста требуют определенной мыслительной деятельности. Соответственно, толкование широко используется представителями различных гуманитарных наук, объектом которых выступает текст. Нормативный текст в отношении толкования не является исключением. Более того, интерпретация текста уголовного закона требует специальных усилий, направленных на уяснение его содержания, то есть подлинного смысла правовых предписаний, и разъяснение его смысла другим субъектам права. Потребность в толковании текста уголовного закона связана со специфическими чертами его текстуальности, такими как концептуальность, сложная структура, бланкетность, наличие терминов и оценочных понятий.

С позиций интерпретирующей законодательной текстологии, адресат уголовного закона является одновременно объектом законодательного воздействия и субъектом интерпретации. С одной стороны, текст уголовного закона предстает как система нормативных средств, форм и структур, объединенных политико-правовой стратегией законодателя, создавшего предписания, способные оказать воздействие на адресата. С другой стороны, адресат является интерпретатором текста уголовного закона, его законодательной воли. Смысл уголовно-правовых предписаний, хотя и задается законодателем в процессе текстопроизводства уголовного закона, но постигается адресатом в процессе текстовосприятия, осмысления и интерпретации законодательного текста. Это означает, что адресат уголовного закона «воспринимает текст, исходя из презумпции его целостности, и, следуя интерпретативным стратегиям и тактикам (в нашем случае — различным приемам и методам толкования — А. С.)«собирает» его смысл»137.

Зависимость текста уголовного закона от интерпретатора является непреложным и вполне осознаваемым фактом, отношение к которому определяется позицией автора: негативной или позитивной. Иеремия Бентам выразил отрицательное отношение к интерпретации нормативных текстов, так как считал, что «если право толкования законов предоставить какому-либо человеку, то этот человек станет законодателем, при том таким, который имеет равные права с тем, который издал закон»138. В другой работе «Общий обзор полного кодекса законов» Иеремия Бентам пишет: «Необходимо предписать, чтобы единственным мерилом был текст закона (…). Если какое-либо место окажется неясным, то лучше выделить его путем нового законодательства, чем путем толкования»139. В рукописях Екатерины II имеются указания на крайний вред доктринальных комментариев, а в § 151 «Наказа» содержится прямой запрет на судебное толкование: «Судьи, судящие о преступлениях, потому только что они не законодавцы, не могут иметь права толковать законы о наказаниях»140.

Основатель исторической школы права, К. Савиньи обосновал необходимость толкования законов в соответствии с обычаями и выделил несколько видов доктринального толкования. При этом Савиньи ограничил грамматическое толкование выявлением значения слов, логическое — установлением логических связей между словосочетаниями, историческое — выявлением внутренней связи юридических норм и институтов, а также их отношений к целому141. Со времен К. Ф. Савиньи в отечественной юридической литературе появилось немало работ, посвященных толкованию, часть которых написана российскими правоведами в дореволюционном периоде142, другие принадлежат советскому периоду143, третьи созданы российскими учеными144. Большинство авторов сходятся во мнении, что следует выделять такие виды (способы) толкования правовых норм как грамматический, логический, систематический и исторический. Некоторые авторы считают необходимым выделить телеологическое (целевое) толкование145 и функциональное (социологическое) толкование146. С. С. Алексеев в качестве самостоятельного вида толкования рассматривает специально-юридическое (технико-юридическое) толкование, требующее специальных юридических знаний147.

Весьма близкий к законодательно-текстологическому толкованию подход выражен в работах А. С. Пиголкина, особенно в его труде «Толкование нормативных актов в СССР». Указанный автор считает определяющим элементом толкования текст, так как именно в тексте выражена государственная воля, представленная объективно и закрепленная в нормативных актах148. В соответствии с текстовым подходом автор выделяет три вида толкования: 1) текстовое толкование, предполагающее смысловой и грамматический анализ структуры текста с учетом технико-юридических средств, используемых в конкретной норме; 2) систематическое толкование, предполагающее рассмотрение текста каждой нормы в системных связях с другими нормами; 3) историко-политическое толкование, согласно которому каждую норму следует рассматривать с учетом общественно-политической обстановки, чтобы точнее уяснить ее смысл и назначение149.

Прежде чем изложить собственную позицию отметим, что в специальной литературе наибольшее количество названий имеет так называемый грамматический способ (вид) толкования: его именуют языковым, словесным, филологическим и текстовым150. Эти названия не отражают сути толкования, которое они обозначают. Название «грамматическое толкование» является неточным, так как грамматика — это раздел языкознания, объектом исследования которого является грамматический строй языка: морфология и синтаксис. Термин «словесное толкование» ограничивает интерпретацию нормативных предписаний набором слов, в лучшем случае — словосочетаний. Термин «филологическое толкование» неудачен, так как филология включает в себя лингвистику, литературоведение, семиотику, другие гуманитарные науки, изучающие духовную культуру, выраженную в языке и литературном творчестве. В термине «текстовое толкование» отражается объект интерпретации, а не способ (вид) толкования.

Неточность рассмотренных названий осознается теми авторами, которые пытаются смягчить терминологическую некорректность за счет дефиниций, вносящих уточнения в понимание грамматического (словесного, филологического, языкового, текстового) толкования. При этом в такого рода корректирующих дефинициях в качестве ключевого понятия используется слово «текст». В частности, А. В. Поляков, который отдает предпочтение термину «филологический способ толкования», пишет: «Объектом филологического толкования права являются тексты различных правовых актов и, в первую очередь, актов, содержащих нормы права (нормативно-правовых актов)»151. А. С. Пиголкин, характеризуя виды толкования по объему, отмечает, что буквальное толкование имеет место в тех случаях, когда смысл нормы полностью соответствует ее тексту, а распространительное — когда смысл толкуемой нормы шире ее текстуального выражения. Соответственно, ограничительное толкование является более узким, чем текстуальное содержание нормы152.

В свое время философ и юрист Е. Н. Трубецкой (1863–1920) высказал критические замечания в адрес ученых, которые противопоставляли грамматическое токование логическому, а систематическое историческому. Е. Н. Трубецкой справедливо полагал, что грамматическое толкование не может обойтись без логики, а логика — без грамматических знаний. Равным образом историческое толкование не может быть бессистемным, а систематическое толкование — внеисторическим. Отсюда все виды толкования являются разными сторонами толкования, которые дополняют друг друга153. П. И. Люблинский считал деление толкования на несколько самостоятельных видов неудачным, поскольку для усвоения мысли законодателя путем грамматического или словесного толкования столь же необходима логическая деятельность, как и для толкования «логического», а также приходится пользоваться историческим и систематическим методами154.

На наш взгляд, уголовно-правовые предписания нуждаются в законодательно-текстологическом толковании, так как все виды толкования имеют в качестве общего объекта законодательный текст. При этом исчерпывающее (всестороннее и полное) толкование опирается на законодательно-текстологический анализ, учитывающий технико-юридические особенности и логику изложения нормативных предписаний, их системные связи, социальный и исторический контекст. Б. А. Минин, автор концепции возвратного (по нашей версии — новоуголовного) права справедливо отмечает, что «формальная», пороговая логика привела «к быстрому размножению норм права (кодов) и быстрому распуханию кодифицированного законодательства…»155. В данном высказывании важны два момента: 1) нормы права являются текстами, состоящими из вербальных знаков (кодов), нуждающихся в декодировании путем толкования; 2) наблюдается тенденция быстрого количественного роста норм права и текстуального объема кодексов. В таблице, составленной А. В. Наумовым в 2004 г., указано более 600 изменений, внесенных в УК РФ156, по состоянию на 1.01.2013 г. количество таких изменений — более тысячи трехсот. Отождествление нормативных текстов с кодами не является голословным утверждением. Немецкий автор Р. Рознер отмечает, что явление, понимаемое как текст, должно отвечать трем требованиям: во-первых, текст должен быть артефактом, то есть результатом целенаправленной деятельности субъекта; во-вторых, текст должен иметь определенное назначение; в-третьих, текст должен иметь кодированный характер, то есть состоять из знаков, имеющий некие значения157.

Все имеющиеся уголовно-правовые знания имеют текстовый (кодированный) характер. Эти знания представлены в действующем уголовном законодательстве, зафиксированы в его нормативных текстах и проявляются в процессе декодирования уголовно-правовых предписаний путем их интерпретации. Тексты нормативных предписаний Уголовного кодекса являются генератором интерпретационных текстов, так как законодательный текст подвергается неизбежной переработке в сознании адресата. Результатом такой рецептивной переработки является создание других текстов — комментирующих, интерпретирующих либо парафразирующих тексты уголовно-правовых предписаний. Толкование не только проясняет законодательную волю, но и выявляет те смыслы, которые могут быть обнаружены и актуализированы интерпретатором в пределах нормативного текста в соответствии с социальным контекстом либо выявлены за

...