Пенитенциарная психология

Учебник

---

ebooks@prospekt.org

Информация о книге

УДК 159.9:343.8(075.8)

ББК 88.4:67.409я73

П25

Авторы:
Ушатиков А. И., гл. 1, 4, § 5.4, гл. 11, § 13.1–13.4, гл. 15, 19 (совм. с Т. И. Савельевой), гл. 24, § 25.1, 25.2, гл. 27; Аксенова Г. И., гл. 26 (совм. с П. Ю. Аксеновой, И. И. Купцовым, Г. С. Карповой, С. Л. Яковлевой); Сухов А. Н., гл. 10, 12; Поздняков В. М., гл. 2; Тюгаева Н. А., гл. 17; Горностаев С. В., гл. 22; Дежурова Е. В., гл. 8; Калашникова М. М., § 5.3, 6.1, 6.3, 7.10 (совм. с Т. В. Калашниковой); Калашникова Т. В., § 5.3, 6.1, 6.3, 7.10 (совм. с М. М. Калашниковой); Казанцев В. Н., гл. 9; Киселева Р. Н., § 25.3; Красикова Ю. Ю., гл. 4, гл. 21 (совм. с Т. И. Савельевой), § 23.1–23.5 (совм. с Т. И. Савельевой, И. В. Лаврентьевой); Кузнецов М. И., гл. 18; Купцов И. И., гл. 26 (совм. с Г. И. Аксеновой, П. Ю. Аксеновой, Г. С. Карповой, С. Л. Яковлевой); Лаврентьева И. В., гл. 3, § 23.1–23.5 (совм. с Т. И. Савельевой, Ю. Ю. Красиковой); Серов В. И., § 23.7 (совм. с Е. В. Овчаровой); Аксенова П. Ю., гл. 26 (совм. с Г. И. Аксеновой, И. И. Купцовым, Г. С. Карповой, С. Л. Яковлевой); Власова Ю. В., § 5.5; Овчарова Е. В., § 23.7 (совм. с В. И. Серовым); Савельева Т. И., § 5.1, 5.2, 6.2, 6.4–6.6, 7.1–7.9, 13.5, гл. 15, 19 (совм. с А. И. Ушатиковым), гл. 21 (совм. с Ю. Ю. Красиковой), § 23.1–23.5 (совм. с И. В. Лаврентьевой, Ю. Ю. Красиковой), гл. 28; Александров Б. В., гл. 16; Ананьев О. Г., гл. 14; Карпова Г. С., гл. 26 (совм. с Г. И. Аксеновой, П. Ю. Аксеновой, И. И. Купцовым, С. Л. Яковлевой); Яковлева С. Л., гл. 26 (совм. с Г. И. Аксеновой, П. Ю. Аксеновой, И. И. Купцовым, Г. С. Карповой); Колесникова Н. Е., гл. 20.

Рецензенты:
Фомина Н. А., доктор психологических наук, профессор (Рязанский государственный университет имени С. А. Есенина);
Вахнина В. В., доктор психологических наук, доцент (Академия управления МВД России).

Под научной редакцией доктора психологических наук, профессора, профессора кафедры социальной психологии и социальной работы (Академия ФСИН России), заведующего кафедрой социальной психологии и социальной работы (Рязанский государственный университет имени С. А. Есенина) А. Н. Сухова.

Технический редактор:
Савельева Т. И., кандидат психологических наук.

Учебник переработан и дополнен с учетом развития уголовно-исполнительной системы и перспективных направлений деятельности Федеральной службы исполнения наказаний.

В нем отражены важнейшие аспекты пенитенциарной психологии, что обуславливает его универсальный характер и возможность многоцелевого использования.

Учебник предназначен для преподавателей, курсантов и слушателей образовательных учреждений ФСИН России, а также практических работников УИС и всех, кто интересуется психологией.

УДК 159.9:343.8(075.8)

ББК 88.4:67.409я73

© Академия ФСИН России, 2021

© ООО «Проспект», 2021

ПРЕДИСЛОВИЕ

Современный этап развития пенитенциарной психологии существенно обогащает содержание и методы обучения психологов пенитенциарной системы. Учебная же литература по пенитенциарной психологии, ориентированная на их профессиональную подготовку, недостаточно отражает, на наш взгляд, направления и тенденции развития теоретико-­экспериментальных исследований в этой отрасли психологической науки. Все это определило содержание и логику построения предлагаемого учебника для курсантов и слушателей образовательных организаций ФСИН России.

Как следствие, основа авторского замысла и ведущая дидактическая цель этого учебника — дать системное представление базовых разделов пенитенциарной психологии как учебной дисциплины. При этом издание включает в себя результаты экспериментальных исследований ученых и профессиональной деятельности (опыта) психологов уголовно-­исполнительной системы.

Источниковой базой для составления соответствующих глав и тем послужили материалы научных публикаций, учебников и учебных пособий, историко-­психологических, сравнительных и кросс-­культурных исследований.

В указанном контексте отчетливо выделяется содержание, например глав и параграфов, касающихся психологического сопровождения осужденных в России и за рубежом, психологического сопровождения профессиональной деятельности и профессионального развития сотрудников пенитенциарной системы, психологических особенностей осужденных в зависимости от возраста, пола и др.

Особое место в структуре учебника занимают вопросы, связанные с анализом социально-­психологических явлений в среде осужденных и психологические аспекты их образования, обучения и воспитания.

Выражаем надежду, что указанная многоаспектность представленных в учебнике материалов позволит использовать его не только в целях обучения психологов, но и курсантов (слушателей) других специальностей и направлений подготовки.

Учебник адресован преподавателям психологии, курсантам и слушателям образовательных учреждений ФСИН России, практическим психологам, персоналу исправительных учреждений и всем тем, кто интересуется вопросами современной пенитенциарной психологии. Надеемся, что содержание учебника будет способствовать повышению качества подготовки психологов на всех этапах их профессионального образования, включая адъюнктуру (аспирантуру), переподготовку и повышение квалификации.

Глава 1.
ПРЕДМЕТ, ЗАДАЧИ И ЗНАЧЕНИЕ ПЕНИТЕНЦИАРНОЙ ПСИХОЛОГИИ. ЕЕ ВЗАИМОСВЯЗЬ И ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ С ДРУГИМИ ОТРАСЛЯМИ НАУКИ

1.1. Предмет пенитенциарной психологии

Пенитенциарная психология является одной из узловых подотраслей юридической психологии. Пенитенциарная (от лат. poenitentiaris — покаянный, исправляемый).

Исправление осужденных относится к той области профессиональной деятельности, в которой огромную роль играет глубокое понимание и всемерный учет психологического (человеческого) фактора в его самом широком смысле слова. Термин «фактор» (происходит от латинского «делающий, производящий») означает движущую силу совершающегося процесса, то, что оказывает на него определенное влияние, выступает одним из условий его протекания. Под психологическим фактором при исполнении уголовного наказания и исправлении осужденных следует понимать те движущие силы, которые оказывают влияние на этот процесс. Это психологические свой­ства и качества, проявляющиеся во взаимоотношениях людей (сотрудников и осужденных), их общении в условиях мест лишения свободы.

Человеческий фактор в процессе исполнения уголовного наказания и исправления осужденных проявляется в гуманизации этого процесса.

Чтобы уголовное наказание не наносило психологического ущерба личности (не делало ее хуже), а исправление базировалось бы на знании сотрудниками пенитенциарных учреждений психологии человека (осужденного), что способствовало бы нахождению у него позитивных качеств, перспектив, которые, как говорил С. В. Познышев, уводили бы его от преступления.

В современных условиях, когда восстанавливаются и получают дальнейшее развитие принципы социальной справедливости, уважения к чести, достоинству и жизни личности, гуманизации уголовного наказания, превращения тюрем в воспитательные учреждения, требуются иные подходы к организации деятельности исправительных учреждений. Одним из путей ее является научное изучение, объяснение изменение в нужном направлении психологических явлений, которые появляются в поведении и деятельности людей в условиях исполнения уголовного наказания. Все это в совокупности составляет область той отрасли психологической науки, которая получила название «пенитенциарная психология».

Выделению пенитенциарной психологии в самостоятельную отрасль науки предшествовал этап обобщения и систематизации накопленных факторов о психологических явлениях, возникающих и проявляющихся в условиях исполнения уголовного наказания, разработки и применения научных методов с целью изучения и выявления на этой основе определенных закономерностей. В этом направлении работали: В. М. Бехтерев, А. Ф. Лазурский, С. В. Познышев, В. Н. Мясищев, А. Г. Ковалев, В. Г. Деев, А. И. Устинов и др. Существенно подчеркнуть, что все, кто исследовал и анализировал жизнь людей, отбывающих уголовное наказание, непременно указывали на важность и настоятельную необходимость психологического понимания как поведения и деятельности лиц, отбывающих уголовное наказание, так и самого процесса мер воздействия в целях их исправления. Следовательно, пенитенциарная психология как отрасль психологической науки возникла из потребностей практики деятельности мест лишения свободы необходимости осмысления и обоснования процесса исполнения наказания.

Таким образом, пенитенциарная психология — это отрасль психологической науки, которая изучает психологические явления (факты), механизмы и закономерности их возникновения и проявления в процессе исполнения и отбывания уголовного наказания, а именно закономерности и механизмы поведения осужденных, социально-­психологические явления, возникающие в их среде, а также эффективность средств воздействия, применяемых сотрудниками исправительных учреждений в процессе исполнения различных видов наказания.

Выделению пенитенциарной психологии в самостоятельную отрасль юридической науки предшествовал этап обобщения систематизации накопленных фактов о психологических явлениях, возникающих в условиях исполнения уголовного наказания, разработки и применения научных методов с целью изучения и установления на этой основе определенных психологических закономерностей (М. Н. Гернет, С. В. Познышев, Б. С. Утевский, А. Г. Ковалев, А. С. Макаренко, К. К. Платонов, В. Н. Мясищев, А. В. Ярмоленко, О. И. Зотова, Х. И. Ханкин, В. Ф. Пирожков, А. Д. Глоточник, В. Л. Васильев, Ю. В. Чуфаровский, М. И. Еникеев, В. Г. Деев, А. Н. Сухов и др.).

В. Ф. Пирожков, А. Д. Глоточкин (1975) к предмету пенитенциарной психологии относят факты, механизм и закономерности функционирования личности и групп осужденных, отбывающих уголовное наказание в процессе их исправления и перевоспитания. В данном случае не обосновываются основные средства воздействия.

В. Л. Васильев (1991) считает, что исправительно-­трудовая психология должна исследовать психологические стороны перевоспитания лиц, совершивших преступления, приобщения их к трудовой деятельности и адаптации к нормальному существованию в социальной среде, динамику личности осужденного, факторы, влияющие на его перевоспитание, структуру коллектива осужденных, а также разработку практических рекомендаций по перевоспитанию и ресоциализации осужденных. Аналогичное определение приводит Ю. В. Чуфаровский. Эти авторы подробнее описывают предметы, однако за пределами анализа остаются личность и коллектив сотрудников.

М. И. Еникеев (1996) в определение исправительной (пенитенциарной) психологии включает покаяние и ресоциализацию осужденного, обосновывая это тем, что исправительная (пенитенциарная — от лат. poenitentiarius — покаянный, исправляемый) психология изучает психологические основы ресоциализации — восстановления ранее нарушенных социальных качеств личности, необходимых для полноценной ее жизнедеятельности в обществе. Исходя из этого пенитенциарная психология исследует проблемы эффективности наказания, формирование ее поведенческих особенностей в различных условиях режима исправительных учреждений, ценностные ориентации и стереотипы поведения личности, малых групп в условиях социальной изоляции, соответствие текущего исправительного законодательства задачам исправления осужденных.

Пенитенциарная психология призвана через развитие теории концептуально ориентировать правотворчество, а через прикладные разработки способствовать эффективному функционированию весьма специфичного социального института — уголовно-­исполнительной системы (УИС).

Методологию любой социальной науки, в том числе пенитенциарной психологии, составляют определения объекта и предмета научного познания, основные категории, теоретические положения и принципы, которые выступают исходными идеями в объяснении познаваемых явлений и в разработке научных рекомендаций, а также методы познания этих явлений.

Пенитенциарная психология имеет свой объект и предмет исследования, в соответствии с которыми она выступает самостоятельной областью научных психологических знаний. Объект научных исследований всегда выражает познаваемую реальность. Такой реальностью, познаваемой психологической наукой, выступает психика человека, которая проявляется в различных видах психических явлений, выполняющих функцию субъективного отражения человеком внешнего мира и самого себя, а также функцию регуляции его поведения и деятельности. Психика человека представляет его внутренний мир, который функционирует, развивается и изменяется.

Исходя из такого общего понимания объекта познания психологической наукой может быть дано следующее определение объекта пенитенциарной психологии. Ее объектом выступают психические явления, присущие осужденным в связи с отбытием ими мер уголовной ответственности и включенностью в исправительный процесс, а также психические явления, присущие сотрудникам органов и учреждений уголовно-­исполнительной системы в связи с осуществлением ими профессиональной деятельности. Если конкретизировать объект научного познания пенитенциарной психологии, то можно выделить следующие виды психических явлений, которые она изучает:

— психические состояния и свой­ства личности осужденных;

— психические процессы, присущие формированию и изменению личностных свой­ств осужденных;

— социально-­психологические явления в общностях осужденных;

— психические состояния и свой­ства личности сотрудников органов и учреждений, исполняющих наказания, а также социально-­психологические явления в их коллективах.

Таким образом, первая сфера научных знаний, вырабатываемых исправительной психологией, связана с изучением психических явлений, присущих осужденным. Эти знания призваны раскрыть внутренние причины их поведения, характер и закономерности изменения личности под влиянием условий отбывания наказания и исправительных влияний. Такие знания необходимы для эффективного решения разного рода практических задач на основе психологической оптимизации путей, методов и форм их решения. В частности, эти знания необходимы для рационального управления поведением осужденных и предупреждения противоправных деяний с их стороны, для включения их в полезную деятельность, в обучение и иное полезное саморазвитие, для эффективного осуществления их исправления. Вторая сфера научных знаний пенитенциарной психологии ориентирована на изучение психических явлений, присущих сотрудникам органов и учреждений, исполняющих наказания. Эти знания необходимы для целенаправленного развития профессионального потенциала сотрудников, совершенствования их деятельности и взаимодействия, предупреждения профессиональных деформаций.

Исследования в области пенитенциарной психологии имеют свой предмет, который выражает различные аспекты научного описания и объяснения психических явлений, выступающих ее объектом. При описании психических явлений отражаются их качественные характеристики, типы, отличительные особенности у различных лиц, функции в детерминации поведения и деятельности, тенденции и этапы формирования и изменения этих явлений. Объяснение психических явлений предусматривает вскрытие механизмов и закономерностей их функционирования, формирования и изменения.

Обобщая, можно отметить, что предметом пенитенциарной психологии выступают качественные характеристики, функциональные комплексы (структуры), типологии психических явлений, присущих осужденным и сотрудникам уголовно-­исполнительной системы, а также механизмы и закономерности их функционирования, формирования и изменения.

Конкретизируя это определение, к предмету пенитенциарной психологии необходимо отнести:

— качественные характеристики, структуры и типологии психологических свой­ств личности осужденных, значимые в детерминации их поведения и в исправительном процессе;

— закономерности и механизмы изменения психологических свой­ств личности осужденных под влиянием условий отбывания наказаний и воздействий, связанных с применением средств и методов исправления;

— виды и качественные характеристики социально-­психологических явлений в общностях осужденных, закономерности и механизмы их формирования и изменений, а также их влияния на поведение и личность осужденных;

— психологические особенности личности сотрудников уголовно-­исполнительных органов и учреждений, значимые для профессиональной деятельности, а также социально-­психологические особенности их коллективов;

— механизмы и закономерности формирования и изменений профессионально значимых свой­ств личности сотрудников в связи с деятельностью, управлением и профессиональной подготовкой.

Особенности пенитенциарной психологии

Пенитенциарная психология, являясь ветвью «единого дерева психологической науки» (К. К. Платонов), имеет ряд особенностей. Они обусловлены как предметом ее изучения, так и теми объектами, на которые направлены исследования в рамках специфических условий исполнения уголовного наказания.

Прежде всего, пенитенциарная психология служит целям гуманизации уголовно-­исполнительного процесса в отношении лиц, отбывающих уголовное наказание. Она изучает возможности и условия, в которых каждый осужденный имел бы реальные предпосылки в наибольшей мере проявить себя способным к честному образу жизни. Этим самым вся проблематика пенитенциарной психологии направлена на решение социально-­правовой задачи — исправления осужденных. Это обстоятельство приводит к тому, что те данные, которыми располагает пенитенциарная психология, имеют не столько сугубо психологический, сколько комплексный, психолого-­правовой характер.

К особенностям пенитенциарной психологии следует отнести многообъектность предмета ее использования. Вследствие этого круг тех проблем, которые должны быть научно обоснованы, очень широк и требует активного привлечения данных из многих областей научного знания. Это обстоятельство в пенитенциарной психологии имеет свое положительное и негативные последствия. К первому можно отнести наличие реальных возможностей изучать и психологически объяснять социальные, правовые, экономические, управленческие процессы в деятельности исправительных учреждений.

Ко второму — столь же реальных возможностей подмены собственно психологических явлений, возникающих в условиях исполнения уголовного наказания, социальными, правовыми т. д. процессами. Поэтому, чтобы не раствориться в сложном потоке разнообразных процессов, протекающих в деятельности исправительно-­трудовых учреждений, главным для пенитенциарной психологии остается обнаружение психических явлений в условиях исполнения уголовного наказания, их систематизация, обобщение, формулирование соответствующих рекомендаций для практики исправления осужденных.

1.2. Принципы пенитенциарной психологии

Пенитенциарная психология, как и любая наука, имеет свою историю, в которой отражаются зарождение, становление и смена научно-­теоретических тенденций, особенности их внедрения в практику в зависимости от социально-­экономических условий. Разработка исторической части пенитенциарной психологии имеет теоретико-­прикладное значение.

Методология определяется как система принципов и способов организации и построения деятельности. Методологию психологической науки составляет совокупность принципов, необходимых для разработки теоретических концепций.

Исследование и объяснение психических явлений, выступающих объектом исследований в области пенитенциарной психологии, а также разработка психологических рекомендаций, направленных на эффективное решение практических задач уголовно-­исполнительной деятельности, основываются на методологических принципах. Одни из них представляют собой философско-­методологические принципы, другие выражают общепсихологические принципы, на которых основывается понимание и объяснение явлений функционирования и развития психики, третьи представляют собой конкретно-­научные принципы пенитенциарной (исправительной) психологии как специфической области знаний.

К философско-­методологическим принципам, используемым в психологической науке, относятся: принцип детерминизма, принцип развития, принцип системного подхода.

Принцип детерминизма определяет, что причинами определенного поведения человека является его внутренний мир, а также внешние условия, в которых действует человек и воздействия которые он испытывает. Причем эти внешние условия и воздействия человек субъективно воспринимает, понимает, оценивает и реагирует на них, исходя из своих личностных свой­ств и под влиянием психических состояний в текущее время. Внешние условия и влияния непосредственно не управляют поведением человека и не изменяют свой­ства и качества его личности. Их влияние опосредовано субъективным отражением и исходя из этого отражения может порождать различный эффект в детерминации поведения и изменения личности. Так, управляющее или воспитательное влияние может достигать желаемых целей в поведении и изменении личности осужденных либо не достигать их или даже приводить к противоположному результату. Это положение принципа детерминизма также требует при исправлении осужденных учитывать те социальные условия, в которых они будут находиться после освобождения, и готовить их к законопослушной жизни в этих условиях. Такая подготовка должна включать формирование барьеров против криминогенных влияний лиц их ближайшего окружения, а также подготовку к преодолению проблем и трудностей, присущих этим условиям.

Принцип развития требует учета, что психика человека не только функционирует, но и изменяется в процессе жизнедеятельности и под влиянием переживаемых событий, а также условий, в которых человек живет и действует, и тех воздействий, которые он испытывает. Причем эти изменения относительны и частичны, они происходят как изменения определенных свой­ств при сохранении константности других качественных характеристик личности. Новые впечатления, умозаключения, новый опыт, новые рефлекторные связи наслаиваются на систему ранее сложившихся свой­ств, в результате чего происходит преобразование прежних свой­ств (например, представлений, убеждений, отношений) или дополнение внутреннего мира личности новыми свой­ствами. Причем новые психические свой­ства могут вступать в противоречие со старыми, порождая, например, амбивалентность чувств и отношений, борьбу мотивов, внутриличностный конфликт.

Принцип системности ориентирует на изучение психических явлений человека во взаимосвязи с другими явлениями этого внутреннего мира, т. е. как включенных в его целостный внутренний мир. Это же относится к целенаправленному формированию определенных свой­ств и качеств — они должны интегрироваться в имеющуюся целостную структуру, гармонизироваться с другими свой­ствами. Например, для формирования положительного отношения к труду необходимо формировать связанные с ним представления, ценности и притязания, ожидания, чувства, профессиональные умения.

Принцип системности определяет, что познание сложных психических явлений через описание их как целостной совокупности отдельных элементов, каждый из которых представляет собой более элементарное психическое явление. Например, готовность личности к определенной деятельности может быть раскрыта как целостная совокупность психологических свой­ств, каждое из которых выполняет определенную функцию в детерминации этой деятельности. Такое раскрытие представляет собой структурно-­функциональное описание сложных психических явлений, когда указываются их отдельные составляющие (например, виды свой­ств личности) и те функции в психическом отражении и регуляции, которые они выполняют в детерминации поведения или деятельности. Принцип системности также выступает руководящей идеей в разработке эффективного исправительного процесса. Он требует организации системного влияния на внутренний мир осужденных, которое необходимо для достижения максимальной результативности в исправлении личности.

Пенитенциарная психология опирается на принципы, общие для психологической науки в целом. Эти принципы содержат исходные идеи, объясняющие функционирование и развитие психики. К основным из них относятся: принцип единства сознания и деятельности; личностный подход; деятельностный подход; принцип взаимосвязи индивидуальных предпосылок, социальных условий и социальной активности индивида в формировании внутреннего мира его личности и другие.

Деятельностный подход основывается на объяснительных идеях, в соответствии с которыми психика и сознание, их формирование и развитие изучаются в различных формах предметной (внешнепрактической) деятельности субъекта. Деятельность и поведение человека детерминированы его психической деятельностью, которая подготавливает деятельность (поведение) во внутреннем плане и регулирует ее осуществление. Эта психическая деятельность имеет свое строение, т. е. включает ряд элементов, представляющих отражательно-­регулятивные процессы, основными из которых выступают: восприятие внешних условий и своего положения в них; возникновение побуждения к действиям (мотивации); принятие цели и способа ее достижения, определяющих решение на совершение определенных действий; исполнительная регуляция действий, выражающая приложение усилий воли для достижения цели. Все эти составляющие психической деятельности можно рассматривать как элементы психологического механизма социального поведения, в том числе преступного. Их познание позволяет глубже понимать субъективную сторону поведения и использовать эти знания для управления поведением осужденных, а также для формирования внутренних предпосылок самостоятельного правомерного поведения и образа жизни.

Принцип единства сознания и деятельности неразрывно связан с деятельностным подходом и основан на идее о том, что психика человека, его сознание формируются, развиваются и проявляются в деятельности, то есть она играет определяющую роль в формировании сознания человека. Этот принцип, сформулированный классиком советской психологии С. Л. Рубинштейном, конкретизировался им и через раскрытие связи между уровнями сознания и деятельности — различным уровням сознания соответствуют свои определенные виды деятельности и поведения: реакции — досознательные формы психического отражения, действию — предметное сознание, поступку — самосознание1.

Современная психология дополняет понимание этого принципа, указывая, что в психической деятельности сочетаются сознательные и неосознаваемые (подсознательные) явления. Явления сознания выражаются в понимании значения и необходимости совершаемых действий и принятии решений на этой основе, т. е. в произвольных действиях. Феномены подсознания находят свои проявления в различного рода автоматизмах, влечениях (зависимостях), которые порождают действия, называемые непроизвольными. При подсознательной регуляции поведения вменяемый человек сохраняет понимание значения собственных действий, однако в регуляции поведения доминируют не здравый смысл и рассудок, а эмоции, зависимости, влечения, привычки, стереотипы и другие автоматизмы.

Личностный подход основывается на положении о том, что совершение индивидом определенных поступков, в том числе противоправных деяний, происходит в силу его личностных свой­ств и качеств. Определенные комплексы личностных свой­ств выступают внутренними предпосылками определенного поведения — поступков, деяний, деятельностей: какой внутренний мир личности (ее психический склад), такие и поступки совершает человек. Это означает, что предупреждение рецидива преступлений основывается на исправлении внутреннего мира личности, что предусматривает, с одной стороны, нейтрализацию отрицательных свой­ств и качеств, в силу которых индивид может совершить противоправные действия, а с другой — формирование и развитие положительных, в совокупности образующих готовность к правомерному поведению в различных сферах жизнедеятельности и при решении различных жизненных задач.

Принцип взаимосвязи индивидуальных предпосылок, социальных условий, взаимодействий и собственной активности индивида в формировании внутреннего мира личности определяет системное понимание факторов формирования личности, на котором должны основываться требования к построению исправительного процесса. Индивидуальные предпосылки включают генотипические задатки и ранее сформировавшиеся свой­ства личности. На их основе формируются новые личностные свой­ства под влиянием условий и воздействий социальной среды, а также тех видов деятельности и взаимодействий, в которые включен индивид. Внутренний мир личности является в определяющей мере продуктом социальных условий и влияний, социального взаимодействия и общения, деятельности и форм поведения самого человека.

В пенитенциарной (исправительной) психологии сформулированы и конкретно-­научные принципы, которые непосредственно относятся к объяснению психических явлений, связанных с исполнением наказаний и исправлением осужденных, и на них основывается разработка научных рекомендаций по психологической оптимизации уголовно-­исполнительной деятельности.

Принцип исправимости обосновывается в трудах и педагогической практике К. Д. Ушинского, К. К. Платонова, А. С. Макаренко, А. Г. Ковалева, В. Ф. Пирожкова и др. Его суть заключается в признании возможности исправления личности осужденного при благоприятных для этого условиях и правильном воспитательном влиянии. Рассматривая возможность исправления правонарушителей, необходимо учитывать, что положительный результат может быть достигнут в различной степени, в том числе выражаться в частичном снижении криминогенного потенциала личности и в повышении степени готовности к правомерной социальной адаптации. Исправление личности, имеющей криминогенные дефекты, — сложный и противоречивый процесс. Противоречия в исправительном процессе проявляются в связи с условиями исполнения наказаний, которые оказывают не только положительное, но и неблагоприятное влияние, а также в связи с подсознательными сопротивлениями требуемым изменениям взглядов осужденного на себя, свой образ жизни до осуждения и свое поведение, его отношений, ценностей личностных принципов, привычек, потребностей, влечений и других свой­ств личности.

Результативность и степень исправления личности зависит от ряда факторов. Во-первых, от условий, в которых осуществляется исправительный процесс при исполнении наказаний. Эти условия должны быть благоприятными для развития собственных способностей осужденных осуществлять правомерное решение жизненных задач. Они должны обеспечивать возможность включения в полезные виды деятельности, прежде всего в труд и бытовое самообслуживание, для приучения к систематическому их осуществлению с положительной мотивацией. Во-вторых, условия жизнедеятельности осужденных должны быть насыщены социально положительным (а не криминогенным) общением и информационным потоком. В-третьих, необходим высокий уровень психолого-­педагогической квалификации сотрудников, осуществляющих исправительную работу. Только в этом случае возможно достижение высокого исправительного результата, поскольку наказание само по себе не способствует формированию положительных качеств личности, а в ряде случаев приводит к усугублению криминальной пораженности личности. В-четвертых, наряду с воспитательным влиянием, проводимым с использованием педагогических форм и методов, необходимо использование психологической коррекции и психотерапии в отношении осужденных, имеющих психические аномалии, отягощающие криминальную предрасположенность личности. К таким аномалиям, в частности, относятся наркомания, алкоголизм, патологические влечения криминального характера (клептомания, садизм, педофилия, пиромания и др.), психопатии с агрессивными стереотипами реагирования и другие психические расстройства и болезни. Некоторые из них вызывают состояния, уменьшающие вменяемость. В-пятых, достигнутый результат в исправлении личности будет обеспечивать правомерность образа жизни освобожденного лишь в тех социальных условиях, которые позволят ему осуществлять удовлетворение жизненных потребностей и законных интересов правомерным путем.

Еще одним методологическим принципом исправительной психологии является структурно-­функциональный подход к изучению и исправлению личности осужденного. Он основывается на том, что целостный внутренний мир (психического склад) личности познается путем выявления его отдельных составляющих и их функциональных взаимосвязей. Такими составляющими выступают психологические свой­ства и качества личности, которые детерминируют поведение, деятельность, социальное взаимодействие, общение и другие виды активности осужденного. Что касается целенаправленного преобразования этого внутреннего мира, в том числе исправления криминогенной личности, то оно возможно путем изменения и формирования определенных свой­ств и качеств, выступающих его элементами и образующими функциональные комплексы личности, такие как правосознание, готовность к трудовой деятельности, к правомерному поведению в определенных сферах жизнедеятельности и т. д. Так, в результате изменения и формирования и развития определенных взглядов, отношений, ценностей, потребностей, умений, привычек и других свой­ств формируется готовность к правопослушному образу жизни и укрепляется антикриминальная устойчивость личности.

В русле структурно-­функционального подхода может быть разработана модель готовности личности к правопослушному образу жизни, представляющая определенную совокупность психологических свой­ств. Знания о том, какие психологические свой­ства личности выступают составляющими такой готовности в определенных сферах жизнедеятельности, позволяют целенаправленно осуществлять их формирование и развитие, обеспечивая тем самым исправление осужденного. Исправительное воздействие, с одной стороны, направлено на нейтрализацию (изменение) свой­ств, выражающих криминальную склонность, а с другой — на формирование свой­ств, образующих правопослушную готовность. Эти знания о структурах указанных двух противоположных готовностей личности выступают основой для понимания сущности исправительного процесса и его целенаправленного осуществления.

Принцип приоритета позитивно развивающих психолого-­педагогических воздействий при исправлении осужденных, который основывается на понимании того, что исправление осужденных, представляющее развитие положительных качеств личности, достигается воспитанием, обучением, включением в социально полезную деятельность, в общение и взаимоотношения, основанные на нормах морали, а карательные факторы, неотделимые от исполнения наказания, сами по себе неспособны обеспечить развитие личностных качеств, обеспечивающих подготовку осужденных к правопослушному образу жизни. Эти факторы, обусловливающие негативные переживания и страдания, могут вызвать лишь устрашение, принудить соблюдать под контролем требования к поведению, что оправдано в отношении лиц, злостно нарушающих эти требования. В то же время принуждение и карательное воздействие способно порождать и негативные личностные деформации, которые не только не устраняют криминальные склонности личности, но и усугубляют их, о чем свидетельствуют высокие показатели рецидива преступлений. Поэтому их применение должно быть разумно достаточным, а приоритет принадлежать мерам исправительного характера, представляющим воспитательную работу, обучение осужденных, исправительную психокоррекцию, позитивно мотивированное включение в полезную деятельность, в социально полезные связи и отношения. Только они обеспечивают формирование и развитие положительных личностных качеств, подготовку к самостоятельной правопослушной жизни.

Принцип ресоциализации и гуманизации личности (М. Н. Гернет, Б. С. Утевский, Ю. Ю. Бехтерев, М. И. Еникеев, В. Ф. Пирожков и др.) обосновывает процесс усвоения индивидом социального опыта, системы социальных связей и отношений. Осужденные приобретает убеждения, общественно одобряемые формы поведения, необходимые ему для нормальной жизни в обществе, признание ценности личности, уважения к своему человеческому достоинству.

Принцип целостности процесса исправления (А. Г. Ковалев, М. П. Стурова, В. Ф. Пирожков, К. К. Платонов, А. Д. Глоточкин и др.) означает, что человек не воспитывается по частям, поскольку развитие положительных качеств происходит одновременно в борьбе с отрицательными.

Другие конкретно-­научные принципы исправительной психологии тесно связаны с педагогическими принципами, представляя собой руководящие идеи, основанные на интеграции психологических и педагогических знаний. Так, в число главных психолого-­педагогичеких принципов входят:

Принцип дифференциации и индивидуализации (А. Г. Ковалев, В. Ф. Пирожков, А. Д. Глоточкин, А. С. Новоселова, В. Д. Лутанский, Л. В. Высотина и др.), требующий учета психологических особенностей осужденных, относящихся к различным криминологическим, социально-­демографическим и психологическим типам, которые определяют своеобразие исправительных программ и методов исправительной работы. Так, дифференциация исправительной работы зависит от характера криминальной склонности личности, которая может представлять корыстный, насильственный, сексуально-­насильственный, наркозависимый и другие типы, от возраста, пола, семейного положения, уровня образования и интеллектуального развития и т. д. Индивидуальный подход строится на учете индивидуальных особенностей личности осужденного, своеобразия его жизненного пути, а также тех условий, в которые осужденному предстоит вернуться после освобождения.

Принцип субъективной активности осужденных в исправлении (К. К. Платонов, А. Г. Ковалев, В. Ф. Пирожков, В. М. Поздняков, М. Г. Дебольский, М. П. Стурова и др.), который определяет необходимость развития собственных усилий осужденных в изменении своего образа жизни, поведения и личностных качеств.

Общие и специфические принципы пенитенциарной психологии составляют основу психологической теории исправления и ресоциализации преступников

Пенитенциарная психология как наука изучает:

— историю отечественной и зарубежной психологии;

— психологию личности осужденных;

— социально-­психологические особенности среды осужденных;

— психологическое обоснование главных средств воздействия на осужденных;

— личность и коллективы сотрудников пенитенциарных учреждений;

— деятельность сотрудников исправительных учреждений, их психологическую подготовку, в том числе к действиям в экстремальных условиях.

1.3. Место пенитенциарной психологии в системе наук

В современных условиях пенитенциарная психология служит целям гуманизации и процесса исправления осужденных участвует в возрождении и развитии психологически обоснованных нравственных норм и установок, свой­ственных развитому правовому государству.

Пенитенциарная психология, исследуя факты, механизмы, закономерности психологических явлений, особенности их проявления, разрабатывая научно обоснованные рекомендации для практики исправления осужденных, не замыкается кругом только своих проблем. Развитие пенитенциарной психологии, перспективы ее существования как научной дисциплины находятся в зависимости:

а) от ее взаимодействия и соприкосновения со смежными областями научного знания;

б) от рационального использования соответствующих данных в других отраслях науки;

в) от степени близости результатов научных исследований пенитенциарной психологии к потребностям и запросам практики исправления осужденных.

Пенитенциарная психология находится в тесной связи прежде всего с философией, которая позволяет теоретически обосновать ведущие принципы исследования предмета и объектов данной отрасли научного знания, реализовать диалектический подход к выявлению особенности психологии личности, проявляющихся в условиях исполнения уголовного наказания.

Пенитенциарная психология находится в близкой связи с общей и социальной, возрастной и педагогической психологией, психологией труда и т. д. Многие понятия, психологические принципы анализа объектов изучения, конкретные методы их изучения пенитенциарная психология заимствовала от родственных ей областей психологической науки. Все это обогащает содержание пенитенциарной психологии, позволяет более четко определять теоретическую и методическую направленность проводимых исследований.

В частности, она пользуется знаниями о психологии личности, разработанными в общей и социальной психологии, данными об усвоении знаний, навыков и умений, накопленными в педагогической психологии. Из социальной психологии пенитенциарная психология заимствует обобщения и выводы о взаимоотношениях в коллективе и группе, о механизмах формирования групповых настроений, структуре и общих путях формирования общественного мнения и т. д.

Данные психологии труда о закономерностях формирования двигательных навыков, динамике трудового процесса и психологических факторах повышения производительности труда способствуют научной организации труда персонала УИС, а также осужденных. Исправлению осужденных способствуют также и психология искусства, раскрывающая механизмы влияния эстетических ценностей на развитие личности человека, и медицинская психология, обосновывающая тактику взаимоотношений сотрудников с осужденными, имеющими психические отклонения, а также приемы воздействия на таких осужденных.

Наиболее тесные связи пенитенциарной психологии с криминальной и судебной психологией. Из этих областей психологии пенитенциарная психология черпает исходные данные об индивидуально-­психологических социально-­психологических явлениях, которые в той или иной форме на различных уровнях проявляются у осужденных к лишению свободы. Для пенитенциарной психологии крайне важны сведения о прошлом личности, совершившей преступление: о механизмах формирования преступного поведения, ее мотивации, перестройке этих мотивов в процессе следствия и суда. Пенитенциарную психологию также интересует отношение подсудимого к совершенному преступлению и назначенному наказанию. От учета всех этих обстоятельств в значительной мере зависит ресоциализация осужденного. В свою очередь для выявления криминальной психологией механизмов рецидивной преступности необходимые сведения может дать пенитенциарная психология, исследуя процесс ресоциализации личности осужденного. Изучение динамики отношения подсудимого и осужденного к совершенному преступлению и назначенному наказанию весьма актуально и для судебной психологии. Учет полученных данных будет способствовать повышению эффективности воспитательного воздействия судебного разбирательства на личность.

Особенностью пенитенциарной психологии является то, что ее возникновение, становление, дальнейшее развитие происходит на стыке юридических и психологических наук. Это обстоятельство нередко осложняет ее проблематику, а иногда и размывает границы между юридическими и особенно психологическими положениями и категориями. Делаются попытки считать пенитенциарную психологию прикладной дисциплиной уголовно-­исполнительного права. Это обосновывается тем, что многие объекты пенитенциарной психологии имеют конкретно юридический характер. Однако по логике вещей они являются и предметом психологического анализа, так как любая правовая норма обращена к человеку, вызывает у него те или иные психологические проявления, следовательно, может быть областью психологического познания и изучения.

Пенитенциарная психология наиболее близко связана с уголовно-­исполнительным правом и пенитенциарной педагогикой. Обе эти научные дисциплины испытывают потребность в психологических знаниях. Уголовно-­исполнительное право использует данные психологии, закономерности проявления психических проявлений в условиях исполнения уголовного наказания, в процессе разработки или рекомендации правовых норм, регламентирующие цели, средства, формы, виды организации отбывания наказаний в ИУ, специфики деятельности администрации ИУ.

Пенитенциарная педагогика также должна строиться на основе психологически обоснованных данных о приемах и методах исправительного воздействия на осужденных.

Связь пенитенциарной психологии с другими науками имеет двусторонний характер. С другой стороны, родственные ей научные дисциплины обогащают ее теоретическое содержание, с другой — данные пенитенциарной психологии существенно пополняют научный арсенал тех дисциплин, с которыми она находится во взаимных связях и отношениях.

Но главным и определяющим для пенитенциарной психологии остается ее связь с практикой исполнения уголовного наказания. Без этой связи она может превратиться в дисциплину, которая будет иметь абстрактно-­теоретический характер и даже лишится своего конкретного содержания как специальная область психологической науки.

Как подотрасль юридической психологии, пенитенциарная психология опирается прежде всего на концептуальные положения и методические рекомендации других родственных подотраслей — правовой, криминальной, судебной, превентивной психологии. Одновременно пенитенциарные психологи пытаются конструктивно использовать методологические принципы, категориальный аппарат, общие законы, механизмы, теоретические модели и классификационно-­типологические схемы, которые имеются в фундаментальных (общая, социальная) и ведущих прикладных (возрастная, дифференциальная, медицинская и др.) психологических дисциплинах.

Достаточно тесные междисциплинарные связи у пенитенциарной психологии сложились с пенитенциарной педагогикой, криминопенологией, психиатрией. В рамках подобных контактов пенитенциарные психологи с одной стороны, четко определяют границы своей профессиональной компетенции, а с другой — обеспечивают комплексность разрабатываемых рекомендаций для практических работников.

Таким образом, с большинством наук пенитенциарная психология имеет двусторонние связи: она обогащается за счет сведений, полученных от них, и вместе с тем сама поставляет им необходимые научные данные.

1.4. Значение пенитенциарной психологии

Пенитенциарная психология как наука призвана изучить объективные закономерности проявления личностных и групповых психологических процессов и явлений, а также планомерно внедрять научные знания в практику исправительных учреждений.

В последнее время активно разрабатываются прикладные отрасли пенитенциарной психологии, наглядно показывающие развитие ее новых направлений (рис. 1).

Рис. 1. Прикладные отрасли пенитенциарной психологии

Значение пенитенциарной психологии состоит прежде всего в ослаблении пагубного воздействия мест лишения свободы на осужденных, формирование у них адекватного отношения к наказанию и преступлению, подведение их к раскаянию, а также в подготовке и позитивной адаптации освобожденного к жизни на свободе (адаптивное, неадаптивное поведение).

Адаптивное поведение (социализированность) — осознание и принятие культурных и материальных ценностей, развития чувства долга, устойчивый контроль над поведением, адекватность поведения реальным условиям.

Неадаптивное поведение (асоциальность) — пренебрежение к культурным и моральным ценностям, социальная индифферентность, плохое понимание окружающей действительности, субъективизм, низкий уровень самоконтроля, антисоциальность (преступное поведение).

Большое значение психологические знания имеют для различных категорий сотрудников пенитенциарных учреждений, которым в своей деятельности приходится оценивать действия и поступки осужденных.

Психологические знания позволяют персоналу, с одной стороны, лучше понимать осужденных и воздействовать на них, а с другой — разобраться в себе и умело управлять собственным поведением.

Психологические знания делают эффективной деятельность всех категорий сотрудников пенитенциарных учреждений, поскольку помогают:

а) правильно оценивать индивидуально-­психологические особенности осужденных;

б) своевременно обнаруживать возникновение новых качеств, способствовать развитию положительных и тормозить формирование отрицательных;

в) выявлять процессы, которые имеют место в среде осужденных (групповые мнения и настроения, традиции и обычаи, систему межличностного общения, особенности образования малых групп, лидерство в них, конфликты, групповые эксцессы);

г) находить психологические обоснованные пути и способы позитивного воздействия режима содержания, труда, общеобразовательного обучения и профессиональной подготовки, воспитательной работы, психологически правильно применять индивидуальные и групповые средства воспитательного воздействия;

д) психологически грамотно управлять процессом адаптации осужденных при отбывании уголовного наказания в связи с их перемещениями и подготовкой к выходу на свободу;

е) формировать самодеятельные организации осужденных, способствовать становлению групп осужденных положительной направленности и здоровой среды осужденных;

ж) объективно оценивать результаты изменения осужденных, разрабатывать совместно с общественными организациями необходимые рекомендации и использовать их в практической работе.

1.5. Задачи и проблемы пенитенциарной психологии

Пенитенциарная психология исследует два рода факторов. Один из них носят социально-­психологический характер, так как большинству видов исправительных учреждений свой­ственно групповое отбывание наказания.

Деятельность этих специфических групп людей (осужденных) осуществляется через соответствующим образом организованные коллективный труд, общение, профессиональную подготовку и общеобразовательное обучение, в которых ярко проявляются такие социально-­психологические явления, как внушения, подражание, психические заражение, лидерство, групповые мнения и настроения, традиции и обычаи, сплоченность, конфликтность и т. п. Эта деятельность — социальная по своей сущности. Ее цели, средства достижения, результаты во многом определяются условиями жизни в местах лишения свободы.

Другие факторы связаны с личностными особенностями. В этой связи одной из задач пенитенциарной психологии является изучение личностно-­психологических факторов, в том числе индивидуально-­психических особенностей личности того или иного осужденного или сотрудника.

У преступников, в отличие от сотрудников, ярко выражены криминально-­нравственные отклонения от нормы, поэтому индивидуально-­психологические особенности персонала и осужденных (направленность личности, проявление эмоциональной и волевой сфер, психических состояний, черт характера, способностей, направленность познавательной деятельности) имеют значительные различия. Раскрыть эти различия — задача пенитенциарной психологии.

В указанных направлениях пенитенциарной психологии выражается теоретический аспект данной отрасли психологической науки.

Прогрессивное развитие системы научных знаний в области пенитенциарной психологии требует определения целевой ориентации такого развития. Эти знания необходимы для совершенствования практики уголовно-­исполнительной деятельности и прежде всего практики исправления осужденных, которая отвечает основной задаче применения и исполнения мер уголовной ответственности. На основе научных знаний должны разрабатываться психологические рекомендации и методики по различным направлениям уголовно-­исполнительной деятельности применительно к решению различных практических задач. Они призваны определять, как психологически правильно и оптимально осуществлять различные функции при исполнении мер уголовной ответственности, строить исправительный процесс, реализовывать его основные составляющие. Необходимость разработки таких рекомендаций и методик определяет прикладные задачи развития научных знаний в области пенитенциарной психологии. В качестве таких задач выступают следующие:

— разработка методик психологического изучения личности осужденных, что необходимо для определения степени их исправления, выявления криминогенных дефектов личности и на этой основе индивидуального планирования исправительной работы;

— создание методик изучения социально-­психологических явлений в общностях осужденных;

— подготовка рекомендаций по психологической оптимизации правовых и организационных условий исполнения наказаний и иных мер уголовной ответственности, которые способствовали бы более успешному решению исправительных задач и обеспечению правопорядка (режима) при исполнении и отбывании наказаний;

— разработка рекомендаций по эффективному управлению поведением осужденных, обеспечивающему соблюдение ими режимных требований, включение в полезную деятельность и воспитательный процесс;

— создание методических рекомендаций по составлению индивидуальных исправительных программ в отношении различных категорий осужденных;

— обоснование рекомендаций по повышению эффективности различных составляющих исправительного процесса, которые выражаются в психологической оптимизации применения основных средств исправления, а также методов и форм воспитательной работы;

— разработка методик психологической коррекции личности, которая может проводиться в различных формах индивидуальной и групповой работы;

— подготовка рекомендаций по оказанию психологической помощи осужденным в преодолении состояний, обусловливающих агрессивное, суицидальное, конфликтное и иное деструктивное поведение и порождающих криминогенные деформации личности;

— создание методик психологического изучения и оценки личности и коллективов сотрудников уголовно-­исполнительной системы, стиля и иных особенностей профессиональной деятельности сотрудников и руководителей;

— обоснование рекомендаций по оказанию психологической помощи и психологическому консультированию сотрудников исправительных учреждений, предупреждению и преодолению у них профессиональной деформации;

— разработка методик психологической подготовки сотрудников уголовно-­исполнительной системы к служебной деятельности и выполнению профессиональных функций в экстремальных условиях и опасных ситуациях.

Важное место среди проблем пенитенциарной психологии занимает вопрос восприимчивости пенитенциарной системы к воспитательно-­профилактическим усилиям общественности. Осужденные отбывают наказание в том регионе, в котором жили до ареста. Это позволяет привлечь местные власти и общественность к работе исправительных учреждений и тем самым расширять связи отбывающих наказание, способствовать их исправлению, ресоциализации, трудоустройству после освобождения.

Один из аспектов психологической диагностики — дифференцировать людей, случайно совершивших преступления, от лиц, совершивших преступления умышленно осознанно, а также дать возможность тем, кто встал на путь исправления, иметь ощутимые преимущества перед теми, кто не желает этого делать. Эта идея прослеживается в системе социальных лифтов.

Необходима психологическая экспертиза системы основных средств воздействия, мер поощрения и наказания осужденных, влияния на них новых форм и методов воспитательной работы.

Осужденные нередко относятся с недоверием к администрации, враждебно воспринимают ее требования, из-за чего воспитательные мероприятия не всегда достигают своих целей. Задача пенитенциарной психологии — разработка рекомендаций по снятию сложившегося противоборства.

Одной из задач пенитенциарной психологии является адаптация осужденных к условиям мест лишения свободы, психологическая подготовка их к освобождению, изменение личностных характеристик в условиях отбывания наказания и разработка методов профилактической работы.

Задачей пенитенциарной психологии является также разработка социально-­психологических программ реадаптации и реабилитации осужденных, освобождаемых из мест лишения свободы.

Актуальная задача пенитенциарной психологии — изучение установки сотрудников исправительных учреждений на ужесточение режима содержания осужденных, расширение их прав по применению мер поощрения и взыскания. Это, в свою очередь, требует выявления причин профессиональной деформации персонала и ее профилактики.

Проблема косвенного воздействия на личность малой группы остается актуальной для пенитенциарной психологии, поскольку любое воздействие на личность соотносится с групповыми мнениями и убеждениями.

Строго очерченный в правовом отношении внутренний распорядок приучает осужденного к дисциплине, а с другой — нивелирует личность, лишает ее индивидуальности, отучает самостоятельно принимать решения. Лишение свободы накладывает на психологию осужденных отрицательный отпечаток, поэтому задачей пенитенциарной психологии является изучение феномена тюремного синдрома, его возникновения и развития.

Сокращение трудовой занятости, закрытие части школ и профессиональных училищ усиливают негативное воздействие мест лишения свободы на личность, формируют пассивного человека. В этой связи задача пенитенциарной психологии — выяснить закономерность влияния лишения свободы на личность и разработать рекомендации по ослаблению негативных и усилению позитивных факторов, их реализацию в уголовно-­исполнительном праве.

Особое значение приобретают особенности адаптации женщин, половая дезинтеграция, связанная с гомосексуальными связями, ведущими к развалу семей и совершению повторных преступлений.

Еще одна задача пенитенциарной психологии — адаптация методов психологического познания человека, применяемых в пенитенциарных учреждениях. Это позволит избежать искажения данных исследований.

В углубленных психологических исследованиях нуждается деятельность коллектива сотрудников, их адаптация и психологическая подготовка к работе в ИУ, психологический климат в различных службах, взаимосвязь и взаимодействие, стиль руководства, а также научная с точки зрения психологии управления организация труда сотрудников.

Важной остается проблема психологического и психотерапевтического воздействия на сотрудников пенитенциарных учреждений из-за стрессогенности их деятельности.

Основным направлением деятельности сотрудников системы исполнения уголовного наказания является исправление и ресоциализация осужденных, возвращение их в общество способными адаптироваться к новым условиям.

Знание пенитенциарной психологии может оказать практическую помощь в непосредственной работе сотрудникам исправительных учреждений при изучении особенностей осужденных, характера межличностных, внутригрупповых и межгрупповых взаимодействий осужденных и определения оптимальных способов общения с ними и т. д. В современных условиях все это составляет обязательный компонент как профессиональной, так и общей культуры сотрудников органов, исполняющих уголовное наказание.

Рекомендуемая литература

1. Актуальные проблемы пенитенциарной психологии: монография / под. ред. Д. В. Сочивко. Рязань, 2013. Т. 1, 2.

2. Гернет М. Н. В тюрьме. Очерки тюремной психологии. 2-е изд. Харьков, 1930.

3. Исправительно-­трудовая психология. Рязань, 1985.

4. Концепция развития уголовно-­исполнительной системы Российской Федерации до 2025 г.: Постановление Правительства РФ от 23 декабря 2016 г. № 2808-р.

5. О внедрении системы социальных лифтов в исправительных учреждениях уголовно-­исполнительной системы: Решение совещания при директоре ФСИН России от 25 марта 2011 г.

6. Уголовно-­исполнительный кодекс Российской Федерации. М., 1997.

7. Ушатиков А. И., Казак Б. Б. Пенитенциарная психология. Рязань, 2003.

Глава 2.
ИСТОРИЯ РАЗВИТИЯ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ПЕНИТЕНЦИАРНОЙ ПСИХОЛОГИИ1

2.1. Периодизация становления отечественной пенитенциарной психологии

Создание научной периодизации становления отечественной пенитенциарной психологии представляется актуальным по ряду причин. Во-первых, до настоящего времени в научных и учебно-­методических публикациях ее разработке практически не уделялось внимания. Во-вторых, без введения обоснованной периодизации не представляется возможным вести речь о связи времен, то есть о вскрытии моментов преемственности или преодоления разрывов в этой науке.

В истории развития отечественной пенитенциарной психологии представляется возможным выделить шесть основных этапов, дав им соответствующие условные наименования.

Первый этап — период зарождения — приходится на последнюю треть XIX столетия и связан с обоснованием актуальности пенитенциарной психологии как науки и определением ориентиров в применении ее достижений на практике, то есть с отстаиванием ее научно-­теоретической самостоятельности и пилотажным апробированием отдельных исследовательских и психопрактических средств.

Второй этап — период накопления фактического научного материала и построения первых теоретических обобщений — охватывает во временном масштабе 1900–1917-е годы и по своей сути характеризуется плюрализмом научных позиций, многоплановостью категориального аппарата и стремлением к гармоничному развитию пенитенциарной психологии (прежде всего по пути «теория — метод — практика»).

Третий этап — период институализации пенитенциарно-­психологической деятельности и массового применения психотехнических средств — приходится на 1920-е — начало 1930-х годов и связан с созданием широкой сети научно-­исследовательских подразделений, проводящих опытно-­экспериментальную работу, разрабатывающих и внедряющих методические рекомендации по совершенствованию исправительной практики, проведением съездов, выпуском научных монографий и методических пособий по инструментарию пенитенциарной психологии, но при преимущественном развитии пенитенциарной психологии по пути «практика — метод».

Четвертый этап — период репрессии пенитенциарно-­психологической мысли и отсутствия целенаправленной психопрактики — приходится на вторую половину 1930-х — первую половину 1950-х годов, когда пенитенциарно-­психологические идеи обсуждались лишь в русле классового подхода в разработке правовой проблематики, а практическое использование психологического инструментария (особенно в области пенитенциарных воздействий) не афишировалось, то есть блокирование развития пенитенциарной психологии как единства «науки — метода — практики».

Пятый этап — период возрождения пенитенциарной психологии как науки — имеет временные границы, охватывающие 1960–1980-е годы, и отличается стремлением четко обозначить предметную область, единую методологию и поднять статус пенитенциарной психологии среди различных наук, написать по образцу общей и социальной психологии первые учебники и методические разработки, создать прикладные концепции и типологии (классификации) осужденных, провести инициативные пилотажные исследования по отдельным проблемам и совместно со специалистами иного профиля участвовать в подготовке и проведении санкционированных Министерством внутренних дел экспериментов, но при общей тенденции развития пенитенциарной психологии по пути «теория (общепсихологическая) — метод (из других отраслей психологии)».

Шестой этап — период реализации стремления к системному подходу в развитии пенитенциарно-­психологической теории, исследовательских методов и психопрактики — начинается с 1990-х годов и продолжается в настоящее время, проявляясь в пересмотре методолого-­концептуальных основ этой науки, активном участии в психологическом обеспечении проходящей пенитенциарной реформы и развитии психологической службы в местах лишения свободы.

Приведенная периодизация отечественной пенитенциарной психологии, отражая два важнейших требования к историко-­графическому подходу — хронологический и проблемный, — позволяет прежде всего лучше отрефлексировать факт, что на ее различных исторических этапах существовало различное взаимоотношение между ее теоретической, прикладной и психопрактической составляющими.

Периодизация истории развития пенитенциарной психологии наглядно свидетельствует, что на большинстве этапов не было гармоничного развития трех ее составляющих — теоретической, прикладной и практической. Отмечая определенную продуктивность первых двух периодов в развитии пенитенциарной психологии, в то же время следует констатировать, что многие проблемы, разрабатывающиеся учеными и предлагаемые ими психопрактические подходы, были всего лишь конструктивно обозначены. Однако их суть свидетельствует о большом творческом потенциале российских ученых, который и был отчасти востребован в третьем, а также в пятом и шестом периодах.

2.2. Развитие пенитенциарно-­психологических взглядов в период зарождения

В большинстве современных учебников историю развития пенитенциарно-­психологической мысли пытаются раскрывать или с античных времен или лишь с момента ее институционального признания. В первом случае обычно анализируют тенденции в генезисе правового мировоззрения, цитируют высказывания Сократа, труды Демокрита, Платона, Аристотеля и других классиков античной эпохи по вопросам справедливости и правомерности, необходимости учета при осуждении и исполнении наказания особенностей человека и его души. Во втором случае ссылаются на публикации начала XX столетия, где речь ведется о предмете и задачах пенитенциарной психологии как самостоятельной науки или подотрасли юридической психологии, а также на нормативные документы, регламентирующие с учетом личности преступника использование в пенитенциарной практике исправительных воздействий. Однако подобные подходы к историографии, думается, не являются научно строгими, так как при их реализации происходит, во-первых, неразличение предпосылок и истоков возникновения конкретной науки, а во-вторых, смешение трех различных по содержанию, хоть в определенной мере и взаимосвязанных, значений термина «психология»: житейского (донаучного), философского и конкретно-­научного.

Представляется более правильным начинать анализ реальных предпосылок возникновения пенитенциарной психологии лишь с той эпохи, когда, с одной стороны, возникает социальная потребность учета психологического фактора в правовом регулировании исполнения наказания, а с другой — в различных науках и правовой практике уже начинает накапливаться материал, который «высвечивает» роль психологических явлений в пенитенциарной области. Таким историческим периодом, на наш взгляд, является XVIII век. Именно тогда, в эпоху Просвещения, как за рубежом, так и в трудах отечественных ученых, стали появляться достаточно плодотворные пенитенциарно-­психологические идеи.

Так, И.Т Посошков — один из сподвижников реформ Петра I, — в своих работах высказывался о необходимости учитывать при исполнении наказаний психологию преступников, рекомендуя осуществлять их классификацию во избежание вредного влияния худших на менее испорченных. В трактате Ф.В Ушакова «О праве и цели наказания» (1770) была предпринята попытка раскрыть психологические условия воздействия на преступника наказания и, в частности, «исправительное его доведение до раскаяния». В трудах историка и философа М. М. Щербатого обращалось внимание на важность «знания законодателями человеческого сердца», ставился вопрос о возможности досрочного освобождения исправившихся преступников, положительно оценивалась сопряженность отбытия наказания с трудом. Социально-­психологический подход к объяснению сути права и наказания, обоснование мер по предупреждению преступлений, основанных на учете психологии личности преступника (прежде всего, его мотивации) и преступной среды, содержался в ряде работ видного русского философа и писателя А. Н. Радищева.

Анализ общих тенденций в развитии научной мысли XVIII века свидетельствует, что в публикациях ученых все активнее доказывалась необходимость трансформации карательной политики государства от целей возмездия и устрашения в направлении к исправлению заключенных, изучения их личности и особенностей воздействия различных видов наказания; более того, в тот исторический период зарождалось и общественное движение, выдвигавшее требование неукоснительного уничтожения самых кровавых форм уголовных репрессий, пыток и других негуманных форм наказаний и обращавшее тем самым внимание на необходимость изменения отношения к личности преступника.

В содержательном аспекте для отечественных ученых в основном было типичным следование за европейскими уголовно-­правовыми и пенитенциарными идеями, где превалировали философско-­рационалистический подход к объяснению причин делинквентных деяний (прежде всего в контексте идеи о «свободной воле») и обосновывался гуманистически целесообразный подход к исполнению наказания (отстаивание «необходимости соответствия наказания характеру преступления» и создания условий для «внутреннего покаяния и самоисправления преступников»).

В России в период царствования Екатерины II с учетом зарубежных новаций и анализа отечественной пенитенциарной практики была предпринята попытка обоснования реформы тюремной системы (1775), в том числе и с позиции создания условий для исправления преступников. «Цель наказания, — писала Екатерина II, — состоит не в том, чтобы мучить тварь, чувствами одаренную. Она на тот конец предписана, чтоб воспрепятствовать виноватому, дабы он впредь не мог вредить обществу, и чтобы отвратить граждан от содеяния преступлений».

Однако, несмотря на то что разработчики указанного законодательного проекта и ряда других нормативных актов пытались вносить много инновационных идей, отражавших намечавшийся в мире прогресс в развитии пенитенциарных систем, в силу ряда объективных и субъективных обстоятельств тюремная реформа в России тогда так и не была проведена.

В конце XVIII — начале XIX веков основными центрами по развитию правоведения являлись правительственные учебные заведения. В них преподавали такие видные ученые, как П. П. Дегай, К. А. Неволин, Г.А, Розенкампф, М. М. Сперанский и др. Современные историки права, анализируя их вклад в науку, отмечают наличие следующих особенностей: глубокий интерес к достижениям мировой цивилизации в области права, ретроспективный взгляд на зарубежное и русское право, выражавшийся в развитии историко-­правовых наук (и прежде всего на основе изучения римского права); стремление найти «философские основания» права, дать первоосновы правовых явлений и в тоже время создать универсальную науку, своеобразное введение в юриспруденцию — так называемую энциклопедию законоведения; довольно активная разработка теоретических основ законодательного процесса, систематизация законодательства, юридической техники, системы нормативных актов.

Однако наряду с вышеуказанной научно-­правовой ориентированностью в первой половине XIX столетия, как показал проведенный историографический анализ, в трудах отечественных ученых проявлялся определенный интерес и к разработке психологических основ исполнения наказаний. Так, весьма прогрессивные пенитенциарно-­психологические взгляды содержались в работах П. П. Лодия. Его заслуга в том, что при разработке теории уголовного права обосновывалась идея, что в карательной деятельности государства именно психологический способ удержания граждан от преступления является главным, а поэтому необходимо «вводить лишь те наказания, которые годны в смысле психологического принуждения». Его современник В. К. Елпатьевский доказывал, что мера наказания должна определяться путем выведения ее из «внутренней виновности действователя». Мыли о создании теории уголовного права, обоснованной данными психологии, высказывали в первое десятилетие XIX века в своих трудах также С. Г. Гордиенко, X. Штельцер, П. Д. Юдин и ряд других отечественных ученых.

Глубокие в психологическом плане идеи содержались в книге А. П. Куницына «Право естественное» (1818), где убедительно доказывалось, что целью наказания должно быть прежде всего исправление преступника и предупреждение преступлений. Его современник Г. И. Солнцев, разрабатывая учение о значении сознания и воли человека при совершении им преступления, полагал важным обеспечивать «правильное и законное исследование степени преступлений по их психологическому основанию». А. И. Галич, обосновывая необходимость привлечения психологических знаний к решению уголовно-­правовых проблем, разработал в монографии «Картина человека» (1834) одну из первых в России типологий характера и предлагал ее использовать людьми как осуждающими преступников, так и работающими в местах заключения. Психиатр Г. И. Блосфельд в книге «Начертание судебной медицины для правоведов» (1847) доказывал необходимость учета индивидуальных психологических особенностей преступника в суде и при исполнении наказаний.

В связи с тем, что взгляды ученых во многом отражали и общий социальный настрой на необходимость пенитенциарно-­правовых изменений, в России в 1832 году на основе учета достижений научной мысли, обобщения имевшихся юридических актов и практической деятельности различных мест лишения свободы (в том числе зарубежных) был издан «Свод учреждений и уставов о содержащихся под стражей и ссыльных» — первый (после Соборного уложения 1649 г.) документ общероссийского уровня по тюремному законодательству. Через 12 лет был принят и другой важнейший закон — «Уложение о наказаниях уголовных и исправительных». В нем институт мест лишения свободы расширялся с трех до пяти основных типов и упорядочивался следующим образом:

— ссылка на каторжные работы (ст. 19);

— заключение в крепость (ст. 24, ч. III);

— заключение в смирительном доме (ст. 24, ч. IV);

— заключение в тюрьме (ст. 24, ч. V);

— кратковременный арест (ст. 24, ч. VI)¹.

Однако даже после принятия указанных нормативных актов отечественная пенитенциарная система все еще сохраняла на себе многие отпечатки феодальных порядков (разделение осужденных по сословному признаку, клеймение узников, применение причиняющих физические страдания орудий, телесные наказания и пр.). В то же время уже наметилась и определенная переориентация среди ученых, законодателей и в обществе на необходимость более активного использования в местах лишения свободы исправительно-­нравственных воздействий, приобщения заключенных к труду, осуществления образовательной деятельности и различных мер профилактики.

Последнему во многом способствовало то, что, во-первых, в России с 1810 года к решению проблемы нравственного исправления преступников стали привлекаться члены Попечительного о тюрьмах общества, преследовавшего цель не только общественного контроля за положением заключенных в местах лишения свободы, но и «наставления их в правилах христианского благочестия и доброй праведности, а также занятия их приличными упражнениями». Во-вторых, с 1819 года благодаря усилиям Я. И. Герда, создавшего первую в России земледельческую колонию для несовершеннолетних правонарушителей, стал складываться опыт особого подхода в «исправлении порочных и преступных детей».

Как известно, в 1840-х годах и вплоть до смерти царя Николая I (1856) в стране, по сути, сложился режим военно-­полицейской диктатуры, отличавшийся повышенным контролем за «направлением умов» в различных слоях общества, строгой цензурой печатных изданий, ограничением прав университетов и контактов их сотрудников с зарубежными учеными. В силу гонений в отношении прогрессивно мыслящих ученых (например, вплоть до запрещения преподавательской деятельности и публикаций для Г.И Солнцева, A. M. Галича, А. П. Куницына) и невозможности полномасштабного проведения эмпирического изучения преступности и заключенных в развитии отечественной научной мысли наблюдалась определенная стагнация. В итоге, как отмечают современные историки психологической науки, в этот период даже философско-­рационалистический подход к развитию психологических идей, ранее процветавший в стенах университетских кафедр, пришел в забвение.

Но с наступлением периода реформ (в 1861 г. — крестьянской и земской, в 1864 г. — судебной), проводимых на первоначальном этапе при активной поддержке царя Александра II, давление политической реакции на науку стало ослабевать. Принятый в 1863 году новый университетский устав возвратил им автономию и возможность плодотворно развивать сотрудничество с зарубежными коллегами. Значительно расширился объем университетского образования, появилась научная специализация, вводились новые кафедры и научные дисциплины. В частности, в 1863 году в университетах были восстановлены кафедры философии, расширена специализация по психологии. При этом если ранее в университетах наиболее авторитетными признавались преимущественно профессора, приглашенные из-за границы, то теперь после целенаправленного развития системы и прохождения стажировки за рубежом русских ученых последние не только становились инициаторами многих оригинальных научных исследований, но и организаторами научных обществ. Так, при Московском университете в 1863 году было создано Общество естествознания, антропологии и этнографии, а в последующее десятилетие и при многих других университетах стали организовываться научные общества, в том числе и несколько позднее в области гуманитарных наук.

Во второй половине XIX столетия действительно наблюдалась значительная активность в издании литературных трудов и журналистских публикаций, посвященных состоянию и перспективам преобразования отечественной системы мест лишения свободы. В этой связи во многих современных исторических трудах, да и в учебниках часто без специальной аргументации утверждается, что интерес как ученых, так и в целом российской дореволюционной прогрессивной общественности к проблеме совершенствования исполнения наказания был пробужден публикациями таких известных писателей, как H. Г. Чернышевский и Ф. М. Достоевский, которым лично выпала тяжелая доля воочию увидеть и пережить все мучения, вызванные пребыванием в тех или иных пенитенциарных учреждениях царской России. Не преуменьшая роль этих литераторов, а также Л. Н. Толстого и A. M. Горького, являвшихся «глашатаями общественного мнения дореволюционного периода», А. П. Чехова как новатора литературных жанров, у каждого из которых есть реальные заслуги в художественном отражении психологии лиц лишенных свободы, в то же время хотелось бы обратить внимание на значительный вклад в развитие как общественного, так и особенно научного интереса к феноменам преступного мира и «парадоксам тюрьмы» ряда известных отечественных журналистов конца XIX века. Так, в книгах А. Семилужского «Община и ее жизнь в русском остроге» (1870), С. Максимова «Сибирь и каторга» (1871) и Н. М. Ядринцева «Русская община в тюрьме и ссылке» (1872), в публикациях А. И. Свирского «В стенах тюрьмы. Очерки арестантской жизни» (1894) и «По тюрьмам и вертепам» (1895), а также в опубликованных П. Ф. Якубовичем (литературный псевдоним Л. Мельшин) ряде журнальных статей 1890-х годов и обобщающем труде «В мире отверженных: записки бывшего каторжника» (1907) не только осуществлено своеобразное социально-­психологическое «портретирование преступного мира», но и раскрываются закономерности и механизмы влияния условий наказания на сообщества и личность конкретных категорий преступников.

В какой мере были актуальны их взгляды для развития психологической мысли и переустройства отечественной пенитенциарной системы, рассмотрим на примере весьма многоплановой и, на наш взгляд, научно содержательно глубокой работы Н. М. Ядринцева.

Н. М. Ядринцев, более трех лет отсидевший в период следствия в Омском остроге и получивший двенадцать лет каторги, которая затем из-за смягчения приговора была заменена ссылкой в Архангельскую губернию, в рамках своего художественно-­публицистического труда убедительно показал, что в отношении сообщества, находящегося в местах лишения свободы, следует вести речь прежде всего как о тюремной общине — особом социальном явлении, оказывающем воздействие на поведение заключенных. В этой связи он, в частности, писал: «Жизнь преступников может служить доказательством того, что инстинкты общежития, взаимных привязанностей и симпатии не пропадают даже в самых тяжелых тюремных условиях. Даже там складывается коллективная жизнь — тюремная община». Согласно его наблюдениям, объединение заключенных в группы обычно происходит по разным признакам: по социальному положению в бытность на воле, по приобретенной «специализации» в преступлении, а соответственно, и положению среди уголовников и т. д. При этом им особо подчеркивалось, что две основные черты тюремной жизни — общение и деятельность — приобретают здесь уродливые формы, соответствующие существующим в тюрьме нравам и обычаям, а также действующему там самоуправлению, основанному на идее договора, взаимного блага и доверия.

Раскрывая особенности и сравнивая между собой тюремные, каторжные, поселенческие и бродяжнические общины, Ядринцев приходит к выводу о том, что «никто лучше не может покорить личность, как общество, никто лучше не повлияет на направление его (заключенного) деятельности, никто лучше не перевоспитает его, как общественное мнение». Однако существовавшая тогда пенитенциарная наука и практика, по мнению Ядринцева, терпят «затруднения в проведении принципа нравственного воспитаний падших людей, их побуждения к исправлению, т. к. до сего времени все еще основана на чисто механических способах и внешних принуждениях; дисциплина в тюрьмах все еще держится большей частью на угрозах наказания, на не терпящих прекословия приказаниях, и только в лучших тюрьмах стараются завлечь и приучить к повиновению разными облегчениями, наградами, возбуждением корыстных чувств и предоставлением перспективы свободы, которая при условии нравственного поведения в тюрьме будет скорее достигнута». Далее в тексте книги, признавая, что одновременно эти побуждения весьма искусственны и что они еще далеко не дают прочной опоры для нравственного развития заключенного, им вводится понятие науки «пенитенциарная педагогика» и предпринимается попытка раскрыть ее узловые принципы, возможности отдельных методов и приемов.

Отстаивая перспективность позитивно-­педагогических способов общественного контроля над преступниками в исправительных тюрьмах, Ядринцев пишет: «Нужно только крепко и искренно связать поведение отдельной личности с выводами самой общины, которая и будет ее обуздывать. Некоторые невзгоды, которые понесет вся община при нарушении порядка каким-либо из ее членов, отнюдь даже не противоречат абсолютной справедливости: ведь и в обыкновенной жизни точно также дурное поведение одной личности естественно отражается на всех, вследствие чего и развивается сдерживающее личный произвол общественное мнение». По мнению Ядринцева, этот подход, который, в частности, спонтанно применялся в Петербургской тюрьме, служил не только улучшению дисциплины, но и «научал человека всегда сообразовываться со здравым общественным мнением, внушающим ему понятие о высоком значении общественной санкции».

Н. М. Ядринцевым обоснована новая система исправления личности преступника, которая «должна соединить все лучшие исправительные способы, выработанные европейской практикой, принять к сведению все данные педагогической науки». Эта новая система, соответствуя пенитенциарным и педагогическим целям, по его мнению, может быть представлена в следующем порядке и последовательности:

1) предварительное дисциплинирование личности, приучение ее к подчинению и повиновению путем внешнего и механического ограничения ее воли (обыкновенная внешняя дисциплина);

2) развитие самодеятельности, самовоздержания, самовоспитания и самопомощи при известной доле свободы, т. е. воспитание, соответствующее развитию индивидуальных способностей и сил личности (ирландская система переходных заведений Обермайера и Макончи);

3) воспитание социальных и симпатических инстинктов, основанное на рациональном применении общения с условиями взаимных обязательств и взаимных услуг (применение общественного самоуправления и самопомощи, основанное на различных общинных учреждениях).

В целом же, по мнению Ядринцева, «вместе с воспитанием человека на принципах взаимной экономической помощи, на выгодах ассоциации, взаимного обучения и взаимного ручательства за порядок человек и усвоит все понятия о долге и обязательствах, налагаемых общественной жизнью и человеческими законами, под руководством умного и благородного наставника, объясняющего смысл этой системы и содействующего равно умственному и нравственному пониманию, она будет иметь громадное морализующее влияние; правильные привычки жизни положат начало нравственному, а вслед за обязательными уступками обществу явится добровольный мотив любви и желания добра людям».

Достаточно подробное цитирование книги Ядринцева (1872) сделано в связи с тем, что, во-первых, именно этим автором комплексно проанализированы недостатки, присущие различным пенитенциарным учреждениям царской России второй половины XIX века, а во-вторых, им, а также другими публицистами (в особой мере Максимовым и Свирским) обозначена проблематика (прежде всего социально-­психологического плана), которая в последующем станет предметом активной научной проработки.

В 1860–1870-е годы оживленным дискуссиям по проблеме наказания и эффективности подходов к исправлению преступников, а также началу тюремной реформы способствовали не только литературно-­журналистские труды, но и ставшие гласными для широкой общественности материалы официальных массовых обследований российских тюрем (1857, 1865, 1872 гг.).

В опубликованных в 1865 году «Материалах по вопросу о преобразовании тюремной части в России», которые были подготовлены комиссией МВД на основе обследования отечественных мест заключения, отмечалось, что ветхость тюремных зданий и их переполненность, наличие большого числа арестантов, не занятых работой, низкий уровень квалификации персонала не дают возможности организовать процесс исправления заключенных. При этом в выводах комиссии предлагалось считать наиболее оптимальным местом лишения свободы исправительные тюрьмы и обосновывалась необходимость их строительства. Созданная в 1872 году более представительная и имевшая общегосударственный статус Комиссия для составления общего систематического проекта о тюремном преобразовании (вначале возглавляемая В. А. Соллогубом, а с 1877 года К. К. Гротом), после многолетней работы пришла к следующему выводу: «Наказание не достигает своей цели, если преследует только возмездие и не содержит в способах наполнения элементов исправительных, возбуждающих в преступнике желание достигнуть лучшей участи хорошим поведением и отлучающих его от праздности». Комиссия, акцентируя внимание на необходимости совершенствования имеющегося законодательства и механизмов его реализации, предлагала ввести новую «лестницу наказаний», в также улучшить управление тюремной системой. В декабре 1879 года итоговый проект Комиссии «Об основных положениях, имеющих служить руководством при преобразовании тюремной части и пересмотре Уложения о наказаниях» был утвержден царем и приобрел силу закона. Он предусматривал создание следующих основных видов лишения свободы в качестве уголовного наказания:

1) ссылка на каторгу без срока и на срок;

2) заключение в исправительном доме на срок до шести месяцев;

3) заключение в тюрьме сроком до одного года;

4) арест на срок до трех месяцев.

В соответствии с проектом Комиссии предусматривалось ввести одиночное отбывание для лиц, приговоренных к заключению в исправительном доме и тюрьме, но со льготным исчислением срока наказания. Труд в местах заключения должен стать обязательным. Регламентировался и вопрос об образовательных программах для заключенных (прежде всего для несовершеннолетних). Если в целом оценивать разработанный Комиссией перспективный проект, то представляется возможным рассматривать его как создание правовых ориентиров на гуманизацию в исполнении наказаний и осуществление исправления заключенных с ориентацией на его психологию, возможности просоциального изменения.

В последней трети XIX столетия в России сложились реальные условия для продуктивного развития различных наук. Историографический анализ публикаций свидетельствует, что достижения во многих из них могут рассматриваться как предпосылки для возникновения в перспективе пенитенциарной психологии как самостоятельной прикладной области знания. При этом если в 1860–1870-е годы среди ученых доминирующей была ориентация на построение психологических теорий, базируясь на достижениях естественных наук, то в дальнейшем надежды стали возлагаться и на успехи гуманитарных дисциплин.

Так, юрист С. И. Баршев в работе «Взгляд на науку уголовного законоведения» (1858) указывал, что, во-первых, ни один вопрос уголовного права не может быть решен без помощи психологии, которая должна быть его составной частью, а во-вторых, именно психология учит законодателя и правоприменителей «видеть в преступнике не необузданного зверя, а человека, которого нужно перевоспитывать, но не действовать на него мечом и тюрьмой». К. Я. Яневич-­Яневский в статье «Мысли об уголовной юстиции с точки зрения психологии и физиологии» (1862) писал, что физиологическое и психологическое образование юристов не должно быть спекулятивным, так как «законы духовной жизни ускользают от внимания тех, кто погружается в метафизические отвлеченности». Физиологом А. У. Фрезе в книге «Очерки судебной психологии» (1871) отстаивалась актуальность применения в юриспруденции сведений о нормальной и ненормальной душевной жизни. Однако он в то же время предостерегал юристов, что «поступки человека вовсе не суть одни чистые и прямые последствия его желаний. Напротив, они весьма часто бывают исходом самых разнообразных условий… простым созданием обстоятельств, совершенно от него не зависящих,.. развития и воспитания, руководящих поступками». Психиатр Л. Е. Владимиров в статье «Психические особенности преступников по новейшим исследованиям» (1877), отмечая факт, что «науке уголовного права мешают френологические бредни, метафизические суждения, ложные теории о помешательстве», считал, что задачей криминалистов должно стать изучение «индивидуального характера преступника».

В 1860–1870-е годы на идеи И. M. Сеченова ориентировался и развивал их в своих трудах видный юрист В. Д. Спасович.

Так, в учебнике «Уголовное право» (1863) многие правовые факты он пытался объяснить непосредственно с позиций физиологии и психологии. Им предпринимались, в частности, усилия доказать, что духовно-­правовая культура может выражаться, с одной стороны, в выработке и преобладаниях определенных мозговых процессов, скорости и направлении их протекания, а с другой — в преобладании идеомоторных процессов, где каждый результат является уже не продуктом первоначального раздражения, а ответом, данным всем характером, всеми пережитыми опытами и всеми привычками мыслей, чувств и деятельности конкретного человека.

Разрабатывая в правовом аспекте проблему свободы воли, В. Д. Спасович считал, что, во-первых, именно она обусловливает вменяемость и, следовательно, обосновывает возможность судить обвиняемого, а во-вторых, она состоит в действии трех главных мотивов человеческого поступка — страсти, ума (расчета) и нравственного чувства (совести). Поэтому, определяя наказание, всегда должно исследовать работу всех трех этих составляющих и их взаимодействие между собой, исходя из роли каждого из мотивов, оно должно и назначаться. Всегда наказываться должен человек, утверждал этот ученый, у которого первые два мотива сильнее третьего. При этом разные наказания должны следовать за противоправные поступки, совершенные под действием страсти, одолевшей ум, и за преступления под действием ума, наложившего молчание на протестующую совесть. В случав же, если по этим мотивам равновесие и осознание отсутствует из-за душевной болезни, человек должен признаваться неподсудным.

Для повышения научности правоведения Спасович огромное значение придавал проведению специальных исследований чувствительного (эмоционального) развития человека, а также изучению его мышления и воли, в том числе при наличии душевных расстройств, оказывающих влияние на дееспособность подсудимых. Осуществленные им теоретические анализы «душевных недугов как болезней мышления» и эмпирический разбор их отличий от «болезней чувств и воли» сделали его членом психиатрического общества при Военно-­медицинской академии.

Подробное изложение научных взглядов В. Д. Спасовича проведено в связи с тем, что им не только заложены основополагающие теоретические идеи, которые нашли в дальнейшем довольно глубокое творческое развитие в психологии права Л. И. Петражицкого и в концепциях ряда других отечественных дореволюционных ученых, но и активно пропагандировались объективно-­эмпирический подход к изучению психики преступников и важность ее учета для эффективного исполнения наказания.

В отношении взглядов самого И. М. Сеченова — автора первой отечественной программы построения психологии как объективной науки — в контексте раскрываемых в настоящей работе проблем хотелось подчеркнуть продуктивность не только его экспериментальных исследований, но и отстаиваемой им позиции в возникавших в тот период в российском обществе дискуссий по актуальным вопросам проводимых правовых реформ Так, в работе «Учение о свободе воли с практической стороны» им обосновывалось, что, во-первых, человек действительно может быть ответствен за свое поведение, а во-вторых, принудительные меры в отношении преступников, базируясь на физиологических и психологических знаниях о внутренних закономерностях развития личности, должны преследовать цель их исправления. При этом позиция Сеченова не была утилитарно-­прагматической, потому что им одновременно также доказывалось:

«Целиком перекладывать вину за противоправное поведение на преступника нецелесообразно, т. к. это ожесточит его самого и общество против него. Правильнее было бы исходить из идеи, что виновен не только человек, но и обстоятельства, в которых он воспитывался. Здесь осуждение должно выступать уже не возмездием преступнику, вынесенным от лица общества, а стремлением этого общества помочь ему исправиться, осознать личностную вину и на этой основе сформировать другие рефлексы, другое нравственное поведение. В итоге меняется не оценка преступного акта, который остается аморальным поступком, а смысл наказания, приобретающий нравственно-­правовую аутентичность как для общества, так и для человека».

Как видим, И.М Сеченов не только отстаивал объективную детерминацию психики и человеческого поведения, но и доказывал возможность нравственного исправления преступников.

При характеристике естественнонаучного подхода, имевшего место в отечественных исследованиях последней четверти XIX столетия при разработке проблем «наказание» и «исправление преступников», во многих современных научных работах, а также в учебниках по криминологии и юридической психологии обычно утверждается, что было явное увлечение уголовно-­антропологической теорией о «прирожденном преступнике» Чезаре Ломброзо. При этом к наиболее последовательным сторонникам ломброзианства относят и таких психологически ориентированных ученых, как юрист Д. А. Дриль и психиатр В. Ф. Чиж. На наш взгляд, подобная точка зрения верна лишь частично.

Хоть Д. А. Дрилем — ученым, имеющим юридическое и медицинское образование, — и была написана монография «Преступный человек» (1882), название которой почти идентично «революционному» по обосновываемым идеям труду Ч. Ломброзо (1874), но в то же время ее содержание — это лишь свидетельство интереса отечественного автора к индивидуальным факторам преступности и возможности их объективного изучения. Анализируя субъективную сторону преступного поведения, Дриль указывал, что здесь возможно проявление трех групп причин:

1) ближайших или непосредственных, кроющихся в аномалиях психофизической организации личности;

2) более отдаленных или посредственных, заключающихся в неблагоприятных внешних условиях, под которыми вырабатываются первые как более или менее устойчивые факторы преступлений;

3) предрасполагающих, под воздействием которых уже сложившиеся дефективные неуравновешенные организации совершают преступления.

В дальнейшем во многих своих научных публикациях Д. А. Дриль попытался уточнить характер взаимодействия указанных причин преступного поведения. Так, в вышедшем уже после его смерти фундаментальном труде «Учение о преступности и мерах борьбы с ней» (1912) отстаивался комплексный подход и доказывалось, что «поведение и поступки человека — это равнодействующая усилий факторов двух категорий: особенностей и психофизиологической природы деятеля и особенностей внешних воздействий, которым он подвергался».

Психиатр и психолог В. Ф. Чиж в своих работах «Преступный человек перед судом врачебной науки» (1894), «Медицинское изучение преступника» (1895) и ряде статей выступил не столько как прямой продолжатель взглядов Ч. Ломброзо, сколько как ученый, убедительно доказавший необходимость привлекать сведущих в психиатрии и психологии специалистов к участию в обследовании преступников в суде и во время отбытия наказания.

Если же исторически объективно подойти к оценке степени влияния идей Ч. Ломброзо на развитие отечественной научной мысли, то следует констатировать, что в России в силу ее социально-­культурных особенностей и междисциплинарной научной ориентации они не получили столь значительного распространения, как в странах Запада. Более того, в публикациях большинства отечественных ученых (особенно со стороны таких видных юристов, как Н. С. Таганцев, Н. Д. Сергеевский, А. Ф. Кони, антрополога Д Н. Анучина и др.) сразу стала прослеживаться достаточно резкая критика ломброзианства, причем преимущественно с рационально-­гуманистических позиций. В то же время к прямым последователям идей Ломброзо в России можно отнести юристов И. Г. Оршанского и А. Д. Киселева, психиатра И. Гвоздева, а также, отчасти, тюремного врача П. Н. Тарновскую и психиатра П. И. Ковалевского. Последний, например, считая, что существует тип прирожденных малолетних преступников, практически не поддающихся исправлению, в то же время полагал, что эта склонность заложена не в физических, а в душевных аномалиях индивида (и в частности, в дефектности центральной нервной системы). А поэтому, по мнению Ковалевского, следует вести речь не об антропологическом, а о психологическом преступном типе людей.

В отечественном научном сообществе во второй половине ХIX столетия проблемы детерминации и механизмов преступности, а также исправления заключенных разрабатывались и в антрополого-­гуманитарном плане. На эволюцию отечественной пенитенциарно-­психологической мысли позитивное влияние оказало продуктивное развитие таких гуманитарных наук, как этика, педагогика, языкознание, правоведение и ряда других.

Дореволюционными учеными, разрабатывавшими проблемы этики, вопрос о свободной воле и возможности разума отличать добро от зла рассматривался как основа морального поступка. При этом заслугой отечественного ученого П. Ф. Гааза, в отличие от зарубежных традиций, является то, что, подчеркивая наличие у человека свободной воли, он в то же время признавал реальность влияния обстоятельств, толкающих к дурным поступкам. В контексте пенитенциарной проблематики крайне важным представляется следующее его утверждение:

«Признавать эту зависимость человека от обстоятельств — не значит отрицать в нем способность правильно судить о вещах, сообразно их существу или считать за ничто вообще волю человека. Это было бы равносильно признанию человека — того чудного творения — несчастным автоматом. Но указывать на эту зависимость необходимо уже для того, чтобы напомнить, как редки между людьми настоящие люди. Эта зависимость требует снисходительного отношения к человеческим заблуждениям и слабостям. В этом снисхождении, конечно, мало лестного для человечества, но упреки и порицания по поводу такой зависимости были бы несправедливы и жестоки».

Приведение достаточно большого фрагмента, отражающего ход доказательств П. Ф. Гааза, сделано с целью, во-первых, показать гуманистическую направленность идей, развиваемых в России во второй половине XIX столетия, а во-вторых, обратить внимание на то, что ориентация на снисходительное отношение и гуманное взаимодействие в местах лишения свободы с заключенными, во многом отражая отечественную «общинную ментальность», понималось как важнейшее условие для изменения их в позитивном направлении.

Теоретическое развитие первого положения, но уже с позиций психологии, на наш взгляд, продуктивно осуществил видный отечественный юрист и психолог К. Д. Кавелин. В работе «Задачи этики» он, будучи активным участником правовых реформ, предостерегал против копирования европейских порядков и утверждал, что все реформы должны проводиться, сообразуясь с психологическими качествами русского человека, где именно нравственная личность является «живым двигателем» всей индивидуальной и общественной жизни. В другой его работе «Задачи психологии» (1872) также продолжается обоснование необходимости вынесения на первый план в реформах именно этико-­нравственных проблем, так как игнорирование подобных идеальных устремлений и акцентирование внимания лишь на практических, меркантильных интересах может вести к упадку индивидуального, личностного начала в людях, их проводящих, а в итоге и к торможению начатых реформ. В связи с последним представляются достаточно убедительными доводы, которые приводит современный историк психологии Т. Д. Марцинковская, анализируя вклад Кавелина в 1870-е годы в развитие психологической мысли: «…концепция Кавелина была очень важна для того времени, так как он, с одной стороны, пытался соединить крайние, как ему казалось, точки зрения на психику, то есть материализм Сеченова и идеализм ученых старой школы (Галича, Самарина и др.), а с другой — предупредить намечавшееся разочарование в обществе из-за трудностей, возникавших при осуществлении реформ».

Второе из указанных выше положений — ориентированность на необходимость создания системы гуманного исправительного обращения с заключенными (причем во многом в тот же исторический период актуализированная и в художественно-­публицистических работах) — получило в пенитенциарной науке дореволюционной России достаточно основательное теоретико-­психологическое наполнение, а также нормативно-­правовое и практическое развитие (особенно при разработке моделей исправления несовершеннолетних правонарушителей). В большинстве зарубежных стран к подобным взглядам, как свидетельствует ранее проведенное нами компаративное исследование, обратились лишь во второй половине XX столетия, когда развернулось движение за гуманистическую психологию.

Об оптимальных условиях построения системы воспитания и перевоспитания несовершеннолетних правонарушителей, обладающей морализующей, социально-­формирующей и превентивно преобразующей силой, в 1860–1870-е годы XIX века живая дискуссия была развернута в трудах таких видных отечественных педагогов, как А. Я. Герд, П. Г. Редкин, Н. В. Шелгунов и К. Д. Ушинский. Их заслугой являются, прежде всего, формирование социально-­педагогического подхода к проблеме отклоняющегося поведения и разработка методов воспитательно-­профилактической работы с детьми.

К. Д. Ушинский, будучи юристом по образованию, попытался рассмотреть проблему преступности как многоаспектное социальное явление, детерминаций которого уходит в систему сложного взаимодействия разнопорядковых факторов:

— социально-­политических (форма государственного правления, политическая обстановка);

— социально-­экономических (события экономического развития общества, его промышленный потенциал, уровень урбанизации);

— социальных (наличие социальных гарантий, социально-­правовой запущенности);

— социально-­психологических и социально-­педагогических (состояние семейной и общественной морали, системы образования).

По мнению Ушинского, наличие каких-либо дисфункций хотя бы в одной из этих сфер приводит к колебаниям уровня преступности и, как правило, в сторону ее возрастания. В этой связи на основе раскрытия характера взаимосвязи между содержанием воспитания и преступностью им одним из первых в отечественной науке обоснованы направления активного стимулирования и поддержки нравственных основ у подрастающего поколения, а также актуальные для этого воспитательно-­профилактические средства.

Со стороны отечественных филологов во второй половине XIX столетия внимание было обращено на актуальность изучения закономерностей языка и речи заключенных. Методолого-­теоретической предпосылкой реализации подобного типа исследований, думается, являются труды видного отечественного ученого А. А. Потебни. Им, в частности, в книге «Мысль и язык» (1862) разработана новаторская концепция, в которой доказывался принцип связи мысли с историей языка как органа народного творчества. В последующем, базируясь на ней, культурно-­исторический подход к изучению психики заключенных, в том числе через изучение криминального назначения применяемых преступниками графических и акустических знаков, языка жестов и татуировок, а также через анализ создаваемых ими письменных произведений (стихотворений, песен и пр.) будет проводиться в исследованиях многих отечественных ученых.

До 1870-х годов отрасль знания, научно обосновывающая правовую регуляцию исполнения наказаний, считалась составной частью уголовного права. Но в 1874 году И. Я. Фойницким на юридическом факультете Санкт-­Петербургского университета в качестве самостоятельной учебной дисциплины стал преподаваться курс «Тюрьмоведение», аналогов которому за рубежом не было и где значительное внимание было уделено психологии личности и среды заключенных, в том числе основам теории и результатам эмпирических исследований. Подобный подход наблюдался позже и при преподавании тюрьмоведения на юридических факультетах Московского, Саратовского и других университетов. Сторонники возникшей в конце 1880-х годов самостоятельной правовой науки тюрьмоведение, разрабатывая круг ее основных проблем, много внимания уделили раскрытию особенностей личности конкретных категорий преступников и возможности их исправления, вели речь о путях дифференциации и средствах индивидуализации исправительного процесса, о явлениях в сообществах лиц, лишенных свободы, и др. В итоге они, по сути дела, и заложили реальные истоки пенитенциарной психологии как науки, так как провели обобщение всего, что было наработано до них.

Рассматривая феномен наказания и механизмы его влияния на исправление преступников, И. Я. Фойницкий писал: «Наказание вытекает из мести, но отличается от мести тем, что обращает внимание на интересы наказываемого. Поэтому выбор меры наказания должен опираться на рациональные мотивы, а именно кара должна иметь своими задачами: пользу преступнику (исправление, спасение его от мести), пользу лиц, заинтересованных в том, чтобы преступление не совершалось (вознаграждение) и общую пользу всего государства (устрашение, предупреждение). Кара назначается за вину, но размеры ее определяются исправимостью преступника. В самом понятии наказания заключается, что оно является или мерою воспитательною, или мерою юридическою (удовлетворение); этими задачами должны ограничиться и пределы его применения».

Однако взгляды такого авторитетного ученого, как И. Я. Фойницкий, разделялись далеко не всеми. Это связано с тем, что в силу многозначности самих терминов «наказание» и «исправление» отечественными учеными в разрабатываемых в дореволюционный период концепциях были раскрыты не только их различные стороны, но и созданы предпосылки системного подхода к анализу этих феноменов.

Библиографический анализ источников свидетельствует, что во второй половине XIX столетия в России стал обосновываться социологический подход к изучению причин преступности. Одними из первых среди юристов, кто еще в 1870-х годах отказался от традиционного рассмотрения источника преступлений лишь в личности, ее совершающей (или, иначе, от сложившейся в классической школе уголовного права позиции о «свободной воле»), были М. В. Духовской и И. Я. Фойницкий, Они считали необходимым расширить границы предмета науки уголовного права и призывали ученых активнее изучать социальные причины преступлений. Указанными учеными также доказывалось, что если свобода воли человека не является единственной причиной, объясняющей преступление, то следует и наказание не считать единственным средством борьбы с преступниками.

С критикой взглядов указанных ученых практически сразу выступил известный юрист Н. Д. Сергиевский. Он считал, что в рамках единой системы уголовного права юридическое исследование не должно соединяться с социологическим, так как, если это будет делаться, то будет являться лишь механическим соединением, а отнюдь не внутренним. В то же время он отмечал, что социологическое исследование в высшей степени важно для юридической науки, но должно образовать собой самостоятельную науку.

Наряду с расширением в последующем круга сторонников уголовной социологии (М. Н. Гернет, С. К. Гогель, А. А. Жижиленко, М. М. Исаев, Н. Н. Полянский, Х. М. Чарыхов, М. П. Чубинский и др.) в России конца XIX — начала XX веков продолжала укрепляться и позиция ученых, отстаивающих приоритетность изучения индивидуальных причин преступности и, соответственно, применения при этом теорий и инструментария психологии. Так, в статьях Д. А. Дриля «К учению о вменяемости» (1879) и «На что должна быть направлена карательная деятельность? Психологический очерк» (1880) доказывалось, что психология и право имеют дело с одними и теми же явлениями — законами сознательной жизни человека. Право, не обладая собственными средствами для изучения этих явлений, должно заимствовать их у психологии. Поэтому, по мнению Дриля, с одной стороны, психология есть тот базис, на котором право только и может быть построено, а с другой — только опираясь на психологию, уголовное право сможет «попытаться стать руководителем и светочем законодательства и практики».

Видный отечественный адвокат А. Ф. Кони в публичной речи «Достоевский как криминалист» (1881) также отстаивал приоритетное значение анализа внутреннего содержания преступления и критиковал современных ученых, которые разрабатывают теорию уголовного права, где преступник рассматривается лишь как «отвлеченный, не имеющий плоти и крови», а психологические построения в итоге являются не более как проявлением находчивого ума. Следствием последнего представляется то, что «отвлеченному преступнику» соответствует «отвлеченное наказание». Для преодоления подобного недостатка, по мнению Кони, необходимо обновление уголовного права, чтобы преступники и исправительные учреждения не ускользали от серьезного изучения.

С 1880-х годов к обсуждению актуальных юридико-­психологических проблем все более активно стали подключаться университетские психологи. Так, Н. Я. Грот — один из руководителей Московского психологического общества и первый редактор журнала «Вопросы философии и психологии» — в книге «Общие основания психологии» (1890) критически указывал: «При классификации преступников и наказаний, издании уголовных законов затрагиваются духовные отношения человеческих личностей, культура их ума и сердца, обуздание их воли, но никому не приходит в голову мысль поискать руководства для решения этих проблем в учениях науки о душевной жизни и деятельности человека, в знаниях и опыте ее представителей. Психолога никогда не приглашают для совета, когда нужно проникнуть вглубь намерений, замыслов и деяний преступника». В дальнейших своих публикациях (1894–1898 гг.) он подчеркивал, что изучение явлений в преступных сообществах и личности преступников необходимо вести эмпирические путем, но уже в XX веке экспериментальными реально станут «и некоторые части науки о праве».

Среди отечественных университетских психологов в конце XIX века широко обсуждались актуальные для развития правовых наук вопросы нравственности и свободы воли. Так, известный русский психолог и философ М. М. Троицкий рассматривал нравственность как надиндивидуальную структуру, которая является основой личности и всей духовной жизни человека. При этом он доказывал, что, с одной стороны, именно нравственное чувство (или, более конкретно, «чувство долга»), а не мышление руководит поведением человека, а с другой стороны, чем более интеллектуально развит человек, тем легче сформировать у него нравственные понятия и убеждения.

2.3. Развитие пенитенциарно-­психологических взглядов в период накопления фактического научного материала и построения первых теоретических обобщений

Критика биологизаторских ломброзианских взглядов особенно усилилась в конце XIX — начале XX веков, и ряд отечественных ученых попытались перепроверить их эмпирическую обоснованность. Так, русским патологоанатомом Д. Н. Зерновым на основе специальных исследований было доказано, что «прирожденного преступника» не существует. В своей монографии «Критический очерк анатомических оснований криминологической теории Ломброзо» (1901) он отмечал, что «среди преступников встречаются люди с признаками дегенерации точно так же, как и среди непреступных людей. Численность их, по всей вероятности, одинакова как среди преступников, так и непреступников, поэтому и средние числа получаются одинаковыми». В ходе же экспериментальных исследований, проведенных в начале XX века крупнейшим русским психологом и невропатологом В. М. Бехтеревым вместе с коллегами, не была обнаружена у детей-­преступников и особая нервно-­психическая организация, которая отличалась бы от подобной структуры их законопослушных сверстников. Это одновременно доказывало несостоятельность и тезиса о врожденных преступных наклонностях, и идеи о врожденном психологическом преступном типе людей.

Авторитетный психолог и философ Л. М. Лопатин считал, что объективация явлений внутреннего мира и осознание нравственных императивов осуществляются при помощи воли. Отстаивая позицию о центральном месте психологии в системе других наук и подчеркивая выполняемую ею при этом методологическую роль, он обосновывал наличие связи свободы воли с развитием нравственности. Так, в «Курсе психологии» (1903) он доказывал, что, во-первых, свобода воли не противоречит закону детерминации, так как благодаря воле мы сами творим в себе свой нравственный мир и изменяем его своими усилиями, а во-вторых, именно в моральном сознании, в возможности «нравственных переворотов» личности проявляется творческая природа человеческого духа.

Известный отечественный психиатр П. И. Ковалевский считал (1899), что психология должна быть основой при изучении преступников, ибо это крайне необходимо для выяснения их душевного состояния как важнейшего момента виновности и наказуемости. Он отстаивал также важность разделения психопатологии и судебной психологии и введения этих наук в курс юридического образования, чтобы «основательно изучать человека и его душу в нормальном и патологическом состояниях».

Обоснование важности гуманного подхода при определении наказания в суде, а также в процессе реализации «исправления и лечения преступников как людей павших», в том числе имеющих порой «уменьшенную вменяемость», содержится в работах юриста Л. Е. Владимирова. В публикации «Психологическое исследование в суде» (1901) им, в частности, доказывалось: «Тонкая, лицемерная западноевропейская жестокость не должна соблазнять и совращать нас. Будем крепко держаться сердечного и мудрого воззрения русского народа, для которого преступник есть прежде всего несчастный. Занимайтесь десятки лет вопросом о преступниках и в конце концов вы убедитесь, что глубже народной мудрости вы не проникните, для вас ясно станет, что преступник прежде всего действительно есть человек несчастный. Поэтому будем беречь драгоценное указание народной совести. И дальше будем хранить, как зеницу ока, жемчужину нашей обновленной правовой жизни — вдохновленный завет, „правда и милость“. Правда есть истина; милость есть человечность. Вот куда нам следует держать свой курс». В этой связи Владимировым отстаивается позиция применения совершенно различных режимов отбывания наказания для насильственных и корыстных преступников (или иначе «по злой воле» и «по заблуждению ума») и для лиц, совершивших правонарушение «под гнетом тяжелых обстоятельств жизни» или в силу «психической недостаточности».

Историографический анализ первоисточников свидетельствует, что с конца XIX века для отечественных правоведов наибольшим психологически ориентирующим зарядом обладали научные труды известного юриста Л. И. Петражицкого. Этим ученым прежде всего в работах «О мотивах человеческих поступков» (1904), «Введение в изучение права и нравственности: эмоциональная психология» (1905), «Теории права и государства в связи с теориями нравственности» (1907) не только доказывалось, что именно психология, ее теория эмоций и мотиваций способны дать научно обоснованное решение вопросов регулировании и оценки индивидуального и массового поведения при совершении преступлений, но и в рамках разработанного оригинального учения «психология права» раскрывался социально-­психологический механизм действия правовых, этических и других социальных явлений.

В учении «психологии права» наряду с позитивными моментами, связанными с отстаиванием требований опытного изучения права и его действия на индивидуальную и массовую психику, обоснованием возможности «переделки человеческого характера для достижения желательного социального поведения», существовала и авторская позиция жесткого методологического размежевания с ранее существовавшими внутри права подходами. Именно из-за выдвинутой Л. И. Петражицким субъективно-­идеалистической (или как ее часто называли, психологизаторской) платформы его учение сразу было подвержено резкой критике со стороны таких крупных юристов, как Б. Н. Чичерин, П. Н. Новгородцев, В. И. Сергеевич.

В конце XIX — начале XX веков в трудах юристов Д. А. Дриля, С. К. Гогеля, М. Н. Гернета, В. В. Есипова, А. А. Жижиленко, П. И. Люблинского, С. П. Мокрицкого, В. Д. Набокова, С. П. Познышева, Н. С. Таганцева, И. Я. Фойницкого и ряда других ученых проблема повышения эффективности исполнения наказания стала более детально анализироваться во взаимосвязи не только с объективными, но и с субъективными возможностями исправления личности преступника, причем как в юридическом, так и в нравственном планах.

В целом в большинстве научных работ дореволюционного периода подчеркивалось, что интенсивное применение суровых наказаний лишь способствует тенденции роста преступлений. Этот общий вывод обосновывался даже в трудах таких разноплановых по исходным теоретическим взглядам, но авторитетных дореволюционных ученых, как философ-­мистик В. С. Соловьев и социолог-­позитивист П. А. Сорокин.

Первым в публикации «Оправдание добра» (1895) утверждалось, что хотя применение в наказании преступников принципа устрашения, основанного на рефлексе страха как одного из ведущих мотивов человеческого поведения, на первый взгляд, представляется весьма действенным, но с моральной позиции это безнравственно. Категорически возражая против существующей жестко предопределенной «правовой алгебры возмездия», B. C. Соловьев считал, что преступление должно караться не по мотивам мести и устрашения, а по последствиям преступления для преступника, то есть находиться в естественной и внутренней связи с его действительным состоянием. Суд, согласно этому ученому, должен только «диагностировать и сделать прогноз нравственной болезни, но предписывать бесповоротно способ и продолжительность лечения противно разуму… Ход и приемы лечения должны применяться соответственно переменам в ходе болезни».

П. А. Сорокин в труде «Преступление и кара, подвиг и награда. Социологический этюд об основных формах общественного поведения и морали» (1914) предпринял попытку раскрытия мотивационной и социализирующей роли кар и наград в ходе исторической эволюции. Он считал, что источник постоянно существующей в уголовной политике коллизии «преступление — наказание» предопределяется исторически обусловленным столкновением «шаблонов поведения». Если ранее доминировали взгляды, что чем острее это столкновение, тем более жесткими должны быть карательные санкции, то в перспективе, по мнению ученого, с усложнением социальной среды и расширением круга социальных отношений будет происходить все более быстрая смена «шаблонов поведения», а поэтому «кары, вызывавшие или принудительно заставлявшие выполнять социально полезные шаблоны поведения, должны все более падать». Иначе говоря, Сорокиным отстаивалась позиция, что, основной целью репрессии в перспективе должно стать формирование существа человека, а не устрашение. В этой связи, в развитие идей своего учителя Л. И. Петражицкого, им утверждалось, что, во-первых, при достаточном влиянии и продолжительности давления кар и наград перевоспитание психики зависит от того, насколько поведение, требуемое ими, совпадает с естественным поведением индивида или противоречит ему, а во-вторых, их использование для создания, укрепления и расширения «социально-­солидарных кругов» в итоге должно сводить до минимума элементы телесного страдания при изолировании преступников от общества.

С появлением в России со второй половины 1880-х годов психологических лабораторий все активнее стали дискутироваться вопросы о разработке адекватного психологического инструментария, в том числе и для изучения личности преступника. В отечественной дореволюционной науке здесь особая роль в отстаивании приоритета экспериментального метода принадлежит известному психологу и невропатологу Владимиру Михайловичу Бехтереву.

В опубликованной им в 1902 году статье «Об экспериментальном психологическом исследовании преступников», а спустя 10 лет в книге «Объективный психологический метод в применении к изучению преступности» пропагандировалась (вслед за И. М. Сеченовым) идея комплексного изучения человека (с учетом влияния на делинквентное поведение генеалогической наследственности, воспитания, среды жизни и особенностей генезиса самой психики). Определяя задачи созданного им в 1908 году Психоневрологического института (в том числе и возникшей при нем криминологической секции), Бехтерев утверждал необходимость не только «всесторонне познать человека, но и любить в нем все человеческое и уважать в нем права человеческой личности». При этом, по мнению ученого, «всестороннее изучение человеческой личности, а тем более научно поставленное ее воспитание и исправление не может осуществляться иначе, как путем специальных исследований, производимых непосредственно на самом объекте, который должен быть предметом наблюдения и опыта, а это может быть осуществлено только при создании соответствующих научно-­воспитательных учреждений».

В выполненных под научным руководством В. М. Бехтерева экспериментальных исследованиях изучались такие актуальные психолого-­юридические проблемы, как умственная работоспособность малолетних преступников (А. Л. Щеглов, 1902), влияние отношений личности на преступное поведение (А. Ф. Лазурский, 1903), «физиология типов» преступников в зависимости от соотношения наследственности и воспитания (Н. А. Белов, 1914) и многие другие.

Наряду с экспериментальным методом в изучении личности и среды заключенных широко применялись с начала XX столетия и такие методические средства, как беседа-­интервью, графологический анализ, наблюдение за мимикой, жестами и поведением, анализ биографий заключенных, их сочинений на заданную тему и других авторских рукописных письменных работ (дневников, писем, стихотворений и т. д.). Одновременно с учетом достижений в теории и инструментарии языкознания предметом исследований стали закономерности языка и речи конкретных групп преступников, а также различных атрибутов субкультуры сообщества заключенных. Определенный интерес для пенитенциарной практики в целях изучения заключенных представляли разработанная А. Ф. Лазурским «Программа исследования личности» и созданный Г. И. Россолимо метод «Психологические профили».

В дореволюционный период со стороны ученых (П. Н. Тарновская, М. Н. Гернет, Н. С. Лобас, А. И. Ющенко, К. Огранович, П. Г. Бельский и др.) предпринимались эмпирические исследования, имеющие целью создание психологических портретов определенных категорий преступников.

Продуктивному развитию клинико-­психологических исследований в области пенитенциарной практики способствовала деятельность таких крупных отечественных психиатров и психологов, как С. С. Корсаков, В. П. Сербский, В. Х. Кандинский, П. И. Ковалевский, Г. В. Рейтуа, И. А. Сикорский, А. А. Токарский, В. Ф. Чиж. Уже в 1887 году на I съезде русских психиатров были выдвинуты такие актуальные задачи, как проведение судебно-­психиатрических экспертиз (В. П. Сербский), развитие и применение в работе с больными психологического инструментария (А. А. Токарский), совершенствование психиатрического семейного патронажа (С. С. Корсаков) и др.

Итак, уже в конце XIX столетия в отечественной научной мысли реально закладывались основы теории пенитенциарной психологии, а также учеными активно велась разработка средств изучения личности заключенных, форм и методов более глубинного (а не лишь внешнего режимно-­ограничительного) воздействия на лиц, лишенных свободы. При этом в качестве доминирующих тенденций в развитии теоретической мысли России конца XIX — начала XX веков выступал ряд моментов.

Во-первых, все большее число отечественных ученых считало важным перейти от традиционного догматико-­юридического дихотомического подхода к рассмотрению проблемы «преступление и наказание» к триадной схеме анализа, где центральным звеном рассматривался сам субъект преступного деяния и его отношение к наказанию. При этом при обсуждении проблемы эффективности различных видов наказания постоянно дискутировались вопросы свободы воли и ответственности, виновности, покаяния и развития нравственности.

Во-вторых, при анализе причин преступности постепенно утверждалась позиция необходимости учета множества действующих факторов, но практически наибольшему исследованию подвергались биопсихологические и социальные группы факторов. В контексте разделяемых взглядов о приоритетности определенных групп факторов, обусловливающих преступность, и велась разработка теорий исправления и мер профилактики правонарушений.

В-третьих, в силу признания актуальности создания эффективной практики исправления преступников, находящихся в местах лишения свободы, предметом исследований являлись проблемы уровня исправимости (юридическое или нравственное) для различных категорий осужденных, а также обоснования средств изучения личности и среды заключенных, дифференциации и индивидуализации применяемых мер исправительного воздействия.

Анализ научных публикаций конца XIX — начала XX веков свидетельствует, что из указанных трех тенденций именно третья стала получать в дальнейшем все более многоплановое развитие. Для реализации процесса исправления преступников, находящихся в местах лишения свободы, всегда необходима научно обоснованная пенитенциарная типология или классификация. Одну из первых типологий преступников (причем базирующуюся на результатах эмпирико-­статистического исследования) разработал в конце 1880-х годов И. Я. Фойницкий. Нарушителей уголовного закона он предлагал подразделять на следующие категории:

1) невменяемые, т. е. лица, которые не в состоянии осознавать значение и свой­ства происходящего и руководить поступками из-за своей порочной ориентации, причем независимо от того, прирожденна ли она или приобретена вследствие болезни, алкоголизма, развратной жизни и т. п.;

2) преступники случайные, т. е. лица, которые, обладая способностью к индивидуальному самоопределению и нормальными общежительными мотивами, могут впасть в преступление под влиянием происходящих внешних побуждений, оказывающих на них влияние частью вследствие внезапного порыва страсти, увлечения, а частью вследствие их неосмотрительности или неподготовленности к отпору им;

3) преступники привычные или профессиональные, т. е. лица, которые отличаются наклонностью превратить преступную деятельность в источник существования то ли в силу наличия у них устойчивых антисоциальных общественных мотивов, то ли наследственной привычки (свой­ств организма).

По мнению И. Я. Фойницкого, между вышеуказанными тремя главнейшими категориями нарушителей уголовного закона существуют, конечно, переходные и смешанные формы, которые могут варьироваться весьма значительно, а внутри каждой из категорий могут быть различия по возрасту, полу и т. д.

Подробное раскрытие сути типологии, предложенной Фойницким, сделано неслучайно. Ведь в дореволюционный период в России его типология преступников рассматривалась как одна из наиболее фундаментальных. Наряду с ней по критериям научной новизны и глубины обоснованности типологий преступников можно отметить лишь разработки Д. А. Дриля (1890) и А. Ф. Лазурского (1915).

Библиографический анализ свидетельствует, что традиционно весьма значительное число научных публикаций посвящалось вопросам исправления и патроната над малолетними правонарушителями. Если в докторской диссертационной работе Л. И. Беляевой (1995) убедительно доказано, что в России к концу XIX века сложились опережающие мировую научную мысль педагогические основы исправления несовершеннолетних правонарушителей, то проведенный нами историографический анализ позволяет утверждать, что в тот же исторический период активно развивалось и направление пенитенциарной психологии, связанное с разработкой теории и практическим апробированием психологически обоснованных средств воздействия. Как это происходило, рассмотрим подробнее.

Начиная с 1864 года, когда был принят «Устав о наказаниях, налагаемых мировыми судьями», в России в массовом масштабе стали развиваться различные виды исправительных учреждений для несовершеннолетних правонарушителей. При этом благодаря трудам таких ученых, как А. Я. Герд, A. M. Богдановский, Д. А. Дриль, А. Ф. Кистяковский, Д. А. Тальберг, была теоретически доказана, а опытной исправительной практикой таких педагогов и организаторов, как М. П. Беклешев, Д. В. Краинский, М. Н. Капустин, В. М. Левитский, Н. А. Окунев, П. И. Ровинский, И.В. и К. В. Рукавишниковы, А. Д. Ушинский и многих других, непосредственно подтверждена бесперспективность борьбы с преступностью несовершеннолетних лишь применением репрессивно-­наказательных мер, и одновременно предлагалось строить в отношении них уголовную политику преимущественно в исправительном и превентивном ключе.

В дореволюционный период было проведено восемь съездов представителей исправительных заведений для малолетних преступников. На них, где наряду с практическими работниками всегда присутствовали правительственные чиновники, видные ученые, писатели, религиозные деятели, меценаты, активно проводился обмен опытом и велось обобщение позитивной практики перевоспитания, в том числе в области эффективного использования различных средств исправления (режим и дисциплина, труд, образование, воспитательная и религиозная работа), по развитию системы самоуправления, по деятельности института патроната и т. д. Особо следует отметить, что на VIII съезде, состоявшемся в 1911 году, в повестку дня был поставлен и вопрос о совершенствовании психолого-­педагогической характеристики и медицинской экспертизы девиантных детей.

Изучением эффективности различных направлений и средств преодоления асоциальности несовершеннолетних преступников (причем как в России, так и за рубежом) активно занимались такие видные юристы, как А. Ф. Кистяковский, И. Я. Фойницкий, Д. А. Дриль, П. И. Люблинский, М. Н. Гернет, С. В. Познышев. В итоге научного обоснования с их стороны целесообразности именно исправления и соответствующего нормативного обеспечения возможности опытного апробирования различных систем воспитания (семейной, казарменной, смешанной и их разновидностей) для этой категории преступников не только была создана разноплановая сеть учреждений, но и в последующем был принят целый ряд общегосударственных законов: например, «Закон об исправительных приютах» (1866), «Об изменении форм и обрядов судопроизводства в отношении малолетних и несовершеннолетних преступников» (1897), «Положение о воспитательно-­исправительных заведениях для несовершеннолетних» (1909) и др.

Если обозначить общую в дореволюционный период тенденцию изменений в законодательстве и практике исполнения наказаний в отношении несовершеннолетних правонарушителей, то представляется возможным утверждать, что главная линия трансформации все же была в направлении их выведения из «сетей традиционной тюрьмы».

В целом в предоктябрьский (1917) период, по мнению С. А. Завражина, «у нас конституировалось особое научное направление — предупреждение отклоняющегося поведения несовершеннолетних, которое интегрировало знания комплекса гуманитарных и естественных наук (юриспруденции, педагогики, психологии, биологии, физиологии, медицины, социологии) и обладало следующими генеральными параметрами: социальной ангажированностью (теснейшей связью с конкретной социокультурной ситуацией), практологичностью (преобладанием практикоориентированных подходов), критическим отношением к зарубежным исследованиям, педоцентрической и гуманистической направленностью. Разработанные в рамках этого направления концепции, идеи и технологии не только находились на уровне мировой науки, но и в некоторых отношениях опережали ее. Среди них: идеи превентивно-­исправительного воспитания (К. Д. Ушинский, А. Я. Герд, Д. А. Дриль); концепция генеалогического предупредительного воспитания (И. А. Сикорский), идеи об усвоении девиантного поведения через механизмы стигматизации и импрессинга (П. Ф. Лесгафт) и о нерасчленимой биосоциальной природе отклоняющегося поведения (В. М. Бехтерев); психотерапевтические методики коррекции вредных привычек и асоциальных тенденций в структуре личности подростка (И. А. Сикорский, В. М. Бехтерев и др.). Учитывая, что в конце XIX — начале XX веков в России реально сложилась эффективная система патроната над этой категорией преступников причем как в момент их нахождения в специально созданных местах лишения свободы, так и в период их социальной реадаптации после освобождения, то представляется возможным вести речь о весомой роли психологических и педагогических идей в выборе отечественными учеными приоритетов при обосновании и внедрении прогрессивной модели профилактики преступности и исправления несовершеннолетних правонарушителей.

В отношении исполнения наказаний по другим категориям заключенных в дореволюционный период также обоснован и предложен ряд оригинальных в психолого-­правовом плане идей: например, об отмене смертной казни — А. Ф. Кистяковский, С. И. Вигторовский, Н. С. Таганцев, В. М. Бехтерев, А. Ф. Кони, Н. Евреинов и др.; о гуманистических отношениях с заключенными С. К. Гогель, Д. А. Дриль; о введении институтов «исполнительных судей», «условного осуждения», «условно-­досрочного освобождения» — С. К. Гогель, А. А. Пионтковский и др.

На основе результатов дополнительно осуществленного кросс-­культурного анализа по проблеме «наказание и разработка психологически обоснованных подходов к исправлению различных категорий заключенных» можно констатировать факт опережения отечественной научной мыслью складывающейся в мире пенитенциарно-­психологической теории. Этот момент подтверждается и имевшей место авторитетностью мнений русских ученых в международных научных союзах и на мировых пенитенциарных конгрессах, регулярно проводимых в конце XIX — начале XX веков.

Так, один из международных пенитенциарных конгрессов проходил в 1890 г. в Санкт-­Петербурге и обсуждал вопросы совершенствования теории и практики исполнения наказания. Следствием внимания к его рекомендациям, в частности, и со стороны государственных органов России было то, что многие прогрессивные идеи этого форума, выдвинутые отечественными учеными, сразу нашли отражение в переизданном в том же году «Своде учреждений и уставов о содержащихся под стражей». Если же далее во временной перспективе проанализировать содержание основных законов и циркуляров, подготовленных отечественными учеными по заказу Главного тюремного управления и изданных в начале XX века (в частности, Законы от 19 апреля 1909 г. «Положение о воспитательно-­исправительных учреждениях», от 22 июня 1909 г. «Об условном досрочном освобождении», а также от 3 июня 1913 г. «О школах для тюремных надзирателей», «Общую тюремную инструкцию», утвержденную в декабре 1915 г., и др.), то представляется возможным утверждать, что в предреволюционной России складывались условия для прогрессивного развития системы и деятельности органов, исполняющих наказания, причем не только с обеспечением нормативно эффективной организации, но и психологически обоснованным подходом к исполнению различных видов наказаний в отношении различных типов преступников.

Участие в мировой вой­не и Февральская (1917) буржуазно-­демократическая революция привели к определенному развалу системы пенитенциарных учреждений и даже отчасти к разгрому общеуголовных тюрем после февральско-­мартовской амнистии значительного числа заключенных. Однако после прихода к руководству Главным управлением мест заключения (ГУМЗ) Минюста России известного ученого-­пенитенциариста А. А. Жижиленко началась активная разработка новой демократической доктрины реализации карательной политики государства. Одновременно в первых изданных под его руководством приказах ГУМЗ содержались достаточно прогрессивные пенитенциарные новации: декларирование к качестве главной задачи перевоспитания преступников, проявления к ним гуманности и неукоснительного соблюдения прав человека; расширение средств воспитательного воздействия и дополнения их мерами попечения о дальнейшей судьбе лиц, отбывших наказание; улучшение подбора и подготовки кадров пенитенциарных работников и др. Однако последовавшие революционные события (октябрь 1917 г.) не позволили многим новациям претвориться в жизнь.

Если подвести общий итог историографического анализа по досоветскому периоду развития пенитенциарной психологии, то представляется возможным констатировать, что в последней трети XIX столетия в России уже имелись предпосылки для ее возникновения. С одной стороны, во многом под влиянием литературно-­публицистических работ и проведенных эмпирических исследований были и ведомственный социальный заказ, и активная заинтересованность со стороны юристов на использование при реформе мест лишения свободы пенитенциарно-­психологических знаний, а с другой — в силу возникновения в различных науках богатства психологических идей и методического инструментария у их представителей появилась реальная возможность целенаправленно начать изучать психологию личности и среды заключенных, а также оценивать эффективность различных средств воздействия.

При развитии отечественной пенитенциарно-­психологической мысли не было слепого копирования зарубежных новаций. Отечественная пенитенциарная психология возникала в сложной атмосфере, в составе которой имелась как пенитенциарная идеология, складывавшаяся из синтеза традиционных правовых представлений и национальных обычаев, взглядов, верований и т. д., так и постоянно нараставший оригинальный научный компонент. В итоге в зарождавшейся пенитенциарно-­психологической теории долгое время переплетались друг с другом знания, то есть доказанные и достоверные положения и мнения, верования (зачастую сформированные и под влиянием публикаций видных отечественных писателей и журналистов), то есть научно не доказанные воззрения (причем как ложные, так и правильные).

В досоветский период в качестве узловых проблем пенитенциарной психологии выступили следующие: личность преступника и закономерности ее изменения при отбытии наказания; психологические явления в сообществе заключенных; психологическое обеспечение процесса исправления заключенных и их социальной реадаптации после освобождения из мест лишения свободы. Теоретическая разработка указанных проблем происходила при доминировании антропоцентрической и этико-­нравственной направленности.

В целом же из-за того, что истоки пенитенциарной психологии в досоветский период одновременно закладывались представителями различных отраслей научного знания и под влиянием значительного числа научных дискуссий, уже к началу XX столетия стала активно проявляться тенденция к отстаиванию междисциплинарного подхода. Сторонниками последнего постоянно актуализировался вопрос о поиске базовой модели человека, которая позволила бы комплексно подойти к обоснованию пенитенциарных инноваций.

Опора отечественных дореволюционных ученых на междисциплинарный подход, представляется, была обусловлена рядом обстоятельств. Во-первых, более поздним, по сравнению с европейскими странами, включением ее представителей в разработку узловых пенитенциарно-­психологических проблем, что позволяло занимать в теории определенную метапозицию. Во-вторых, наличием в российском научном сообществе тесных взаимосвязей (публичных и личных взаимоотношений) между учеными представителями различных областей знания, что позволяло активно вести дискуссии по методологическим проблемам и в целом перспективам развития научного знания и его связей с практикой. В-третьих, высоким образовательно-­культурным уровнем ведущих представителей отечественной науки, что выражалось не только в наличии у многих ряда разнопрофильных университетских дипломов, но и в стремлении к постоянной междисциплинарной дискуссии и многоплановой научной активности.

Учитывая, что для русской культуры досоветского периода органично была присуща идея гуманизма, предполагавшая духовно-­нравственное преобразование человека и общества, то темой непрекращающихся дискуссий (причем как на страницах художественной литературы, так и в рамках публичных научных споров) являлись такие аспекты проблемы «преступление и наказание», как свобода воли и ответственность, перспективы участия общества и конкретных категорий специалистов в профилактике преступлений и нравственном исправлении заключенных. Однако в практической пенитенциарной деятельности в досоветский период последнее успешно реализовалось лишь в создании системы профилактики правонарушений и реформировании деятельности учреждений, исполняющих наказания в отношении несовершеннолетних преступников. Именно здесь были внедрены разноплановые пенитенциарные модели и психолого-­педагогические средства исправления, а также обеспечено подключение к исправительному процессу и профилактике преступности несовершеннолетних активно развивавшихся институтов патроната и общественного призрения.

2.4. Развитие пенитенциарно-­психологических взглядов в период институализации пенитенциарно-­психологической деятельности и массового применения психотехнических средств

Изучение истории пенитенциарной (исправительно-­трудовой) психологии неотделимо от истории исправительно-­трудовой политики.

После слома царской тюремной системы начался поиск путей построения новой системы работы с людьми, преступившими закон, новых форм и методов их перевоспитания.

С целью выработки новой, отличной от буржуазной, советской уголовно-­исполнительной политики, начиная с 1918 года в течение ряда лет преимущественно на страницах журналов (и особенно «Пролетарская революция и право»), шла активная теоретическая дискуссия о цели и задачах наказания путем лишением свободы, о мерах «социальной защиты» и о содержании исправления различных категорий заключенных. Общественный интерес как к происходящим изменениям в пенитенциарной системе, так и к обсуждению вопроса о необходимости учета при наказании психологии заключенных активизировался и многочисленными публикациями членов Общества политических каторжан и ссыльно-­поселенцев, которые являлись заказными работами для издававшегося с начала 1920-х годов журнала «Каторга и ссылка. Историко-­революционный вестник».

Определение возможных областей приложения достижений конкретных наук (в том числе и психологии) происходило прежде всего в рамках законотворческой деятельности и в правоприменительной практике. Поэтому представляется целесообразным более подробно остановиться на тенденциях, имевших место при постоянно проходивших в тот период правовых новациях.

Одним из первых советских нормативных документов, определявших содержательные и организационные моменты исполнения наказания, была Временная инструкция ИКЮ РСФСР от 23 июня 1918 года «О лишении свободы как мере наказаний, и о порядке отбывания наказания». Отменяя старые царские уставы о содержавшихся под стражей и ссыльных, она предусматривала следующую систему мест лишения свободы:

а) общие места заключения — тюрьмы (впоследствии переименованные в исправительно-­трудовые дома);

б) воспитательные учреждения для молодых преступников — реформатории и земледельческие (впоследствии сельскохозяйственные) колонии;

в) испытательные заведения — для лиц, по отношению к которым имеются основания для послабления режима или досрочного освобождения;

г) карательно-­лечебные заведения — для помещения арестантов с заметно выраженными психическими дефектами;

д) тюремные больницы — для хронически душевнобольных.

Учитывая, что Временная инструкция требовала осуществления различного режима в зависимости от личности преступника и результатов действия на них мер карательно-­воспитательного характера, а также наделяла в этой связи администрацию мест лишения свободы соответствующими правами (вплоть до решений о досрочном освобождении), то представляется возможным вести речь о постановке перед учеными социального заказа: с одной стороны, о психологических возможностях дифференциации и индивидуализации исполнения наказания, а с другой стороны, о психологических закономерностях эффективного исправительного обращения с заключенными.

В соответствии с Декретом ВЦИК от 18 июля 1919 года «Об учреждении распределительных комиссий при карательных отделах губернских и областных отделов юстиции» впервые законодательно закреплялась цель деятельности пенитенциарных учреждений «исправление и перевоспитание заключенных». Эта цель должна достигаться на основе проведения распределительными комиссиями всестороннего изучения личности и определения индивидуального воздействия на нее. Декретом же ВЦИК от 30 июня 1920 года «О передаче Народному комиссариату просвещения культурно-­просветительной работы в местах лишения свободы» указывалось на настоятельную необходимость согласования «педагогической деятельности в местах лишения свободы с различными сторонами пенитенциарного режима».

В соответствии с декретом ВЦИК РСФСР от 15 апреля 1919 года в стране была развернута подчиняющаяся лишь НКВД система лагерей принудительных работ. Она предназначалась для содержания лиц, подлежащих отбыванию наказания как по административным решениям, так и по судебным приговорам (тунеядцы, спекулянты, дезертиры, военнопленные, заложники и пр.). Ведущими положениями при организации деятельности этих мест заключения особого типа были следующие принципы: обязательность труда для всех работоспособных и самоокупаемость. Для их реализации заключенные привлекались к труду в специально создаваемых в лагерях мастерских или направлялись на внешние работы по заявкам советских учреждений, в лагерях устанавливался 8-часовой рабочий день, сверхурочные и ночные работы могли назначаться только в соответствии с Кодексом законов о труде, а оплата труда велась по ставкам профсоюзов, действовавшим в конкретных местностях. В дальнейшем по утвержденной в 1920 году НКВД РСФСР Инструкции о развитии постановления ВЦИК о лагерях принудительных работ в них предусматривалось деление заключенных на пять групп по сроку наказания и по 20 разрядам по составу преступлений. Наличие указанной классификации способствовало дифференциации и индивидуализации исправительно-­трудового воздействия. В частности, для заключенных, проявляющих особое трудолюбие в перспективе, во-первых, представлялась возможность жить на частных квартирах и являться в лагерь лишь для исполнения назначенных работ, а во-вторых, администрации лагерей разрешалось принимать решение о сокращении им срока отбывания наказания.

Апробирование прогрессивной системы исполнения лишения свободы активно велось в рамках учреждений, подчинявшихся Народному комиссариату юстиции. В соответствии с постановлением НКЮ РСФСР от 15 ноября 1920 года, которым утверждалось Положение об общих местах лишения свободы, была определена следующая классификация заключенных (§ 46):

1) осужденные за преступления, не имеющие корыстного характера;

2) осужденные за преступления корыстного характера;

3) рецидивисты.

В зависимости от отнесения осужденных к этим классам они на определенное время (от 1/4 до 1/3 назначенного срока лишения свободы) попадали в разряд испытуемых и отбывали наказание в тюремных камерах. Далее заключенные, продемонстрировавшие признаки исправления, подлежали переводу в разряд исправляющихся, из которого при отличном поведении в течении не менее шести месяцев могли быть переведены в образцовый разряд. В случае же нарушений режима и неподчинения исправительным воздействиям существовала обратная динамика понижения разрядности отбывания наказания.

Из-за роста в стране беспризорности и, соответственно, преступности детей и подростков главнейшей задачей с начала 1920-х годов, как отмечает Е. Г. Ширвиндт, стало создание особых воспитательных учреждений для несовершеннолетних правонарушителей. Выполнение новой обязанности, возложенной на Центральный карательный отдел (ЦКО) постановлением Совнаркома от 4 марта 1920 года, осложнялось отсутствием сведущих и подготовленных к работе с несовершеннолетними правонарушителями специалистов. А поэтому Центральный карательный отдел сразу выступил с инициативой о создании при нем научно-­учебного заведения, которое, с одной стороны, разрабатывало бы узловые пенитенциарные вопросы, а с другой — готовило кадры практических работников. Был разработан проект «Пенитенциарного института» и передан в Парткомпрос на заключение. Однако проект не был утвержден. В силу последнего руководство ЦКО НКЮ РСФСР стало проявлять активность в привлечении для работы с несовершеннолетними правонарушителями опытных педагогов и другие категории специалистов.Аналогичная проблемная ситуация возникла несколько позднее при создании при ОГПУ нескольких трудовых коммун для наиболее трудно поддающихся перевоспитанию молодых рецидивистов (в возрасте от 16 до 21 года). Именно со службы в одной из таких коммун, находившейся в Куряже Харьковской области, и начинается творческая педагогическая деятельность А. С. Макаренко.

Подготовка с начала 1920-х годов Уголовного и Уголовно-­процессуального кодексов РСФСР активизировала дискуссии в научных кругах и среди практических работников о классовом подходе к исполнению наказаний, об оптимальной модели пенитенциарных учреждений, о возможностях и границах исправления конкретных категорий заключенных. Так, на IV съезде деятелей советской юстиции, состоявшемся в Москве 26–30 января 1922 года, многие выступавшие доказывали, что меры исправительно-­воспитательного воздействия могут быть действенными только в отношении преступников из числа трудящихся, но для представителей классово-­враждебных слоев необходимо применять лишь меры изоляции и общего предупреждения. В рамках Bсероссийского съезда работников пенитенциарного дела, проходившего в Москве 18–24 октября 1923 года, были высказаны предложения, что прежде всего «нужно изучать психологию, подкладку преступности, где, какие преступники и соразмерно с этим уже намечать меры к исправлению». С учетом намечавшихся резких трансформаций взглядов в области карательной политики — «замена наказания мерами социальной защиты» и «переход от тюрем к воспитательным учреждениям — крупнейшим отечественным пенологом С. В. Познышевым во введении к монографии «Основы пенитенциарной науки» (1923), которая являлась, по сути, лишь переработкой его дореволюционной работы «Очерки тюрьмоведения» (1915), был сделан вывод, что учреждения исполнения наказания «должны уподобляться своеобразной социальной клинике, где организован педагогический процесс исправительно-­перевоспитательной «переплавки» и «лечения» социально запущенных, нравственно дефектных и трудных в педагогическом отношении преступных лиц, лишенных свободы.

Анализ тенденций развития уголовно-­исполнительной политики и пенитенциарной практики первых лет Советской власти свидетельствует, что постоянно происходила трансформация отечественной научной мысли и, соответственно, системы исполнения наказаний в направлении внедрения элементов из передовых (в том числе базирующихся на достижениях психологической науки) пенитенциарных моделей. Однако в силу складывающейся в тот период в стране социально-­политической и экономической обстановки практическая реализация намеченного осуществлялась крайне непоследовательно. Во-первых, отдельные пенитенциарные инновации порой оставались лишь декларативными заявлениями отраслевого Главка, не успев быть осуществленными в полном объеме даже в отдельных видах учреждений. Во-вторых, из-за быстрой смены правового поля позитивная практика внедрения положений указанных и других более поздних (до принятия единого пенитенциарного закона) нормативных актов имела место не во всех учреждениях конкретного вида. Однако «необходимость замены тюрьмы мерами социальной защиты» рассматривалась в тот исторический период как генеральная линия в разработке нового исправительно-­трудового законодательства. Насколько она получила реализацию в первом Исправительно-­трудовом кодексе (ИТК) РСФСР, который был принят Второй сессией ВЦИК XI созыва 18 октября 1924 года, рассмотрим более подробно.

В ИТК (1924) впервые на общегосударственном уровне единообразно провозглашались задачи (ст. 1) и цель (ст. 2) лишения свободы для всех органов, исполняющих уголовные наказания. Базируясь на идеях уголовно-­правовой концепции «мер социальной защиты», ст. 3 ИТК определяла назначение исправительно-­трудовых учреждений — «создаются: а) для приспособления преступника к условиям общежития путем исправительно-­трудового воздействия, соединенного с лишением свободы; б) для предотвращения возможности совершения дальнейших преступлений». Статья 4 ИТК предлагала вместо оставшихся от царских времен тюрем устраивать полусвободные в режимном плане трудовые колонии, преимущественно вне городов. В целом же в основу деления мест заключения на различные виды режима были положены следующие требования: учет специальных (прежде всего классовых) и психических качеств личности осуждаемых; индивидуализация мер социальной защиты в зависимости от причин преступления. Исходя из данных требований места заключения подразделялись на три основных типа:

1. Учреждения для применения мер социальной защиты исправительного характера (дома заключения, исправительно-­трудовые дома, трудовые колонии, изоляторы специального назначения) — для содержания приговоренных к лишению свободы со строгой изоляцией лиц, которые или не принадлежат к классу трудящихся или являются профессиональными преступниками.

2. Учреждения для применения мер социальной защиты медико-­педагогического характера (трудовые дома для несовершеннолетних правонарушителей, трудовые дома для правонарушителей из рабоче-­крестьянской молодежи).

3. Учреждения для применения мер социальной защиты медицинского характера для больных заключенных (колонии для психически неуравновешенных, туберкулезных и других категорий больных, больницы, институты психиатрической экспертизы и т. д.).

Разработчики ИТК в основу организации исправительно-­трудового процесса положили требования «прогрессивной системы исполнения наказания». Для реализации последней вводились три разряда режима (начальный, средний и высший), a целенаправленное применение и видоизменение режима отбывания конкретным лицом наказания определялись в зависимости от опасности личности преступника и результата влияния исправительно-­трудового воздействия на заключенного. ИТК регламентировалось, что тот или иной режим в месте лишения свободы и самый вид исправительно-­трудового учреждения может быть правильно применен лишь после предварительного основательного знакомства с личностью осужденного. Оно должно представлять собой специальную диагностическую деятельность, причем не оторванную от работы суда, а составляющую ее чрезвычайно важное продолжение. При этом в ст. 101 ИТК были сформулированы критерии, на основе которых заключенные делились на три категории:

1) осуждаемые, подлежавшие лишению свободы с очень строгой изоляцией, так как они не принадлежат к классу трудящихся и совершили преступление в силу классовых привычек, взглядов или интересов, а также являются лицами, которые принадлежали к трудящимся, но признавались из-за деклассирования особо опасными для республики, или кто переводился в порядке дисциплинарного взыскания из другой категории;

2) осуждаемые, подлежавшие отбытию наказания со строгой изоляцией, так как они определялись как профессиональные преступники или являлись лицами, не принадлежавшими к классу трудящихся;

3) все остальные осуждаемые, подлежавшие нахождению в местах лишения свободы с простой изоляцией, так как они относятся к трудящимся, совершившим преступление по неосторожности в первый раз случайно или вследствие тяжелых материальных условий, не внушают опасения возможного побега.

Раскрытая классификация осуждаемых свидетельствует, что хотя ИТК РСФСР (1924) уже носил классовый характер, но «исходные начала» исполнения наказания во многом опирались и на учет психологии личности конкретного правонарушителя. При этом в соответствии со ст. 103 Кодекса было определено, что при поступлении в исправительно-­трудовое учреждение лица первой и второй категории зачислялись в начальный разряд, характеризующийся наиболее строгими режимными правилами, и должны были находиться по времени в нем в зависимости от присвоенной категории: если принадлежали к первой категории — не менее половины срока назначенною им наказания, а ко второй категории — не менее одной трети срока назначенного им наказания. Заключенные же третьей категории по мотивированному постановлению специально создаваемого в местах лишения свободы органа — наблюдательной комиссии — могли быть сразу же направлены в учреждения, где имелся соответствующий третий разряд режима (ст. 104). Предварительное заключение засчитывалось в минимально необходимый срок пребывания в начальном и среднем разрядах.

После отбытия представителем определенной категории заключенных соответствующего минимально необходимого срока начальник места лишения свободы мог переводить его в следующий режимный разряд, согласовав решение с членами наблюдательной комиссии. Решение об оставлении заключенного в этом разряде или о переводе в следующий разряд зависело от поведения, отношения к труду, от степени оказанного на него местом лишения свободы воспитательного воздействия.

Основные функции по реализации прогрессивной системы исполнения лишения свободы, возлагавшиеся на наблюдательные комиссии, состояли в следующем:

— наблюдение за распределением заключенных согласно установленной Кодексом классификацией;

— наблюдение за переводом и, в случае неправильности, отмена перевода заключенных из одних разрядов в другие по установленным минимальным срокам;

— разрешение внеочередных свиданий заключенным среднего разряда.

При реализации прогрессивной системы исполнения лишения свободы большая роль отводилась и распределительным комиссиям, которые утверждались при губернских инспекциях мест заключения, а в автономных республиках, не имеющих губернско-­территориального деления, — при главных управлениях или инспекциях мест заключения республик. При этом в функции распределительной комиссии входили перевод заключенных второй и третьей категорий из одного разряда в другой, а также ходатайство перед Главным управлением местами заключения РСФСР перед Президиумом ВЦИК о снятии строгой изоляции или о переводе заключенные первой категории в другой разряд.

Обязательным дополнением к системе исправительно-­трудовых учреждений ИТК устанавливал Комитеты по оказанию помощи заключенным и освобождаемым из мест заключения (ст. 227–231). Необходимость общественной и материальной поддержки освобождаемым из мест заключения, особенно в первые дни нахождения на свободе, представлялась в тот период крайне важной. Ведь заключенный, который приобрел за время своего пребывания в исправительно-­трудовом учреждении ряд полезных навыков и знаний, привык к условиям трудовой жизни, уже будучи предоставлен по выходе из ИТУ лишь самому себе и, не найдя никакой общественной и материальной поддержки, может быстро утратить положительные навыки и взгляды, приобретенные в исправдоме или колонии.

Приведенная характеристика особенностей ИТК РСФСР (1924) свидетельствует, что в отечественной пенитенциарной практике, во-первых, стала внедряться достаточно оригинальная модель прогрессивной системы исполнения наказания, отличавшаяся по ряду позиций от имевших место за рубежом английской (марочной или звездной моделей) и ирландской систем, а также от американских реформаториев. Во-вторых, ее внедрение и функционирование сразу показали, что для преодоления формализма требуется вводить более научно и методически обоснованные (в том числе и на основе достижений психологии) классификации личности заключенных, а также критерии применения к ним действенных индивидуальных и групповых средств воздействия. В-третьих, для закрепления результатов исправления требуется целенаправленная постпенитенциарная работа со стороны различных социальных институтов.

Итак, многие статьи ИТК РСФСР (1924) ориентировали на разработку научно обоснованных, и прежде всего с позиций психологии, методических рекомендаций. Последнему способствовали активно проводимые в 1920-х годах разноплановые (в том числе и комплексного плана) научные исследования, а также междисциплинарные дискуссии по обоснованию дальнейших институциональных инноваций в развитии пенитенциарной практики.

Активное участие в организации криминологических и пенитенциарно-­психологических исследований по ведомственным заказам принимали юридические учебные заведения. Уже в 1920 году в Институте советского права МГУ действовали секции, изучавшие уголовную статистику, механизм преступного поведения, личность преступника, практику уголовно-­правовой борьбы с преступностью. В 1924 году аналогичное научное подразделение было создано при юридическом факультете Киевского института народного хозяйства, а в 1926 году — при юридическом факультете Белорусского университета. Вопросы изучения преступности и ее причин широко включались в систему юридического образования и повышения квалификации сотрудников правоохранительных органов. Под руководством преподавателей обучающиеся активно привлекались к изучению реальных уголовных дел и личности заключенных, проходя различные виды практики в правоохранительных органах и в опытно-­научных учреждениях.

Выработке у руководства и персонала исправительно-­трудовых учреждений психолого-­педагогической компетентности способствовали организуемые в 1920-х годах разноплановые курсы переподготовки и повышения квалификации. Как свидетельствуют архивные материалы, даже на уровне ГУМЗ РСФСР организовывались специальные курсы или циклы занятий, к проведению которых привлекались ведущие ученые того времени. Так, анализ тематического плана учебного курса, который был утвержден приказом ГУМЗ НКЮ № 10 от 10.01. 1925 и в соответствии с которым весь персонал Главка, а также руководство московских мест заключения должны посещать два раза в неделю запланированные занятия (4 часа в будни и до 6 часов в воскресенье), свидетельствует, что среди 11 утвержденных к изучению тем 6 непосредственно или частично затрагивали психологическую проблематику, а именно:

— «Психология лишенного свободы» (проф. М. Н. Гернет);

— «Криминальная психология» (проф. Е. К. Краснушкин);

— «Общие основы психологии и их применение к изучению поведения преступника» (зав. Психологической клиникой 1-го МГУ А. Е. Петрова);

— «Учение о причинах преступности» (проф. М. Н. Гернет);

— «Основы пенитенциарной науки» (проф. М. М. Исаев);

— «Основные начала культурно-­просветительной работы в местах заключения» (нач. Культурно-­воспитательной части ГУМЗ НКЮ Ю. Ю. Бехтерев).

Согласно материалам диссертационных исследований С. И. Кузьмина (1992) и М. Г. Деткова (1994), в 1920-е годы очень тесная связь между представителями науки и руководством органов и учреждений исполнения наказания складывалась не только по вопросам повышения образовательного уровня пенитенциарных кадров, но и в области проведения научных исследований и сопровождения разработок научно-­прикладного характера при внедрения их в практику конкретных мест лишения свободы.

Проведенный историографический анализ публикаций свидетельствует, что в первое пятнадцатилетие страны Советов в силу социального заказа, а также наличия научных и методических потенций произошел своеобразный скачок как в росте пенитенциарно-­психологического теоретического знания, так и в разработке средств изучения личности преступника и среды осужденных, выработке и апробировании эффективных методик исправительного воздействия. Последнее, на наш взгляд, стало возможным во многом благодаря, с одной стороны, стремлению отечественных ученых различного профиля к реализации комплексного подхода в разработке новой исправительно-­трудовой политики (в том числе при базовой ориентации на использование как теоретических идей из различных школ психологии, так и разработанного в них психотехнического инструментария), а с другой стороны, активно поддерживаемым на государственном и региональном уровнях институциональным инновациям при организации прикладных исследований и внедрению их результатов в пенитенциарную практику.

В вышедших в первой половине 1920-х годов трудах М. Н. Гернета, С. П. Познышева, М. М. Исаева, Е. Г. Ширвиндта и ряда других ученых содержание и перспективы развития новой пенитенциарной политики обосновывались не только с позиций мирового пенитенциарного опыта и традиций развития отечественной пенологии, но и в контексте расширения возможностей использования психотехнических достижений в конкретных типах мест лишения свободы для «формирования нового советского человека».

В этот же период фундаментальную работу по исследованию факторов преступности опубликовал А. А. Жижиленко. Согласно обоснованной им классификации, криминогенные факторы находятся: 1) в окружающей природе, 2) в условиях социальной среды и 3) в индивидуальных особенностях личности. Научной разработке проблемы личностных факторов преступности посвятили свои труды С. В. Познышев, В. В. Браиловский, Н. П. Бруханский, А.С Звоницка и ряд других ученых. В итоге на основе анализа происходящих позитивных тенденций А. С. Тагер в 1924 году констатировал: «Для уголовного права миновал тот период, когда оно оперировало понятием отвлеченного типа преступников и когда весь центр тяжести и интереса целиком лежал в совершенном деянии, а не в совершившем его человеке. Идеи личности преступника, индивидуализации наказания завоевали себе не только право гражданства, но и право господства в науке».

С целью расширения возможностей внедрения психологических методов изучения личности и среды осужденных акцент со стороны отечественных ученых стал делаться на обосновании необходимости использования не только традиционного инструментария, связанного с применением методов наблюдений, беседы-­интервью, анализа биографий и продуктов деятельности заключенных (сочинений на заданную тему рукописных работ в виде дневников, писем, стихотворений и пр.), но и объективных методов исследования (антропологических измерений, различного типа психологических тестов, ассоциативного эксперимента и др.).

При выборе возможных психологических средств исправительного воздействия на заключенных внимание ученых в этот период преимущественно было обращено на возможности практического использования психотехник внушения и методик психоанализа.

Как известно, вопрос о необходимости применения психотехник внушения в «особых случаях воспитания», когда обращение непосредственно к сознанию не дает положительного результата, ставился целым рядом отечественных ученых (В. М. Бехтеревым, 1904, 1908, 1911; И. П. Тархановым, 1904 и др.) еще в начале XX века. В 1920-х же годах по этой проблематике исследования были продолжены В. М. Бехтеревым (1923, 1928), С. В. Кравковым (1924), П. П. Подъяпольским (1924). При этом Бехтерев, базируясь на полученных эмпирических результатах, доказывал, что в связи с тем, что человек по природе своей склонен к восприятию внушения (особенно от ближнего коллектива, причем в равной степени положительного или отрицательного), «на применение внушения в воспитании следует смотреть, как на один из воспитательных приемов, предназначенных наряду с другими способами (например, убеждением), для развития положительных сторон личности и исправления недостатков». В то же время этот ученый, подчеркивая эффективность внушающего воздействия коллектива на личность, отмечал, что оно может проявляться и в фактах массовых иллюзий, галлюцинаций, в феномене паники и других негативных социально-­психологических явлениий. С. В. Кравков, обращая внимание на необходимость учета феномена внушения в воспитании, утверждал, что «внушаемость — объективно существующий факт, и если это свой­ство не будет учитываться, то личность имеет гораздо больше шансов попасть под влияние вредных воздействий социальной среды».

Однако, несмотря на растущий со стороны ученых интерес к изучению психологических закономерностей внушения и высказываемые намерения приложить усилия по разработке психотехнологий перевоспитания правонарушителей с использованием приемов внушения, широкое внедрение практических наработок в уголовно-­исполнительную практику реально блокировалось, причем преимущественно по идеологическому основанию. Ведь классики марксизма-­ленинизма, как известно, крайне негативно относились к гипнотизму. Так, Ф. Энгельс в работе «Философия духа» писал о ненужности гипнотических воздействий на человека при решении общественных задач. В. И. Ленин в «Замечаниях к работе Рея „Современная философия“» утверждал: «Если трудно преувеличить объем, занимающий в нашей организации бессознательного, то не следовало бы преувеличивать качественное значение этого бессознательного». В итоге из-за идеологического контроля со стороны апологетов неукоснительного соблюдения в правовой сфере взглядов классиков марксизма-­ленинизма проведение широкомасштабных исследований в этой области не только не тормозилось, но и было со второй половины 1920-х годов полностью блокировано на долгие годы.

В первое десятилетие Советской власти в отечественной психологической науке наблюдался бурный рост психоаналитического движения. Однако большинство авторов современных историко-­научных трудов, ведя речь о достижениях отечественного психоанализа (и прежде всего, в аспектах его институализации, а также опытно-­исследовательских проектов, внедренных в воспитательную практику), констатируют, что начинания психоаналитиков не нашли практического применения в местах лишения свободы. Так, А. Эткинд отмечает, что «советская лагерная история не знает, кажется, ничего подобного опыту Виктора Франкла, организовавшего в условиях нацистского концлагеря подпольную антисуицидальную службу и выработавшего там свой вариант психоанализа — логотерапию. Действительно, о подобном уровне разработки психотерапевтических концепций и психотехнологий в 1920-е годы речь в отечественной науке вести не приходится. Однако объективно следует отметить, что психоаналитические исследования в тот период в местах лишения свободы проводились. Так, одесским ученым Я. М. Коганом в статьях, помещенных в сборники «Изучение преступности и пенитенциарная практика» (Вып. 1, 1927; Вып. 2, 1928), сообщается о применении психоаналитических техник (в частности, ассоциативного эксперимента) в изучении осужденных и о возможности интерпретации татуировок преступников с привлечением психоаналитических объяснений. В рамках теоретического анализа попытку соединить идеи фрейдизма и рефлексологические взгляды И. П. Павлова при объяснении механизма действия правовых норм предпринял в 1927 году в одной из своих работ Н. Тоцкий.

Институциональные преобразования, связанные с научным обоснованием, апробированием и активной разработкой рекомендаций по массовому использованию в пенитенциарной практике достижений психологической науки, получили реальное выражение прежде всего в создании широкой сети научно-­исследовательских учреждений по изучению личности преступника и преступности.

Еще в 1917 году по инициативе Петроградского Совета было создано особое учреждение — Петроградский криминологический кабинет, сотрудники которого должны были изучать состояние и тенденции в развитии преступности, разрабатывать рекомендации по диагностике личности преступника и профилактике преступлений. И хотя конкретных документальных источников о результативности его деятельности не сохранилось, идея о целесообразности создания подобных многофункциональных учреждений нашла горячую поддержку властей во многих крупных городах молодой страны Советов.

Саратовский губернский кабинет криминальной антропологии и судебно-­психиатрической экспертизы, созданный в 1922 году, избрал в качестве своего основного направления деятельности изучение личности преступников и изыскание наиболее рациональных методов их перевоспитания. Его сотрудниками была разработана специальная «криминально-­диагностическая карточка», с помощью которой собиралась информации не только о социальном облике преступника, но и о свой­ствах нервной системы, о характере и других качествах личности, а также о результатах выявления наличия/отсутствия психологических аномалий. Представляется, что подход к изучению преступников, избранный сотрудниками Саратовского кабинета, может быть обозначен как комплексный, так как он по сути своей предполагал одновременное проведение социологического, психологического, физиологического и психиатрического обследования конкретного правонарушителя. Учитывая же факт, что на основе данных «криминально-­диагностических карточек» затем составлялись краткие характеристики заключенных и указывались наиболее целесообразные для них методы исправительно-­трудового воздействия, то уже, думается, речь можно вести о поисках путей индивидуализации исправления преступников на основе углубленного изучения их личности. И хотя созданный кабинет просуществовал только 10 лет, представленные в разные инстанции свыше 80 докладов и исследовательских отчетов свидетельствуют о высокой продуктивности деятельности его сотрудников.

Возникший в 1923 году при административном отделе Моссовета Московский кабинет по изучению личности преступника и преступности с самого начала своей деятельности сосредоточил усилия на двух основных направлениях исследования: изучении социально-­экономических факторов правонарушений и биопсихологических особенностях личности различных категорий преступников. Для реализации второго направления Кабинетом в 1924 году на базе Арбатского арестного дома была организована криминологическая клиника, основной целью которой являлось всестороннее изучение личности преступника в период отбывания наказания. В этой клинике было шесть штатных сотрудников, осуществлявших повседневное научное изучение заключенных в ней преступников. Кроме того, в клинике был и особый дежурный персонал наблюдателей, задачей которого было ведение дневника о текущем поведении каждого заключенного. Периодически проводились и целенаправленные углубленные обследования каждого заключенного социологом, психологом, психиатром и антропологом. С целью изучения влияния на заключенных труда и мероприятий культурно-­воспитательной работы при клинике были созданы паркетная мастерская и клуб. Результаты изучения заключенных периодически докладывались на научных конференциях кабинета и здесь же намечались новые исследовательские программы. Оценивая первые успехи деятельности этого кабинета, М. Н. Гернет констатировал: «Здесь, в клинике, русский криминалист-­социолог получил ранее, чем его коллега за границей, завидную возможность длительного социологического наблюдения за представителями преступного мира. Это совершенно новое дело, ставшее, прежде всего, возможным у нас именно потому, что мысль о социально-­экономическом происхождении преступности у нас не является, как во многих других местах, „еретической“, а аксиомой. Но если не приходится доказывать роль и значение безработицы или беспризорности как фактора преступности, то перед нами стоит задача выяснить сложный процесс создания антисоциальной личности, внезапного, катастрофического ее образования или, наоборот, постепенного разрастания в ней антисоциальных навыков. Чтобы вскрыть, как происходит этот процесс превращения в опасного субъекта, и является на помощь для криминалиста-­социолога длительное обследование заключенного в клинике, с проверкою итогов на местах, т. е. в семье заключенного, месте его работы и прочее».

При последующей передаче этого кабинета в ведение Мосздравотдела руководил им известный психиатр Е. К. Краснушкин. Доминирующими в его деятельности стали психиатрический и биопсихологический подходы. Среди разработанных кабинетом методик обследования преступников следует отметить несколько форм анкет комплексного характера, результаты обработки которых служили основой для правильного выбора меры наказания для обвиняемого в суде. В научно-­историческом плане существенный интерес представляют и ряд сборников «Преступник и преступность», изданных в 1920-е годы этим кабинетом.

С 1924 года в Москве функционировала опытная клиника и при Московском уголовном розыске, основной задачей которой считалось проведение массовых социально-­психологических обследований преступников, находящихся под следствием. Наряду с применением специально разработанной анкеты, нацеленной на выявление причин и механизмов преступной деятельности, широко использовались и тесты, предназначенные для вскрытия особенностей личности преступника.

В рамках деятельности лаборатории экспериментальной психологии, созданной в 1927 году при Московской губернской прокуратуре, нашел применение и прибор для детекции лжи, психологическую методику проведения которой разработал А. Р. Лурия. В ее основе было совмещение процедур разработанного зарубежными учеными метода ассоциативного эксперимента и авторской методики «сопряженной моторной реакции».

В Ленинграде кабинет, подобный Московскому, был создан лишь в 1925 году при губернском суде. Основной формой его работы были кружки, занятия в которых организовывались по лабораторному методу. Кроме того, кабинетом проводились целевые анкетные обследования по различным типам преступников — растратчикам, хулиганам, ворам, убийцам, насильникам, а также детской преступности. В подготовленных на основе результатов исследований этим кабинетом коллективных монографиях (например, «Убийцы», «Половые преступления», «Хулиганство» и др.) предпринимались попытки осуществить междисциплинарный анализ причин преступлений. Так, в работе «Убийцы» (1928) сотрудниками кабинета ставилась задача «отыскать первопричины этого преступления, ведущие от личности убийцы к факторам материальным и культурным, которые противопоставляют преступную личность обществу».

Наметившаяся в России в середине 1920-х годов тенденция к росту преступлений требовала повышения уровня научного осмысления причин и механизмов преступности, а также разработки обоснованных комплексных мер по ее предупреждению и профилактике. В этой связи выдвинутая Народным комиссариатом внутренних дел РСФСР инициатива о создании соответствующего специализированного общереспубликанского уровня научно-­практического учреждения нашла поддержку в Совнаркоме, который своим постановлением в марте 1925 года рекомендовал создать при НКВД РСФСР Государственный институт по изучению преступности и преступника. Чтобы деятельность последнего носила межведомственный характер, в состав его руководства были введены представители Наркомюста, Наркомздрава и Наркомпроса. В Положении об институте, согласованном на уровне четырех вышеуказанных министерств, определялись следующие основные цели данного учреждения:

1) выяснение причин и условий, вызывающих или благоприятствующих развитию преступности вообще и отдельных преступлений в частности;

2) изучение успешности применяемых методов борьбы с преступностью и отдельных мер социальной защиты;

3) разработка вопросов уголовной политики, в частности пенитенциарной;

4) разработка системы и методов изучения заключенных и пенитенциарного воздействия на них;

5) изучение отдельных лиц, представляющих интерес для выяснения явления преступности;

6) изучение влияния отдельных мер исправительно-­трудового воздействия на заключенных.

В структуре института были созданы четыре секции:

1) социально-­экономическая;

2) пенитенциарная;

3) биопсихологическая;

4) криминалистическая.

Для проведения исследовательской работы институт мог организовывать специализированные кабинеты, лаборатории, клиники. Реализация подобной возможности со временем привела к тому, что в структуре института появилось четыре филиала (в Москве, Ленинграде, Саратове и Ростове-на-­Дону), а также Экспериментальное пенитенциарное отделение (ЭПО).

О научно благоприятной, творческой атмосфере, царившей внутри института, свидетельствуют мемуарные воспоминания Б. С. Утевского. Им, в частности, отмечается, что предметом многочисленных дискуссий в первое пятилетие института была проблема приоритетности биологических или социологических факторов в детерминации преступности. По мнению Утевского, в связи с тем, что в созданной в институте биопсихологической секции, руководителем которой был известный психоневролог П. Б. Ганнушкин, большинство сотрудников стояли на позициях неоломброзианства, то со стороны совета института предпринимались неоднократные усилия по борьбе с «порочными идеями данного направления в науке». Так, в рамках одного из расширенных заседаний совета института Б. С. Утевский сделал доклад о необходимости решительного изжития ломброзианских и неоломброзианских исследований в институте. Сразу после критики, прозвучавшей в докладе, сотрудники биопсихологической секции (и прежде всего, психопатолог Т. Е. Сегалов) попытались аргументировано доказать возможность существования и позиции биологического объяснения причин преступности. Но научный авторитет М. Н. Гернета, М. М. Исаева, А. Н. Трайнина, Е. Г. Ширвиндта в конечном счете принес победу в этом споре социологам. Но самое главное, как особо отмечает Утевский, теоретические разногласия в начальный период развития института еще не мешали взаимоуважению и личностному сближению ученых, стоявших на противоположных методологических позициях.

Если более подробно остановиться на деятельности ЭПО, можно отметить следующие позитивные моменты, имевшие место при его создании. Вследствие того, что оно было создано на базе практического органа, обладавшего необходимой материально-­технической базой, функционировавшего в соответствии со всеми требованиями НТК РСФСР (1924) и осуществлявшего исправительную деятельность со всеми категориями заключенных, а качественный профессиональный состав его сотрудников реально позволял решать ставящиеся перед ним задачи комплексно, его научно-­прикладные достижения в изучении заключенных и разработке конкретных методик исправительной работы с ними были достаточно весомы. Так, при непосредственном участии сотрудников ЭПО была подготовлена и утверждена Главным управлением мест заключения Инструкция по методике и тактике изучения личности заключенных. В ней раскрывалась технология изучения личности заключенных, где рекомендовалось использовать комплекс методов, в том числе: метод изучения материалов личного дела заключенного; метод опроса; автобиографический метод; метод объективного наблюдения и естественной записи его результатов; метод медицинского исследования; методики тестирования. В инструкции раскрывались и особенности применения каждого из вышеуказанных методов при решении специальных задач при изучении личности осужденного (например, при обеспечении классификаций осужденных в пределах одного и того же учреждения, при установлении соответствующего режима отбывания наказания, организации трудоиспользования, обеспечении школьной и внешкольной работы, учете исправительно-­трудового воздействия и т. д.).

Согласно рекомендациям ЭПО, материалы, собираемые с помощью различных методов, должны были фиксироваться в специальных видах учетных листков. Так, Индивидуальный листок первоначального изучения заключенного состоял из двух разделов:

1) социально-­психологическое исследование, включающее ответы на 37 вопросов и общие выводы воспитателя;

2) медицинское освидетельствование по 22 позициям и заключение врача о состоянии здоровья заключенного и рекомендации в отношении него по труду, лечению, возможным воздействиям из-за особенностей перенесения одиночного заключения и т. д.

Листок повторного обследования, которое рекомендовалось проводить через три месяца, уже включал 26 вопросов, имеющих общее целевое назначение — помочь сделать выводы о том, как сказывалось на заключенном его пребывание в местах лишения свободы (например, по следующим позициям: усвоение тюремного жаргона; появление татуировок; на основании чего и с кем дружил; проявления волевой сферы: обдуманность действий, самостоятельность принимаемых решений, настойчивость в их реализации, способность владеть собой, характер привычек и навыков, приобретенных во время заключения; проявление интеллектуальной сферы: изменение умственного кругозора, отношение к чтению художественной и иной литературы). Учитывая затрудненность обследования всех заключенных, так как в тот период на одного штатного воспитателя приходилось до 500 заключенных, ГУМЗ РСФСР рекомендовал проводить такую работу, во-первых, не во всех типах пенитенциарных учреждений, а лишь в тех, где содержались лица, имевшие срок три года и более, а во-вторых, с целью повышения объективности обследований и формулирования выводов по индивидуальным исправительным программам конкретным заключенным следовало привлекать не только медицинский, но и производственный персонал, а также работников надзорной службы.

В целом, оценивая итоги деятельности ЭПО, которое просуществовало до 1931 года, следует отметить, что оно было первым и, к сожалению, единственным в истории России опытом комплексного подхода к изучению пенитенциарных проблем в условиях естественного эксперимента и разработки на их основе соответствующих научно обоснованных рекомендаций по совершенствованию деятельности отечественных мест лишения свободы. В рамках ЭПО представители различных областей научного знания реально получили возможности, во-первых, для нахождения своего места в подготовке и реализации междисциплинарных пенитенциарных проектов, а во-вторых, для отработки методического инструментария (и прежде всего путем его опытно-­лабораторного апробирования) и активного внедрения других достижений своих наук. Позитивная практика функционирования ЭПО, а также курирующей его Методической комиссии при Главном управлении мест заключения способствовала в дальнейшем развитию и на уровне регионов плодотворных связей науки с пенитенциарной практикой.

В 1926 году в Ростове-на-­Дону под руководством врача-­психиатра А. В. Браиловского был организован кабинет, являвшийся филиалом Государственного института по изучению преступности и преступника. В качестве ключевого направления своей деятельности он имел биопсихологическое и психиатрическое обследования преступников. Подготовленные сотрудниками данного учреждения (в основном врачами) сборники «Вопросы изучения преступности на Северном Кавказе» содержали статьи, где предпринималась попытка объяснить преступность главным образом наличием среди преступников высокого процента душевнобольных и вообще психически ненормальных.

Интересные исследования в области пенитенциарной проблематики проводились в 1920-е годы сотрудниками Иркутского кабинета по изучению преступности и преступника, а также Криминологической секцией Соловецкого общества краеведения.

На Украине изучением преступности и личности преступника в 1920-е годы занимался ряд учреждений. Так, при Киевском институте народного хозяйства еще в 1924 году была организована специальная юридическая клиника, на базе которой как учебно-­вспомогательного учреждения проводились преимущественно социологическое изучение преступности и преступника, а также обучение студентов и юристов-­практиков методике исследований. Прикладные исследования по этиологии и динамике преступности личности отдельных правонарушителей и по пенитенциарным проблемам проводили сотрудники Киевского института научно-­судебной экспертизы. Харьковским психоневрологическим институтом в 1926–1927 годах проводились специальные исследования осужденных за хулиганство (К. К. Платонов, З. И. Чучмарев и др.). Однако наибольшая пенитенциарно-­практическая направленность была присуща деятельности Всеукраинского Кабинета по изучению личности преступника и преступности. Он был организован в 1924 году по инициативе сотрудников Одесской губернской исправительно-­трудовой инспекции с привлечением ученых различного профиля. Согласно Положению об этом кабинете, его основной целью было «содействие исправительно-­трудовым органам в деле правильного применения методов исправительно-­трудового воздействия наряду с исследованием факторов преступности как социального явления». Для проведения опытной работы и отработки методического инструментария кабинету был выделен в качестве базового заведения Одесский Центральный ДОПР. Сотрудниками данного кабинета велась активная работа в следующих направлениях:

1) обследование заключенных и их групп, установление для них эффективных индивидуальных и групповых методов исправительно-­трудового воздействия;

2) составление (по предложениям исправительно-­трудовых органов) заключений-­характеристик на отдельных заключенных, в т. ч. по вопросам применения к ним льгот и поощрений, предусмотренных законом;

3) углубленное анкетное изучение и наблюдение за заключенными, трудно поддающимся общим мерам исправительно-­трудового воздействия в целях применения к ним особых методов исправительно-­трудового воздействия и т. д.

В Белоруссии Кабинет по изучению преступника и преступности был открыт в 1926 году при факультете права и хозяйства госуниверситета. Его курировали представители Наркомюста, Наркомздрава, Наркомпроса и НКВД республики. В своей структуре он имел две секции: криминальной социологии, юридической психологии и психиатрии. Директором кабинета был психолог К. А. Ленц. Он стремился в деятельности своего специфического учреждения (одновременно исследовательского и преподавательского центра) реализовать следующие задачи:

1) исследование преступности и преступника;

2) научно-­учебная деятельность;

3) научно-­просветительская деятельность;

4) организационно-­практическая деятельность, содержанием которой должна являться, прежде всего, выработка адекватных мер исправительно-­трудового воздействия на заключенного.

В прикладном пенитенциарно-­психологическом плане заслугой сотрудников данного кабинета является то, что ими не только обследовались на основе специально созданных анкет отдельные заключенные и давались рекомендации по индивидуализации исправительно-­трудовых воздействий, но и предпринимались целевые исследования по изучению поведения, быта, труда, творчества заключенных.

В 1920-е годы существовали соответствующие кабинеты и в республиках Закавказья. Так, в 1926 году в Баку при Управлении мест заключения был создан кабинет по изучению преступности и борьбы с ней. Сотрудники кабинета проводили социологические исследования, а также изучали уголовные дела и личность преступника в местах заключения, подвергая последнего экспериментально-­психологическому, характерологическому и психопатическому обследованиям. Руководитель кабинета врач-психиатр А. А. Перельман много сделал для обучения воспитателей мест заключения основам юридической психологии и пенитенциарной педагогики. В Тифлисе кабинет по изучению преступности и преступника был создан только в 1930 году. Возглавляемый психиатром-­неврологом Г. Шенгелая, этот кабинет свои усилия сосредоточивал преимущественно на изучении биопсихологических и патопсихологических проблем преступности.

Достаточно подробно раскрытая история институционального развития отечественной прикладной пенитенциарной психологии в первое пятнадцатилетие Страны Советов, думается, наглядно свидетельствует о том, что нам действительно есть чем гордиться. И хотя эти учреждения просуществовали всего семь-десять лет, работавшими в них учеными собран богатейший эмпирический материал. Об этом наглядно свидетельствует то, что подготовленные ими публикации носят весьма разноплановый характер. В частности, в поле интересов пенитенциарных исследователей постоянно находились такие проблемы, как совершенствование методики изучения личности преступников (Н. А. Рыбников, 1926; Н. В. Петровский, 1926; A. M. Раппопорт, 1926; Петрова, 1927; Л. Леонтьев, 1928; Л. И. Айхенвальд, 1928 и др.), отношение осужденных к приговору (А. И. Зинев, 1927 и др.), влияние мест лишения свободы на личность преступника (О. М. Купер, 1924; A. M. Халецкий, 1930 и др.), субкультура в сообществах осужденных (И. Н. Виноградов, 1927; Е. И. Френкель, 1927 и др.), творчество осужденных в местах лишения свободы (В. Львов-­Рогачевский, 1926; П. И. Карпов, 1929) и многие другие. Если же учесть, что в этот же период были опубликованы и такие фундаментальные труды по пенитенциарной психологии, как книга С. Бройде «В советской тюрьме» (1923), монография С. В. Познышева «Криминальная психология: Преступные типы» (1926), монография М. Н. Гернета «В тюрьме. Очерки тюремной психологии» (1927), обобщающая публикация Ю. Ю. Бехтерева «Изучение личности заключенного. История, задачи, методика и техника» (1928) и ряд других, то в целом этот период, представляется, можно образно назвать серебряным веком в развитии этой области научно-­прикладного знания и психопрактики.

Возникновение в середине 1920-х годов в Москве Государственного института по изучению преступности и преступника, а также значительного числа одноименных кабинетов в различных регионах СССР создавало условия для разноплановости подходов к разработке проблем пенитенциарной психологии и внедрения их результатов в практику. Однако в силу идеологических условий, а также методологических затруднений, связанных с особенностями развития в тот период психологической науки, и отсутствия достаточного числа квалифицированных кадров психологов постепенно основная ориентация в деятельности данных опытно-­научных учреждений стала смещаться в сторону социологического или психопатологического изучения преступников.

В рамках научных программ Государственного института, а также кабинетов и клиник по изучению преступности и преступника проведено много эмпирических исследований с использованием весьма разнообразных методов. Только сотрудниками Государственного института в 1925–1929 годах на основе их результатов было опубликовано около 300 научных работ, среди которых немало было посвящено узловым проблемам пенитенциарной психологии: личности конкретных типов заключенных, психологии среды и психологического обеспечения исправительного процесса в местах лишения свободы. При этом содержательный анализ работ тех лет свидетельствует о том, что весьма продуктивным был прежде всего методический подход при разработке психологических портретов таких категорий преступников, как детоубийцы (М. Н. Гернет), конокрады (Н. Гедеонов, Р. Е. Люстерник), хулиганы (Т. Е. Сегалов), насильники (Н. П. Бруханский), поджигатели (Т. Е. Сегалов), убийцы корыстные и из мести (И. И. Станкевич).

Важную роль в деле пропаганды и внедрения результатов пенитенциарно-­психологических исследований в практику сыграли регулярно проводимые в 1920-е годы всесоюзные и всероссийские совещания (съезды) пенитенциарных работников. Их решения напрямую ориентировали на создание прогрессивной системы отбывания наказания, базирующейся на данных изучения личности и групп осужденных, научной обоснованности мер пенитенциарного воздействия и условно-­досрочного освобождения.

Значительным вкладом в теорию и практику организации исправительного процесса в местах лишения свободы служит психолого-­педагогическая система А. С. Макаренко, базирующаяся на идее перевоспитания личности, в том числе на основе всестороннего изучения правонарушителей, воспитывающего влияния труда, коллектива и взаимоотношений между воспитателем и воспитуемыми. Интересные методики исправительно-­воспитательной работы с делинквентными подростками в 1920–1930-е годы реализовывались в практической деятельности и таких отечественных психологов и педагогов, как П. П. Блонский, С. Т. Шацкий, В. Н. Сорока-­Росинский.

В качестве факта признания отечественным научным сообществом реальных теоретических и прикладных достижений в области пенитенциарной психологии является то, что на проводившемся в 1930 году I Всесоюзном съезде по изучению поведения человека были отмечены продуктивность и перспективность ее дальнейших наработок для совершенствования правового регулирования и осуществления исправительного процесса в местах лишения свободы. При этом, по мнению А. С. Тагера (1930), предметом деятельности психологов стало активное изучение поведения отбывающих наказание лиц и психотехническое обеспечение труда тех, на кого возложены функции надзора и перевоспитания заключенных.

Согласно результатам диссертационного исследования С. К. Курилина (1972), «в итоге проведенных в 1920-е годы исследований по проблемам юридической психологии наиболее основательно была разработана проблематика по пенитенциарной психологии». Однако достигнутые успехи в развитии пенитенциарной психологии, к сожалению, не были приумножены в последующие более чем три десятилетия отечественной истории.

2.5. Причины перерыва (1930–1950-е гг.) в развитии пенитенциарной психологии

Блокирование дальнейшего продуктивного развития пенитенциарной психологии и внедрения ее рекомендаций в практику органов и учреждений, исполняющих наказания, было обусловлено целым рядом разноплановых и разноуровневых причин. Условно их представляется возможным объединить в две специфичные группы детерминант:

1) группа причин, связанных с внешними обстоятельствами, которые в той или иной мере блокировали востребованность достижений психологии (политические и социально-­экономические условия, субъективизм во взглядах лидеров большевистской партии и руководителей силовых ведомств, отстаивавших лишь определенный подход к решению правовых вопросов, и др.);

2) группа причин, связанных с особенностями непродуктивного развития самой пенитенциарной психологии как науки и сферы психопрактики и соответственно вызывавших скепсис в отношении перспектив ее применения в пенитенциарной практике.

Среди причин первой группы особо негативную роль в блокировании востребованности достижений психологии, представляется, сыграли трудности в социально-­экономической сфере, возникавшие на определенных этапах социалистического строительства, и субъективизм вождей большевистской партии по поводу реформы правовой сферы общества. Рассмотрим указанные аспекты более подробно.

Историографический анализ свидетельствует о том, что в рамках начатой большевиками сразу после прихода в октябре 1917 года к власти перестройки всей правовой системы востребованность идей психологии преимущественно носила лишь ситуативно-­субъективистский характер, причем неотрефлексированный в теоретическом плане, а лишь прагматично сориентированный на решении ситуативных задач. Последнее происходило из-за того, что в теоретических трудах вождей большевизма не различались понятий «закон» и «право». В этой связи в воспоминаниях Е. Б. Пашуканиса, одного из руководящих сотрудников созданного после Октябрьской революции Наркомата юстиции, в частности, отмечается: «Когда в первые дни после Октябрьской революции мы встали перед необходимостью сломать старую судебную машину, то этот чисто практический вопрос немедленно потребовал решения общей теоретической проблемы о соотношении закона и права… Возникал вопрос, в чем же будет заключаться отправление правосудия новыми судами и на чем это правосудие будет основываться… Чтобы выйти из этого положения и ответить на поставленный выше вопрос, надо было иметь какую-то общую теорию права, и она была предложена; к сожалению, это была не марксистская концепция права, но позаимствованное у Петражицкого психологическое учение об интуитивном праве».

Как известно, в соответствии с Декретом о суде № 1, утвержденном Совнаркомом РСФСР 22 ноября 1918 года, отменялись «законодательства свергнутых правительств», а при организации деятельности новых советских судов во главу угла была поставлена идея «революционного интуитивного правосознания», обоснованная еще в дореволюционный период марксистски ориентированным ученым М. А. Рейснером. В итоге из-за ее применения и игнорирования социальных реалий, то есть наличия в тот исторический период одновременно различных видов классового правосознания (пролетарского, крестьянского, буржуазного и т. д.), в судебной практике, к которой были привлечены представители всех слоев общества, стали ориентироваться не на нормативные акты центральной власти, а на то, что «одинаковое значение наряду с законом должны иметь соображения справедливости, то есть чисто психологические переживания судей». Поэтому, несмотря на постоянное стремление руководства большевиков осуществлять «коррекцию правовой системы сверху», на практике, даже несмотря на постоянно контролируемое властью уменьшение в судах дореволюционных опытных юристов, продолжали считать, что преимущественно следует иметь дело «с голосом человеческой совести, с властными требованиями социалистической психики и в ней черпать нужные указания по определению меры наказания».

Приведенный пример, представляется, достаточно убедительно свидетельствует, насколько серьезными могут быть противоречия, возникающие при неотрефлексированном использовании психологических идей. Более того, спустя несколько месяцев после принятия Декрета № 1 из-за невозможности создать механизм жесткой власти, где главное место отводится авангардной партии, руководством страны стали предприниматься спешные попытки сформулировать концепцию «социалистического правосознания», где роль членов суда будет проявляться лишь в полном подчинении директивам из центра, так как их поведение должно основываться не столько на революционном правосознании, сколько на восприятии себя лишь в качестве сотрудников исполнительных органов диктатуры пролетариата.

Термин «социалистическое правосознание» впервые был введен в законодательный обиход Декретом о суде № 9, утвержденным ВЦИК РСФСР 7 марта 1918 года. Однако он долго оставался всего лишь лозунгом, не наполненным научно аргументированным содержанием. Так, даже через шесть лет в публикации юриста М. А. Чельцова-­Бебутова отмечается: «Попробуем наметить в самых общих чертах, к каким практическим выводам в области уголовного законодательства приводит нас социалистическое правосознание. Если наказание — мера оборонительная, а преступление — продукт определенных социальных условий, а не акт свободной воли, то из кодекса должны быть решительно изгнаны идеи вины и возмездия (и это следует подчеркнуть в самом тексте хотя бы в виде отвлеченного теоретического положения ввиду сильного и живучего влияния идейных пережитков прошедшей эпохи). В основание кодекса должна быть положена идея защиты общества». Аналогично, по мнению этого ученого, следовало бы отнестись и к вопросам о «вменяемости», об «умысле и неосторожности», о «покушении», о «соучастии», о «совокупности преступлений» и т. д. Более того, автор публикации полагал, что при опоре на социалистическое правосознание вообще «отпадает необходимость точного разграничения сложных юридических составов отдельных преступлений: разве не все равно для общества, совершил ли данный случайный, голодом подвигнутый на преступление правонарушитель присвоение или кражу? Важно ли для выбора надлежащей меры защиты в отношении упорного рецидивиста-­громилы различие между грабежом и разбоем?»

Итак, проведенный анализ первых изданных после Октябрьской революции нормативных документов, а также некоторых научных публикаций показывает, что вводимая правовая терминология предварительно не только не подлежала должной научной рефлексии (в том числе и с психологической позиции), но и зачастую вносилась отдельными авторитетными партийцами в подготовленные проекты законов непосредственно в ходе заседаний СНК или ВЦИК. Так, включение в Декрет о суде № 1 термина «революционное правосознание» произошло под влиянием А. В. Луначарского, а в Декрет о суде № 2 термина «социалистическое правосознание» — В. И. Ленина. В итоге термин «революционное правосознание», несмотря на обязательное добавление юристами в последующем к нему прилагательного «трудящихся», постоянно вызывал значительную критику. И это вполне закономерно. Ведь он не мог целиком характеризовать феномен массового правосознания граждан страны того исторического периода, так как, с одной стороны, не всеми классами после революции полностью разделялась идея насильственного изменения (точнее, «разрушения до основания») существующего правопорядка, а с другой стороны, не всегда имелись как готовность к пониманию правовых основ более прогрессивной системы общественных отношений, так и соответствующая правовая компетентность. В итоге, как отмечается в исследовании В. А. Букова, вождям большевизма на первоначальном этапе развития госаппарата приходилось занимать преимущественно утилитарно-­конъюнктурную позицию приспособления к постоянно меняющимся настроениям в обществе, при которой в целях удержания завоеванной власти активно использовались техники манипулирования массами.

В отношении дальнейшего развития тенденций блокирования востребованности достижений психологии в правовой сфере следует отметить, что в силу трудностей, особенно возникших с начала масштабных социально-­экономических преобразований, уже с конца 1920-х годов партией и правительством стали предприниматься попытки формулирования репрессивного курса в карательной политике государства. В качестве нормативного документа, где намечалась линия на неукоснительное проведение классового подхода и соответственно ужесточения мер обращения с определенными категориями заключенных, представляется, следует рассматривать постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 26 марта 1928 года «О карательной политике и состоянии мест заключения». В нем с учетом начатого в стране «развернутого наступления на капиталистические элементы города и деревни» в деятельности мест заключения НКВД предлагалось ограничить льготы (зачет рабочих дней, предоставление отпусков, переводов в разряды) классово чуждым элементам и социально опасным преступникам, профессионалам-­рецидивистам; устранить полностью совместное заключение социально опасных элементов, с одной стороны, и случайных преступников — с другой; расширить полномочия начальникoв мест заключения в части поддержания соответствующего режима в местах заключения. При этом отсутствие четко определенных понятий «классово чуждый элемент», «деклассированный преступник-­профессионал» открывало, на наш взгляд, возможности для административного произвола, то есть отнесения к этим категориям представителей различных социальных слоев общества, тем более в тот период в стране из-за массовой безработицы социальная база для деклассирования была довольно обширной.

Дальнейшее развитие карательного императива в уголовной и уголовно-­исполнительной политике связано с постановлением ЦИК и СНК СССР от 6 ноября 1929 года «Об изменении ст. 13, 18, 22 и 38 Основных начал уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик», обосновывавшего необходимость введения в качестве мер социальной защиты лишение свободы в исправительно-­трудовых лагерях в отдаленных местностях, а также постановление СНК СССР от 7 апреля 1930 года об утверждении «Положения об исправительно-­трудовых лагерях» (ИТЛ). И хотя в Положении об ИТЛ и содержался ряд прогрессивных идей по организации исправительно-­карательного процесса (классификация заключенных, самодеятельные начала в их жизнедеятельности, условно-­досрочное освобождение и социальная помощь в постпенитенциарный период), но одновременно оно из-за расплывчатости многих формулировок создавало предпосылки для возможных серьезных отступлений от общих принципов законности. Ведь одновременно ОГПУ, в чьем ведении находились ИТЛ, наделялось особыми полномочиями, дающими практически неконтролируемую власть над людьми, так как и приговор выносился Особым совещанием ОГПУ, и в дальнейшем лишь его представителями применялись меры, касающиеся изменения условий и порядка отбывания наказания. В этой связи, как убедительно раскрывается во многих современных трудах, причем и научно-­исследовательского плана (М. Г. Детков, С. И. Кузьмин, В. А. Фефелов и др.), и художественно-­публицистического характера (А. И. Солженицын, В. Шаламов, В. Земсков и др.), человек, попавший в сферу карательной деятельности ОГПУ, всецело исключался из юрисдикции действующего законодательства, а его жизнь полностью регламентировалась нормативными актами этого ведомства.

Однако исторической объективности ради следует подчеркнуть, что «репрессивная гулаговская модель» утверждалась на фоне еще продолжавшихся в начале 1930-х годов острых дискуссий по выработке эффективной, причем одновременно законной и гуманной государственной исправительно-­карательной политики. Так, в связи с упразднением по постановлению ВЦИК и СНК СССР от 15 декабря 1930 года народных комиссариатов внутренних дел союзных и автономных республик, передачей из них мест заключения в ведении народных комиссариатов юстиции союзных республик (до середины 1934 года) в развитии отечественной уголовно-­исполнительной политики и практики еще происходили и определенные прогрессивные новации. Итогом подобной деятельности, реализуемой при активном участии ученых, стал, например, разработанный в рамках соответствующей комиссии при НКЮ и утвержденный постановлением ВЦИК u CHK 1 августа 1933 года Исправительно-­трудовой кодекс РСФСР. В нем в качестве целей исправительно-­трудовой политики определялись:

а) создание для осужденных таких условий, которые препятствовали бы им совершать действия, наносящие ущерб социалистическому строительству;

б) перевоспитание и приспособление осужденных к условиям трудового общежития на принципах общеполезности их труда, организации его на началах перехода от принудительного к добровольному, на основе социалистического соревнования и ударничества.

Наряду с уточнением видов мест лишения свободы, подведомственных НКЮ, и категорий заключенных, в них отбывающих наказание, новый кодекс содержал ряд новелл, реализация которых создавала определенные позитивные перспективы для совершенствования исправительно-­трудовой практики, а именно: по созданию возможностей для раздельного содержания под следствием и судом лиц, впервые нарушивших закон, и преступников-­рецидивистов; закрепление за заключенными права на регулярные свидания, предоставляемые по установленным в законе срокам в зависимости от вида места лишения свободы; 75%-ная оплата труда заключенных в период отбытия наказания и выдача им остальной части заработанного при освобождении и др.

Приведенные материалы позволяют констатировать, что в России к началу 1930-х годов фактически развивались две системы исполнения уголовных наказаний; общие места лишения свободы, чья деятельность регулировалась ИТК РСФСР и координировалась со стороны Наркомюста, и все более расширявшаяся сеть исправительно-­трудовых лагерей, подчиненных ОГПУ. Если в первом типе мест лишения свободы с учетом рекомендаций ученых предпринимались гуманистические правовые инновации, в том числе направленные и на реализацию политики «замены тюрем воспитательными учреждениями», то во втором типе учреждений исполнения наказания — исправительно-­трудовых лагерях — все активнее внедрялась репрессивная практика, где наряду с генеральной направленностью на «принудительно-­ударный» труд все более утверждался принцип ведомственной целесообразности ужесточения режима в местах лишения свободы, который зачастую ставился выше принципа «верховенства закона». Оснований, почему отечественная пенитенциарная система пошла в дальнейшем своем развитии по второму пути, блокировавшему востребованность достижений психологии, представляется, существовало несколько.

В качестве первого и, пожалуй, доминирующего основания следует рассматривать все большее утверждение идеологического контроля развития гуманитарных наук и эскалацию на все сферы общественной практики сталинского авторитарного режима власти. Уже в решениях V Всероссийского съезда деятелей юстиции (март 1924 года) в формировании карательной политики государства стала выдвигаться позиция необходимости «проведения классового начала», при которой решающим условием оценки характера преступления и лица, его совершившего, а также определения меры наказания выступает критерий принадлежности к определенному классу.

В теоретическом развитии указанной позиции и создании условий для ее проведения в жизнь в последующем активную роль сыграли речи и труды Н. В. Крыленко, Е. Б. Пашуканиса и в особенности А. Я. Вышинского. Так, если в 1925 году Вышинский всего лишь констатировал, что «по отношению к этой категории преступников должна устанавливаться, таким образом, жесткая линия наказания — изоляция. Здесь единственное средство воздействия — удаление из общества… Здесь исправление бессильно и бесцельно», то в работах начала 1930-х годов им уже императивно декларировалось: «Подобно тому, как Советское государство в качестве государства пролетарской диктатуры не имеет ничего общего с так называемым правовым государством, так и революционная законность не имеет ничего общего с „правовым формализмом“, выхолащивающим из советской законности революционное творческое начало». Представляется, что именно из-за статусного усиления позиций указанных деятелей советского государства (Н. В. Крыленко с 1928 года — нарком юстиции СССР, А. Я. Вышинский с 1933 года — Генеральный прокурор СССР) и их опоры на теоретические разработки своих сторонников из секции права и государства Комакадемии (А. Я. Эстрин, П. Кузьмин, Г. И. Волков и др.) в дальнейшем были идеологически подавлены научные оппоненты, а в выходивших партийных и советских документах, регламентирующих политику борьбы с преступностью, а также в ведомственных нормативных актах по развитию исправительно-­трудовых учреждений стали все больше игнорироваться личность и даже естественные права лиц, отбывающих наказание (особенно по ст. 58 УК РСФСР). В этой связи, ведя речь об обстановке в исправительно-­трудовых лагерях, А. И. Солженицын писал: «Философы, медики и психологи могли бы в наших лагерях, как нигде, наблюдать подробно и множественно особый процесс сужения интеллектуального и духовного кругозора человека, снижение человека до животного и процесс умирания заживо. Но психологам, попавшим в лагеря, большей частью было не до наблюдений: они сами угождали в ту же струю, смывающую личность в кал и в прах».

Близкий по сути, но аргументированный на основе тщательного анализа законодательства, ведомственных нормативных актов и пенитенциарной практики вывод содержится в монографии М. Г. Деткова: «В 1930-х — первой половине 1950-х годов в сфере исполнения наказания в виде лишения свободы осужденный как субъект правовых отношений, как личность постоянно игнорировался; он рассматривался прежде всего как бессловесная рабочая сила, лишенная элементарных человеческих прав, правовой защиты от произвола администрации и организованных преступных групп заключенных, деятельность которых практически не пресекалась».

Вторым основанием трансформации деятельности уголовно-­исполнительных учреждений в гулаговском направлении является признание в пенитенциарной теории труда осужденного в качестве универсального средства исправления. В этой связи один из руководителей наркомата юстиции П. И. Стучка, в частности, специально подчеркивал: «Тюремное законодательство мы переняли из чисто буржуазного права, но мы ­все-таки сразу поставили вопрос иначе и сделали ударение на трудовых началах». В дальнейшем со стороны руководства страны трудозанятость осужденных и стала рассматриваться как возможность использования практически бесплатной рабочей силы, способной решать производственно-­хозяйственные задачи общегосударственного значения, особенно при освоении природных богатств в необжитых районах Крайнего Севера и Сибири. При этом один из глашатаев жесткой партийной линии в исправительно-­трудовой политике 1930-х годов Верховный прокурор СССР А. Я. Вышинский в 1935 году писал: «При помощи насилия исправительно-­трудовые лагеря локализуют и обезвреживают преступные элементы старого общества… В отличие от буржуазных систем наказания, у нас страдания не цель, а средство. Цель же у нас действительное исправление, чтобы из лагерей выходили сознательные труженики».

Третьим основанием для возрастания репрессивно-­трудового уклона, думается, является все более расширяющееся военизированно-­бюрократическое построение исправительно-­трудовых учреждений при низком уровне их кадрового обеспечения. Именно в силу закрытости пенитенциарной системы, сложившихся у большинства его сотрудников карательио-­превентивных ценностей и ориентаций на выполнение директивных планово-­производственных показателей любой ценой ими и применялись преимущественно средства устрашения и организация акций «ударного труда», при этом, как свидетельствует статистика, происходило постоянное выгорание заключенных в результате рабского труда и смерть их значительного числа в суровых климатических условиях. Как отмечается М. Г. Детковым, в условиях сложившегося в период господства бюрократического аппарата и тоталитарной власти сталинского периода дополнительные опасности в сфере исполнения наказания возникали в связи с тем, что здесь карательную политику осуществляли в основном слепые исполнители, недостаточно подготовленные в профессиональном, нравственном и правовом отношении люди. При этом из-за хронического некомплекта кадров в воспитательных частях для осуществления культурно-­просветительской и идеолого-­воспитательной работы зачастую приходилось привлекать как самих осужденных, так и лиц, отбывших наказания. В последнем случае, представляется, вообще не следует вести речь об ориентации на принципы законности и гуманизма, так как указанные лица преимущественно старались лишь неукоснительно реализовывать ситуативные поручения руководства учреждений.

Среди второй из указанных в начале параграфа групп причин многие отражают общие моменты, предопределившие в конце 1920-х — начале 1930-х годов в целом кризис в отечественной психологии. Как убедительно доказывается П. Н. Шихиревым (1999), отказ советских психологов 1920-х годов от богатейшего наследия, созданного предшественниками, и стремление строить психологию заново на основе марксизма привели к тому, что при выработке и последующей опоре на марксистскую парадигму возникло существование психологической науки как бы в двух измерениях: идеологическом и практическом.

Результаты проведенного нами историографического анализа содержания имевших место в тот исторический период дискуссий по проблемам борьбы с преступностью также позволяют констатировать, что именно из-за конфронтации сторонников указанных платформ реально сдерживалось прогрессивное развитие пенитенциарной психологии. При этом усиливавшиеся год от года идеолого-­партийное вмешательство и некомпетентное ведомственное руководство, на наш взгляд, глубоко деформировали предмет, категориальный аппарат и методологию пенитенциарной психологии, а также ограничивали проблематику научных исследований. Как это происходило, рассмотрим более подробно.

В отношении предмета пенитенциарной психологии деформация проявлялась в том, что из универсальной, развиваемой на основе достижений из многих отраслей психологической науки и разноплановых методических подходов она все более превращалась в прикладную область знания, призванную обслуживать лишь прагматические интересы силовых ведомств. В итоге произошло значительное сужение предмета этой науки. Так, в докладе А. С. Тагера на I Всесоюзном съезде по изучению поведения человека, состоявшемся в 1930 году, он уже обозначается лишь как изучение психологии исправительной деятельности. Последнее, на наш взгляд, сильно ограничивало перспективы развития пенитенциарной психологии как самостоятельной науки, так как в данном случае актуализировалась лишь проблематика психологического обеспечения труда различных категорий персонала мест лишения свободы. Представляется, здесь налицо игнорирование ранее выработанной дореволюционными юридическими психологами позиции, что создаваемая ими научная дисциплина «должна заниматься всеми психологическими фактами и законами, играющими роль в пенитенциарной практике», развиваясь одновременно на теоретическом, прикладном и психопрактическом уровнях.

К концу 1920-х годов негативные трансформации стали наблюдаться в категориальном аппарате пенитенциарной психологии. Появились такие идеологемы, как «классово-­выдержанный дифференцированный подход к различным категориям правонарушителей», «перековка», «меры классового подавления и принудительно-­воспитательного характера» и др. В то же время ряд базовых категорий пенитенциарной психологии, активно теоретически разрабатывавшихся в дореволюционный период, были отвергнуты по идеологическим основаниям. В частности, в сборнике «От тюрем к воспитательным колониям» (1934) с идеологических позиций подчеркивалось: «Не следует отличать намерение от самого преступления»; «понятие вины отменено пролетарской революцией еще в начале 1920-х годов, а в 1930-х годах его употребление следует рассматривать как правый оппортунизм».

Среди недостатков методологического плана следует отметить то, что вместо разноплановости методологических подходов и поиска соответствующих эффективных методов исследования по конкретной проблематике, благодаря которым отечественные дореволюционные пенитенциарные психологи могли глубоко вскрывать, а затем научно обоснованно интерпретировать суть разноплановых проблем, к концу 1920-х годов ее представители уже вынуждены были опираться лишь на материалистическую методологию. В итоге ими преимущественно брался выработанный в других отраслях психологический инструментарий, а результаты, полученные из исследований, подкреплялись для «усиления выводов» цитатами из трудов классиков марксизма-­ленинизма или выдержками из партийных документов и решений соответствующих государственных органов.

Реальность выдвинутого тезиса подтверждается позицией, которую изложил еще в 1924 году видный советский психотехник И. Н. Шпильрейн в предисловии к русскому изданию книги Эриха Штерна «Прикладная психология», имевшей значительный по объему раздел, посвященный юридико-­психологическим проблемам. Им, в частности, подчеркивалось: «…естественным путем для психологии в ее переходе на новые рельсы был разрыв с „филозофическими“ методами решения психологических вопросов… Психология перестала интересоваться вопросами, более „филозофическими“ и представляющими только общий интерес, и становится все в большей степени точной биологической наукой, которая дает ответы на предъявляемые ей жизнью запросы, выражая эти ответы в числе и мере и становясь, таким образом, технической наукой, то есть наукой, позволяющей не только понимать события, предвидеть их наступление, но и сознательно видоизменять естественный ход вещей».

Проведенный историографический анализ свидетельствует о том, что наблюдавшийся переход (особо резкий с конца 1920-х годов) от имевших ранее место плюрализма в теории и разноплановости в методических подходах ко все большей моногамности взглядов и психопрактических ориентации, на наш взгляд, обусловлен тем, что от сотрудников Государственного института и кабинетов по изучению преступности и преступника в Москве, Саратове, Ростове-на-­Дону и в ряде других регионов стали требовать соблюдения в науке «идеологической строгости». При этом ученых, придерживавшихся определенных методологических позиций, которые вытекали из использовавшихся ими теорий, возникших в отечественный дореволюционный период или созданных зарубежными учеными, в партийной и отраслевой печати и стали подвергать разгромной идеологической критике.

Так, исследователей, применявших биопсихологический подход в изучении личности преступников, несмотря на постоянное с их стороны декларирование материалистических взглядов, клеймили за отступление от основополагающих идей исторического материализма и следование в русле буржуазных биологических теорий происхождения преступности, которые подменяют общественные факторы развития природными. Одновременно в рамках дискуссий среди юристов о путях развития уголовно-­правовой политики, проходившей в конце 1920-х — начале 1930-х годов, критике была подвергнута и позиция тех npeдставителей пенитенциарной психологии, которые в своих исследованиях выявляли лишь социальную детерминацию преступности и реализовывали культурно-­исторический подход к личности преступника. Их стали обвинять в распространении «вульгарного социологизма», проявляющегося в односторонности делаемых по результатам исследований категоричных выводов, имплицитно свидетельствующих о неуспешности социалистических преобразований.

В целом свертывание научных исследований по пенитенциарно-­психологической проблематике, представляется, происходило из-за следующих узловых моментов, присущих политической атмосфере и социально-­экономическим условиям России конца 1920-х — начала 1930-х годов.

Во-первых, на фоне непрерывно возраставшей идеологической борьбы ученые, являвшиеся сторонниками конкретных школ дореволюционной науки или отстаивавшие необходимость сохранения в законодательстве отдельных институтов и применения в пенитенциарной практике конкретных средств исправления заключенных, как правило, сразу огульно обвинялись в «догматизации и непонимании важности решения выдвинутых партией задач». В итоге произошла значительная трансформация в категориальном аппарате, а среди ранее активно изучавшихся пенитенциарной психологией узловых проблем и стали исчезать такие проблемы, как «преступный умысел», «вина», «индивидуализация ответственности при наказании», «нравственное исправление» и др.

Во-вторых, нарастающее зацикливание на актуальности обоснования классово-­идеологических аспектов исполнения наказаний вело к стагнации научной мысли, так как в практике взаимодействия ученых постепенно исчезали живая дискуссия и выдвижение новаторских идей, а авторитарные суждения госчиновников и оценки, делаемые учеными, приближенными к партийно-­государственной элите страны (например, из Комакадемии), должны были восприниматься как непререкаемые истины, подлежащие лишь комментированию.

В-третьих, форсированное проведение индустриализации страны, при которой приоритет отдавался лишь развитию естественных и технических наук, оказывало ингибирующее воздействие на развитие гуманитарного знания, так как ее учреждениям год от года срезалось финансирование.

Следствием раскрытых кризисных явлений в пенитенциарной психологии и было то, что в первое пятнадцатилетие по ней не только не был издан ни один учебник, но и постепенно стало все меньше выходить, а затем и полностью прекратился выпуск крупных монографических работ. Одновременно кризис в науке самым неблагоприятным образом коснулся и личных судеб многих известных ученых. В образовательных учреждениях и научных центрах постоянно продолжалось сокращение численности зрелых научных кадров: вначале из-за эмиграции, а затем из-за фактического отстранения старой профессуры от законотворчества и участия в различных видах общественной практики. Ряд из них, как свидетельствуют архивы и вышедшие в последние годы историко-­публицистические труды, были идеологически ошельмованы и подверглись суровым репрессиям. Ряд же ученых в силу гонений на психологическую науку переключился на другую исследовательскую проблематику.

Итак, проведенный анализ, кажется, дает возможность повторить вывод, характерный для многих современных исследователей истории юридической психологии, что с середины 1930-х до середины 1950-х годов был перерыв в развитии отечественной пенитенциарной психологии, так как сказались, во-первых, воцарение «махровой идеологизации» во всех отраслях советского правоведения и беззакония в юридической практике (особенно в рамках развертывавшейся гулаговской системы), а во-вторых, трагические последствия «партийных репрессий психологической науки». Однако подобный вывод в контексте расширенного изучения содержания научных трудов, изданных в 1930–1950-е годы, представляется одномерным и в силу своей категоричности не очень исторически корректным. Более адекватной представляется позиция, что в указанный исторический период психологическая проблематика стала не столько не затрагиваемой в научных исследованиях, сколько упрятываемой в реализуемых научных программах, а также представляемой преимущественно через публикации по истории либо по другим областям научного знания, не подвергшимся тотальной репрессии (например, по педагогике, по традиционной уголовно-­правовой, процессуальной и криминалистической проблематике).

Подтверждением выдвинутой позиции прежде всего является факт успешной в 1930-х годах опытно-­педагогической и литературно-­публицистической деятельности А. С. Макаренко. Хотя он никогда не называл себя психологом, в его творчестве постоянно прослеживался психологический подход к решению проблем, которые связаны с психологическими механизмами наказания, трудового воспитания и нравственного исправления, диалогического общения, руководства и лидерства, позитивного группового поведения и др. Произведения А. С. Макаренко в период с 1933 по 1963 годы были изданы 242 раза, а изучению его наследия было посвящено 33 диссертации, из них 5 философских. Еще одним аргументом по указанной позиции является практически непрекращающаяся исследовательская деятельность по разработке проблемы профилактики асоциального поведения трудных детей и деликвентных подростков, которая проводилась со стороны таких ученых, как В. Н. Мясищев, Г. Я. Кучер, А. А. Невский, В. Н. Осипова и др.

В истории отечественного правоведения 1930–1950-х годов также имеются свидетельства в поддержку выдвинутой позиции. Так, в вышедших в 1937 году двух коллективных монографиях — «Сборник материалов по статистике преступлений и наказаний в капиталистических странах» (под редакцией А. А. Герцензона) и «Тюрьма капиталистических стран» — наряду с превалированием идеологической критики буржуазного опыта все же имелась и определенная возможность для восприятия общих тенденций развития пенитенциарной теории и практики (в том числе психологического характера). Благодаря же фундаментальному пятитомному труду М. Н. Гернета «История царской тюрьмы» не угасал интерес к усвоению всего богатства научных идей, в том числе и базировавшихся на антрополого-­психологическом подходе, активно развиваемом учеными дореволюционной России. Вышедшая же в 1950 году книга Б. С. Утевского «Вина в советском уголовном праве» заостряла внимание юристов на том, что преступник и его изучение, по сути, выпали из правовых наук, причем преимущественно лишь из-за опасения обвинений в психологизме.

В связи с изложенным, а также в контексте современных анализов по истории отечественной научной мысли сталинской эпохи достаточно адекватной представляется позиция Я. И. Гилинского, который, в частности, утверждает: «Быть может, изучение преступности — единственный из источников социологии девиантного поведения, тоненькой струйкой продолжавший существовать и в годы сталинского режима». Сделанный Гилинским вывод, думается, в определенной мере можно отнести и к особенностям развития пенитенциарно-­психологической мысли. А поэтому перерыв в отечественной пенитенциарной психологии, представляется, и прежде всего в контексте аргументации, сделанной Б. Д. Парыгиным, следует рассматривать лишь как «невозможность полноценной, нормальной эволюции науки как целостной системы знания и его повсеместного практического применения».

2.6. Развитие пенитенциарно-­психологических взглядов в период возрождения пенитенциарной психологии как науки

В изданных в советский период учебниках по исправительно-­трудовой психологии (1975 и 1985 гг.) началом возрождения этой отрасли юридической психологии обычно считают 1964 год, когда было принято постановление ЦК КПСС «О мерах по дальнейшему развитию юридической науки и улучшению юридического образования в стране». Однако связывание узловых вех истории развития науки преимущественно с директивными документами, на наш взгляд, непродуктивно. Ведь их появлению всегда предшествует наличие определенных социокультурных и иных предпосылок, а зачастую и формирование соответствующего социального заказа, в возникновении которого обычно значительную роль играют ранее вышедшие труды ученых и последовавшие за ними отклики в научной среде и среди общественности. Как свидетельствуют материалы фокусированного интервью с видными отечественными пенитенциарными психологами А. Д. Глоточкиным и В. Ф. Пирожковым, а также изучение мемуаров и публикаций крупных ученых-­пенитенциаристов Б. С. Утевского (1961, 1989), И. С. Ноя (1963), А. Л. Ременсона (1965), А. Е. Наташева и Н. А. Стручкова (1967) первые шаги по возрождению пенитенциарной психологии были очень сложными и противоречивыми. С одной стороны, все острее ощущалась потребность в формулировании предмета и методологии пенитенциарной психологии, при реализации которой были бы намечены перспективы ее продуктивного развития как самостоятельной науки и область психологического обеспечения реформируемой пенитенциарной практики. С другой стороны, продолжал действовать в рамках академических научных центров аппарат сотрудников, которые осуществляли марксистскую методологическую цензуру и в итоге предопределяли определенную зашоренность при развитии пенитенциарной психологии, а именно: соответствующая область психологической науки должна развиваться, но лишь в контексте социального заказа от «изменяемой сверху» уголовно-­исполнительной практики и политики. В последней же осуждались зарубежные новации, и считалось возможным исправлять осужденных преимущественно через труд и политико-­воспитательную работу с ними.

Ведя речь о возрождении пенитенциарной психологии в качестве периода, когда закладывались реальные предпосылки ее восстановления как полноценной научной дисциплины, представляется возможным считать конец 1950-х — начало 1960-х годов. Ведь в рамках реформы исправительно-­трудовой системы, начатой с 1954 года, акцент был сделан на соблюдении законности в местах лишения свободы, дифференциации и индивидуализации исполнения наказания, возобновлении общеобразовательного и профессионально-­технического обучения заключенных, совершенствовании политико-­воспитательной работы. Как складывалась обстановка в правовой науке и исправительно-­трудовой практике, в итоге способствовавшая возрождению пенитенциарной психологии, рассмотрим более подробно.

Создание в 1956 году научно-­исследовательского отдела в Главном управлении исправительно-­трудовых колоний МВД СССР, а также кафедры исправительно-­трудового права в Высшей школе МВД СССР позволили начать систематическое изучение опыта перевоспитания правонарушителей и продолжить теоретическую разработку проблем совершенствования уголовно-­исполнительной политики. Проведение же в конце 1950-х годов ряда научно-­практических конференций (1957 г. — в Москве, 1958 г. — в Ленинграде и Саратове, 1959 г. — в Томске), а также введение в структуру Министерства внутренних дел и органов исполнения наказаний политотделов способствовало обмену положительным опытом исправительной деятельности и гласному определению перспектив реформирования мест лишения свободы.

Развертывание с 1957 года в исправительно-­трудовых учреждениях отрядной системы, ставшей основной формой объединения заключенных и роста значимости жизни колоний их самодеятельных организаций, представляется, также послужило одним из важных факторов повышения востребованности психологических знаний в работе с отбывающими наказание.

В соответствии с постановлением Совета Министров СССР от 8 декабря 1958 года, утвердившим новое Положение об исправительно-­трудовых колониях и тюрьмах МВД СССР, существенно изменялись задачи и структура мест лишения свободы, а также определялись основные средства воздействия на заключенных и условия их содержания. По мнению Б. С. Утевского, стоявшего с 1956 года у истоков восстановления исправительно-­трудового права как самостоятельной науки, именно этот нормативный документ подготовил почву для перехода от ранее имевших место значительного числа подзаконных актов исправительно-­трудового характера к разработке и принятию в 1960 году нового исправительно-­трудового законодательства. При этом с позиций психологии позитивным моментом указанного постановления, на наш взгляд, является введение ряда принципиальных положений, характеризующих изменения в восприятии личности человека, отбывающего уголовное наказание. Неслучайно в публикациях этого исторического периода снова зазвучали призывы, что, во-первых, в наказании главное не кара, а исправление и перевоспитание, а во-вторых, при определении вида режима должно служить не только и не столько само совершенное преступление, сколько характеристика моральной запущенности преступника.

Однако намечавшейся гуманизации исправительно-­трудового дела не суждено было реализоваться в полной объеме, так как в принятых в 1961 году 3 апреля постановлении ЦК КПСС и СМ СССР «О мерах по улучшению деятельности органов Министерства внутренних дел» и 9 сентября Указе Президиума ВС РСФСР, утверждавшем новое Положение об исправительно-­трудовых колониях и тюрьмах МВД РСФСР, по сути дела, произошел определенный отказ от ранее принятого курса. Он выражался в том, что, с одной стороны, основанием для определения осуждаемым вида ИТК стали опять являться лишь тяжесть и характер совершенного преступления, а также наличие прошлых судимостей, а с другой стороны, из обращения было исключено понятие «средства воздействия на заключенных». По мнению М. Г. Деткова, подобный отказ от гуманизации трудно объяснить, если не принять во внимание лишь попытку законодателя создать единые правила организации исполнения уголовного наказания во всех ИТК, независимо от имеющихся в них видов режима (общего, усиленного, строгого или особого), а именно: заключенные должны содержаться под стражей и надзором (в частности, периодически подвергаясь обыску, а их корреспонденция — постоянной цензуре, посылки и передачи — досмотру), обязательно вовлекаться в общественно полезный труд, общеобразовательное и профессионально-­техническое обучение, принимать участие в мероприятиях политико-­воспитательной работы.

Понимая негативность определенного блокирования указанными нормативными актами прогрессивных начал исполнения наказания, ученые попытались сразу выдвинуть ряд юридически обоснованных новаций. Так, профессор Б. C. Никифоров выдвинул идею о целесообразности «экономии кары» при определении меры уголовного наказания и его исполнения в виде лишения свободы, а благодаря позиции, сформулированной в публикациях Б. С. Утевского, Н. А. Стручкова, Г. А. Туманова, А. Е. Наташева и ряда других ученых, в системе исправительно-­трудовых учреждений МООП РСФСР появились колонии-­поселения. Указанные инновации со стороны юристов, на наш взгляд, были весьма продуктивны и в психологическом аспекте, так как они требовали определения пределов и возможности изменения условий отбытия наказания в зависимости от личности преступника и результатов его исправления в местах лишения свободы. Более того, представляется, что отстаиваемые ими идеи в определенной мере есть, во-первых, рефлексия той позитивной, базирующейся на рекомендациях психологии пенитенциарной практики, которая имела место, например в соответствии с ИТК РСФСР 1924 года (ст. 156) в переходных исправительно-­трудовых домах, а во-вторых, актуализация важности возрождения пенитенциарной психологии как науки и использования ее достижений для повышения эффективности исправительного процесса в местах лишения свободы.

Проведенный выше анализ позволяет поддержать мнение современных исследователей по истории юридической психологии, что именно наметившаяся в период хрущевской оттепели общая тенденция усиления воспитательно-­исправительных основ в деятельности органов и учреждений, исполняющих наказания, создала реальные условия для востребованности психологических разработок.

Именно с начала 1960-х годов стали появляться во все большем числе публикации, авторы которых исследовали и обсуждали пенитенциарно-­психологические проблемы. Так, благодаря работам Н. М. Романенко, Б. С. Утевского, В. Н. Колбановского, А. Б. Сахарова, И. В. Шмарова предметом анализа стала личность преступника, и обозначились задачи по его исправлению в местах лишения свободы. В. Г. Лашко своей публикацией 1962 года актуализировал необходимость активного изучения психических состояний осужденных и их учета в процессе перевоспитания. Проблеме изучения личности заключенных в связи с оценкой степени их исправления и перевоспитания был посвящен ряд работ М. А. Ефимова, изданных в 1963–1966 годах. Психологическим основам совершенствования исправительного процесса в местах лишения свободы в 1964 году посвятил свое исследование известный психолог А. Г. Ковалев.

Однако малочисленность специалистов-­психологов и в целом обстановка в научном сообществе страны еще не позволяли полноценно развернуть исследования по всей пенитенциарно-­психологической проблематике (особенно теоретического уровня). Ведь в этот период, например, авторитетным криминологом И. И. Карпецом активно отстаивалась позиция о необходимости «решительно возразить против психологизации уголовного права, так как психологические обобщения в широком плане могут привести в болото биопсихологических теорий». После же выхода в 1966 году публикации пенитенциариста Н. А. Стручкова «О механизме взаимного влияния обстоятельств, обусловливающих совершение преступлений», где делалась попытка повести речь о наследовании человеком некоторых черт личности, которые надо учитывать в исправительной практике, со стороны многих видных юристов буквально обрушился шквал гневных обличений в психологизаторстве. При этом, несмотря на то что Стручков в указанной публикации априорно отрицал наличие биологических причин, вызывающих преступное поведение, и обосновывал лишь идею о «необходимости междисциплинарно разрабатывать проблему уменьшенной вменяемости», одним из ведущим теоретиков права того времени А. А. Герцензоном сразу же с идеологических позиций была заклеймена попытка «возродить биологические тенденции в праве». В публикации же И. И. Карпеца императивно подчеркивалось: «Биологизация преступности, в каких бы дозах она ни привносилась, искажает ее действительную природу, ее социальную сущность, и поэтому противоречит марксистко-­ленинскому учению. Никакие сочетания биологических элементов с социальными в объяснении причин преступности, в каких бы вариантах они ни предлагались, неприемлемы для советской правовой науки».

В защиту психологического подхода активно включился А. Р. Ратинов — автор многочисленных статей и первого в постсталинский период учебника по судебной психологии. Характеризуя имевшиеся в тот период состояние и востребованность психологической знаний, он, в частности, отмечал: «Использование данных психологии в борьбе с преступностью было затруднено неразработанностью многих психологических вопросов прикладного характера, пограничных проблем психологии и права, требующих комплексного исследования, применения методов и теоретических накоплений юридической и психологической науки и других отраслей научного знания… Правовая наука не отказывалась и не могла отказываться от использования данных психологии. Реальная потребность в этом была столь очевидна и настоятельна, что она вынуждала юристов в научных исследованиях прибегать к указаниям общей психологии, которые прилагались и приспосабливались к решению правовых вопросов либо к самостоятельному психологическому изучению и обобщению… практики и разработке на этой основе психологических рекомендаций».

Материалы фокус-­интервью с видными современными психологами, стоявшими у истоков возрождения советской исправительно-­трудовой психологии, свидетельствуют, что отчасти из-за указанных негативных моментов она первоначально в большей мере имела возможность развиваться лишь как учебная дисциплина. Инициаторами ее восстановления преимущественно в таком виде были такие авторитетные юристы, как Б. С. Утевский и Н. А. Стручков. Именно под их влиянием со стороны молодых тогда ученых В. Ф. Пирожкова и А. Д. Глоточкина, ранее занимавшихся проблемами военной психологии, были начаты разработка и чтение в Московской высшей школе Министерства охраны общественного порядка РСФСР в 1964/65 учебном году спецкурса по исправительно-­трудовой психологии. При этом разработчики курса попытались, во-первых, начать собирать материал по истории этой научной области и сферы психопрактики, во-вторых, осуществить рефлексию тенденций развития советской психологии и внести базовые положения из более развитых отраслей психологической науки (прежде всего из общей, возрастной, педагогической психологии, психологии труда и др.), в-третьих, уточнить узловые проблемы пенитенциарной психологии и наполнить их современными примерами из пенитенциарной практики, которые собирались и при помощи обучаемых сотрудников различных видов мест лишения свободы.

В силу активной востребованности материалов по темам читаемого спецкурса со стороны работников мест лишения свободы руководством Московской высшей школы МООП РСФСР было принято решение об их издании массовым тиражом в виде отдельных лекций. Первые две лекции были подготовлены к изданию В. Ф. Пирожковым. Так, в первой из них «Предмет, задачи и методы советской исправительно-­трудовой психологии» (1966) утверждалось, что эта область психологического знания должна развиваться как самостоятельная научная дисциплина, призванная изучать психологические закономерности исполнения уголовного наказания и закрепления результатов исправительно-­трудового воздействия. В вышедшей в следующем году второй лекции «Направленность личности и мотивы деятельности осужденного к лишению свободы» подробно раскрывались не только отдельные мотивы поведения осужденных во время отбывания наказания в местах лишения свободы, но и обосновывалась необходимость изучения направленности личности у конкретного человека, отбывающего наказание, так как последнее крайне важно для эффективного осуществления его исправления и перевоспитания. В последующем ряд подготовленных В. Ф. Пирожковым и А. Д. Глоточкиным лекций по актуальным проблемам пенитенциарной психологии уже выходили под редакцией известного психолога К. К. Платонова.

Продуктивные творческие идеи и психопрактические рекомендации по совершенствованию обращения с осужденными содержались и в работе видного психолога А. Г. Ковалева «Психологические основы перевоспитания правонарушителя» (1968). Его публикацию, выпущенную массовым тиражом в издательстве «Юридическая литература», а также ранее указанные в тексте работы, изданные в 1960-е годы, представляется, следует рассматривать как фундамент возрождаемой пенитенциарной психологии.

Учитывая то, что долгое время представителей направлений психологии, которые разрабатывали проблематику, актуальную для совершенствования деятельности различных видов правоохранительных органов, а также их публикации по обоснованию предметных областей и в целом статуса юридической психологии, институционально не признавались среди советского академического психологического сообщества, инициативной группой ученых в составе М. А. Алемаскина, К. К. Платонова, А. Р. Ратинова, В. Ф. Пирожкова и А. В. Ярмоленко, участвующих в работе III Всесоюзного съезда психологов (Киев, 1968), было проведено незапланированное программой съезда расширенное совещание психологов. На нем были обсуждены актуальные проблемы совершенствования психологического обеспечения правоохранительной деятельности, и ставился вопрос о необходимости признания юридической психологии в качестве самостоятельной науки. Об этом с их стороны и было изложено в информационном письме в адрес президиума съезда.

Фактами институализации юридической психологии как науки следует считать создание в 1968 году во ВНИИ Прокуратуры СССР под руководством А. Р. Ратинова сектора судебной психологии, а также проведение в Москве в 1971 году Всесоюзной научно-­практической конференции «Актуальные проблемы судебной психологии» и принятие в том же году Госкомитетом по науке и технике при Совете Министров СССР решения о введение в реестр научных специальностей под номером 19.00.06 новой специальности — «юридическая психология».

Итак, если подвести итоги по особенностям возрождения в 1960-х — начале 1970-х годов пенитенциарной психологии, можно отметить следующие узловые моменты.

Во-первых, ее восстановление преимущественно шло как учебной дисциплины, но при консолидации еще весьма незначительного круга ее представителей со всеми учеными, отстаивавшими необходимость повышения эффективности психологического обеспечения законотворческой и правоприменительной деятельности. При этом вынесение в название возрождаемой дисциплины термина «исправительно-­трудовая психология» (а не «исправительная психология», как предполагалось тогда, например, А. Р. Ратиновым) представляется фактом неотрефлексированности ее главной предметно-­целевой направленности и, пожалуй, определенной данью традициям, сложившимся в научном юридическом сообществе еще с 1920-х годов.

Во-вторых, в силу более высокого статуса и большей численности исследователей, занимавшихся проблематикой судебной психологии, с их стороны ставился вопрос о правомочности рассмотрения исправительно-­трудовой психологии как самостоятельной науки. При этом, несмотря на то что во второй половине 1960-х — начале 1970-х годов под влиянием публикаций А. Р. Ратинова (1965, 1967), К. И. Шахриманьяна (1965), А. В. Дулова (1971) в научном сообществе все больше складывалось мнение считать пенитенциарно-­психологическую проблематику лишь составляющей судебной психологии, инициаторы возрождения исправительно-­трудовой психологии (А. Г. Ковалев, К. К. Платонов, А. Д. Глоточкин, В. Ф. Пирожков и др.) активно отстаивали ее научную паритетность с другими сложившимися еще с дореволюционного периода областями, но входящими в единую прикладную дисциплину «юридическая психология».

В-третьих, основной заслугой психологов 1960-х годов, представляется, следует считать не столько многоплановость и многоуровневость в развитии пенитенциарной психологии, сколько пробуждение своими работами активного интереса в научном сообществе (и прежде всего, юридическом) и среди специалистов-­практиков к разрабатывавшимся пенитенциарно-­психологическим проблемам. Неслучайно, что среди участников Всесоюзной конференции по судебной психологии (1971) было значительное число видных ученых-­пенитенциаристов, а в итоге доклады по пенитенциарно-­психологической проблематике составили четверть (26,3%) от всех сделанных сообщений.

В 1970–1980-е годы отечественная пенитенциарная психология, как свидетельствует проведенный историографический анализ, развивалась преимущественно вширь, а именно:

1) путем значительного расширения круга исследуемых проблем и применяемого при этом психологического инструментария;

2) за счет институализации в ведомственных научных и образовательных учреждениях, научного сопровождения инициируемых сверху экспериментов в местах лишения свободы, а также введения должностей психологов в отдельных видах практических органов;

3) через активное проведение научно-­практических конференций, издание базовых учебников, методических пособий и практических рекомендаций для сотрудников различных служб учреждений исполнения наказаний и постпенитенциарного контроля. Кратко проанализируем, какие общие тенденции в развитии пенитенциарной психологии проявлялись по каждой из указанных трех основных плоскостей ее эволюции.

Среди узловых проблем исследования в анализируемый период выступали прежде всего вопросы личности и среды осужденных, а также психологическое обеспечение основных средств исправления осужденных и психологическая подготовка различных категорий сотрудников исправительно-­трудовых учреждений.

В изучении личностной проблематики пройден путь от выявления парциальных индивидуально-­психологических характеристик конкретных категорий осужденных (по полу, возрасту, типу совершаемых преступлений и др.) к целенаправленному исследованию интегральных личностных образований и к психологическому портретированию конкретных типов преступников, а также обоснованию комплексного подхода в дифференциации осужденных и определению степени их исправимости. Среди наиболее изучаемых личностных особенностей осужденных являлись:

— мотивационная сфера личности, в том числе направленность (В. Г. Деев), ценностные ориентации и отношение к лишению свободы (В.Ф Пирожков, В.А Елеонский, Е. В. Петухов и др.), жизненные планы (Ю. Р. Саар, А. В. Наприс и др.), мотивы агрессивного (С. Н. Ениколопов, В. Б. Первозванский, Е. Г. Самовичев, Ф. З. Фетисов и др.), симулятивного (В. Н. Волков) и суицидального поведения (А. Г. Амбрумова, М. Б. Метелкин, И. Б. Бойко и др.);

— волевая сфера личности (М. В. Тимашев, А. И. Ушатиков, В. А. Семенов);

— интеллектуальные способности (Л. С. Саблина, В. Н. Синев и др.);

— акцентуации характера (А. Е. Личко, Т. П. Печерникова, В. В. Гульдан, В. В. Юстицкий, Е. Г. Самовичев и др.);

— темперамент (А. П. Краковский);

— психологические портреты конкретных типов преступников, в том числе несовершеннолетних правонарушителей (Л. С. Саблина, И. П. Башкатов, Т. И Курбатова, Т. В. Калашникова, С. А. Беличева и др.), убийц (Е. Г. Самовичев), осужденных за насильственные преступления (В. Г. Деев), женщин-­наркоманов (М. С. Басенко) и др.;

— психические состояния осужденных на различных этапах отбывания наказания (А. Д. Глоточкин, В. Ф. Пирожков, В. И. Поздняков, В. Г. Козюля и др.).

Инструментарий, применяемый при изучении личности осужденных, к концу 1980-х годов стал приобретать все более разноплановый характер. От преимущественно средств индивидуального анамнеза (анализ личного дела и другой личной документации, беседа-­интервью, групповая экспертная оценка и пр.) шел переход ко все более широкому использованию адаптированных психологических тестов или специально сконструированной батареи тестов, позволявшей осуществлять дифференцирование прибывших в ИТУ лиц с целью индивидуализации исправительных воздействий.

Социально-­психологические явления в среде осужденных прежде всего изучались через следующие феномены:

— малые группы и стратификация среды осужденных (В. Ф. Пирожков, И. В. Шмаров, С. Л. Дановский, Ю. М. Антонян, И. П. Башкатов, А. В. Буданов, А. Н. Сухов, А. В. Пищелко, В. И. Поздняков, М. Г. Дебольский и др.);

— формирование коллектива осужденных (В. Ф. Пирожков, В. Ф. Клюкин, И. П. Башкатов, А. В. Буданов, М. П. Стурова, В. М. Литвишков, А. Н. Пастушеня, В. А. Пищелко и др.);

— психология криминальной субкультуры в местах лишения свободы (В. Ф. Пирожков, Н. А. Стручков, Б. Ф. Водолазский, Ю. А. Вакутин, А. Н. Сухов, А. Н. Мокрецов, С. Я. Лебедев, Г. Ф. Хохряков, Г. А. Радов, В. М. Анисимков, Н. М. Якушин и др.);

— конфликты среди осужденных (А. Н. Сухов, И. Б. Пономарев, В. А. Верещагин, А. И. Мокрецов, В. И. Поздняков, А. В. Усс и др.).

Общей тенденцией смещения интересов в социально-­психологических исследованиях в ИТУ следует считать переход от изучения отдельных проблем (адаптация к местам лишения свободы впервые осужденных, психологический климат в отрядах, конфликты в среде осужденных и др.), ориентация в рассмотрении которых диктовалась конкретными концепциями, к раскрытию уже в начале 1990-х годов на междисциплинарном уровне культурно-­исторической изменчивости субкультуры мест лишения, а также психологических закономерностей и механизмов криминогенного общения осужденных.

Среди исследований по проблемам психологического обеспечения основных средств исправления и перевоспитания осужденных и их подготовке к освобождению наиболее значимыми являлись работы следующих авторов, в том числе в области:

— режима (Л. В. Перов. А. И. Папкин, А. П. Северов, А. Д. Сафонов, Ф. Р. Сундуров, Н. К. Дорофеев, Б.Б.. Казак и др.);

— труда (А. И. Зубков, М. Г. Дебольский, А. Н. Пастушеня, B. C. Медведев, Н. В. Ушакова и др.);

— общеобразовательного и профессионально-­технического обучения (Ю. А. Алферов, Г. П. Байдаков, B. C. Медведев. А. В. Пищелко, Н. А. Тюгаева и др.);

— воспитательной работы (М. П. Стурова, Ю. А. Алферов, Г. П. Байдаков, И. П. Башкатов, А. П. Северов, В. Н. Синев, Е. Г. Самовичев. А. В. Пищелко, А. С. Новоселова, А. В. Шамис, В П. Голубев, А. И. Мокрецов, Ю. Н. Кудряков и др.);

— психологическая подготовка осужденных к освобождению (М. Г. Дебольский, М. Г. Детков, В. М. Труников и др.).

В качестве наиболее изучаемой психологами области психологического обеспечения основных средств исправления и перевоспитания выступила воспитательная работа, причем здесь с годами наблюдалось смещение активности в исследованиях, во-первых, с групповых на индивидуальные методы воздействия, а во-вторых, обоснование необходимости создания системы воспитания, где имеется оптимальное сочетание разноплановых форм воспитания и самовоспитания.

Проблемам психологической подготовки и труда различных категорий сотрудников исправительно-­трудовых учреждений посвящен ряд исследований, в том числе:

— руководителей ИТУ (А. И. Папкин, М. Г. Дебольский, Т. Ю. Базаров, А. В. Пищелко, А. Г. Шестаков, Ю. Н. Шиделко, Е. Ф. Яськов и др.);

— начальников отрядов (Е. А. Пономарева, В. Ф. Москаленко, В. П. Новиков, С. А. Лузгин, В. Л. Красник, А. В. Уродовских и др.);

— режимных и оперативных работников (Т. Ю. Базаров, В. Ф. Москаленко, П. Л. Тыщенко, И. В. Михалева и др.);

— будущих специалистов, в том числе выработки у них психологической готовности к службе в ИТУ (М.Г Дебольский, В. Ф. Москаленко, В. М. Поздняков, В. П. Сафронов и др.);

— психология безопасности деятельности и личности сотрудников ИТУ (А. В. Буданов, А. И. Папкин, М. С. Басенко и др.);

— профилактики профессиональной деформации сотрудников ИТУ (А. В. Буданов, В. М. Безносов, В. С. Медведев, М. Г. Дебольский, А. И. Папкин, В. М. Поздняков и др.).

В области психологической подготовки исследователи постепенно переходили от обоснования методик формирования отдельных профессионально значимых навыков и качеств личности конкретных категорий сотрудников к созданию целенаправленной системы непрерывной профессионально-­психологической подготовки и формирования готовности к службе в ИТУ, в том числе в условиях происходящей правовой реформы.

В 1970–1980-е годы институализация пенитенциарной психологии происходила, с одной стороны, через создание научно-­исследовательских лабораторий по изучению личности и среды осужденных во ВНИИ МВД СССР и в Рязанской высшей школе (РВШ) МВД СССР, а также в последней и специальной кафедры исправительно-­трудовой педагогики и психологии, а с другой — через введение в воспитательно-­трудовых колониях неаттестованных должностей психологов.

Со стороны сотрудников научно-­исследовательских лабораторий ВНИИ и РВШ МВД СССР много сделано для разработки психологического инструментария, по заказу главков министерства проведен целый комплекс эмпирических исследований по обобщению передового опыта деятельности ИТУ и внедрению научно-­методических рекомендаций по работе с различными категориями осужденных и их общностями различной направленности. Особым участком деятельности психологов стало научное сопровождение инициируемых сверху экспериментов в местах лишения свободы. В дальнейшем благодаря их инициативе в конце 1980-х годов на базе ИТК № 1 УВД Саратовской и ИТУ УВД Пермской областей были созданы опытно-­экспериментальные психолого-­педагогические лаборатории, где впервые отрабатывалась методика психологического портретирования осужденных как в момент прибытия в учреждение, так и психологического мониторинга происходивших у них личностных изменений при отбытии наказания, а во второй лаборатории — психолого-­педагогическая система исправления осужденных с использованием различных методов воздействия (и прежде всего аутогенной тренировки).

Введение в 1974 году в штат воспитательно-­трудовых колоний должностей психологов, представляется, следует рассматривать не только как опережающий многие другие сферы общественной практики факт институализации отраслевой психологической науки, но и одновременно как первую попытку с помощью новой категории специалистов перестроить на основе психологически обоснованного индивидуального подхода исправительный процесс с несовершеннолетними правонарушителями. Однако несмотря на позитивную роль и инициативы со стороны психологов в организации работы как с осужденными, так и персоналом колоний, из-за низкого должностного статуса и финансово-­материальной обеспеченности эта категория специалистов плохо закреплялась в системе органов исполнения наказаний. Более того, из-за отсутствия в ГУИТУ МВД СССР обоснованной концепции развития психологической службы, рассчитанной на перспективу, и имевшегося вплоть до конца 1980-х годов дефицита квалифицированных психологических кадров эта позитивная институциональная тенденция со временем все больше ослаблялась.

В рамках третьей указанных выше плоскостей развития пенитенциарной психологии в 1970–1980-е годы, связанной с проведением научно-­практических конференций, изданием базовых учебников, методических пособий и практических рекомендаций для сотрудников различных служб учреждений исполнения наказаний, положение дел обстояло достаточно благополучно.

Практически ежегодно по линии главков МВД СССР и по инициативе ведомственных научных и образовательных учреждений проводились научно-­практические конференции, состав участников которых был весьма представительным. Особо хочется отметить заложенную еще в 1970-е годы традицию проводить юбилейные Всесоюзные конференции, посвященные А. С. Макаренко, где обычно было много участников и со стороны академических научных центров, и из гражданских вузов.

На проходивших в 1970–1980-е годы всесоюзных съездах Общества психологов СССР год от года расширялся круг принимавших участие пенитенциарных психологов, причем всегда, начиная с IV съезда (Тбилиси, 1971), в работе общей секции по юридической психологии. При этом на последнем в советский период VII съезде (Москва, 1989) среди всех представленных на обсуждение секции «Юридическая психология» сообщений 20 (24,1%) были посвящены пенитенциарно-­психологической проблематике.

Издательская деятельность в анализируемый период была весьма разноплановой и благодаря поддержке главков МВД СССР многотиражной. Однако рубежными событиями здесь, на наш взгляд, следует рассматривать прежде всего издание в 1974 и 1985 годах базовых вузовских учебников «Исправительно-­трудовая психология» (оба под редакцией К. К. Платонова). Если первый из них, изданный в Москве, представлял собой авторский вариант, резюмирующий более чем 10-летнюю научно-­педагогической деятельность А. Д. Глоточкина и В. Ф. Пирожкова, то второй учебник, изданный в Рязани, был написан творческим коллективом как из указанных, так и еще из девяти соавторов. В итоге, как это не покажется необычным, учебник «Исправительно-­трудовая психология» (1985) не только стал меньшим по объему (на 3,5 п. л.), чем предшествующий, но и одновременно включал в свои структурные части многие лишь недавно исследованные пенитенциарно-­психологические проблемы, причем в авторской интерпретации со стороны молодых ученых перспектив дальнейших исследований.

Процесс развития в стране демократизации и гласности, начавшийся с 1985 года, вскрыл многие негативные моменты в практике советских органов и учреждений исполнения наказаний. В этой связи очень остро был поставлен вопрос о необходимости их реформы. Руководство МВД СССР, посетив во второй половине 1980-х годов многие зарубежные места лишения свободы, пришло к выводу о необходимости гуманизации условий отбывания наказания, а также совершенствования дифференцированного и индивидуального подхода к исправительной работе с осужденными. Одно из направлений решения указанных проблем виделось во введении в штат всех СИЗО и колоний новой категории специалистов — психологов, что и нашло отражение в приказе МВД СССР № 86 от 2 сентября 1989 года. При этом из-за дефицита в стране этой категории специалистов было принято решение обучить на платных годичных курсах при факультете психологии Ленинградского госуниверситета, уже в 1989/90 учебном году первую группу сотрудников исправительно-­трудовых учреждений, имевших педагогическое образование, а также открыть при Рязанской высшей школе МВД СССР с 1990/91 учебного года психологическое отделение с ежегодным набором 75 слушателей, обеспечив их целевую четырехгодичную подготовку по специальности 02.04 «Психология практическая».

2.7. Развитие пенитенциарно-­психологических взглядов в период реализации стремления к системному подходу в развитии пенитенциарно-­психологической теории, исследовательских методов и психопрактики

На рубеже третьего тысячелетия с учетом проведенных историографического и компаративного анализов нами определялись перспективы развития пенитенциарной психологии в России и внедрения ее достижений в практику. Отмечалось, что имеющийся научный задел и интенсивное развитие в пенитенциарной системе страны психологической службы будут вести к усилению междисциплинарного подхода в теории, разработке комплексных методических средств, росту их востребованности при исправительной работе с различными категориями осужденных, совершенствовании профессионально-­психологического отбора и подготовки личного состава УИС, его психологического сопровождения в повседневных и экстремальных условиях. Доказывалась важность не слепо следовать за зарубежными новациями, а опираться и на прогрессивные отечественные традиции. Особо обосновывалась необходимость повышения качества профподготовки пенитенциарных психологов, а также создания научно-­методических центров при базовых исправительных учреждениях для отработки психотехнического инструментария.

Прошедшее десятилетие показало, что в стране не возникли условия, чтобы пенитенциарная психология одновременно успешно развивалась на уровнях теории, методов и психотехнической практики. В чем здесь причины, представляется важным обсудить в аспекте критической рефлексии тенденций в развитии пенитенциарно-­психологической науки и востребованности ее достижений в современной реформе УИС России.

В ХХI столетии активность отечественных пенитенциарных психологов была направлена преимущественно на выполнение функций оказания психологической помощи осужденным и совершенствования профессионально-­психологической подготовки сотрудников УИС, но в недостаточной мере происходило развитие пенитенциарно-­психологической теории. Как следствие, при значительном и растущем год от года числе кандидатских диссертаций по пенитенциарно-­психологической проблематике была подготовлена и успешно защищена лишь одна докторская диссертация (Д. В. Сочивко, 2004). Для сравнения отмечу, что по проблематике других отраслей юридической психологии защищено большее число докторских диссертаций: три по криминальной психологии (А. Н. Пастушеня, 2000; Л. В. Алексеева, 2006; Е. Ю. Стрижов, 2011), две по криминалистической психологии (Л. Н. Костина, 2010; Е. В. Васкэ, 2012). При сравнении же тематики кандидатских диссертаций по разным отраслям юридической психологии следует отметить, что пенитенциарными психологами проявлена недостаточная активность в разработке психологических проблем с опорой на современные интегративные подходы (теорию общей персонологии В. А. Петровского, концепцию потенциала личности Д. А. Леонтьева, интегративную психологию В. В. Козлова, профессионально-­акмеологический подход А. А. Деркача и др.). Как следствие, можно критично констатировать, что из двух необходимых для прогрессивного развития любой науки тенденций — дифференциации и интеграции — при развитии пенитенциарно-­психологической теории превалировала первая.

В рамках дискуссий при подготовке новых образовательных стандартов обучения пенитенциарных психологов и научных конференций в связи с реформой ФСИН России нами активно отстаивалась позиция о необходимости продолжения углубленного изучения как богатого отечественного методолого-­теоретического наследия, так и зарубежного опыта. В противовес часто звучали возражения, что сегодня необходимо прежде всего активно заимствовать и адаптировать зарубежный психотехнический инструментарий. Согласен, что в аспекте происходящих в ХХI веке росте экспорта технологий и интернационализации пенологических стандартов это важный путь, но реализовывать его надо научно обоснованно. Ведь еще в конце ХIХ века видный отечественный ученый Н. К. Михайловский аргументированно доказывал, что делать это надо, «выбирая из мирового опыта подходящее, прилагая западные теории осмотрительно и принимая во внимание то, что условия нашей жизни имеют свои особенности». В этой связи надо активнее проводить историографические и компаративные исследования, которых со стороны пенитенциарных психологов пока проводится недостаточно: за прошедшее десятилетие защищены лишь две кандидатские диссертации компаративного характера (И. В. Цемка, 2002; Е. В. Багреева, 2006) и ни одной в области истории отечественной пенитенциарной психологии. Для сравнения отмечу, что в диссертациях юристов по научной специальности 12.00.08 «уголовное право и криминология, уголовно-­исполнительное право» историографический и компаративный подходы постоянно реализуются. При этом юристами в анализе затрагивается и пенитенциарно-­психологическая проблематика, но в силу того, что для них она не является ключевой, выявленные психологические новации редко используются в предложениях по совершенствованию уголовно-­исполнительного законодательства и практики. В целом, из-за отсутствия в стране междисциплинарных метаисследований, направленных на изучение мировых трендов в уголовно-­исполнительной политике и пенитенциарной практике, решения по трансформации отечественной уголовно-­исполнительной системы часто принимаются ситуативно-­конъюнктурно.

В современной реформе УИС России акцент сделан на реализацию европейской пенологической модели культурного контроля. Как следствие, стал наблюдаться определенный отказ при исполнении уголовных наказаний от «идеала исправления». О том, что эта модель становится доминирующей и в постпенитенциарной практике, свидетельствует принятый 6 апреля 2011 года Федеральный закон РФ № 64-ФЗ «Об административном надзоре за лицами, освобожденными из мест лишения свободы», ориентирующий на расширенное использование аудиовизуальных, электронных и иных технических средств надзора.

Если не делать далее более глубокий анализ причин трансформаций в современной отечественной уголовно-­исполнительной политике и законодательстве, т. к. на это уже обращено внимание в наших других публикациях, можно констатировать, что современное реформирование отечественной пенитенциарной системы в аспекте модели «культурный контроль» не будет способствовать оптимальному разрешению основных дилемм ее функционирования, в том числе связанных с определением целевого предназначения и структуры, приоритетных методов воздействия на спецконтингент и реализации оптимального финансирования, а также мотивирования персонала. Ведь выбор модели осуществлен без должного учета отечественной ментальности и предлагаемых учеными рекомендаций по профилактике преступности и исправительного обращения с различными категориями осужденных, обоснования возможности и направлений широкого привлечения к ресоциализации осужденных институтов гражданского общества.

Сделанный вывод заставляет критично оценивать сложившееся состояние в отечественном научном пенитенциарном сообществе, т. к. при подготовке современной реформы УИС не было полноценного междисциплинарного диалога ученых. А ведь именно это было характерно для дореволюционной отечественной научной мысли в период перед пенитенциарной реформой 1879 года, а в итоге происходило прогрессивное развитие права и обеспечивающих его наук. Историографический анализ свидетельствует, что подобная ситуация имела место и в период, приходящийся на 1920-е годы, когда благодаря созданию многочисленных научных кабинетов, клиник и лабораторий, Экспериментального пенитенциарного отделения при Институте изучения преступности и личности преступника одновременно активно разрабатывались теория, методы и психопрактика. Практика широких научных дискуссий имела место и в 1990-х годах при обсуждении проектов нового уголовно-­исполнительного законодательства и передачи уголовно-­исполнительной системы в Министерство юстиции Российской Федерации.

Поддерживая позицию о необходимости утверждения при современной пенитенциарной реформе взаимосвязи норм права и человеческого достоинства в качестве основополагающего устоя жизнедеятельности осужденных в местах лишения свободы, в тоже время следует критично отметить, что имевшая место в России в первом десятилетии ХХI века ситуативно-­лоббисткая либерализация норм Уголовного и Уголовно-­исполнительного кодексов РФ не способствовала коренному улучшению деятельности УИС. Ведь отечественными законодателями порой нарушался принцип соотношения норм морали и права, согласно которому «их нормы не должны вступать в противоречие с законами гармонии бытия» и должны учитывать состояние «нравственно-­правовой надежности различных категорий населения». Действительно, правовые нормы будут эффективными, когда они разработаны с учетом онтологии нравственности, которая отражает отечественную ментальность, и одновременно задает, как аргументированно доказывал видный отечественный философ-­юрист П. И. Новгородцев, «определенный устойчивый образ внешнего поведения и внутреннего настроения человека, вырабатываемый им самим с помощью собственного свободного самоопределения во имя чувства долга, … и направленный к осуществлению внешнего блага-­добра». Несомненно, крайне актуально учитывать и позицию видного социолога П. А. Сорокина, обосновавшего в книге «Преступление и кара, подвиг и награда» (1914) важность «ориентации на совокупное рассмотрение индивидуального и группового поведения человека с точки зрения не только требований права (закона), но и с учетом требований морали». В этой связи представляется актуальным подключение психологов к разработке нравственно-­правовой проблематики и утверждению аксиологического подхода в праве, а также их участие в проведении психологической экспертизы разработанных юристами законопроектов.

Сегодня для конструктивного развития пенитенциарно-­психологической теории и расширения внедрения ее достижений в практику важна ориентация на требования постнеклассической методологии, которые ориентируют, с одной стороны, учитывать проявления психического на всех уровнях существования человека (телесном, душевном и духовном), а с другой стороны, руководствоваться принципами двух специфичных уровней методологии:

— объяснительного — система основных постулатов построения науки, в т. ч. ее теорий, концепций, смысловых моделей, раскрывающих топологию, динамику психического;

— психопрактического (диагностико-­воздействующего) — система методов, практик и психотехник, направленных на изучение и восстановление целостности сознания, личности, деятельности, психического здоровья.

Для эффективного исправительного и ресоциализирующего воздействия на осужденных важна реализация в обращении с ними индивидуального и дифференцированного подходов, а поэтому требуется принять меры по повышению социально-­психологической компетентности сотрудников УИС, т. к. конструктивное взаимодействие с осужденными должно базироваться на одновременном учете особенностей личности и групповой психологии лиц, отбывающих наказания. В этой связи следует поддержать предложение А. Н. Сухова (2013) о необходимости развития социально-­пенитенциарной психологии как целостной составляющей внутри пенитенциарной психологии и одновременно обосновавшего направления новых исследований по социально-­пенитенциарной проблематике, а также позицию О. Г. Ковалева и А. И. Ушатикова (2010), акцентировавших необходимость расширения исследований генезиса криминальной субкультуры в УИС и разработки психотехнических средств профилактики ее атрибутов. Кроме того, в аспекте создания в перспективе в России службы пробации, на наш взгляд, актуально изучение зарубежного опыта и разработка проблематики постпенитенциарной психологии. Актуальным является и обоснование модели психологического обеспечения профдеятельности сотрудников в создаваемых новых типах пенитенциарных учреждений.

Приходится критично отметить, что ведомственный заказ на внедрение достижений психологии в практику пока не стал расширенным. В последние годы он преимущественно выражал, на наш взгляд, ситуативно возникавшие приоритеты, вызванные, прежде всего, эксцессами среди осужденных и возникающей в этой связи критикой ФСИН России. В итоге ведомство, создав самую большую психологическую службу среди правоохранительных органов страны, которая получила признание среди отечественных и зарубежных коллег, при современной реформе УИС стало сокращать штатные должности психологов и закрывать межрегиональные психологические лаборатории. При этом предпринятая компенсационная мера по привлечению к работе с осужденными на договорной основе гражданских психологов не стала повсеместной практикой. Почему так складывается положение дел, рассмотрим подробнее.

В области пенитенциарной психопрактики важным представляется реализация психотехнического подхода, который базируется на новых социально-­психологических типологиях осужденных, а не только на классификациях осужденных по группам пенитенциарного риска. Кроме того, востребованы современные интегральные психотехнологии, в том числе в области психопрофилактики, психокоррекции и психотерапии. На наш взгляд, психотехническая ориентация позволит внедрить в пенитенциарную практику и крайне значимый для конструктивного развития психологии принцип «исследование действием» (или, по К. Левину, action research), чтобы в итоге разрабатывать адекватные методы диагностики и воздействия на личность осужденных на разных этапах отбытия наказаний и оптимально реализовать исправительно-­превентивную работу со спецконтингентом при внедрении прогрессивной системы отбывания наказания. Принцип «исследование действием» будет конструктивным и при реализации модели воздействия по типу «кризис — интервенция». В этой связи разрабатываемые сегодня психологами типовые программы психокоррекционной работы с различными категориями осужденных должны применяться с учетом данных социально-­психологического мониторинга трансформации их личности в исправительном учреждении и психологического прогноза рецидива преступных деяний.

К сожалению, психомониторинговое оценивание и прогноз поведения осужденных пока не получили организационно-­правового закрепления и не стали приоритетными направлениями в психологическом обеспечении деятельности сотрудников УИС России. В тоже время проведенные под научным руководством В. М. Позднякова диссертационные исследования (А. Н. Баламут, 2007; Е. Ф. Штефан, 2009; А. Н. Михайлов, 2012; Е. А. Дядченко, 2013) указывают на их актуальность при реализации прогрессивной системы отбывания наказания и обращении прежде всего с осужденными с длительными сроками лишения свободы. Следует отметить, что психологический мониторинг и учет в пенитенциарной практике трансформации субъектных психологических показателей осужденных соответствует моделям контроля, реализуемым во многих зарубежных странах (например, в Англии, Германии, Канаде, США и др.), в рамках которых особенности личности осужденного включаются как в критерий риска побега, так и учитываются при организации работы сотрудников службы пробации с лицами, получившими условное осуждение или освободившимися из мест лишения свободы.

Как известно, среди осужденных постоянно растет число лиц, имеющих аддиктивные зависимости (наркотическую, алкогольную и др.). Однако из Уголовного кодекса РФ принудительное лечение от алкоголизма и наркомании как мера медицинского характера было исключено Федеральным законом № 162-ФЗ от 8 декабря 2003 года. В связи с тем, что исправительное обращение с аддиктивными личностями затруднено, и с их стороны часто наблюдаются агрессивные и аутодеструктивные проявления, представляется целесообразным при назначении наказания в качестве обязательного условия опираться на норму, регулирующую их лечение от алкоголизма и наркомании. В этой связи важно прописать в ст. 97 УК РФ соответствующую норму и указать в ней необходимость применения в отношении осуждаемых лиц принудительных мер медицинского характера в виде амбулаторного наблюдения или лечения в специальных учреждениях, если на это обращено внимание в экспертном судебно-­медицинском заключении. На наш взгляд, это предложение в полной мере соответствует Концепции развития уголовно-­исполнительной системы Российской Федерации до 2020 года, где указана важность создания лечебно-­профилактических учреждений для осужденных. Однако их включение лишь в систему мест лишения свободы представляется спорным. В этой связи нами поддерживается позиция В. С. Ишигеева о необходимости обоснования правового статуса данного вида учреждений, т. к. есть специфика функционирования учреждений, осуществляющих изоляцию от общества и не связанных с лишением свободы, но предусматривают иные меры уголовной ответственности.

В рамках современной реформы УИС России, преследующей и цель создания вместо воспитательных колоний для несовершеннолетних осужденных нового типа учреждений — воспитательных центров, в которых будет реализовываться прогрессивная система исполнения наказаний и осуществляться индивидуально-­дифференцированный подход к спецконтингенту, представляется важным опереться на разработанную нами концепцию соучаствующего исправления личности осужденных, ведь она соответствует духу международных правовых актов исполнения уголовных наказаний в отношении несовершеннолетних и отечественным традициям «некарательной педагогики ресоциализации». Ее сутью является учет психологических закономерностей и механизмов ресоциализации осужденных при включении их в разноплановые исправительные программы (режимно-­поведенческие, социальные, правовые, общеобразовательные и профессионально-­образовательные, трудовые, психокоррекционные, нравственно-­духовные, досугово-­бытовые и иного характера), которые организуются на основе широкого привлечения представителей институтов гражданского общества и специалистов гуманитарного профиля. При этом комплекс исправительных программ должен разрабатываться и реализовываться с учетом научно обоснованных типологий осужденных, а также разработанных базовых индивидуальных и групповых психокоррекционных методик, адекватных психологическим особенностям подростков и социально-­психологическим закономерностям их группового поведения.

Реализация субъектно-­соучаствующего подхода в обращении с несовершеннолетними осужденными в воспитательных центрах требует широкого привлечения институтов гражданского общества, а также повышения социально-­психологической компетенции и формирования у различных категорий персонала новых ориентиров в реализации профессионально-­ролевой позиции. В целом этот подход к исправлению несовершеннолетних осужденных востребует в управлении воспитательным центром технологию партисипативного (от англ. parcipation — соучастие) менеджмента. При этом руководители специальных зон в воспитательных центрах должны быть полноценными партисипативными менеджерами. Социальные работники, обеспечивающие условия для реализации прав и свобод осужденных и осуществляющие привлечение институтов гражданского общества к исправительной деятельности в учреждении, а также по мониторингу эффективности их социальной реадаптации в постпенитенциарный период, должны занимать позицию социального адвоката (от лат. advocare— призывать на помощь). Для социальных педагогов важным является занятие в отношении несовершеннолетних осужденных позиции соучастного наставника, способного осуществлять на них просоциально-­развивающие воздействия. Штатные психологи воспитательного центра должны занимать по отношению к осужденным и позицию коуча, т. е. специалиста, способного оказывать помощь осужденному в личностном росте и преодолении возникающих при этом внутриличностных затруднений.

В последние годы активно обсуждается вопрос правовых и организационно-­институциональных основ создания в России службы пробации. Нами поддерживается позиция юристов о принятии пакета законов по службе пробации и расширенного включения психологов в работу с различными категориями пробантов. При этом анализ текста проекта федерального закона «О пробации в Российской Федерации и системе органов и организаций, ее осуществляющих», подготовленного межведомственной рабочей группой, свидетельствует, что у психологов будут новые ответственные задачи в области социальной адаптации и социальной реабилитации лиц, оказавшихся в трудной жизненной ситуации. С учетом требований к сотрудникам службы пробации, прописанных в вышеуказанном законопроекте, можно констатировать, что психологам надо активно включаться в обоснование комплексных программ социальной адаптации и социальной реабилитации различных категорий пробантов. Анализ публикаций по зарубежному опыту свидетельствует о специфике проведения психологического консультирования и психокоррекции, организации социально-­психологического патронажа и помощи в восстановлении нарушенных социальных связей. В этой связи до начала функционирования федеральной службы пробации, введение которой пока отложено, представляется важным на междисциплинарном уровне обсудить модель психологического обеспечения деятельности ее сотрудников, подходы к разработке квалификационно-­должностных требований к психологам и применяемому ими методическому инструментарию. Кроме того, учитывая, что психологи должны участвовать в реализации мониторинга уровня просоциальной трансформации пробантов и выполнять диспетчерско-­координирующую функцию в деятельности других категорий сотрудников службы пробации, считаем важным подготовку и издание психологического комментария по международным нормативным правовым актам в области пробации, а также научно-­методических обзоров по зарубежному опыту.

Особой областью внимания пенитенциарных психологов являлось и будет являться в будущем такое направление, как совершенствование психологического обеспечения профдеятельности и психологической компетентности личного состава УИС. Создание при Управлении кадров ФСИН России специального отдела предопределило не только специализацию в профдеятельности психологов, но и выдвинуло в повестку дня новые задачи. Если ранее традиционно пенитенциарными психологами исследовалась проблематика профессионального стресса, профдеформации и профвыгорания сотрудников УИС и, соответственно, разрабатывались психотехнические меры по их профилактике, то сегодня актуализирована разработка мер по совершенствованию психологического сопровождения профессионально-­акмеологического развития личного состава. Особыми направлениями становятся работа с сотрудниками УИС, выдвинутыми в резерв кадров на руководящие должности, а также мониторинг социально-­психологического климата в подразделениях. В этой связи актуальна разработка современных профессиограмм и психограмм (под новое оргштатное расписание) и их активное применение при профотборе (подборе) кадров. Кроме того, востребован новый психотехнический инструментарий не только для изучения и профилактики профдеструкций среди личного состава, но и для выявления инновационного потенциала личности и в коллективе сотрудников. Несомненно, актуально дальнейшее совершенствование дидактической и материальной базы психологической подготовки сотрудников УИС, в том числе для выработки психологической готовности к действиям в экстремальных условиях. На наш взгляд, сегодня крайне востребована подготовка психологических наставлений (руководств) для различных категорий сотрудников УИС России. При их создании представляется важным ориентироваться на подход, реализованный профессором О. Д. Ситковской, автором «Психологического комментария к уголовному Кодексу Российской Федерации» (1998, дополнен и переиздан в 2010 году), в соответствии с которым требуется «осуществлять не механический отбор тех или иных норм или институтов для психологического комментирования, а создавать определенную систему, отражающую наибольшие потребности в использовании законодателем и практикой психологических знаний».

В заключительной части остановлюсь на прогнозе перспектив развития психологической службы в УИС России. Несмотря на отмеченные в начале настоящей публикации критические замечания, считаю, что она должна развиваться с учетом тенденций, складывающихся в мировом пенитенциарном сообществе:

1. Демистификация деятельности психологов в исправительных учреждениях. Восприятие и отношения к профессиональной деятельности психологов будет все более адекватным, причем и не априорно завышенными, когда их сферой ответственности считаются все болевые точки учреждения, и не скептически негативными, когда им отводится возможность решать лишь частные задачи, прежде всего по обслуживанию других категорий специалистов. Адекватность будет возрастать на основе роста у персонала исправительных учреждений психологической компетенции, причем как в рамках повышения качества подготовки, так и через изменение мировоззрения на основе повседневных контактов с психологами.

2. Дифференциация областей профессиональной деятельности и специализация психологов. Статус психологов и психологической службы будет возрастать по мере количественного и качественного роста ее состава, при одновременной дифференциации ее оргструктуры и специализации сотрудников, а именно: с одной стороны, дальнейшее выделение внутри данной службы различных структурных подразделений, а с другой стороны, специализация всех имеющихся в штате учреждения психологов может быть и по приобретенной ими профессиональной квалификации (психодиагностика, психологическое консультирование, психокоррекция, психотерапия и т. д.).

3. Институализация психологической службы в пространстве ведомства и психологов в рамках профессиональных ассоциаций. По аналогии с тенденциями развития пенитенциарно-­психологических служб за рубежом, а также в других сферах общественной практики институализация на уровне ФСИН России будет выражаться не только в создании соответствующего единого структурного подразделения, но и в развитии при нем научно-­исследовательского и учебно-­методического отделов. Профессиональные же ассоциации пенитенциарных психологов (или отделения пенитенциарных психологов внутри более широких профессиональных объединений) будут создаваться, вероятно, и по объектной сфере приложения их профессиональных усилий (например, так же, как в США, где существуют Американская исправительная ассоциация, Американская ассоциация условно-­досрочного освобождения и др.), и по предметной специализации (например, по психодиагностике, психоконсультированию, школам психотерапии и т. д.).

Рекомендуемая литература

1. Актуальные проблемы пенитенциарной психологии. Рязань, 2014.

2. Беляева Л. И. Становление и развитие исправительных заведений для несовершеннолетних правонарушителей в России (середина XIX — начало XX вв.). М., 1995.

3. Беляева Л. И. Патронат в России (XIX в. — начало XX в.). М., 1996.

4. Гернет М. Н. В тюрьме. Очерки тюремной психологии. 2-е изд. Харьков, 1930.

5. Гернет М. Н. История царской тюрьмы: в 5 т. М., 1956. Т. 5.

6. Детков М. Г. Развитие системы исполнения уголовного наказания в виде лишения свободы в России: автореф. дис. … д-ра юрид. наук. М., 1994.

7. Завражин С. А. Предупреждение отклоняющегося поведения несовершеннолетних в Российской империи. М., 1996.

8. Зубков А. И., Калинин Ю. И., Сысоев В. Д. Пенитенциарные учреждения в системе Министерства юстиции России. История и современность / под ред. и с предисл. министра внутренних дел РФ С. В. Степашина и министра юстиции РФ П. В. Крашениникова. М., 1998.

9. Исправительно-­трудовая психология. Рязань, 1985.

10. Клейменов И. М. Сравнительная криминология: монография. М., 2012.

11. Кузьмин С. И. Политико-­правовые основы становления и развития системы исправительно-­трудовых учреждений Советского государства (1917–1985): автореф. дис. д-ра юрид. наук. М., 1992.

12. Курилин С. К. История развития судебной психологии в СССР: автореф. дис. … канд. психол. наук. М., 1972.

13. Лазурский А. Ф. Программа исследования личности // Вестник психологии. 1904. Вып. 9.

14. Марцинковская Т. Д. Русская ментальность и ее отражение в науках о человеке. М. 1994.

15. Марцинковская Т. Д., Ярошевский М. Г. 100 выдающихся психологов мира. М., 1996.

16. Педагогическое наследие А. С. Макаренко и проблемы исправления и перевоспитания осужденных. Рязань, 1988.

17. Поздняков В. М. Психология в пенитенциарной практике зарубежных стран в XX столетии (историко-­сравнительный анализ): монография. М., 2000.

18. Поздняков В. М. Отечественная пенитенциарная психология: история и современность. М., 2000.

19. Поздняков В. М. Актуальные проблемы пенитенциарной психологии как науки и области психопрактики // URL: https://wiselawyer.ru/poleznoe/84684-aktualnye-­problemy-penitenciarnoj-­psikhologii-nauki-­oblasti-psikhopraktiki.

20. Познышев С. В. Основы пенитенциарной науки. М., 1923.

21. Прикладная юридическая психология / под ред. проф. А. М. Столяренко. М., 2001.

22. Сочивко Д. В., Литвишков В. М. Пенитенциарная антропогогика. Опыт систематизации психолого-­педагогической теории и практики в местах лишения свободы. М., 2006.

23. Стрижов Е. Ю. Нравственно-­правовая надежность личности: социально-­психологические аспекты: монография. Тамбов, 2009.

24. Утевский Б. С. Воспоминаний юриста. Из неопубликованного. М., 1989.

25. Ушатиков А. И., Казак Б. Б. Пенитенциарная психология. Рязань, 2003.

26. Фойницкий И. Я. Учение о наказании с тюрьмоведением. СПб., 1889.

27. Энциклопедии юридической психологии. М., 2003.

28. Юридическая психология: хрестоматия / сост. В. В. Романов, Е. В. Романова. М., 2000.

29. Ядринцев И. М. Русская община в тюрьме и ссылке. СПб., 1872.

Глава 3.
ПСИХОЛОГИЯ В ПЕНИТЕНЦИАРНОЙ ПРАКТИКЕ ЗАРУБЕЖНЫХ СТРАН

3.1. Пенитенциарная система Великобритании1

Проведенный анализ научных источников свидетельствует, что в Великобритании реализация идеологии исправления с конца ХIХ века пошла по пути внедрения преимущественно клинико-­психиатрической модели пенитенциарных учреждений. Актуализация последнего обусловливалась тем, что, с одной стороны, еще с 1800 года существовал государственный Акт о душевнобольных преступниках, а с другой, имелось множество специально предназначенных для психически больных преступников клиник (в Рэмптоне, Бродмуре, Мосс-­Сайде, Парк-­Лейне, Карстере и др.), где активно разрабатывались и использовались психиатрические, психотерапевтические и психологические средства воздействия на заключенных.

В первые десятилетия ХХ века в Великобритании доминировала исправительная философия, внедрялись все новые психиатрические методы воздействия. Заключенных рассматривали как больных, нуждающихся в лечении, и поэтому тюрьмы превратились в полигоны, преимущественно для медиков и психиатров. Считалось, что если адекватно разделить заключенных на категории и соответствующим образом их «лечить», они избавятся от своих преступных наклонностей. Для молодых людей в возрасте от 16 до 21 года была создана новая система исправительных заведений «Борстал» — по названию деревушки графства Кент (Англия), где располагалось первое такое заведение. Продолжительность пребывания там зависела от поведения заключенного.

Однако исследования показали, что в целом эта система не дала желаемых результатов. Психиатрическое воздействие при тюремном заключении не стало панацеей от зла, именуемого преступностью. Пребывание в тюрьме далеко не всегда способствовало исправлению — скорее, наоборот. В итоге стал происходить отход от идей психиатрических воздействий.

Однако это произошло не потому, что они не сработали. Просто изменилось восприятие людей и мотивов их поведения. Новая идея, согласно В. Стерн, состояла в другом. Заключенных стали рассматривать в совокупности с их семьями, социальными группами, социоэкономическим происхождением и жизненными перспективами. Сколь бы ни был талантлив работающий в тюрьме психолог, он не мог оказать на заключенного большего влияния, чем его прошлая жизнь на свободе и перспективы будущей, после освобождения. Так возникла точка зрения, принятая сейчас в большинстве стран Западной Европы: тюрьма не должна дополнительно заниматься наказанием, она должна служить реабилитации. Тюрьмы должны помогать людям реабилитировать себя.

Многие инновации из области психологии начали вводиться в пенитенциарную практику между 1914–1945 годами. Психологи работали над обоснованием разноплановых концепций причин преступности и личности преступника, участвовали в создании классификаций заключенных на основе индивидуальной психодиагностики, разрабатывали и применяли к представителям каждой классификационной группы соответствующие методы воздействия в целях реабилитации.

Однако и после Второй мировой вой­ны продолжалось активное использование психиатрии как средства в «лечении преступного поведения» и избавления от делинквентности. Основой же расширения психологического подхода было осознание того, что поведение может проявляться как результат сознательного выбора и никогда не относиться к эмоциональным факторам, которые индивид не осознает или частично осознает. В итоге функцией психотерапии в тюрьме считалось принести эти факторы в сознательную область таким путем, чтобы каждое повторение отдельного действия могло состояться только тогда, когда субъект хочет этого и интенсивно совершает это действие. Практика показала, что некоторые правонарушители, которые продолжали вести себя отрицательно и не были затронуты обычными методами пенологии, могли получить помощь от психотерапии, чтобы помочь самим себе адаптироваться к социально приемлемому пути жизни.

Во второй половине ХХ столетия, наряду с разработкой и проведением в жизнь индивидуальных программ воздействия на преступников, базирующихся на методах индивидуальной психотерапии, стало применяться и групповое воздействие. Метод групповой терапии для самолечения (group therapy for selftreatment) разработал доктор Маквелл Джонс в Англии в период Второй мировой вой­ны. Как показали исследования, заключенные, которые попали в эту программу перевоспитания, после выхода из тюрьмы реже возвращались на путь преступности, чем те, которые не проходили эту программу.

Суть метода заключалась в том, что небольшие группы осужденных регулярно встречались вместе для обсуждений различных тем под руководством психотерапевта. Он проводил дискуссии в три этапа, причем на каждом из них велось обсуждение следующих тем:

1) враждебность к обществу и правовые и пенитенциарные системы;

2) критика других осужденных и себя;

3) спокойная дискуссия и установление равновесия.

В этих групповых сессиях каждый участник приходил посмотреть «на себя со стороны»: как он взаимодействует с другими и понаблюдать за их взаимодействиями. В результате он все более начинал ощущать себя полноправным членом общества. После внедрения групповой терапии в практику исправительных учреждений участники сессий стали «жить вместе 24 часа в сутки». Группа осужденных становилась социализированной тюремной группой, а не преступной группировкой.

С 1960-х годов в тюрьмах стали создаваться группы, называемые терапевтическими сообществами. Программы терапевтических сообществ были направлены на преодоление трудностей, возникающих у заключенных в тюрьме. Путем создания окружающей обстановки усиливалась сила эго, за счет которой могли быть решены значимые проблемы различного характера. Но групповая психотерапия применялась в ограниченном объеме, так как для проведения сессий требовались квалифицированные специалисты, и невозможно было еще говорить об эффективности ее результатов.

Имеющиеся в 1960-е годы программы и методы исправления заключенных длительное время не пополнялись новыми идеями. Возможно, это было связано с тем, что в тот период постоянно наблюдалось переполнение всех видов тюрем, причем как для взрослых (местных, воспитательных, рассредоточения), так и для несовершеннолетних правонарушителей (открытых и закрытых)2.

С начала 1960-х годов в Великобритании предпринимались неоднократные эксперименты по совершенствованию исполнения наказания в отношении несовершеннолетних правонарушителей и молодых преступников. В 1962 году в Лондоне был создан и функционировал Институт научных методов обращения с несовершеннолетними правонарушителями. Арсенал психотерапевтических средств, рекомендованных институтом, включал в себя гипноз и внушение (в том числе с применением наркотических средств), а также оказание различного рода психологических влияний, в основном соединяемых с идеями психоанализа.

Популярность психоанализа в Европе, в том числе в Великобритании, можно объяснить, с одной стороны, его доминированием в психологии, а с другой — определенной готовностью общества к восприятию идеи о сложности, многообразии и противоречивости человеческой психики. Одной из причин притягательности психоанализа явились также пуританские идеи европейского общества, высокий авторитет врачей.

В 1962 году для несовершеннолетних правонарушителей было создано специальное учреждение Хайфилдс. Необходимо отметить, что в этом заведении содержалось 20 мальчиков. Специфическими чертами этого учреждения была работа осужденных вне его стен, что позволяло контактировать с окружающим миром, а также организовывать занятия группового взаимодействия вечером. Взаимодействие осуществлялось под руководством одного из сотрудников учреждения. В результате таких встреч многие из заключенных становились уверенными в себе, считали, что должны изменить свои взгляды и поведение. Срок содержания в Хайфилдс — около четырех месяцев. Уровень рецидивизма становился значительно ниже, а уровень адаптации к социальной жизни сравнительно выше после освобождения. Об особенностях такого рода учреждений дополнительно будет сказано в § 2 настоящей главы, где говорится о Соединенных Штатах Америки.

В момент кризиса пенитенциарной системы в конце 1960-х годов, вызванного переполненностью тюрем, поисками возможных альтернатив заключению как основе увеличения рецидивных преступлений, совершенных определенными типами правонарушителей, стремлениями обнаружить, существует ли возможность модификации существующей системы исправления конкретной категории правонарушителей короткими сроками заключения, психологами активно разрабатывались системы классификаций заключенных. Так психологами было проведено исследование мужчин, осужденных на короткий срок, с использованием трех методик: матрицы Равена, теста абстракций (Abstraction test) и теста Спеллинга (Spelling test), направленных на определение образовательного и интеллектуального уровня. Полученные результаты позволили классифицировать осужденных на 12 психологических типов. Исследователи пришли к выводу, что необходимо проводить психологическую диагностику заключенных до поступления их в тюрьму. Результаты диагностики могут послужить критерием при распределении заключенных в места лишения свободы.

К 1967 году была создана классификация, которая делила осужденных на пять категорий:

А. Лица, преступность которых неврастенического происхождения.

В. Лица, преступная деятельность которых связана с асоциальными отклонениями.

С. Лица, преступная деятельность которых является результатом воздействия на них окружающей среды.

D. Лица, преступная деятельность которых является, по существу, средством для существования, а тюремное заключение означает свободу от необходимости заботиться о себе.

Е. Лица, которые сознательно и умышленно стали на путь совершения преступлений.

После ряда преобразований в Великобритании введена с учетом характера преступления, степени опасности личности и требований тюремной безопасности классификация заключенных по пяти категориям («А», «В», «С», «Д», «Е»). Лица, принадлежащие к категории «А» (заключенные, чей побег из тюрьмы представляет наибольшую угрозу для общества — террористы, умышленные убийцы, серийные сексуальные насильники и лица, совершившие иные тяжкие преступления), должны содержаться в тюрьмах рассредоточения с самыми высокими мерами безопасности. Остальные должны содержаться в воспитательных тюрьмах (заключенные категорий «В», «С», «Д» — в закрытого типа, а категории «Е» — в заведениях открытого типа).

При классификации осужденных на категории учитываются результаты изучения личности, и определяется место отбывания наказания каждым осужденным. При этом принимается во внимание характер преступления и степень общественной опасности заключенного, т. е. уровень угрозы для общества в случае совершения побега.

Процедура классификации установлена для всех заключенных, отбывающих сроки лишения свободы от трех и более месяцев. Осуществляется эта процедура в специальных отделениях местных тюрем. Для осужденных к четырем и более годам лишения свободы процедура отбора проходит в региональных центрах классификации при местных тюрьмах крупных городов. Классификация преследует следующие цели:

— получить и зафиксировать ­какие-либо важные сведения о личности заключенного и его семье;

— попытаться определить потребности заключенного и по мере возможности установить те факторы, под влиянием которых человек совершил преступление;

— определить степень риска, которую представляет заключенный с точки зрения внутренней безопасности в тюрьме;

— выдать рекомендации с учетом полученной информации о том, в каких условиях целесообразно содержать этого осужденного.

В период 1970–1990 годов психологами активно проводятся исследования различных категорий осужденных и изучается проблема суицида в тюрьмах. Так, в результате обследования осужденных, совершивших преступления с применением насилия, психологами на основе теста MMPI были использованы восемь шкал — психотизм — PSY, нейротизм — Ne, явно выраженная враждебность — HOS, сверхконтролируемая враждебность — OH, доминирование — DO, эмпатия — Em, экстраверсия — Ex, делинквентность — Dg. В итоге психологи выделили четыре группы риска среди заключенных:

1) враждебно настроенные субъекты с нарушениями психики — высокие показатели по шкале PSY;

2) экстравертно-­враждебные субъекты — высокие показатели по шкале Ex, низкие по шкалам Em и OH;

3) сдержанные субъекты — низкие показатели по шкале Ex;

4) контролируемые — высокие показатели по шкале DO и Em, низкие — по шкалам Ne, PSY, HOS и Dg.

При изучении несовершеннолетних правонарушителей пенитенциарными психологами часто использовались следующие тесты:

— опросник для определения степени враждебности и ее направленности (HDHQ — Кейн, Фоулдс, Хоуп, 1967);

— тест психологического выбора (PSI — Лэньон, 1970);

— опросник по 16 личностным факторам, форма Е (16 PF — Кеттелл, Эбер, Тетсуока, 1970).

В результате психологам удалось выделить четыре группы делинквентов:

1) Беспокойные. У этой категории отмечается интропунитивность, враждебность, направленная на самого себя.

2) Нормальная группа. Сдержанны, эмоционально устойчивы, управляемы.

3) Лица с нарушениями психики. Высокий уровень враждебности, эмоционально неусточивы, высокий показтель по шкале отчуждения (PSI), нарушения психики.

4) Агрессивные. Враждебность направлена на других (высокая), самоуверенны, подозрительны, социально неконформны, экстраверты.

У второй группы показатель частоты рецидива был самый низкий, а у четвертой — самый высокий.

В целях предотвращения суицидов в тюрьмах психологами проводилось лонгитюдное исследование в период с 1982 по 1996 годы. В результате было установлено, что ³/₄ суицидов совершается заключенными в течение первых 12 месяцев со дня поступления в места лишения свободы или если им последовал отказ в условно-­досрочном освобождении. Результаты проведенных в указанный период исследований указывают на увеличение процента суицидов в тюрьмах среди мужчин и женщин, а особенно среди лиц молодежного возраста. Были также выделены категории заключенных, склонных к суициду, где мотивация совершения самоповреждения имеет характерные черты.

Проанализировав таблицу, можно отметить, что психолог Liebling выделила три основных типа осужденных, склонных к суициду, различающихся друг от друга несколькими чертами и у которых присутствует различная мотивация по уходу из жизни. Первая группа — это лица молодежного возраста, имеющие ранее опыт самоповреждений, уязвимые к влиянию мест заключения. Вторая группа — это лица старшего возраста, осужденные на длительный срок лишения свободы, находящиеся в начале их срока и те, кто чувствует вину и раскаяние за их проступки и безнадежность по отношению к их будущему. Третья группа — это психически больные лица со спутанным сознанием и те, кто изолирован и испытывает трудности в адаптации к условиям мест заключения.

Таблица 1

Категории заключенных, склонных к суициду

	Психически больные	Длительный срок	Слабовольные
Мотивация	Психическое расстройство, потеря самоконтроля, страх, беспомощность	Чувство вины, отсутствие перспектив в будущем	Страх, беспомощность, страдание, изоляция
Возраст	свыше 30 лет	свыше 30 лет	от 16 до 25 лет
Доля от общего числа заключенных	10–20%	5–20%	30–50%
Ситуации	Различные	Хроническая	Острая
Количество ранее осуществленных попыток нанести себе увечье	Среднее	Низкое	Высокое
Характерные черты	Суицид сразу после взятия под стражу и по причине социальной изоляции, психиатрическая история болезни	Сразу после поступления в тюрьму, но часто и в течение срока	Наиболее типичные представители тюремного населения, стремящиеся совершить правонарушение

Психолог Е. Дулей, проводившая исследование причин самоубийств среди заключенных мужчин в тюрьмах Великобритании в 1990 году установила, что более трети заключенных, совершивших суицид, имели умственные отклонения и относились к группе риска, т. е. отбывали срок наказания более четырех лет3. Она также выделила факторы, способствующие совершению суицида:

— неспособность заключенного вынести перспективу длительного заключения;

— страх перед жестокостью других заключенных;

— отсутствие контактов с семьями;

— внешнее давление — угрозы родственникам или получение плохих новостей;

— плохие условия содержания в тюрьмах.

В связи с тем, что у заключенных, находящихся под следствием и ожидающих суда, отмечается повышенное беспокойство, требуются эффективные процедуры его идентификации и поддержки заключенных — потенциальных суицидентов. Кроме того, необходимо проведение мероприятий по изменению условий содержания в тюрьмах и жесткой практики исполнения приговоров, увеличивающих эту печальную статистику.

К концу 1980-х годов Тюремная служба Ее Величества Королевы Великобритании насчитывала более 150 психологов и 40 ассистентов4. Большинство из них работают непосредственно в исправительных учреждениях, а некоторые — в Главном управлении. Они проводят психологические консультации заключенным и оказывают психологическую помощь управляющим тюрем. В число их функциональных обязанностей входит обучение персонала, его поддержка, психологические исследования, направленные на организационные изменения, исследования по вопросам содержания заключенных и оценки их пенитенциарного риска на основе индивидуального и группового изучения. Психологи относятся к специальному персоналу (как и педагоги, медицинский персонал, священники).

В начале 1990-х годов с осужденными стали широко применяться групповые методы работы. Например, в тюрьме Уэйлэнд (Wayland) была создана группа Транзактного анализа. Группы транзактного анализа проводятся с осужденными на длительный срок лишения свободы. Участники группы должны постоянно оценивать самих себя и с помощью психолога, который управляет их действиями, используя приемы транзактного анализа. Модель доминирующих эго-состояний демонстрирует заключенным, что при разочаровании и конфликтах при взаимодействии с другими людьми они обращаются за помощью к детскому, саморазрушающему поведению, которое часто ведет к правонарушению. Таким образом, транзактный анализ позволил преодолевать повторяющиеся паттерны саморазрушающего поведения, так как явился основой осознания того, почему наши взаимоотношения с другими иногда разрушаются. Данная модель используется психологами и для анализа последующего изменения поведения.

Программы, разработанные специально для сексуальных правонарушителей, часто основаны на когнитивно-­поведенческом подходе и применяются психологами, социальными работниками и офицерами службы пробации при воздействии на заключенных. Одна из базовых программ называется «Управление гневом (агрессией)». Обучающий курс состоит из шести встреч, в которых используются когнитивные техники для контроля агрессии.

В некоторых тюрьмах проводится специальный групповой двухнедельный курс под названием «Изменение преступного поведения». Содержание курса создано таким образом, чтобы обеспечить необходимой информацией участников сессии в первую неделю и приступить к изменению преступного поведения на второй неделе.

Организационно курс проводится следующим образом: два заключенных из Отдела актива осужденных (Prisoners Activities Department — PAD) организуют сбор участников занятий в классную комнату и оставляют для обмена мнениями по полученной заранее информации. Курс проводится с 9:30 до 11:30 и с 13:30 до 16:30 и направлен на то, чтобы повысить социальное функционирование в группах: свести к минимуму преступное поведение путем обеспечения возможности самопроверки через групповой опыт и повторную оценку своих жизненных стилей, особенно преступного поведения, а также путем обеспечения заключенных необходимой и актуальной информацией о домашнем проживании, о том, как заботиться о своем здоровье, и о различных источниках практической помощи.

Таким образом, курс «Изменения преступного поведения», организованный на ускоренной основе и акцентирующий внимание на личностных паттернах поведения, которые ведут к совершению противоправного проступка, заставлял посмотреть на то, как повлияло преступное деяние на жертву, семью и самого себя.

В групповой работе с заключенными наряду с вышеуказанными программами, направленными на изменение преступного поведения, также используются программы, уменьшающие зависимость от алкоголя и наркотических веществ.

В середине 1990-х годов Психологический департамент Тюремной службы начал работать с программой, которая называется «Когнитивная поведенческая терапия» (Cognitive Offending Behavioural Program). В ней используют различные методы вмешательства: групповая работа и специальные проекты. При групповой работе целенаправленно развивают когнитивные и социальные умения. Проводятся индивидуальные и групповые беседы, где за счет терапевтических техник решаются проблемы, связанные с ведением переговоров и устанавлением межличностного взаимодействия, умением общаться с заключенными, которые обнаруживают различные типы поведения, отклоняющегося от нормы.

Результаты проведенных в 1995 году психологом К. Робертсом исследований в области применения когнитивно-­поведенческих программ с правонарушителями показали их эффективность в отношении изменения поведения.

Поэтому в 1995 году психологами были предложены новые программы работы с правонарушителями — «Просоциальное моделирование» и «Организационная модель», программа «Обучения и изменения поведения правонарушителя», программа «Принуждение» («Давление»), восстановительное обучение, программа для сексуальных правонарушителей, в частности, программа Thames Valley Pathfinder, которая направлена на искоренение мыслей и поведения, ведущих к сексуальным преступлениям. Она основана на предположении, что сексуальные правонарушители неслучайны: круг девиантного поведения существует и с каждым проступком укрепляется.

В целом современная исправительная политика Великобритании, руководствующаяся принципом «Что работает?», считает, что наиболее эффективны программы, направленные на изменение поведения правонарушителя. Этот факт отмечал Г. Дж. Айзенк в своей статье «Сорок лет спустя: новый взгляд на проблемы эффективности психотерапии», где на основе данных многочисленных исследований сделан вывод о том, что поведенческая терапия значительно превосходит по эффективности другие виды психотерапии и является лучшим методом. Поведенческая психотерапия содержит не только бихевиористические принципы, но и когнитивные элементы.

Программы, разработанные специально для осужденных, носят общее название «Программы изменения преступного поведения» (Offending Behaviour Programs) и включают следующие разновидности:

1) основные программы для правонарушителей, подходящие для совершеннолетних мужчин с различным уровнем риска рецидива;

2) программы для насильственных преступников, включающие управление агрессией;

3) программы для преступников-­расистов;

4) программы домашнего насилия, включающие модули5 для преступников и для поддержки жертвы;

5) программы для преступников, совершивших ДТП, включающие программу «Алкоголь/вождение»;

6) программы для черного и азиатского населения;

7) программы для женщин-­преступниц, включающие модуль для профилактики специфичного женского насилия;

8) программы злоупотребления наркотическими веществами, сосредоточенные на связях с преступным поведением больше, чем индивидуальное лечение;

9) программы для сексуальных правонарушителей, подходящие для совершеннолетних преступников со средним или высоким риском рецидива; программы для предотвращения рецидива у заключенных, совершивших сексуальные правонарушения.

В контексте избранной схемы проблемно-­целевого анализа целесообразно раскрыть мероприятия, проводимые с осужденными в рамках института пробации. В Великобритании он начал действовать с 1960-х годов. К началу 1990-х он уже насчитывал в своем составе около шести тысяч специалистов и 1600 вспомогательных работников, способных проводить широкие научные обследования, а также непосредственно помогать судам выносить приговоры, вести целенаправленную работу с теми, кто получил отсрочку исполнения наказания, был приговорен к общественным работам, а также осуществлять воспитательно-­реабилитирующую деятельность с условно досрочно освобожденными.

В работе с осужденными принимают участие и вносят большой вклад общественные организации, созданные на добровольной основе и существующие за счет пожертвований. Цели, преследуемые общественными организациями, очень разносторонни. Так, например, организация «Европейская служба юридической консультации» ведет работу в рамках Европейской Конвенции по правам человека. Некоторые организации оказывают психологическую помощь осужденным. Например, «Самаритяне» и «Тюремное наблюдение» оказывают помощь в определении и сопровождении суицидентов, «Фонд поддержки Хардман» и «Новый мост» — в подготовке заключенных к законопослушной жизни в обществе, особенно тех, кто длительно пребывал в местах заключения.

Придерживаясь ранее избранной классификационной схемы, далее целесообразно провести анализ деятельности психологов и в отношении сотрудников пенитенциарных учреждений. С середины 1960-х годов с целью более качественного отбора персонала пенитенциарных учреждений все сотрудники проходят психологическую оценку. До этого момента диагностика при поступлении на службу использовалась лишь фрагментарно. Причем всеми этими вопросами занимался специалист, который работал не полный рабочий день, а нанимался по контракту, чтобы провести психологическое обследование кандидатов на службу.

Новые функции психолога при изучении кандидатов заключались в следующем: провести диагностику и объяснить заключение проверки, если это необходимо. По окончании диагностики проводилось глубинное клиническое интервью.

Тесты, которые использовали психологи при изучении, включали: Миннесотский многофакторный личностный опросник (MMPI); 16-факторный личностный вопросник Р. Кеттелла (16 PF) и Калифорнийский психологический опросник (CPI).

Психологическое обеспечение подготовки сотрудников исправительной системы для работы с заключенными на современном этапе включает разнообразные программы и курсы повышения квалификации. Например, существуют «Общенациональные программы», которые позволяют проводить обучение методам распознавания людей, имеющих психические дефекты. Цель подобных программ — предоставление информации, которая позволит лучше разобраться в психических аномалиях и приобрести навыки обращения с такой категорией людей. По специально разработанному учебному пособию и видеофильму обучаются офицеры полиции, работающие в местах лишения свободы. Они получают знания об идентификации различных типов поведения, свой­ственного людям с психическими аномалиями, и соответствующих методах реагирования на такое поведе

...