Ю. В. Зуева

Институт самозащиты по законодательству России:
доктрина, практика, техника

Монография

Под редакцией 
доктора юридических наук, профессора, заслуженного деятеля науки РФ  
В. М. Баранова

---

ebooks@prospekt.org

Информация о книге

УДК 34.03

ББК 67.7

З-93

Автор:
Зуева Ю. В., кандидат юридических наук, адвокат Нижегородской областной коллегии адвокатов. Рецензенты:
Ромашов Р. А., доктор юридических наук, профессор, заслуженный деятель науки Российской Федерации, профессор кафедры теории права и правоохранительной деятельности Санкт-Петербургского гуманитарного университета профсоюзов;
Горбачева С. В., кандидат юридических наук, доцент, декан юридического факультета Нижегородского института управления – филиала Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации. Под редакцией доктора юридических наук, профессора, заслуженного деятеля науки Российской Федерации В. М. Баранова.

Монография посвящена междисциплинарному исследованию института самозащиты по законодательству России. Правовой институт самозащиты представлен в качестве крупной комплексной нормативной общности, включающей совокупность внутригосударственных и международных юридических установлений, формальных и неформальных регуляторов, предназначенных для обеспечения неприкосновенности и защищенности правового положения субъектов общественных отношений посредством осуществления односторонней легитимной деятельности, направленной на самостоятельную защиту собственных прав, свобод и законных интересов. Выявлены факторы, снижающие эффективность правового института самозащиты.

Предложены пути повышения эффективности комплексного правового института самозащиты в современной России: подготовка Общей части Кодекса Российской Федерации о самозащите и постановления Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации «О порядке применения законодательства Российской Федерации о самозащите», разработка и утверждение Указом Президента Российской Федерации Концепции формирования правовых основ и механизма реализации самозащиты в Российской Федерации.

Законодательство приведено по состоянию на 1 сентября 2022 г.

УДК 34.03

ББК 67.7

© Зуева Ю. В., 2023

© ООО «Проспект», 2023

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ И УСЛОВНЫХ ОБОЗНАЧЕНИЙ

АПК РФ — Арбитражный процессуальный кодекс Российской Федерации

ВС РФ — Верховный Суд Российской Федерации

ГК РФ — Гражданский кодекс Российской Федерации

ГПК РФ — Гражданский процессуальный кодекс Российской Федерации

КАС РФ — Кодекс административного судопроизводства Российской Федерации

КоАП РФ — Кодекс Российской Федерации об административных правонарушениях

ППВС РФ — постановление Пленума Верховного Суда Российской Федерации

СК РФ — Семейный кодекс Российской Федерации

ТК РФ — Трудовой кодекс Российской Федерации

УК РФ — Уголовный кодекс Российской Федерации

УПК РФ — Уголовно-­процессуальный кодекс Российской Федерации

ВВЕДЕНИЕ

Актуальность темы монографического исследования. Проблема индивидуальной и коллективной самозащиты гражданами своих прав и свобод, государственных или общественных интересов с древнейших времен привлекала внимание ученых и политиков, но акцент в силу разных причин традиционно делался на уголовно-­правовую сферу — на феномен необходимой обороны. Значительно позднее стали появляться цивилистические и административно-­правовые исследования гражданской самозащиты. В дефиците анализ философских, психологических, социологических и иных общенаучного рода аспектов юридически значимых актов самозащиты.

До сих пор в тени остается институциональная природа правовой самозащиты, не выявлены институциональные связи между многообразными формами гражданской самозащиты, не обрисована функциональная ценность рассматриваемого института, не продиагностированы его дефекты и пути повышения результативности.

Именно эти высокозначимые с общетеоретической, практической, дидактической точек зрения обстоятельства обусловливают актуальность предмета настоящего монографического исследования.

Российская Федерация обстоятельно подошла к решению вопроса об имплементации основных принципов и стандартов мирового сообщества в области прав человека, конституционно закрепив широкий круг гарантированных законом фундаментальных свобод, законных интересов, благ и потребностей, образующих правовой статус человека и гражданина. Вместе с тем, как показывает практика, провозглашение прав высшей ценностью еще не означает их фактического осуществления, поскольку требует наличия действенного, реально функционирующего механизма их реализации и защиты. Оценивая деятельность в этой сфере, Президент России В. В. Путин подчеркнул: «О правах человека мы больше привыкли говорить, чем по-настоящему защищать эти права»1. В трактовке Б. Джессопа современное государство — «полиморфный ансамбль институтов»2, и в таком оптическом ракурсе правовой институт самозащиты — один из множества элементов (инструментов) этого ансамбля. Его место и линии взаимосвязи с внешней средой — весьма трудное и почти неисследованное проблемное поле юриспруденции.

Действующие законы не всегда четко регламентируют вопрос о правомерности актов самозащиты, что отрицательно сказывается на восприятии гражданами состояния своей безопасности и стабильности правопорядка. Яркой иллюстрацией актуальности темы монографии выступает широкомасштабное многоплановое сотрудничество институтов гражданского общества и органов государственной власти при определении пределов необходимой обороны в уголовном праве, когда после заседания Совета по развитию гражданского общества и правам человека 27 января 2022 г. поступило отдельное поручение Президента России о необходимости проработки этого вопроса.

Попытки расширения пределов самообороны посредством изменения редакции ст. 37 УК РФ справедливо можно охарактеризовать в качестве современной тенденции законодательной инициативы в сфере реализации государственных гарантий защиты прав, свобод и законных интересов человека. Только за период с 2013 по 2016 г. в Государственную Думу Федерального Собрания РФ поступило три законопроекта3, направленных на подобную либерализацию гражданских полномочий по самостоятельному обеспечению собственного правового положения. Тем не менее ни один из них не был принят, что во многом определяется непрофессиональным подходом к прогнозируемой эффективности соответствующих модернизаций и рискам их реализации.

Очередная идея, позиционируемая в социальной среде через демократический лозунг «Мой дом — моя крепость», поступила Председателю Государственной Думы РФ 12 мая 2022 г. с двумя официальными отрицательными отзывами, нивелирующими ее позитивное начало. В силу некорректных формулировок, не только выступающих катализатором деформации самозащиты в общественно опасное поведение, но и препятствующих правовой оценке соразмерности ответных действий, Правительство РФ однозначно высказалось о недопустимости принятия этого законопроекта. ВС РФ также не поддержал данную инициативу, охарактеризовав ее как излишнюю и отметив, что исполнение п. 14 перечня поручений Президента РФ от 27 января 2022 г. ПР-189 представляется целесообразным посредством интерпретационной, а не законотворческой деятельности.

Материальное воплощение вышеприведенной идеи осуществилось 31 мая 2022 г. в рамках ППВС РФ № 11 «О внесении изменений в постановление Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 27 сентября 2012 г. № 19 “О применении судами законодательства о необходимой обороне и причинении вреда при задержании лица, совершившего преступление”»4. Казуальное толкование постаралось учесть концептуальный посыл указанных выше законопроектов, заключающийся в минимизации «обвинительного уклона» правосудия в отношении защищающегося. Вместе с тем обозначенные разъяснения не представляется возможным признать в качестве удачного и действенного средства повышения эффективности функционирования института самозащиты, поскольку сам контекст рассматриваемого документа ориентирует правоохранительные органы не столько на обеспечение государственных гарантий поддержки и защиты человека, отстоявшего собственный правовой статус, сколько на квалификацию его действий, повлекших причинение вреда нападавшему.

Председатель Следственного комитета РФ А. Бастрыкин констатирует, что без малого 100% направляемых в суд обвинительных постановлений, оформляемых следователями, завершается обвинительными приговорами судов5. Данный цифровой показатель публично ассоциируется с доказательством высокого качества работы судебно-­следственных органов. В условиях, когда государству далеко не все удается в правозащитной области, возникает необходимость совершенствования механизмов реализации гарантий правового статуса человека, в том числе обеспечивающих должный уровень безопасности и защищенности в общественном сознании.

Проблема неоднозначного социально-­правового восприятия, отношения и оценки базовых элементов института самозащиты в совокупности с общей несформированностью правовой культуры, обусловленной его функционированием, закономерно детерминировала противоречивость правоприменительной деятельности, порой не готовой и не способной даже к установлению факта наличия в том или ином деянии признаков самозащиты6.

Конституция РФ закрепляет право каждого «защищать свои права и свободы всеми способами, не запрещенными законом» (ст. 45). Вместе с тем судебная практика изобилует примерами того, как лица, отстоявшие свою жизнь, здоровье, имущество, становились субъектами уголовной ответственности за превышение пределов необходимой обороны (ст. 114 УК РФ). Проведенный анализ свидетельствует, что при рассмотрении дел данной категории велика степень судебного усмотрения, когда внутреннее убеждение судьи в правомерности либо противоправности средств самозащиты становится главным основанием вынесения приговора. Малоэффективно (и в количественном, и в качественном измерении) действует самозащитный механизм во многих отраслях как публичного, так и частного права.

Проблематика правового института самозащиты обостряется в связи с тем, что немалое число граждан (и это показывают масштабные социологические исследования последнего десятилетия) не верит в способность государственных органов полноценно защитить их права и интересы. В этой связи они вынуждены прибегать к самозащите. Перед юридической наукой и практикой стоит задача не только убедительно обосновать законные пути самозащиты, но и уберечь граждан от незаконных акций. Государство не должно ограничивать это право, оставлять его на периферии социальной жизни.

Анализ российского законодательства свидетельствует о том, что в нем отсутствует унифицированное межотраслевое определение понятия самозащиты, не приводится в нем полный последовательно выстроенный перечень способов ее реализации. Данные обстоятельства затрудняют установление содержания указанного межотраслевого института и его последовательное, адекватное и единообразное функционирование.

Существующая правовая неопределенность усугубляется тем, что нормы о самозащите рассредоточены по различным отраслям, элементы данного механизма не являются взаимодополняющими, а его содержание далеко от универсальности и системности. Актуальность проблематики обозначенного юридического института также отчетливо прослеживается на международном уровне в контексте права народа на самоопределение, восстания против публичной власти. В своем выступлении еще 16 ноября 2015 г. на Саммите G-20 в Анталье В. В. Путин заявил, что «…мы будем действовать в соответствии со статьей 51 Устава Организации Объединенных Наций, предусматривающей право государств на самооборону»7.

Эскалация военно-­политического кризиса на Донбассе, отказ Украины от выполнения Минских соглашений, направленных на мирное урегулирование конфликта, многочисленные нарушения прав и свобод мирных жителей, игнорирование норм международного права, молчаливое согласие ряда зарубежных стран и международных организаций закономерно детерминировали необходимость задействования института самозащиты посредством проведения специальной военной операции по демилитаризации и денацификации Украины.

Заместитель председателя Совета безопасности РФ Дмитрий Медведев в выступлении на Петербургском Международном юридическом форуме — 2022 подчеркнул, что введенные в обход ООН западные санкции являются примером деградации международного права. «Цель этих рестрикций, — полагает Д. А. Медведев, — причинить максимальный экономический вред самым широким слоям населения, и такие враждебные действия при определенных обстоятельствах могут быть квалифицированы как акт международной агрессии и даже как casus belli (формальный повод для начала вой­ны), после чего у государства возникает право на индивидуальную и коллективную самооборону»8.

Тему развил профессор международного права, член Комитета ООН против пыток, бывший судья международных трибуналов ООН по Руанде и Югославии Бахтияр Тузмухамедов. Он напомнил, что Устав ООН признает неотъемлемое право на индивидуальную и коллективную самооборону, а если взглянуть на вопрос чуть шире, чем принято, то для реализации этого права государство не обязано дожидаться наступления катастрофических последствий нападения. «Если считать моментом начала нападения окончательное сформирование источника угрозы, то воздействие на него может быть упреждающим», — доказывал профессор, подкрепляя свои выводы цитатами из Эмера де Ваттеля и Иммануила Канта9.

Нельзя забывать, что совершенствование содержания и формы института юридически значимой самозащиты предполагает повышение правовой активности граждан и их законных объединений, что само по себе является позитивным в ракурсе решения общегосударственной задачи развития правосознания, правовой культуры.

Изложенные обстоятельства свидетельствуют об острой доктринальной потребности анализа феномена правового института самозащиты. Общетеоретическая разработка и более точное и полное закреп­ление его способствует объединению всех существующих способов самостоятельного обеспечения собственного правового положения и может выступить необходимой основой для формирования новых гарантий безопасности.

Степень научной разработанности темы исследования. Исследование категории «самозащита» с позиции философии, социологии, теории государства и права затрагивалось в диссертациях А. А. Газаевой, С. В. Горбачевой, Е. Б. Казаковой, М. Н. Мальцева, Д. В. Микшиса, А. Ю. Оробинского, М. В. Ручкиной, В. А. Усановой. В обозначенных сферах научного познания также следует отметить труды Г. П. Арефьева, Н. Байаржона, В. М. Баранова, П. П. Глущенко, Н. Г. Кадникова, В. А. Кувакина, В. А. Куца, Л. Н. Мелика, А. А. Налчаджяна, Р. А. Ромашова, И. В. Ростовщикова, С. А. Румянцева, Д. Форчуна, Н. М. Чепурновой, Н. И. Уздимаевой.

Отдельные вопросы несудебных форм защиты, самопомощи, самообороны, необходимой обороны рассматривались в работах дореволюционных ученых К. Н. Анненкова, Е. В. Васьковского, Н. П. Дювернуа, Д. И. Мейера, С. А. Муромцева, И. А. Покровского, В. И. Синайского, Г. Ф. Шершеневича.

Вопросам самозащиты в гражданском праве посвящены диссертации С. Н. Веретенниковой, М. Ю. Гаранина, О. П. Зиновьевой, С. И. Лебедева, Э. Л. Страунинга, А. И. Пырха. Особого внимания в контексте данной отрасли науки также заслуживают работы Ю. Н. Андреева, Ю. Ф. Беспалова, В. П. Грибанова, А. А. Купцова, Д. В. Микшиса, А. А. Павлова, Г. А. Свердлыка, Н. В. Южанина.

В рамках уголовного права аспекты самозащиты рассматриваются в диссертациях А. А. Агаджаняна, Д. М. Васина, А. В. Зари, Е. В. Лукки, В. В. Меркурьева, Д. В. Перцева, Е. А. Русскевича, Е. Ю. Федосовой. Значительный вклад в научном освещении феномена необходимой обороны принадлежит исследованиям Е. А. Барановой, А. В. Вилковой, А. Ю. Головина, В. В. Колосовского, Д. А. Корецкого, С. В. Милюкова, В. В. Орехова, П. П. Пусторослева, А. С. Рабаданова, Г. С. Фельдштейна, М. А. Фомина, Т. Г. Черненко.

В трудовом праве проблемы самозащиты прав работников анализировали А. А. Андреев, Т. Ю. Барышникова, В. А. Болдырев, С. Ю. Головина, И. А. Грабовский, А. М. Касумов, Н. А. Князева, Т. А. Нестерова, С. П. Пазюк, М. В. Пресняков, В. А. Тарасова, О. Г. Фоменко, В. Р. Халиков, Ю. А. Хачатурян, А. Е. Цукарев, В. А. Чибисов, А. А. Шувалова, Н. Н. Яворчук, А. В. Яковлева.

В семейном праве отдельные аспекты самозащиты и защиты семейных прав стали предметом научного интереса Ю. Ф. Беспалова, М. А. Геворгян, А. А. Григорова, Е. А. Душкиной, Е. В. Каймаковой, Е. В. Некрасовой, А. М. Нечаевой, Н. И. Прокошкиной, Н. В. Рыжовой, Н. В. Трюфилькиной, А. В. Феоктистова, В. В. Шалонина, Э. Н. Яфизовой.

Вопросы самозащиты в международном праве отражены в исследованиях В. И. Антонова, В. В. Бойцовой, Н. Н. Бордюжа, В. А. Водяницкого, В. А. Карташкина, Д. И. Карпова, В. В. Красинского, С. И. Миронова, К. Л. Сазоновой, Э. М. Скакунова, И. З. Фархутдинова, Р. Р. Ханмурзиной, О. О. Хохлышевой, Г. В. Шармазанашвили.

Самостоятельного общетеоретического исследования современного правового института самозащиты до сих пор не проведено.

Предметом монографического исследования выступают институциональные основания и аспекты формирования и реализации естественного и неотъемлемого права на самозащиту.

Целью работы является научное обоснование необходимости и ценности обособленного рассмотрения самозащиты как относительно самостоятельного комплексного института, а также его общетеоретический анализ с привлечением практики функционирования «самозащитных норм» различных отраслей российского права и определением путей повышения эффективности в условиях демократизации гражданского общества в России.

Достижению поставленной цели способствовало решение следующих основных задач:

— выявление существенных признаков правового института самозащиты, на основе которых предложена его авторская дефиниция;

— исследование структуры института самозащиты по современному законодательству современной России;

— раскрытие функциональной характеристики института самозащиты в системе действующего отечественного правового регулирования;

— выявление факторов, снижающих эффективность правового института самозащиты;

— анализ проблем оптимизации процессуальных основ реализации института самозащиты по действующему законодательству России;

— определение основных материально-­правовых, организационно-­управленческих и морально-­психологических средств повышения эффективности института самозащиты.

Научная новизна исследования заключается в формировании целостной междисциплинарной концепции правовой самозащиты, раскрывающей природу данного феномена как комплексного института в действующем законодательстве России и содержащей универсальные методологические выводы, которые могут быть использованы в дальнейших научных исследованиях, правотворчестве, интерпретационной и правоприменительной деятельности. Монография представляет собой первое общетеоретическое монографическое исследование феномена «самозащита» в качестве относительно самостоятельного правового института. Ранее исследователи лишь фиксировали факт существования такого рода правового института. В монографии в качестве новеллы предлагается нормативная модель Кодекса Российской Федерации о самозащите, в котором раскрывается терминологический инструментарий, посвященный обеспечению собственного правового положения, способам и механизму его правореализации, основам правовой оценки, отграничению от неправовых форм самозащиты, а также иных разновидностей девиантного поведения. Кроме того, автор обосновывает необходимость принятия проекта постановления Государственной Думы РФ, предусматривающего порядок реализации правовой самозащиты в различных отраслях отечественной юриспруденции. В монографии предложен комплекс правотворческих и интерпретационных решений, направленных на совершенствование соответствующей правоприменительной деятельности.

Нововведения теоретического характера выражаются в институциональном изучении системообразующих элементов самозащиты. Проработаны универсальные характерные признаки и критерии правомерности действий, направленных на самостоятельное обеспечение собственного правового положения. Сформировано научно обоснованное толкование основных элементов, характеризующих обозначенное системное образование. Новизной отличается междисциплинарный анализ структуры данного института в современном отечественном правовом регулировании, а также существующих проблем его эффективности. Основными результатами научного поиска по данной проблематике являются выводы, представляющие собой авторскую концепцию складывающейся теории юридически значимой самозащиты.

Эмпирической базой исследования являются следующие группы источников:

— материалы социологических исследований, анализирующих различные аспекты самообороны, протестных акций, политико-­правовой активности граждан (ВЦИОМ, институт социологии РАН);

— данные судебной практики по делам, связанным с самозащитной деятельностью;

— стенограммы открытых заседаний рабочих групп ряда органов государственной и муниципальной власти, общественных объединений, политических партий при подготовке проектов законов, изменений нормативных правовых актов, посвященных проблемам анализируемого предмета;

— информация массмедиа, часто публикующих оперативные сведения о резонансных актах самозащиты граждан и институтов гражданского общества.

Всего в рамках эмпирического сопровождения было изучено 272 судебных решения по делам о самозащите в различных субъектах Российской Федерации (приложение 1). По результатам исследования автором подготовлены аналитические обзоры соответствующей правоприменительной деятельности во Владимирской, Ивановской и Нижегородской областях за период с 2016 по 2021 г. (приложения 2–4). В тексте монографии приводятся отдельные процессуальные решения и выводы, вытекающие из проанализированных данных. В работе продемонстрированы сводные статистические данные (приложение 5), а также результаты социологического исследования, проведенного с участием двух групп респондентов 200 сотрудников правоохранительных органов и 200 граждан, по отдельным вопросам правореализации института самозащиты (приложения 6–9).

Теоретическая значимость исследования определяется новаторским привлечением внимания юридической общественности к самозащите как относительно самостоятельному и малоизученному комплексному институту в общей теории права. Проведенное исследование способно дополнить отдельные разделы общей теории права о правоотношении, осуществлении и защите субъективных прав, правосознании, правовой культуре, правомерном поведении, юридической ответственности, механизме правового и социального регулирования.

Особая значимость работы заключается в том, что без специального детального изучения механизма правовой самозащиты невозможно успешно разработать актуальную концепцию о юридически значимой деятельности по самостоятельному обеспечению собственного правового статуса. В отсутствие теоретических знаний об институте самозащиты нельзя на надлежащем научном уровне вести речь о нормальном функционировании государственных гарантий защиты прав и свобод человека и гражданина.

Практическая значимость исследования выражается в том, что его результаты имеют перспективу применения фактически во всех сферах юридической деятельности:

1) законотворческой — при формировании конкретных инициатив по усовершенствованию законодательства различного уровня в области регламентации особенностей функционирования отдельных структурных элементов института самозащиты;

2) интерпретационной — при подготовке предложений по разъяснению и толкованию норм, составляющих институт самозащиты, в различных отраслях российского законодательства;

3) правоприменительной — при осуществлении производства по делам, сопряженным с реализацией механизма самостоятельного обес­печения собственного правового положения;

4) учебно-­методической — при изучении учебной дисциплины «тео­рия государства и права», а также иных юридических курсов, предметов, факультативов, преподаваемых в образовательных организациях при подготовке специалистов соответствующего профиля;

5) научно-­исследовательской — при дальнейшем изучении проблем функционирования института самозащиты.

Методология и методы исследования. Решение заявленных задач осуществлялось преимущественно посредством диалектического метода познания. Кроме этого, автор использовал всеобщие принципы научного поиска, основанные на всесторонности, объективности, историзме, а также единстве теории и практики. Во всех главах исследования в качестве общенаучных методов автор использует логический анализ, синтез, описание, классификацию, индукцию и дедукцию. Историко-­правовой и сравнительной правовой методы находят свое отражение в первой главе. При подготовке второго раздела монографического исследования активно использовались функциональный и системно-­структурный методы. В качестве специальных методов следует отметить статистический при изучении следственно-­судебной практики, связанной с правовым институтом самозащиты. Социологический метод находит свое отражение в опросе в виде анкетирования граждан и сотрудников правоохранительных органов по проблемным аспектам изучаемого правового феномена. Метод моделирования отчетливо прослеживается в предложениях автора по проблемам оптимизации процессуальных основ реализации института самозащиты по действующему отечественному законодательству. В монографии использовалась также социологическая информация ведущих аналитических центров статистики.

Структура монографии обусловлена объектом, предметом, целями и задачами исследования и состоит из введения, двух разделов, содержащих шесть глав, заключения, списка сокращений и условных обозначений, списка литературы (содержит 885 источников, 104 из которых на иностранных языках) и 11 приложений.

Раздел 1.
ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ИНСТИТУТА САМОЗАЩИТЫ ПО ДЕЙСТВУЮЩЕМУ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВУ РОССИИ

Глава 1.
Понятие института самозащиты по действующему законодательству России10

Институт самозащиты по своей природе и содержательной принадлежности выходит далеко за рамки существующих отраслей оте­чественного, зарубежного и международного права. Оптимальным подходом к осознанию его сущности становится отказ от типичных юридических взглядов о происхождении того или иного явления через призму естественного права, данного человеку с рождения, в сторону первобытного инстинкта, присущего каждому живому организму. Еще на примере древнейшего библейского сюжета о грехопадении Адама и Евы подтверждается истинность этого суждения, что прослеживается через демонстрацию самой природы человечества, которая заключается в стремлении защитить собственное «я» фактически любыми возможными средствами, в число которых входит не только попытка скрыться от опасности, но и готовность переложить свою вину на ближнего11.

В обозначенном ракурсе становится очевидной актуальность исследования соответствующей проблематики даже без дополнительного обращения к статистическим данным, социальным опросам, правоприменительным проблемам и другим аспектам, поскольку речь ведется о категории, не требующей ­каких-либо специальных познаний или навыков работы. Она всем понятна и знакома, однако это лишь поверхностное представление, поскольку каждый видит ее по-разному и вкладывает в нее собственное смысловое наполнение. Посягающий и защищающийся — лишь две единицы из множества субъектов, которые могут предоставить собственную, неповторимую характеристику произошедшим событиям. В то же время следует учитывать, что правосубъектная сфера влияния института самозащиты не ограничена исключительно физическими лицами, она также распространяется на юридических лиц и даже на целые государства, их субъекты и муниципальные образования. Как отмечает У. Холл, «…право на самозащиту является абсолютным как последняя инстанция, что также относится и к государствам, которые во всех случаях должны себя защищать. В крайней ситуации все их обязанности подчинены данному праву»12.

Таким образом, само представление о нем не должно ассоциироваться и сводиться к обороне от насильственного посягательства на жизнь и здоровье личности (ст. 37 УК РФ)13. Это лишь один из вариантов проявления комплексного института самозащиты. В его «содержательной цепи» также находятся и многие другие феномены социальной действительности, такие как всеобщие голосования (выборы, референдум), жалобы на действия должностных лиц, протестные движения (голодовки, забастовки, митинги); более того, даже смену постоянного места жительства в зарубежные страны и введение международно-­правовых санкций допустимо рассматривать с указанной точки зрения.

Обозначенная разноплановость, осложненная неясным представлением о сущности, содержании, структуре и формах данного комплексного феномена, выступили одной из главных причин отсутствия однозначного и понятного терминологического аппарата, раскрывающего как фундаментальное определение института самозащиты, так и его отдельные аспекты. На основании изложенного считаем методологически оправданным проведение комплексного этимологического, терминологического, историко-­правового и корреляционного анализа института самозащиты как относительно самостоятельной юридической категории, что впоследствии также позволит устранить все возможные сомнения о ее институциональном статусе.

С точки зрения морфемики слово «самозащита» является сложным существительным, сформированным с помощью словообразующего корня «защит», а также дополняющего — «сам», который используется для указания на лицо, осуществляющее какое-либо действие без помощи других14. В свою очередь, этимологический словарь М. Фасмера определяет, что слово «защита» является отглагольным производным от «щитить» — отстаивать, охранять, боронить, укрывать от вреда15, происхождение которого связано с общеславянским существительным «щит»16, буквально означающим то, что служит защитой, загораживает, заслоняет17. При этом возникновение рассматриваемого феномена непосредственно связано с древнерусским «опасность», производным от «опасъ» — осторожность, защита, образованного от «опасти» — обезопасить18. В связи с этим следует заключить, что генезис анализируемого термина демонстрирует такие характерные черты, как самостоятельность и целенаправленность деяния, наличие персональных и временных границ, состояние опасности и/или дестабилизации жизнедеятельности, обусловленное внешними факторами.

Значение слова «защититься» раскрывается через целый спектр однородных направлений — оградить, оборонить себя от посягательства, нападения, неприязненных и враждебных действий; не позволить осуждать, ругать кого-­что-либо, доказывая, убеждая; предохранить от воздействия ­чего-либо19. Толковый словарь русского языка Д. Н. Ушакова интерпретирует его в качестве защиты собственными силами от угрожающей опасности, противодействие опасности, угрозе своей жизни, имуществу, интересам20. Таким образом, перечень выделенных отличительных признаков справедливо дополняется совокупностью объектов, присущих подобной оборонительной деятельности, определяющих также мотивационную составляющую ее субъекта.

В целях обеспечения достоверности научных результатов данного исследования оно сопровождалось проведением социологического опроса — анкетирования двух групп специалистов: действующие сотрудники правоохранительных органов и совершеннолетние лица, не входящие в первую категорию. Сущностное происхождение самозащиты, по мнению более 90% граждан, находится в плоскости таких трех базовых компонентов человеческой природы, как самосохранение, самообеспечение и самовоспроизведение, в связи с чем совершенно не случайно, что о ее значимости для социальной, правовой и духовной жизни неоднократно указывалось в мировой философской мысли (Т. Гобс21, Дж. Локк22, Ш. Л. Монтескье23, Ж. Ж. Руссо24).

В русской классической литературе исследуемый феномен, как правило, рассматривался с точки зрения естественного чувства (Д. Мамин-­Сибиряк) и инстинкта (М. Горький). При этом он употреб­лялся не только в индивидуальном порядке, выделялась в том числе и коллективная форма — группы самозащиты объектовых и аварийных команд местной противовоздушной обороны в Великой Отечественной вой­не (В. А. Каверин)25.

Проведенный терминологический анализ в совокупности с методом формальной логики позволяют сформировать достаточное представление о содержании и сущности интересующего нас правового феномена для совершения обоснованного и последовательного перехода к исследованию отдельных особенностей его становления и развития в качестве относительно самостоятельной юридической категории. Кроме того, проведенный социологический опрос подтверждает, что в большинстве случаев человек не ограничивает собственное представление о данном явлении до категорий «защита от нападения» или «самостоятельное предупреждение и пресечение преступного посягательства». 84% проанкетированных представителей правоохранительных органов придерживаются широкого толкования самозащиты как деятельности, включающей в себя не только фактическое ограждение себя от любых реальных и возможных угроз, но и в целом самостоятельное обеспечение стабильности собственного правового положения26. В рамках второй группы респондентов аналогичный подход наблюдается в 77% случаев.

Как отмечает Д. М. Чечот, «исторический опыт свидетельствует, что первоначальными формами защиты субъективных прав были своеобразные “общественные” формы: самопомощь и третейские суды, на смену которым постепенно пришли государственно-­правовые формы самозащиты»27. К одним из наиболее ранних документальных источников, свидетельствующих о ее существовании в юридическом поле, можно отнести «Афинскую политию» — произведение античных авторов, в котором раскрывается возможность отстаивания своих интересов не только «благородными», но и «простым народом» посредством выборов кандидатов на социально значимые должности28. Кроме того, что здесь государство официально предоставляет своим гражданам самозащитные полномочия — возможность высказать мнение и отстоять собственные интересы, оно также позволяет выбрать действительно достойных людей на пост чиновников, которые с большей вероятностью будут способствовать равноправию и справедливости, а также искоренению таких деструктивных явлений, как бедность, необразованность и безнаказанность. Тем самым обеспечивается еще одна самозащитная функция, но уже в отношении самих органов власти, а именно минимизация социальной напряженности и недовольства граждан управляющими субъектами, а также охрана общественного порядка и государственного устройства. Каждая глобальная катастрофа начинается с малых и незначительных вещей, в этом и состоит эффект бабочки, в связи с чем прогнозирование, предупреждение и пресечение социального конфликта в его зародыше, в том числе воздействуя на его причины и условия, представляются наиболее эффективными вариантами самозащиты для любого правительства.

В рассматриваемом древнегреческом труде можно проследить упоминания о недопустимости применения насилия в отношении рабов, которым предоставляется не только свобода слова, аналогичная по своему объему свободным людям, но и право на ответные действия29. Таким образом, гражданам делегируется часть полномочий государства по обеспечению нормальной жизнедеятельности, собственной безопасности и стабильности правил человеческого общежития.

Памятники права Древнего Востока также включают в себя постулаты о способах самостоятельной защиты своих интересов. Так, например, ст. 19 разд. 3 Законов царя Билаламы, правителя царства Эшнунны (начало II тыс. до н. э.), позволяла «человеку, который дает в долг, заставлять должника вернуть ему долг»30. Тем самым размывались границы между самоуправством и самозащитой, однако это позволяет судить об их взаимосвязи и тождественной природе.

Среднеассирийские законы, применявшиеся в Ассирии в период с третьей четверти II тыс. до н. э. по XII–XI вв. до н. э., содержат юридические нормы о возможности изъять равноценное имущество залогодателем у залогодержателя, если последний продал предмет залога (Таблица G § 4); забрать собственную вещь, переданную без его ведома женой или рабом другому человеку (Таблица G § 9)31. Правомерность подобной реакции в значительной степени оправдывалась через критерии соразмерности и допустимости, вместе с тем фактическим основанием для нее выступает минимизация процессуальных и временных издержек при реализации гарантированного государством права защиты собственных интересов.

Древнеиндийский сборник религиозно-­нравственных и правовых предписаний «Законы Ману» содержал положение, в соответствии с которым «убивающий, защищая самого себя, при охране жертвенных даров, при защите женщин и брахмана по закону не совершает греха. Можно убивать, не колеблясь, нападающего убийцу, — гуру, ребенка, престарелого или брахмана»32. Наличие реальных внешних обстоятельств, свидетельствующих о непосредственной и/или потенциальной опасности наступления неблагоприятных последствий, детерминирует правомерность совершения действий, которые при иных обстоятельствах считались бы противоправными. При этом уровень возникшей угрозы определяет объем ответной реакции. Также значимым достижением рассматриваемого нормативного предписания является отсутствие строгих ограничений во взаимосвязи между субъектом и объектом самозащиты, а именно предоставляется возможность отстаивать собственные интересы, выраженные в том числе вовне своей физической целостности — поощряется защита собственности, религиозных установок и иных элементов общественных отношений. Указанная идея прослеживается во многих других законодательных источниках древности, таких как греческие Законы Драконта33, римские Законы XII таблиц34, Еврейские законы35.

Развитие концепции нормативного одобрения и делегирования гражданам права на самостоятельную защиту их интересов пришлось на эпоху расцвета римской классической юриспруденции, в 530–533 гг. она нашла свое отражение в выдающемся правовом памятнике — Дигестах византийского императора Юстиниана I. Исследуемый феномен был возведен в статус обязанности: «Мы должны отражать насилие и противоправность, ибо правом установлено, что если ­кто-либо сделает ­что-либо для защиты своего тела, то считается совершившим правомерный поступок»36. Далее раскрываются характерные признаки: «Те, кто не мог иначе защитить себя и причинил ­какой-либо ущерб, освобождаются от ответственности: ибо все законы и все права разрешают защищаться от силы силой»37. Законодатель определил объективную форму выражения исследуемого феномена как реакцию на внешнюю опасность, при этом также отмечается ее персонифицированность: «Если, защищая себя, я брошу камень в противника, но попаду не в него, а в проходящего мимо, то отвечаю по Аквилиеву закону; ибо только того, кто осуществляет насилие, можно ударить, и лишь тогда, когда это сделано в целях защиты, а не мщения»38. То есть ответные действия должны быть направлены исключительно на источник опасности, не затрагивая при этом третьих лиц. Кроме того, приведенная технико-­юридическая конструкция позволяет судить о том, что самозащита является таковой от момента возникновения реальных внешних обстоятельств, свидетельствующих об опасности наступления неблагоприятных последствий, до момента появления объективных оснований полагать, что их дальнейшей реализации не последует. То есть она должна быть прекращена, как только посягательство будет остановлено.

В обозначенном контексте нельзя не отметить одно из известнейших литературных наследий древности — Ветхий завет, содержащий в себе неоднозначный с точки зрения своего толкования постулат: «Кто сделает повреждение на теле ближнего своего, тому должно сделать то же, что он сделал: перелом за перелом, око за око, зуб за зуб; как он сделал повреждение на теле человека, так и ему должно сделать»39. Несмотря на наличие многообразия интерпретаций указанных строк не представляется возможным отрицать, что значительная часть людей руководствовалась ими как одним из фундаментальных принципов самозащиты собственных прав, свобод и интересов. Таким образом, для признания ее правомерной ответная реакция должна отвечать критерию пропорциональности, т. е. соответствовать (желательно не превышать) уровню имеющейся опасности. Вместе с тем приведенный постулат даже в рамках рассматриваемого писания не обладает признаком универсальности, так как ст. 1 гл. 22 гласит, что «если кто застанет вора подкапывающего и ударит его, так что он умрет, то кровь не вменится ему»40.

Идея непримиримости к хищениям имущества и возможности его защиты собственными силами прослеживается в положениях многих нормативных актов древности и Средневековья. Так, например, славянский памятник права «Закон судный людем» (Судебник царя Константина) уполномочивал потенциального потерпевшего защищаться любыми средствами от совершения в отношении него грабежа41.

Объективность общетеоретического исследования самозащиты предполагает переориентацию некоторых выводов и оценок российской историко-­правовой науки. Сущность рассматриваемого феномена в традиционном обществе заключалась в том, что любой человек, пострадавший от правонарушения, мог восстановить справедливость в рамках допускаемого общиной баланса ограничений и разрешений. В обычном праве русских крестьян обозначенное правило нашло свое отражение в народной пословице «Своя рука владыка». Тем не менее стоит учитывать, что личный самосуд де-юре и де-факто не отождествлялся с самоуправством, поскольку он допускался лишь в случаях, когда преступник был застигнут потерпевшим или свидетелями непосредственно на месте совершения общественно опасного деяния42. Особое внимание заслуживает именно трактовка в отдельных историко-­правовых работах самосуда русских крестьян43. Типичное изложение этого в высшей мере негативного феномена подается следующим образом.

Система крестьянского самоуправления не без оснований представляется состоящей из двух частей — традиционного права и обычного права русской деревни. Далее, приводя множество конкретных примеров из разных губерний о жестоких формах самосуда в отношении конокрадов, поджигателей, воров, предлагается следующее доктринальное объяснение. Крестьянские самосуды якобы обусловлены общинным укладом русской деревни и соответствовали народным понятиям о справедливости. Самосуды являются самобытной формой общественного наказания, разновидностью сельского суда. Историк С. Фрэнк считает самосуд проявлением народной культуры44.

Современный исследователь Т. И. Трошина, изучив явление самосуда в революционную эпоху и трактуя его как форму социального контроля, приходит к выводу о том, что он служил «целям сохранения социальности, поддержки внутригрупповой солидарности, поощрения к совершению одобряемых поступков и проявлению желаемых коллективу моделей поведения»45.

Как известно, решение о самосуде принималось, как правило, на сходе, домохозяевами 35–40 лет во главе со старостой. Приговор выносился втайне от местных властей, чтобы они своим вмешательством не препятствовали расправе. По свидетельству В. Б. Безгина, «бытование в русской деревне самочинных расправ над преступниками было обусловлено традиционным крестьянским представлением о праве общества карать виновного. Жестокость крестьянских самосудов преследовала цель внушить общинникам страх перед неминуемым наказанием и тем самым предотвратить повторение подобных преступлений». И далее автор подчеркивает: «Речь идет не просто о существовании самосуда как архаически сохранившегося пережитка, а о создании новой нормы обычного права применительно к конкретным участникам и видам преступлений»46.

Парадоксально, но в историко-­правовых исследованиях о крестьянском самосуде даже не упоминалось о самозащитном аспекте этого явления. По непонятным причинам авторы, подробно излагая в рамках газетных публикаций различные факты самосуда, обходили молчанием, что во многих случаях крестьяне, не полагаясь на судебную и исполнительную власть, вынуждены были самостоятельно защищать свое имущество и семью от различных посягательств. В свою очередь данное обстоятельство способствовало перспективам реализации сразу нескольких социально-­правовых целей, в том числе принадлежащих таким институтам государственного принуждения, как ответственность и наказание, а именно: пресечение дальнейшего развития конфликтной ситуации, минимизация причиненного ущерба, обеспечение сохранности имущества, восстановление социальной справедливости, исключением не являлось и возмездие, а также возможность искупления вины преступником и разделения греха от правонарушения между правонарушителем и пострадавшим.

Одними из наиболее ранних сохранившихся международных правовых источников выступают договоры Руси с Византией 911–971 гг., которые по своей сущности также представляют особую разновидность самозащитной деятельности, поскольку они направлены не только на заключение согласия о ненападении друг на друга и оказании содействия в случае агрессии третей стороны, но также и затрагивают отдельные аспекты обеспечения личных интересов граждан. В частности, родственники убитого могут изъять имущество у виновного лица в случае его побега (при иных обстоятельствах его позволяется умертвить на месте преступления). Именно здесь для жены убийцы предусматривается право сохранить ту часть собственности супруга, которая полагается ей по обычаю47. Тем самым, несмотря на наличие внешних обстоятельств, непосредственно посягающих на жизнедеятельность членов семьи, за ними сохраняется законная возможность отстоять собственные интересы.

Предпосылки нормативной регламентации необходимой обороны находят свое отражение в следующих предписаниях: «если русский украдет ­что-либо у христианина или же христианин у русского и схвачен будет вор потерпевшим в то самое время, когда совершает кражу, при этом он окажет сопротивление и будет убит, то не взыщется его смерть ни христианами, ни Русью, но пусть даже потерпевший возьмет то свое (имущество), которое у него пропадало»48.

Статья 38 Русской Правды в Краткой редакции также демонстрирует попытку ограничения самочинной расправы над преступником: «если убьют вора на своем дворе или в доме или у хлеба, то так тому и быть; если же додержали (его) до рассвета, то отвести его на княжеский двор; а если же (его) убьют и люди видели (его) связанным, то платить за него»49. В указанных нормах отчетливо прослеживаются критерии правомерности самозащиты: реальность и действительность посягательства, временные и персональные границы, своевременность ответных действий.

Период Древних времен, несмотря на фактическое зарождение государственности и становление науки юриспруденции, даже на ранних стадиях регламентации прав человека содержал в себе институт самозащиты, представленный в первую очередь гражданско-­правовыми и уголовно-­правовыми отношениями. Тем не менее на данном этапе она в значительной степени смешивалась с категориями «самосуд» и «самоуправство», что негативно сказывается на ее правомерности и вероятности злоупотребления. Впоследствии законодатель начал предпринимать попытки установления границ дозволенного и отграничения самозащиты от правонарушения, в результате чего данный вопрос берется под строгий контроль власти.

Русская Правда в Пространной редакции допускает самостоятельное обеспечение своих имущественных интересов (ст. 44). При обнаружении похищенной вещи собственник может изъять ее, а также потребовать уплаты компенсации за пользование ею50. Тем самым осуществляется пресечение внешних обстоятельств, заключающихся в неправомерном удержании чужого имущества.

Развитие института обязательственного права также способствовало зарождению в нем самозащитных механизмов. В частности, кредитор по отношению к должнику мог в одностороннем порядке увеличивать процент по невыплаченной в установленные сроки задолженности (ст. 51). Вместе с тем по отношению к вору, обнаруженному на месте совершения преступления, ст. 40 устанавливала те же правила, которые были сформированы в Русской Правде Краткой редакции.

Данный период времени демонстрирует нормативную регламентацию легитимного социального протеста, что нашло свое отражение в Великой хартии вольностей 1215 г.: «Наблюдательной группе из 25 баронов предоставляется право восстания «с общиной всей земли» и захвата владений Короля, если тот упорствует в нарушениях мира и вольностей, дарованных и утвержденных»51. В указанном контексте проявляется диалектическое единство индивидуальной и коллективной форм самозащиты. Групповой субъект проявляется здесь через общность индивидов, объединенных одним и тем же источником опасности, непосредственно посягающим или представляющим угрозу для каждого их них как в комплексе, так и по отдельности. При этом, как отмечает Г. П. Корнев, «коллективный субъект не сводится к простой совокупности индивидов; он представляет собой организованную систему социальных связей между ними»52.

Также нельзя не упомянуть один из старейших способов разрешения споров — «полевой поединок». Первое достоверное сведение о распространенности данного феномена нашло свое отражение в договоре Смоленска с Ригою и Готским берегом 1229 г. В статье 10 данного международного документа установлено, что «Русину же не лзе позвати Немчича на поле [в] Смоленьске, ни Немчичю в Ризе [и] на Готьскомь березе»53. Об этом же явлении говорится в различных положениях Псковской судной грамоты (ст. 21, 27, 28, 36, 37, 92, 101, 107, 117 и 119)54, разработанной на рубеже XIII–XIV столетий. Мясниковская редакция Кормчей книги конца XIV — начала XV в. также указывает на эту особую форму самостоятельной охраны своих интересов, заключавшуюся в открытой вооруженной схватке, победа в которой фактически являлась законным доказательством правоты соответствующей стороны и позволяла истребовать возмещения нарушенного права55. Действительная нормативная регламентации данной разновидности самозащитной деятельности прослеживается в Судебниках 1497 и 1550 гг.56, которые не только определили процедуру ее реализации, учитывающую различные категории дел, но и узаконили соблюдение принципов справедливости и равенства сил в ходе поединка. В настоящем контексте одновременно проявляются такие «полярные» признаки, как гибкость и стабильность, присущие исследуемому юридическому феномену. Изначально юрисдикционная форма защиты демонстрирует свою неэффективность, в связи с чем судебный орган делегирует сторонам спора право самостоятельно отстоять собственные законные интересы. В то же время, несмотря на трансформацию внешней формы явления, при этом сохраняются его целенаправленность и сущностные характеристики. Данная взаимосвязь представляется оправданной и необходимой в силу того, что право на самозащиту является не разновидностью властного полномочия (юрисдикции), а элементом правоспособности каждого отдельного субъекта общественных отношений. В связи с этим, как отмечает Д. В. Микшис, «самозащита в качестве способа защиты прав логически должна была входить в состав одной из уже существующих форм (судебной, административной) и осуществляться исключительно в свой­ственном данной форме процессуальном порядке»57.

Одним из наиболее значимых вариантов самозащитной деятельности периода образования и укрепления Русского централизованного государства стала возможность «христианского отказа», регламентированная ст. 57 и 88 Судебников 1497 и 1550 гг. соответственно. Данная норма позволяла крестьянам осуществить переход к другому феодалу по своему собственному усмотрению, ограничением при этом выступали лишь ежегодный двухнедельный срок реализации данного права и необходимость выплаты определенных денежных сумм.

Возможность самостоятельного обеспечения имущественных интересов прослеживается в ст. 83 Судебника 1550 г., которая позволяет лишить оплаты наемного работника, если тот нарушит ­какое-либо из условий заключенного договора. Развитие данного подхода наблюдается в ст. 196–197 Соборного Уложения 1649 г.58, позволяющих обратить в свою пользу заложенную вещь, если произойдет просрочка долга, при этом разница в сумме займа и заложенной вещи не учитывается. Подобная возможность не только способствует противодействию потенциальной опасности понести финансовые убытки, но и позволяет их нивелировать в случае действительного нарушения права требования, принадлежащего на основании обязательства кредитору.

Статьи 200–201 являются прообразом субинститута необходимой обороны современного уголовного законодательства. В них раскрываются традиционная для юридической науки форма отражения насильственного посягательства на права личности и неприкосновенность жилища. К­акие-либо временные или силовые ограничения не прослеживаются из текста соответствующих положений, что позволяет судить о правомерности причинения фактически любого вреда жизни и здоровью нападавшего. Данный подход существовал вплоть до принятия Артикулов воинских в 1715 г., урегулировавших вопрос злоупотребления правом на самозащиту путем закрепления критерия соразмерности ответной реакции, которая должна была соответствовать уровню имеющейся опасности (артикулы 156–157)59. В случае причинения смерти требовалось доказать, что иными средствами и способом не представлялось возможным избавиться от опасности.

Кроме того, законодатель регламентировал признак своевременности: самозащита является таковой от момента нарушения прав, свобод и законных интересов либо возникновения непосредственной и/или потенциальной угрозы наступления неблагоприятных последствий до момента появления объективных оснований полагать, что их дальнейшей реализации не последует. Обозначенные положения также определяют мотивационную составляющую, фактически заключенную в рамки добровольной ответной реакции на происходящие изменения во внешней среде, представляющие непосредственную и/или потенциальную опасность для собственных прав, свобод и интересов, обеспечение которых выступает в качестве определяющего фактора при осуществлении самозащитной деятельности, правомерность которой непосредственно зависит от наличия у ее субъекта низменных мотивов, основанных на провокации, мести и других.

Англо-саксонская правовая система на данном этапе развития общественных отношений также демонстрирует нормативное закрепление отдельных проявлений исследуемого феномена. Конституция США в редакции 1791 г. не только предусматривает право на хранение и ношение оружия в целях безопасности и законной защиты, но и допускает мирные протесты в случае выявления фактов злоупотреблений и нарушений со стороны правительства60. Публичные митинги выступили в качестве одной из главных форм отстаивания народом своих интересов, самозащитный потенциал которых стал только усиливаться с процессом информатизации общественных отношений.

Проведенное исследование подтверждает, что уголовный закон не является монополистом в регламентации самозащитных норм, различные отрасли права независимо от временной эпохи или территории действия демонстрируют свою взаимосвязь с данным межотраслевым институтом, природа происхождения которого сопряжена с генезисом базовых потребностей человека. В наиболее крайней форме эта концепция выражена Н. М. Коркуновым, который в конце XIX в. писал: «…естественное право абсолютно не обременено никакими ограничениями. Оно существовало бы и было бы тем же самым, если бы даже Бога не существовало»61. Столетие спустя Э. Ф. Побегайло утверждал, что оно «вытекает из естественного, присущего человеку от рождения права на жизнь»62. Тем не менее в контексте собственно юридического правосознания достаточно справедливое умозаключение сделал С. В. Познышев, который еще в начале XX в., критически разбирая тео­рии естественного происхождения, заключил: «Прирожденных прав вообще не существует; всякое право индивида мыслимо и возникает лишь в общежитии»63.

Действительно, если проанализировать эволюцию института самозащиты в зарубежном и отечественном уголовном законодательстве, то отчетливо прослеживается, что государство весьма неохотно шло на признание данного права за своим народом и тем более — на расширение его объема. При этом традиционным убеждением считается, что советская власть чуть ли не принуждала граждан вопреки их желанию защищать социалистические устои, что фактически выступает одним из наиболее наглядных исторических проявлений государственной самозащитной деятельности.

Указанную сферу общественных отношений трактовали Руководящие начала по уголовному праву, утвержденные постановлением Народного Комиссариата Юстиции РСФСР от 12 декабря 1919 г., в ст. 15 которых определено, что «не применяется наказание к совершившему насилие над личностью нападающего, если это насилие явилось в данных условиях необходимым средством отражения нападения или средством защиты от насилия над его или других личностью»64. В 1925 г. на сессии ВЦИК при обсуждении проекта Уголовного кодекса из статьи, посвященной рассматриваемому явлению, были вычеркнуты слова «на советскую власть и революционный порядок», поскольку депутаты сочли, что допущение обороны в этих случаях на практике может явиться источником произвола. Сессия ЦИК СССР пошла на компромисс, исключив из закона слова «революционный правопорядок» и оставив в качестве объекта защиты лишь советскую власть65, тем самым документально закрепив одну из разновидностей государственной самозащиты.

Более детальное рассмотрение отдельных нормативных актов того или иного периода представляется нецелесообразным, так как, несмотря на развитие юридической техники и общий прогресс в правотворческой деятельности, а также специфику различных отраслей права, дальнейшей значительной модернизации фундаментальных признаков, характерных черт самозащиты и критериев правомерности как юридической категории не произошло. Тогда как проведенные историко-­правовое, компаративистское, социологическое, терминологическое и этимологическое исследования уже позволяют представить их следующим образом:

1. Состояние опасности. Самозащита может быть реализована только при наличии реальных внешних обстоятельств, свидетельствующих о фактическом нарушении определенных прав, свобод и законных интересов либо о непосредственной и/или потенциальной угрозе наступления неблагоприятных последствий. О реальности свидетельствуют два фактора: во-первых, событие должно происходить в объективной действительности, а не быть мнимым (существовать только в субъективном восприятии); во-вторых, оно по-прежнему является актуальным, т. е. уже началось, но еще не завершилось, в связи с чем в настоящее время имеется реальная угроза негативного влияния (либо осуществляется непосредственное воздействие) на собственные права, свободы и интересы. К внешним обстоятельствам следует относить любые явления, события и процессы, детерминирующие неблагоприятные последствия — прямой или косвенный ущерб/вред, который может заключаться не только в единовременном ухудшении определенных характеристик объекта посягательства, но и придавать его развитию нежелательные динамику или состояние. В случае, если источником опасности является другой субъект общественных отношений, правомерность самозащиты определяется с учетом установления факта неспровоцированной агрессии.

2. Объект. Личные права66, свободы и интересы субъекта самозащитной деятельности.

3. Субъект. Физические и юридические лица, государства, их субъекты, муниципальные образования, международные организации, установившие наличие опасности для своих прав, свобод и интересов и осуществляющие защиту от нее собственными силами и средствами.

4. Объективная форма. Одностороннее деяние в виде действия или бездействия либо совокупность данных деяний, направленные на легитимное устранение опасности собственными силами без посторонней помощи иных субъектов, чьи права, свободы и законные интересы непосредственно не затрагиваются сложившимися неблагоприятными обстоятельствами, при этом сам факт обращения за помощью (до момента от ее оказания) допустимо рассматривать с точки зрения самозащитной деятельности67. Самозащита является элементом системы несудебной защиты прав человека, но она не противостоит судебной и иным видам государственной защиты. Значимым уточнением выступает использование категории «легитимность» вместо «легальность», «правомерность» и «законность», которая, на наш взгляд, наиболее точно соотносится с сущностью исследуемого феномена, так как «она предполагает, во-первых, строгое соответствие самого закона сущности права и, во-вторых, осознание того, насколько закон отражает и воспроизводит объективное начало общественной жизни и тем самым признается обществом, а государственная власть получает его доверие и становится легитимной»68.

5. Персональные границы. Содеянное может быть признано самозащитой, только когда непосредственная и/или потенциальная опасность наступления неблагоприятных последствий затрагивает собственные права, свободы и интересы субъекта самозащитной деятельности. При этом правомерность ответных действий определяется с учетом их направленности на источник опасности или третьих лиц.

6. Временные границы. Самозащита является таковой от момента нарушения прав, свобод и законных интересов либо возникновения непосредственной и/или потенциальной угрозы наступления неблагоприятных последствий до момента появления объективных оснований полагать, что их дальнейшей реализации не последует.

7. Субъективная форма. Осознание опасности возникших обстоятельств для собственных прав, свобод и интересов либо предвидение наступления соответствующих неблагоприятных последствий и желание их пресечь/предотвратить.

8. Целеполагание. Нормализация жизнедеятельности, восстановление состояния стабильности и безопасности своего правового положения, в том числе включающего в себя права, свободы и законные интересы субъекта общественных отношений.

9. Мотивация. Добровольная ответная реакция на происходящие изменения во внешней среде, представляющие непосредственную и/или потенциальную опасность для собственных прав, свобод и интересов, обеспечение (охрана и восстановление) которых выступает в качестве определяющего фактора при осуществлении самозащитной деятельности, правомерность которой непосредственно зависит от наличия у ее субъекта низменных мотивов, основанных на провокации, мести и тому подобных.

10. Соразмерность. Для признания самозащиты правомерной она должна отвечать критерию пропорциональности, т. е. соответствовать (желательно не превышать) уровню имеющейся опасности.

11. Результативность. Самозащитная деятельность направлена на устранение соответствующей опасности, тем не менее она не носит единовременный характер, т. е. не обязательно приводит к одномоментному устранению имеющейся угрозы, также возможно и поэтапное косвенное устранение ее отдельных элементов.

12. Гибкобильность. Самозащита с точки зрения своих классификационных основ выступает одной из форм защиты, вместе с тем она может претерпевать обратную трансформацию (например, человек в процессе самозащиты решает обратиться за помощью в правоохранительные органы; в ходе судебного разбирательства самостоятельно предоставляет доказательства и т. д.), а также сопровождаться другими вариантами самостоятельного обеспечения своих прав, в том числе и групповыми, что в совокупности не меняет целенаправленность данной формы поведения.

Нельзя не обратить внимание на еще один аспект, присущий исследуемому феномену, а именно легитимность. Несмотря на дискуссионный характер данного понятия, а также неоднозначное отношение к нему в рамках юридической доктрины и в целом гуманитарной науки, представляется, что в разносторонних конфликтных общественных отношениях, где интересам одной стороны противопоставляются интересы другой, когда действующее правовое поле насыщено полярными точками зрения, смешивающими акты нападения и защиты (в существенной степени осложняется, если речь ведется о межгосударственных спорах), использование данного критерия будет более приемлемым, уместным и отражающим действительность, чем та же законность, нормативная урегулированность и т. д. Вместе с тем мы согласны с замечаниями, высказанными в мировой философской мысли по настоящей проблематике. Как справедливо подчеркнул немецкий философ Карл Ясперс, «сама по себе концепция легитимности зиждется на вере; она подобна кудеснику, беспрестанно создающему необходимый порядок с помощью доверия»69. Однако эти «чудеса» доверия и взаимного признания не обязательно содействуют защите индивидуальной свободы: государство может использовать дискурс доверия и признания для подавления свободы, чему XX в. представил множество примеров70. С учетом этого далее представляется целесообразным остановиться на том подходе к осмыслению и пониманию легитимности, который используется в данном исследовании.

Естественно-­правовая природа самозащиты71 также находит свое распространение и развитие в обозначенном контексте. В частности, вышеуказанный критерий раскрывается с помощью юридического иннеизма, отражающегося в следующих строках Библии: «И сделал Господь Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его»72. Термин «знамение» обретает смысл исходного и нерушимого постулата или правила поведения (legem internam), внедренного в само человеческое начало. С момента рождения люди наделены не только правами, но и правовой природой в качестве дара и отличия, что выражается в отличительной способности — различать добро и зло, а также в нашей сущности, побуждающей основывать индивидуальное и, соответственно, коллективное сознание на справедливости и иных праведных началах. В дополнение в этому закономерно формируются возможность и способность судить окружающих людей согласно данным принципам и критериям, а также естественный эффект в виде чувства вины при их нарушении.

Как отмечает Дж. Локк, «имманентность юридического иннеизма присуща “естественному закону”, вписанному в душу, потому что именно в ней запечатлены требования природы и скрыты нормы морали и принципы должного поведения человека; и на основании того факта, что эти принципы одинаковы у всех людей, нельзя считать их авторами никого, кроме Бога и природы. По этой причине внутренний закон (legem internam), существование которого часто отрицается из-за пороков, признается сознанием человека, и каждый человек, поступающий вопреки ему, на самом деле подтверждает его»73. Идея легитимации прав человека через сам факт его существования проявляется не только в философской мысли, но и в отдельных нормативных документах74. Одним из наиболее наглядных в настоящем контексте нормативных предписаний выступает французская Декларация прав человека и гражданина 1789 г.: «Представители французского народа, образовав Национальное собрание и полагая, что невежество, забвение прав человека или пренебрежение ими являются единственной причиной общественных бедствий и испорченности правительств, приняли решение изложить в торжественной Декларации естественные, неотчуждаемые и священные права человека, чтобы эта Декларация, неизменно пребывая перед взором всех членов общественного союза, постоянно напоминала им их права и обязанности»75. Иными словами, права человека (в числе которых декларировано и право на сопротивление, выступающее проявлением самозащиты) как таковые не нуждаются в иной легитимации, кроме соответствия государства истинной природе прав человека, включающей в себя также его свободы, законные интересы, потребности и т. д.

Таким образом, легитимность нами рассматривается через единство индивидуального и социального восприятия приемлемости и правильности определенных общественных отношений и взаимосвязанных с ними процессов, в том числе благодаря преодолению любых дискриминационных и несправедливых контекстов осуществления человеком своего правового положения в рамках существующей в обществе системы норм, ценностей и убеждений.

На основании выделенных выше характерных признаков, отличительных черт и критериев самозащиты представляется методологически допустимым предложить ее авторское определение как относительно самостоятельной юридической категории: легитимная деятельность субъектов общественных отношений, установивших факт нарушения собственных прав, свобод и законных интересов либо угрозу такового, направленная на самостоятельное обеспечение стабильности своего правового положения, в том числе благодаря его возвращению в состояние, существовавшее до указанного посягательства.

Помимо этого, не менее значимым аспектом в интерпретации и юридической оценке исследуемого феномена выступает разработанная классификация субъектов самозащитной деятельности:

— простой (конкретное физическое лицо);

— сложный76 (юридическое лицо, государство, его субъекты, муниципальное образование, международная организация);

— коллективный77 (включает в себя два и более простых или сложных субъекта, объединенные общим источником опасности, непосредственно посягающим или представляющим угрозу для каждого их них как в совокупности, так и по отдельности).

В качестве заключительного элемента в представленной выше характеристике следует добавить такой раздел, как «Юридическая природа», рассмотрение которого позволяет утвердиться в актуальности и научной новизне настоящего исследования. Как отмечает В. М. Баранов, о безусловной значимости дальнейшей реализации данного направления не только на доктринальном, но и на правотворческом уровнях свидетельствует целый комплекс прогнозируемых перспектив, к числу которых следует отнести следующие:

— официальная регламентация юридической природы этого сложного социально-­политического, морально-­психологического явления и придание его интерпретации обязательного (для субъектов правоприменения и толкования) значения;

— определение конкретных критериев отграничения этой категории от смежных юридических категорий (правового протеста, самосуда и т. п.);

— обеспечение единства последующей правотворческой и правореализационной деятельности в организации эффективной гражданской самозащиты;

— повышение уровня активности и инициативности граждан в борьбе с любыми посягательствами и опасностями;

— формирование у правоохранительных органов, должностных лиц, общественных объединений убежденности в правильности принимаемых решений относительно оправданности либо неоправданности, законности или незаконности акций гражданской самозащиты;

— значительное сокращение числа схоластических споров в юридической науке и усиление практичности предлагаемых ею рекомендаций78.

Современные юридические подходы к интерпретации феномена «институт», как правило, сводятся к совокупности норм, регулирующих обособленные социально-­правовые отношения79. Тем не менее комплексный характер настоящей работы требует обратиться и к другим областям познания, таким как философия, социология, антропология и иным, что обусловлено межотраслевым характером самозащитной деятельности, претендующей даже на общетеоретический статус. Именно в данном контексте происходит снятие ограничений, упорядочивающих институт только в пределах регламентированных норм и правил, поскольку, говоря о самозащите, здесь также находятся соответствующие когнитивные реакции, ментальные и моральные установки.

Устоявшийся доктринальный подход к интерпретации указанной категории прослеживается и в источниках сугубо терминологического характера. Толковый словарь русского языка С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой определяет его как «совокупность норм права в ­какой-либо области общественных отношений, та или иная форма общественного устройства»80. Аналогичное толкование встречается в большинстве энциклопедических и справочных материалов81, однако стоит учитывать, что сущностные характеристики правового института значительно шире, так как в действительности он консолидирует такой комплекс правил, который обеспечивает цельное самостоятельное регулирование группы отношений или осуществление отдельной задачи, функции в этом регулировании, а также воплощает в своем содержании особую юридическую конструкцию, некоторые руководящие положения и принципы. Таким образом, сама отрасль формируется не из самостоятельных норм, а из структурирующих их правовых институтов, которые в свою очередь могут содержаться и в различных нормативных актах.

Большой юридический словарь развивает указанную выше формулировку следующим образом: «Обособленная группа юридических норм, регулирующих однородные общественные отношения и входящих в соответствующую отрасль права»82. В данном контексте прослеживается взаимозависимость двух базовых гуманитарных категорий «институт» и «отрасль», которые рассматриваются не только как часть и целое, но и как дополняющий элемент и основной. В частности, различные сферы жизнедеятельности могут регулироваться положениями отдельных отраслей права, в подобном случае именно институты способны выступить системообразующим механизмом, формирующим однородные взаимосвязанные нормы двух и более отраслей права. То есть речь ведется об их межотраслевом характере, и, как указано в приведенном юридическом словаре, таковыми являются необходимая оборона и крайняя необходимость83, фактически выступающие субинститутами самозащиты84.

К числу первых упоминаний о зарождении исследуемого феномена следует отнести один из известнейших памятников полной древнеримской научной системы юриспруденции «Институции Гая»85, начинающийся с декларативных предписаний о целеполагании и сущности права и далее последовательно раскрывающий особенности правового положения людей, имущественных отношений и процессуальных споров. Указанный документ фактически сформировал такие основы институционализации, как обобщение общественных отношений, систематизация законодательных положений, лаконичность изложения, ясность толкования и точность понимания. При этом фактическая ценность подобного явления также состоит в активизации правоприменения его структурных единиц (норм), которые не могут эффективно функционировать в отсутствие тесной взаимосвязи с другими элементами, схожими по своей сущности или предмету регулирования. Таким образом, категория «институт» как для юриспруденции, так и для других общественных наук фактически выступает системообразующим фактором — опорой и точкой соприкосновения однородных социально-­правовых регуляторов, неспособных по отдельности сформировать соответствующую отрасль. Значимое замечание в настоящем контексте делает Е. А. Киримова, которая указывает, что «степень тяготения норм друг к другу не планируется заранее, новые правовые институты не выделяются искусственно, а складываются объективно, юридические нормы составляют гармоничные группы, подчиняясь внутренним закономерностям, объединяющим конкретные общественные отношения, которые призваны урегулировать правовые нормы»86. Законодатель может их изменить или отменить, но он не способен механически их перенести в структуру не соответствующего их природе правового образования. Более того, изъятие исследуемой структурной единицы из соответствующей отрасли приведет к нарушению функционирования последней. Так, например, аннулирование института самозащиты фактически приведет к разрушению основ правового государства в силу отсутствия реальной возможности своевременно реагировать на нарушения прав, свобод и законных интересов граждан и других субъектов, а также в целом благодаря подрыву гарантий их обеспечения. Инициатива становления и развития гражданского общества в России должна принадлежать самим его институтам. Самозащита является не только универсальным, но и неповторимым самодостаточным образованием, которое нельзя создать целенаправленной деятельностью государства (может лишь способствовать либо тормозить соответствующее развитие), и только активность граждан способна сделать это.

Известный французский философ и социолог Э. Дюркгейм, рассматривая исследуемую конструкцию, интерпретировал ее в качестве «определенных способов социального действия и норм (образцов) поведения, существующих в обществе вне и независимо от индивидуумов»87. Данная трактовка демонстрирует такие фундаментальные признаки, как конкретизированность предмета регулирования; схожесть, внутреннее единство и взаимосвязь элементов, входящих в него. При этом сама внешняя форма выражения института в широком смысле может быть определена через определенные рамки, в пределах которых люди взаимодействуют друг с другом. В узком смысле она раскрывается как основополагающий структурный элемент соответствующей отрасли права, представленный совокупностью (в идеале системой) общественных отношений, норм, правил, требований, классифицированных по своему содержанию, которые могут носить как формальный (правила, придуманные людьми), так и неформальный характер (общепринятые условности и поведенческие установки). Немаловажное значение здесь также имеют принципы, координирующие направления развития всех системообразующих единиц, которые фактически являются ориентиром для объединения определенной совокупности индивидуальных регуляторов.

Г. С. Беляева определяет правовой институт как «особую, созданную на нормативной основе социальную структуру, способную существовать на макро- и микросоциальном уровне и объединяющую своим действием ту или иную (а иногда и все) сферу общественных отношений (в зависимости от сферы своего действия)»88. В контексте самозащиты главенствующее положение занимают государственный (каждый вправе защищать свои права и свободы всеми способами, не запрещенными законом — ст. 30 Декларации прав и свобод человека и гражданина89, ст. 45 Конституции РФ90) и международный (ст. 51 Устава ООН91 провозглашает конвенциональную основу самозащиты — ответные действия, направленные на восстановление нарушенных прав) уровни, за которыми следует целый комплекс отраслевых регуляторов, не только развивающих положения федерального законодательства, но и специализированных на конкретной социальной сфере. Вместе с тем, несмотря на разноплановость и многосторонний характер приведенной иерархии, в ней прослеживается сущностное концептуальное единство предметной области, обладающей иммунитетом к отраслевой, территориальной и временной специфике изменяющихся общественных отношений.

Для структуры правового института, как отмечает С. С. Алексеев, характерно:

а) наличие комплекса «равноправных» нормативных предписаний;

б) как правило, известная их юридическая разнородность;

в) объединение всех норм устойчивыми, закономерными связями, которые выражены в общих предписаниях, а главное — в юридической конструкции92.

Именно с точки зрения внутренней структуры рассматриваемые категории подразделяются на простые (не содержат в себе ­каких-либо образований) и сложные (имеют в своем составе самостоятельные элементы — субинституты, которые излагаются в отдельных нормативных актах). Данное правило отчетливо прослеживается на примере самозащиты, охватывающей различные отрасли отечественного законодательства.

Г. В. Мальцев определяет, что предназначение правового института состоит в «приведении общественных структур и функций в состояние определенного единства, и, не в последнюю очередь, инструктированию субъектов деятельности, как они должны вести себя в тех или иных ситуациях»93. Таким образом, можно заключить, что сущность исследуемого явления раскрывается через регулятивную функцию, обусловленную потребностями общества. Американский социолог Т. Парсонс подчеркивает, что в число основных задач этой категории также входит «организация во взаимосвязанную систему того, что без такой организации станет почти произвольным набором эгоистических тенденций человеческого действия. Без такой организации общество вряд ли было бы способно поддерживать порядок, какой мы привыкли в нем видеть»94. Через приведенную трактовку не только раскрывается критерий правомерности общественных отношений, отграничивающий их от противоправного и преступного поведения, но и освещаются институциональные ограничения, включающие как запреты индивидам совершать определенные действия, так и указания, при каких условиях отдельным индивидам могут быть разрешены подобные действия.

На основании изложенного представляется целесообразным выделить основополагающие признаки и характерные черты правового института:

— представляет собой объективно складывающееся целостное правовое образование, содержащее необходимую первичную общность юридических норм;

— системообразующая форма выражения, которая в совокупности с другими институтами образует отрасль права;

— объединяет схожие, родственные видовые отношения;

— общность интеллектуально-­волевого содержания, состоящая в установлении групп понятий, общих положений и терминов;

— специфичность метода правового регулирования;

— направленность на более тщательное и полное урегулирование отдельных сторон общественной жизни;

— обеспечивает минимизацию неопределенности путем установления устойчивой (но не обязательно эффективной) структуры взаимодействия между субъектами права;

— сочетает в себе не только регламентацию ограничений, но и возможностей, которыми располагают субъекты права;

— одновременное присутствие взаимодополняемых формальных и неформальных инструментов, регулирующих взаимодействие в обществе;

— наличие стимулов, заложенных в самой институциональной системе, обеспечивающих гарантии, востребованность и жизнеспособность соответствующих общественных отношений;

— гибкость, включающая в себя способность адаптации к изменяющимся общественным отношениям;

— доминирование эндогенной траектории развития, основанной на эволюционных преобразованиях имеющихся норм;

— преобладание инкрементного характера изменений, состоящего в планомерных преобразованиях институциональной среды;

— устойчивость концептуальной сущности в рамках любых модернизационных процессов;

— автономность, обусловленная наличием полноценного механизма правового регулирования, обеспечивающего возможность самостоятельного решения отдельных вопросов.

Необходимо подчеркнуть, что внешне обособленное закрепление в системе законодательства не входит в число признаков, определяющих исследуемую категорию, поскольку это в первую очередь субъективный вопрос из сферы юридической техники. В частности, если обратиться к УК РФ, то, например, из наименования гл. 25 «Преступления против здоровья населения и общественной нравственности» становится очевидно, что она содержит нормы нескольких правовых институтов, но субъектами законотворческой деятельности было принято решение поместить их в одно структурное подразделение. Более того, об истинности приведенного выше суждения также свидетельствует то обстоятельство, что нормативные правовые акты не являются единственным источником права.

С учетом проведенного исследования представляется методологически оправданным сформировать авторское определение правового института, редакция которого может быть продемонстрирована следующим образом: комплекс взаимосвязанных регуляторов однородных общественных отношений, объективно консолидировавшихся благодаря единству предмета, методов и принципов правового регулирования.

Все вышеизложенное в полном объеме распространяется и на сферу самозащитной деятельности, сформировавшей под своим началом целую систему автономных правил поведения. В свою очередь доктринальные взгляды также нередко придерживаются позиции о ее институциональном статусе95, проведенное анкетирование сотрудников правоохранительных органов также свидетельствует о поддержке данной идеи — 61% респондентов. Справедливое замечание в данном контексте было сделано еще в 2004 г. М. Ю. Гараниным относительно формирования нормативно-­правовой базы самозащиты, который указывал, что время ее правовой институционализации в России пришло. Поэтому важной задачей государства является признание и обеспечение самозащиты в качестве не только естественного (признано и без государства), но и позитивного (законодательного) права личности и ее объединений96. Последнее направление в настоящее время способно похвастаться целым комплексом нормативных предписаний различного уровня, посвященных практически всем основным сферам общественных отношений. Вместе с тем даже при наличии их конституционной централизации и конвенционального единоначалия значительная рассогласованность и бессистемность соответствующих положений выступают черным пятном на общепризнанности того обстоятельства, что она уже приобрела статус межотраслевого института права. При этом наличие отдельных слабых сторон и упущений не может свидетельствовать об обратном, поскольку соответствующая система формальных и неформальных правил поведения де-юре и де-факто функционирует в современной социальной действительности. Открытым остается лишь вопрос о ее эффективности, но подобное будет справедливо и для других государственно-­правовых механизмов.

На основании изложенного методологически оправданным решением выступает разработка авторского определения института самозащиты, редакция которого может быть сконструирована следующим образом: крупная комплексная нормативная общность, представленная совокупностью внутригосударственных и международных юридических установлений, формальных и неформальных регуляторов, предназначенных для обеспечения неприкосновенности и защищенности правового положения субъектов общественных отношений посредством осуществления односторонней легитимной деятельности, направленной на самостоятельную защиту собственных прав, свобод и законных интересов.

Выводы по главе

1. Определены следующие сущностные и содержательные конструктивные элементы самозащиты как относительно самостоятельной юридической категории:

— фундаментальные признаки, устанавливающие императивный порядок квалификации самозащиты:

• состояние опасности. Самозащита может быть реализована только при наличии реальных внешних обстоятельств, свидетельствующих о фактическом нарушении определенных прав, свобод и законных интересов либо о непосредственной и/или потенциальной угрозе наступления неблагоприятных последствий;

• объект. Личные права (имущественные и неимущественные), свободы и законные интересы (нематериальные блага, потребности, убеждения, взгляды, религиозные ценности, среда обитания и т. д.), составляющие правовое положение субъекта самозащитной деятельности, по поводу которого возникают охранительные (пресекательные, восстановительные, компенсационные, обеспечительные) отношения;

• объективная форма. Одностороннее деяние в виде действия или бездействия либо совокупность данных деяний, направленные на легитимное обеспечение стабильности своего правового положения собственными силами без посторонней помощи иных субъектов, чьи права, свободы и законные интересы непосредственно не затрагиваются сложившимися неблагоприятными обстоятельствами, при этом сам факт обращения за помощью также является разновидностью самозащитной деятельности;

• субъект. Физические и юридические лица, государства, их субъекты, муниципальные образования, международные организации, установившие наличие опасности для своих прав, свобод и интересов и осуществляющие защиту как единолично, так и в составе коллектива;

• субъективная форма. Осознание опасности возникших обстоятельств для собственных прав, свобод и интересов либо предвидение наступления соответствующих неблагоприятных последствий и желание их пресечь/предотвратить;

— характерные черты, демонстрирующие ее общеправовой потенциал и взаимосвязь с иными структурными элементами правовой системы:

• целеполагание. Нормализация жизнедеятельности, восстановление состояния стабильности и безопасности своего правового положения, в том числе включающего в себя права, свободы и законные интересы субъекта общественных отношений;

• мотивация. Добровольная ответная реакция на происходящие изменения во внешней среде, представляющие непосредственную и/или потенциальную опасность для собственных прав, свобод и интересов, обеспечение (охрана и восстановление) которых выступает в качестве определяющего фактора при осуществлении самозащитной деятельности, правомерность которой непосредственно зависит от наличия у ее субъекта низменных мотивов, основанных на провокации, мести и тому подобных;

• результативность. Самозащитная деятельность направлена на устранение соответствующей опасности, тем не менее она не носит единовременный характер, т. е. не обязательно приводит к одномоментному устранению имеющейся угрозы, также возможно и поэтапное косвенное устранение отдельных ее частей;

• гибкобильность. Самозащита с точки зрения своих классификационных основ выступает одной из форм защиты, вместе с тем она может неоднократно претерпевать обратную трансформацию (например: в процессе самозащиты ее субъект решает обратиться за помощью в правоохранительные органы; в рамках юрисдикционной защиты в ходе судебного заседания человек предоставит самостоятельно полученную им видеозапись или иные доказательства, подтверждающие его правоту), а также сопровождаться другими вариантами самостоятельного обеспечения своих прав, в том числе и групповыми, что в совокупности не меняет целенаправленность данной формы поведения;

• деструктивный потенциал. Деяния, совершаемые в рамках самозащиты, как правило, характеризуются непосредственной последовательной взаимосвязью с наступлением неблагоприятных (как материальных, так и не материальных) последствий для правонарушителя, что может выражаться в сопутствующем причинении вреда/ущерба или ином карательном воздействии (в том числе социальном порицании). При этом также не исключается нарушение отдельных прав, свобод и законных интересов третьих лиц (например, деяния, совершаемые в состоянии крайней необходимости);

• юридическая природа. Комплексный институт права;

— критерии правомерности, отграничивающие самозащиту от запрещенного законом поведения:

• персональные границы. Содеянное может быть признано самозащитой, только когда непосредственная и/или потенциальная опасность наступления неблагоприятных последствий затрагивает собственные права, свободы и интересы субъекта самозащитной деятельности;

• временные границы. Самозащита является таковой от момента нарушения прав, свобод и законных интересов либо возникновения непосредственной и/или потенциальной угрозы наступления неблагоприятных последствий до момента появления объективных оснований полагать, что их дальнейшей реализации не последует;

• соразмерность. Для признания самозащиты правомерной она должна отвечать критерию пропорциональности, т. е. соответствовать характеру и содержанию имеющейся опасности;

• легитимность. Соответствие самозащиты своей правовой природе определяется через призму единства индивидуального и социального восприятия приемлемости и правильности конкретных действий по обеспечению собственного правового положения с учетом фактических обстоятельств произошедшего, в том числе имевшейся опасности нарушения прав, свобод и законных интересов.

2. Сформировано авторское определение самозащиты как относительно самостоятельной юридической категории, редакция которого представлена следующим образом: самостоятельная односторонняя деятельность субъектов общественных отношений, установивших факт нарушения собственных прав, свобод и законных интересов либо угрозу такого нарушения, направленная на легитимное обеспечение стабильности своего правового положения, в том числе благодаря его возвращению в состояние, существовавшее до указанного нарушения.

3. Разработана классификация субъектов самозащитной деятельности:

— простой (конкретное физическое лицо);

— сложный (юридическое лицо, государство, его субъекты, муниципальные образования, международная организация);

— коллективный (включает в себя два и более простых или сложных субъекта, объединенных общим источником опасности, непосредственно посягающим или представляющим угрозу для каждого их них как в совокупности, так и по отдельности).

4. Выделены основополагающие признаки и характерные черты категории «правовой институт»:

— представляет собой объективно складывающееся целостное правовое образование, содержащее необходимую первичную общность юридических норм;

— системообразующая форма выражения, которая в совокупности с другими институтами образует отрасль права;

— объединяет схожие, родственные видовые отношения;

— общность интеллектуально-­волевого содержания, состоящая в установлении групп понятий, общих положений и терминов;

— специфичность метода правового регулирования;

— направленность на более тщательное и полное урегулирование отдельных сторон общественной жизни;

— обеспечивает минимизацию неопределенности путем установления устойчивой (но не обязательно эффективной) структуры взаимодействия между субъектами права;

— сочетает в себе не только регламентацию ограничений, но и возможностей, которыми располагают субъекты права;

— одновременное присутствие взаимодополняемых формальных и неформальных инструментов, регулирующих взаимодействие в обществе;

— наличие стимулов, заложенных в самой институциональной системе, обеспечивающих гарантии, востребованность и жизнеспособность соответствующих общественных отношений;

— гибкость, включающая в себя способность адаптации к изменяющимся общественным отношениям;

— доминирование эндогенной траектории развития, основанной на эволюционных преобразованиях имеющихся норм;

— преобладание инкрементного характера изменений, состоящего в планомерных преобразованиях институциональной среды;

— устойчивость концептуальной сущности в рамках любых модернизационных процессов;

— автономность, обусловленная наличием полноценного механизма правового регулирования, обеспечивающего возможность самостоятельного решения отдельных вопросов.

5. Сформировано авторское определение категории «правовой институт», редакция которого продемонстрирована следующим образом: комплекс взаимосвязанных регуляторов однородных общественных отношений, объективно консолидировавшихся благодаря единству предмета, методов и принципов правового регулирования.

6. Институт самозащиты — крупная комплексная нормативная общность, представленная совокупностью внутригосударственных и международных юридических установлений, формальных и неформальных регуляторов, предназначенных для обеспечения неприкосновенности и защищенности правового положения субъектов общественных отношений посредством осуществления односторонней легитимной деятельности, направленной на самостоятельную защиту собственных прав, свобод и законных интересов.

...