Оглавление

Глава первая. Осколки зеркала

Первый звук, который она услышала, был ровный, навязчивый писк. Он висел в стерильной тишине, отмеряя кусочки времени, которые она не могла ни осмыслить, ни собрать воедино. Потом пришло ощущение: тяжелая, ватная голова, странная слабость во всем теле, будто мышцы забыли, как подчиняться приказам мозга. И запах. Резкий, химический запах антисептика, смешанный со сладковатым душком больничной еды.

Ольга медленно открыла глаза. Белый потолок, матовый и безликий, плыл над ней. Она перевела взгляд. Капельница на стойке, тонкая прозрачная трубка, уходящая в тыльную сторону ее ладони, закрепленная лейкопластырем. Окно, за которым клубился серый, бессолнечный день. Ничего. Никаких воспоминаний, никаких ассоциаций. Только смутная, животная тревога, сверлящая изнутри.

Дверь в палату скрипнула. Вошла женщина в белом халате — невысокая, с усталым, но добрым лицом.

— Ну, вот и проснулись, — голос у нее был низкий, успокаивающий. — Я вас уже начала беспокоиться. Я доктор Ирина Викторовна. Как вы себя чувствуете?

Ольга попыталась ответить, но из горла вырвался лишь хриплый шепот. Она сглотнула, ощущая, как сухость режет слизистую.

— Вода, — прошептала она.

Врач помогла ей сделать несколько глотков через трубочку. Прохладная жидкость обожгла, но принесла облегчение.

— Что… что со мной? — спросила Ольга, и ее собственный голос показался ей чужим, осипшим и слабым.

— У вас была серьезная автомобильная авария, — врач села на край кровати. — Вы провели в реанимации трое суток. Черепно-мозговая травма, множественные ушибы, перелом ребра. Но сейчас состояние стабилизировалось. Самое главное — вы живы.

Авария. Ольга напрягла память, пытаясь нащупать хоть какой-то обрывок, тень. Вспышка фар? Визг тормозов? Грохот? Ничего. Пустота, черная и бездонная.

— Я ничего не помню, — призналась она, и в голосе прозвучала настоящая паника. — Ни аварии, ни… ни чего бы то ни было. Кто я?

Ирина Викторовна кивнула, как будто ожидала этого вопроса.

— Это посттравматическая амнезия. Вполне обычное явление при таких травмах. Не пугайтесь. Память, скорее всего, будет возвращаться постепенно, фрагментами. Ваши документы были при вас. Вас зовут Ольга Сергеевна Миронова. Вам тридцать четыре года.

Ольга Миронова. Она повторила это имя про себя. Оно не вызвало ни малейшего отклика. Это была просто бирка, ярлык, наклеенный на бесформенную субстанцию, которой она сейчас являлась.

— А… а кто-то есть? Родные? — спросила она, с надеждой глядя на врача.

Тот самый писк монитора, казалось, стал громче, заполняя паузу.

— Да, — улыбнулась Ирина Викторовна. — Ваш муж дежурит в коридоре с самого утра. И… — врач слегка замялась, — ваша дочь. Она очень хочет вас увидеть. Мы, конечно, не пускали, ребенок слишком мал, но она каждый день приходит с отцом и рисует для вас картинки.

Ольга почувствовала, как кровь отхлынула от ее лица. Муж. Дочь. Эти слова прозвучали как выстрелы в тишине палаты. Они несли в себе чудовищный, непостижимый смысл. Где-то там, за дверью, есть целая жизнь, целая семья, о которой она ничего не знала. Она была для самой себя абсолютной незнакомкой, и теперь выяснялось, что у этой незнакомки есть муж и ребенок.

— До… дочь? — переспросила она, и язык едва повиновался ей. — Сколько ей?

— Пять лет. Девочка. Машенька.

Пять лет. Имя Машенька. В сознании не вспыхнуло ни единого образа. Ни круглых детских щек, ни цвета волос, ни звука смеха. Пустота.

— Я… я не готова, — прошептала Ольга, закрывая глаза. Слезы выступили на ресницах и медленно покатились по вискам. Это были слезы не боли, а абсолютной, всепоглощающей потерянности.

— Хорошо, — мягко сказала врач. — Я скажу им, что вы еще слабы. Но, Ольга Сергеевна, поддержка близких сейчас очень важна. Особенно для восстановления памяти.

Она сделала несколько пометок в истории болезни и вышла. Ольга осталась одна с ровным писком аппарата и гудящей тишиной в собственной голове. Муж. Дочь. Машенька. Она повторяла эти слова, как заклинание, пытаясь силой воли вызвать хоть что-то. Ничего.

Следующие два дня прошли в тумане слабости, болезненных процедур и коротких визитов врачей. Ольга почти не говорила, погруженная в попытки пробить бетонную стену амнезии. Иногда ей в голову приходили обрывки — запах кофе, ощущение ветра в лицо, звук классической музыки, — но они были лишены контекста, как страницы, вырванные из разных книг.

На третий день Ирина Викторовна снова завела разговор о визите родных.

— Они очень волнуются. Муж просто измучен. Девочка плачет. Хотя бы на несколько минут.

Ольга почувствовала укол стыда. Эти люди, незнакомые ей, страдали из-за нее, а она пряталась, как трусиха. Кивнула.

— Хорошо. Пусть зайдут.

Ожидание было мучительным. Она пригладила волосы дрожащими пальцами, попыталась приподняться на подушках, чтобы выглядеть… как? Приличнее? Более похожей на ту Ольгу, которую они знали?

Дверь открылась. Первым вошел мужчина. Высокий, стройный, с темными волосами, зачесанными набок, и лицом, исчерканным усталостью и тревогой. Он был одет в дорогую, но помятую куртку и джинсы. Его глаза, темно-карие, с красными прожилками усталости, встретились с ее взглядом, и в них вспыхнула такая мощная, такая искренняя радость и боль одновременно, что Ольгу пронзило чувство вины.

— Оля… — его голос сорвался. Он подошел к кровати и осторожно, будто боясь разбить, взял ее руку, ту, что была свободна от капельницы. Его ладонь была теплой, твердой. — Оля, родная. Наконец-то.

Она смотрела на него, вглядывалась в каждую черту. Красивое, сильное лицо с твердым подбородком. Над левой бровью — маленький шрам. Он был ей абсолютно чужим. Но его рука держала ее руку с такой привычной нежностью, что ей захотелось плакать.

— Я… я не помню, — тихо сказала она, и ее сердце бешено заколотилось. — Прости.

— Ничего, — он сжал ее пальцы. — Ничего, главное, что ты жива. Все наладится. Я с тобой. Всегда.

Он представился, словно понимая ее смятение: «Я Андрей».

Потом его взгляд скользнул к двери. Ольга последовала за ним. В проеме, робко жмурясь от яркого света, стояла девочка. Маленькая, хрупкая, в ярко-розовом платьице, с двумя аккуратными светлыми косичками, перевязанными такими же розовыми резинками. В ее маленьких ручках она сжимала лист бумаги, свернутый в трубочку.

— Иди, Маш, не бойся, — мягко сказал Андрей.

Девочка неслышными шажками приблизилась к кровати. Ее огромные, синие, как летнее небо, глаза смотрели на Ольгу с ноткой страха, любопытства и какого-то немого ожидания. Она была невероятно красивой, похожей на фарфоровую куклу. Совершенно чужой.

— Мама? — тихо прошептала она.

Это слово ударило Ольгу сильнее, чем любая физическая боль. Оно было одновременно и пустым, и перегруженным невыносимой ответственностью. Оно не отозвалось в ее душе ни теплом, ни нежностью. Только леденящим ужасом.

Ольга заставила себя улыбнутьс