автордың кітабын онлайн тегін оқу Пытки и борьба с терроризмом. Монография
Информация о книге
УДК 342.7+343.326
ББК 67.400.7+67.408
Р69
Авторы:
Романовский Г. Б., доктор юридических наук, профессор, заведующий кафедрой «Уголовное право» Пензенского государственного университета;
Романовский В. Г., кандидат юридических наук, доцент кафедры «Уголовное право» Пензенского государственного университета.>
В монографии анализируется современное содержание запрета пыток, представлена историческая ретроспектива появления данного запрета, его закрепления в международных правовых актах, конституциях и отраслевых законах. Выделены правовые позиции международных организаций по жалобам на действия официальных лиц ряда государств (Комитета против пыток ООН, Европейского Суда по правам человека, Межамериканского суда по правам человека). Особое внимание уделяется анализу зарубежной доктрины вокруг допустимости отступления от запрета пыток в отношении террористов. Исследованы научные публикации таких известных зарубежных ученых, как М. Уолцер, А. Дершовиц, М. Игнатьефф, Т. Мейзельс, Г. Шу и др.
Законодательство приведено по состоянию на ноябрь 2020 г.
Монография адресована практическим и научным работникам, сотрудникам правоохранительных органов и спецслужб. Может использоваться в образовательном процессе по укрупненной группе специальностей «Юриспруденция» по всем уровням образования.
УДК 342.7+343.326
ББК 67.400.7+67.408
© Романовский Г. Б., Романовский В. Г., 2021
© ООО «Проспект», 2021
ВВЕДЕНИЕ
Запрет пыток установлен основными международными актами в области прав человек. Этот запрет предусматривается большинством конституций стран мира. К тому же само слово «пытка» при упоминании в современном лексиконе создаст ассоциацию со Средневековьем, а значит с чем-то, что давно уже ушло в историю. Однако с периодическим постоянством в средствах массовой информации возникают громкие публикации, предметом которых становятся жестокое обращение и применение истязаний. Актуальность таких статей повышается, когда мучения доставляются официальным должностным лицом государства.
Подобные медийные события происходят в разных странах. Российская Федерация здесь не исключение. Пытки в отделе полиции «Дальний», истязания в исправительных учреждениях Ярославской области, — на слуху у многих граждан нашей страны. Многим выявленным фактам российскими правоохранительными органами дается соответствующая оценка. Но предметом представляемой монографии выступает несколько иной аспект. 11 сентября 2001 года — нападение смертников на башни-близнецы Всемирного торгового центра — полностью изменило мир. Успешный теракт показал, что небольшая группа людей может поставить отдельное государство на грань катастрофы. Появился специальный термин — «катастрофический терроризм». Многие политики, ученые, общественные деятели задались практическим вопросом: какова может быть цена спасения страны? И пытки террористов нашли свое место в этой многовекторной проблеме.
Для общего представления в монографическом исследовании выделен исторический аспект признания запрета пыток как структурного элемента гуманистических начал государства. Основной акцент сделан на изучении работ дореволюционных российских ученых. Показано, что негативное отношение к мучениям на основе официальных распоряжений было определенной традицией отечественной юридической науки. Представлен обзор базовых международных актов, посвященных правам человека, предусматривающих запрет пыток. Уделено внимание правовым позициям ряда международных инстанций, среди которых Комитет против пыток ООН, Европейский Суд по правам человека, Межамериканский суд по правам человека и некоторые другие. Анализ некоторых решений (в частности, Межамериканского суда по правам человека) в России представлен впервые. Исследован запрет пыток в научных работах современных российских ученых. Все это позволило представить общее содержание запрета пыток, его конституционных особенностей и вытекающих обязательств, налагаемых на органы публичной власти и должностных лиц.
В процессе изучения ключевых работ, нацеленных на обновление концепции запрета пыток, изданных в странах Западной демократии, была выявлена общая тенденция — обоснование отказа от абсолютности данного запрета. По-видимому, если такой посыл прочесть неподготовленному читателю, получится реакция отторжения. Всплывут сразу страшные картины Инквизиции и варварские техники причинения мучений человеку. Авторы не ставят перед собой цель вернуть те ужасы, которые были перевернуты историей нашей цивилизации. Обозначен глобальный вопрос: какую цену готово заплатить общество за свое стабильное и мирное развитие? Готово ли оно скорректировать свои ценности ради спасения государства? Поднимается серьезный пласт проблем, приводится значительное число аргументов, подкрепляемых современной эмпирикой. Все это происходит на фоне создания катастрофической картины, способной к своему воспроизведению благодаря новым возможностям террористических организаций. Не случайно один из авторов в своей публикации приводит знаменитый диалог в произведении Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы» о слезе ребенка за счастье человечества. Этот вечный нравственный вопрос поставлен в конкретной плоскости, показавшей свою реальность в последние десятилетия. Авторы надеются, что данное произведение внесет свой вклад в мировую дискуссию о юридическом содержании запрета пыток.
Авторы также подчеркивают, что настоящее исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках научного проекта № 20-011-00096.
Глава 1.
КРАТКИЙ ИСТОРИЧЕСКИЙ ОЧЕРК ЗАПРЕТА ПЫТОК
Пытки долгое время являлись разрешенной практикой многих государств. У них всегда было двоякое предназначение: 1) получение необходимых сведений, которые скрывает допрашиваемый; 2) причинение мучительных страданий в ходе смертной казни. Иными словами в первом случае пытка — средство, используемое в уголовном процессе, во втором — способ приведения наказания в исполнение. Пытка имела и цель — устрашение. Мужество человека в его отношении к мучению нередко описывалось в исторических хрониках. Напомним предание Древнего Рима о Гае Муции, пытавшегося убить Порсену, пришедшего штурмовать Рим. Воин, видя приготовление к пыткам, сам возложил свою руку на жаровню со словами: «Знай же, сколь мало ценят плоть те, кто чает великой славы!» И только после того, как Порсена оттащил Муция, тот сообщил о клятве трехсот римлян убить захватчика. За мужество и потерю правой руки юноша был наречен Сцеволой. Это имя стало символом мужества1. Кстати, уже в те времена пытка не оценивалась в общественном сознании как благое деяние.
Эпоха Средневековья внедрила пытку в повседневную практику. Большинство источников права того времени прямо предусматривало применение пытки. Виды пыток поражают любое человеческое воображение, поскольку показывают, как может развиваться человеческий ум только для того, чтобы причинить излишнюю боль подобному себе. До XII века каноническое право отрицало пытку. Первое упоминание в летописях о пытках датировано 1144 годом. Как отмечает Ш. В. Ланглуа, Церкви пришлось преодолеть собственное отвращение в силу распространения еретических учений: «5 мая 1152 г. Иннокентий IV одобрил употребление пытки для обнаруживания еретиков: он предписал светским властям употреблять ее при всяком расследовании священного трибунала. 4 августа 1202 г. Урбан IV пошел дальше: он позволил инквизиторам самим применять ее, указав на легкую возможность получить разрешение от греха, который они брали на себя, нарушая своим участием в пытке канонические правила»2. Это открыло врата злоупотреблениям настолько, что далее Папский престол только пытался вводить хоть какие-то ограничения на повсеместность пыточных практик. Кстати, они применялись и к животным, которых также обвиняли в сговоре с дьяволом. А звуки мучающихся животных истолковывались как сознание вины. Такой процесс заканчивался приговором к смертной казни (проводимой публично на площади при большом скоплении народа и под звон колоколов), которая заменялась для дорогих и съедобных животных: их продавали на убой3.
Не будем излишне вдаваться в подробности исторического описания пыточного мастерства, лишь упомянем, что одним из символов Средневековья стала книга с примечательным названием «Молот ведьм»4. Книга посвящена борьбе с нечистой силой, где особое место уделено применению пыток. Авторы отталкиваются от главного тезиса «По закону никто не может быть присужден к смертной казни, если он сам не сознался в преступлении, хотя бы улики и свидетели и доказывали его еретическую извращенность».
Подобный тезис использовался в более позднее время — в начале 30-х гг. прошлого столетия в советской России, когда именно признание обвиняемого было провозглашено «царицей доказательств». В обе указанные эпохи признание могло быть получено любым путем. А. Ф. Кони таким образом характеризовал развитие событий в эпоху феодализма: «Очищенная церковью от воззрений феодального времени, система доказательств сосредоточилась на показаниях — и прежде и главнее всего, на собственном сознании и оговоре. Это сознание надо добыть во что бы то ни стало — не убеждением, так страхом, не страхом, так мукою. Средством для этого является пытка. Употреблявшаяся в античном мире и в феодальную эпоху очень редко и лишь относительно рабов и несвободных, пытка становится универсальным средством для выяснения истины. Судья допытывается правды и считает за нее то, что слышит из запекшихся от крика и страданий уст обвиняемого, которому жмут тисками голени и пальцы на руках, выворачивают суставы, жгут бока и подошвы, в которого вливают неимоверное количество воды. Этого нельзя делать всенародно — и суд уходит в подземелье, в застенок. Там заносит он в свои мертвые и бесцветные записи признания, данные с судорожными рыданиями или прерывающимся, умирающим шепотом. Отсюда — отсутствие очевидно бесполезной защиты, безгласность, письменность и канцелярская тайна. Очевидно, что и тут внутреннему убеждению очень мало места. Если только есть убеждение, что пытка — спасительное средство для получения истины, а в этом горячо убеждены, в лице выдающихся юристов, все судьи того времени, то решает дело физическая выносливость подсудимого. Это время можно назвать временем предвзятости судейского убеждения»5.
Законодательство того времени не отличалось точностью юридических формулировок. Этот недостаток был применим и к определению оснований для проведения пыток, создавая основу для произвольного толкования. Так, относительно Соборного Уложения 1649 года М. М. Гродзинский отмечал: «Какие именно данные требовались при этом, какие доказательства были достаточны для того, чтобы подвергнуть обвиняемого пытке, закон не указывал и тем самым предоставлял широкий простор для усмотрения органов розыска, которые могли принимать во внимание самую обстановку задержания обвиняемого, заявления потерпевшего и других лиц, и вообще все то, что они в каждом отдельном случае считали существенным и важным»6.
Е. В. Васьковский связал популярность пытки с отлучением адвоката от «священного права уголовной защиты». Как следствие: «подсудимые, попав в когти уродливого чудовища, исполнившего роль милостивого и правого суда, вырвались из них не иначе, как с окровавленными членами и раздробленными костями. Юридические убийства стали обычным явлением. Для осуждения обвиненного нужно было только признание его. А трудно ли было добиться признания, хотя бы даже ложного, при помощи ужасающих мучений пытки?»7
В книге «Молот ведьм» идет небольшое рассуждение о том, что не все ведьмы одинаково невосприимчивы к пыткам, а значит, для познания правды при пытках ведьм необходимо прилагать серьезное «усердие». Приводится подробное описание применения средств доказывания: «Перед началом пытки обвиняемый раздевается. Если это женщина, то она раздевается надежными почтенными женщинами … Покуда орудия пытки готовятся к действию, судья от своего имени и от имени других уважаемых мужей и ревнителей веры снова предлагает обвиняемой добровольно признаться. Если она упорствует, то она передается палачам, которые и начинают пытку. По просьбе кого-либо из присутствующих пытка на время прекращается, и обвиняемый снова увещевается сказать правду. При этом ему обещают, что он не будет предан смерти, если сознается». Интересный момент: в «Молоте…» разбирается ситуация с данным обещанием. Дается совет, что если судья озвучил такое обещание, а жертва созналась в преступлении, то в этом случае смертный приговор ей может вынести другой судья, не связанный таким посулом.
В России в конце XIX века Я. А. Канторович представил подробное исследование сущности и содержания процессов о ведьмах. Пытки занимали в них существенное место: «Приходится поражаться и удивляться изобретательности святых отцов, с которой были продуманы эти страшные орудия пытки и с которой они умели разнообразить причиняемые им муки»8. Ученый неоднократно приводит показания переживших пытки: они были согласны принять смерть, чем пройти еще раз через такие муки. Поражает цинизм инквизиционного процесса о ведьмах. Если обвиняемая старалась не показывать свои мучения, это означало лишь новый знак виновности и усиление истязаний. Если же выдерживала пытку, то это служило «доказательством того, что ей помогал дьявол». Смерть под пыткой лишь подтверждала виновность: «было ясно, что дьявол их умертвил, чтобы помешать им сознаться». Подчеркнем, что во всех «ведьминых процессах» основной обвиняемый — это женщина. Именно над женщинами так изощренно глумились палачи. Смертность от пыток была высокой. Это подтверждала и русская практика. В Петровскую эпоху «из 365 человек, привлекавшихся к суду за участие в астраханском восстании, умерло от пыток 45 человек, то есть 12,3%. Многие пытаемые после пытки бывали настолько слабы и поправлялись так медленно, что брались на следующую пытку только спустя один — два месяца. Применение пыток чрезвычайно замедляло процесс следствия, и отдельные дела длились годы»9.
Поскольку инквизиционный процесс получал максимальное развитие, а следующие за ними костры окутали дымом всю Европу, пытка стала каким-то рядовым явлением, признаком практически любого уголовного и религиозного разбирательства (даже религиозные споры нередко заканчивались пыткой оппонента, представившего менее значимые доказательства истинности своих тезисов). М. П. Чубинский указывал, что пытка как бы была освящена «двойным авторитетом церкви и светских ученых»10. М. М. Гродзинский приводит высказывания юристов, нашедших необходимое обоснование пыткам. «Сила пытки, — говорит Фаринаций, — такова, что упорствует ли пытаемый при отрицании или не упорствует при сознании, — что бы он ни сказал, — предполагается, что он сказал чистую правду». Приведем еще цитату из работы М. М. Гродзинского: «Веком позже представитель немецкого инквизиционного процесса Карпцов «разъясняет», что пытка представляет собой отнюдь не наказание, а только способ раскрытия истины, вид доказательства, вспомогательный в отношении других доказательств. В XVIII в. Мюйар де Вуглан во Франции оправдывает пытку ссылками на ее неизбежность: благо человечества требует, по его словам, чтобы преступления не оставались безнаказанными, а потому, при отсутствии других доказательств, «и приходится терзать тело обвиняемого»11.
Начиная с середины XVI века, отношение к пытке начинает медленно, но меняться. Появляются первые трактаты, обосновывающие отказ от пыток.
Итальянец Андреа Альциат (1492–1550), преподававший в итальянских и французских университетах, будучи также адвокатом, в своих защитительных речах «энергично восставал» против пыток12. Немецкий пастор Антон Преториус (1560–1613), под псевдоним Йоханнес Скультетус, издает сочинение «Von Zauberey und Zauberern Grьndlicher Bericht» (в пер. с нем. — «О колдовстве и колдунах основательное сообщение»), в котором со ссылками на Священное писание обосновывает необходимость отказа от пыток. Фридрих Шпее (1591–1635), хотя и будучи монахом-иезуитом, был ярым противником ведовских процессов, прямо указывая, что под пыткой любой невиновный сознается даже в самом страшном преступлении, лишь бы только прекратить боль. Иезуит Адам Таннер в своем трактате, вышедшем в 1626–1627 гг. под заглавием: «Universa teologia scholastics, speculativa, practica», также выступал против процессов в отношении ведьм, считая признания, вынужденные пыткой, ничтожными (а значит, и основанный на них приговор)13.
Противником пыток был и Христиан Томазий, опубликовавший специальный трактат «De tortura ex Foris Christianorum Proscribenda» (1705 год; в пер. с лат. — «О пытке с точки зрения христианского учения»), где выделялись три основных аргумента: 1) несправедливость применения пытки, поскольку она в большинстве случаев является более жестокой, чем большая часть уголовных наказаний, и при этом применяется к лицу, вина которого еще не установлена; 2) ее нецелесообразность, поскольку под пыткой подозреваемый сообщает не правду, а то, что от него хочет услышать судья; 3) опасность злоупотребления пыткой со стороны судей14. Его роль в отмене пыток признавали российские ученые-правоведы П. И. Новгородцев15 и Н. С. Таганцев16. М. Монтень формирует также отношение к пытке как виду наказания, указывая: «Что касается меня, то всякое дополнительное наказание сверх обыкновенной смерти даже по закону есть, по-моему, чистейшая жестокость; это особенно относится к нам, христианам, которые должны заботиться о том, чтобы души отправлялись на тот свет успокоенными, что невозможно, если их измучили и истерзали невыносимыми пытками»17.
Наиболее подробно именно мерзость пыточных практик представлена в классическом труде Чезаре Беккариа «О преступлении и наказании», где ей посвящена специальная глава. Великий гуманист писал: «Закон, санкционирующий пытку, — это закон, который призывает: «Люди, терпите боль, и если природа заложила в вас неистребимое чувство любви к самому себе, если она наделила вас неотъемлемым правом защищать самих себя, я порождаю в вас диаметрально противоположное чувство — героическую ненависть к самим себе и предписываю вам обвинять самих себя, говоря правду, даже когда будут разрывать вашу плоть и дробить ваши кости»». В то время Ч. Беккариа многие современники называли разбойником и невежей.
Вольтер, называя пытку гнусностью, отмечал, что на момент написания его статьи «О пытке» только во Франции она была сохранена: «В книгах, заменяющих во Франции кодекс, встречаются лишь эти ужасные слова — подготовительная пытка, предварительная пытка, ординарная пытка, экстраординарная пытка, пытка с оговорками в отношении доказательств, пытка без оговорок о них, пытка в присутствии двух советников, пытка в присутствии врача, хирурга, пытка, применяемая к женщинам и девицам, если только они не беременны. Кажется, что все эти книги были написаны палачом»18.
Пытка была атрибутом розыскного процесса, в рамках которого для определения виновности обвиняемого необходимо было получение его признания. Способ получения уже имел второстепенное значение. Как указывал Г. Т. Тельберг: «Пытать следует (автор не был сторонником пыток, он обобщал существовавшие на анализируемый исторический момент правовые акты. — Прим. Г.Р.) лишь такого подсудимого, против которого сложились основательные подозрения в виновности. Этот принцип вытекает из самой цели пыточного производства: посредством пытки судья рассчитывает добиться полного и всестороннего признания; но вырвать такое признание, по твердому убеждению той эпохи, можно только у действительно виновного; следовательно, пока у судьи не сложилось основательное подозрение в виновности, до тех пор, по естественной логике розыскного процесса, он не может веровать в то, что пытка приведет к желанным результатам; раз нет надежды исторгнуть признание, то нет и смысла обращаться к пытке»19. В другой своей работе Г. Т. Тельберг указывает на особенности русского политического процесса по извету, дополняя необходимостью считать пытку изветчика «постоянной и необходимой чертой розыскного процесса», что позволяло искоренить ложные доносы. Челобитчика предписывалось «для подтверждения истины» самого подвергать пытке, а если доносчик «выносил пытку, оставаясь при своих показаниях, то обвиненный в таком случае, а также, когда дело было ясно, подвергался наказанию без следствия и процесса»20.
Российские традиции права также исходили из неприятия пытки и как метода получения показаний, и как вида наказания. Г. Ф. Шершеневич, характеризуя современного человека, отмечал: «Цивилизованный человек более чувствителен к физическим страданиям других. Описание пыток вызывает в нас ужас, телесное наказание внушает отвращение. На почве наследственной передачи создается у людей нравственный инстинкт, который многими принимается за врожденные человеческому роду нравственные идеи. Инстинкт устраняет потребность личного опыта. Инстинкт побуждает к действию помимо всякого сознания, вне всякого представления о цели поведения»21. Неприятие пыток ассоциировалось с воспитанием нравственности. Е. Н. Трубецкой именовал законы, устанавливающие пытки, «в высшей степени безнравственными»22. Н. С. Таганцев приводит также интересный пример. В Австрии в 1768 г. был принят Уголовный кодекс Марии Терезии (автор характеризует его как «построенный на отживших принципах»), в котором были представлены даже литографии пыток. Но уже в 1787 г. его сменил Кодекс Иосифа II, «воспроизводивший принципы эпохи Просвещения»23. Фридрих Великий отменил пытку своим Указом от 3 июня 1740 г., оставив ее только для преступлений против особы короля и государственной измены. Поводом для отмены стала история, поведанная канцлером, когда в расследовании убийства женщины первые подозрения пали на учителя, проживавшего с ней в одном доме и не ночевавшего в ночь убийства. Для ускорения процесса его подвергли пытки, после которой он сознался в том, что он не совершал. И только желание канцлера докопаться до истины позволило найти настоящих виновных24.
Неприятие пытки в России к концу XIX века было столь явным, что даже ее появление на Руси многими учеными связывалось с заимствованием (мнения лишь разделялись в источнике заимствования — Византия, Великая Степь или Германия). В. И. Сергеевич в связи с этим специально подчеркивал: «Появление пытки у нас было условлено теми же причинами, как и в Германии, а потому и трудно допустить заимствование. Недоверие к старой системе доказательств и опасение взять грех на свою душу, в случае обвинения по одним уликам, привели и у нас к пытке… Пытка была грубейшим средством процесса и далеко не ведущим к цели, которой в старину думали достигнуть… Пытка характеризует грубое состояние нравов и стоит в связи с жестокою системой наказаний»25.
Первой попыткой запрета пыток можно считать Наказ Екатерины II, где можно найти следующие положения: «Употребление пыток противно здравому естественному рассуждению; само человечество вопиет против оных и требует, чтобы они были вовсе уничтожены… Все наказания, которые тело человеческое изуродовать могут, должны быть отменены». В Наказе отмечалось: «Посему пытка есть надежное средство осудить невинного и имеющего слабое сложение, и оправдать беззаконного, на силы и крепость свою уповающего».
Императрица отличалась гуманностью взглядов, в том числе и на уголовно-правовую политику. Это сказалось на последовательном ограничении практики пыток. В. Линовский приводит целый ряд указов в указанной сфере: 1) Указ от 15 января 1763 г., запрещавший производить пытки в уездных городах (ограничение для низших инстанций); 2) Указ от 3 февраля 1763 г., вводивший ряд ограничений на основания для назначения пыток; 3) Указ от 17 февраля 1763 г., в котором «велено было обращать преступников к признанию, больше увещеванием, нежели строгостию»; 4) Указ от 13 ноября 1767 г. предписывал «губернаторам в делах, доходящих до пытки, основывать свои резолюции о изыскании доказательства на правилах, изложенных в Наказе»26. Наказ во многом повторял идеи Ч. Беккариа, причем настолько, что С. И. Зарудный подготовил сравнительное исследование, показывающее совпадение ключевых позиций Российской Императрицы и итальянского мыслителя27. Автор специально цитирует выдержку из работы Ч. Беккариа: «Пытка не признается необходимой в законах о военной службе, хотя войска рекрутируются большей частью из подонков общества, что, казалось бы, должно было бы сделать пытку для этого сословия более пригодной, чем для других сословий. Человеку, не учитывающему поразительную силу обычая, может показаться странным, что законы гражданские должны учиться гуманным методам правосудия у душ закоснелых от резни и крови». М. Ф. Владимирский-Буданов отмечал: «Статьи Наказа имеют научный (философский) характер и по содержанию проникнуты человеколюбивыми началами; императрица вооружается против жестокости наказания, против пытки, против расширения понятия о политических преступлениях. Наказ встречен в Европе с изумлением пред смелостию законодательницы и несомненно имел влияние на дух законодательства в России»28.
Л. Е. Владимиров считал, что пытка — «печальная страница из истории уголовного правосудия». Пытка не могло быть представлена в цивилизованном обществе. Таковое средство доказывание воспринималось как реалия, характерная для «мрачных подполий полуазиатских государств»29. Характерно высказывание Л. Е. Владимирова, отражающее всю полноту оценки пытки со стороны научного юридического сообщества начала ХХ века: «Нельзя поручиться, чтобы и в настоящее время у отсталых и темных народов не встречались тупые и жестокие люди, которые не прочь были бы от возвращения к пытке физической как к средству добывания собственного признания и вообще истины в уголовном суде. В истории человечества ни за что поручиться нельзя». Автор указывает, что официально пытка была отменена Указом императора Александра I от 27 сентября 1801 г. Понимая значение Указа, Л. Е. Владимиров приводит текст Указа, дополняя комментарием — «Не можем себе отказать в удовольствии привести этот Указ в подлинных выражениях его». Основанием Указа стало информирование императора о применении пытки к одному из жителей Казани. Под пыткой он признался в совершении преступления, на основании чего был приговорен к смертной казни. Но впоследствии отрицал свою вину. И даже при исполнении смертного приговора клялся в своей невиновности. Александр I подобные действия официальных властей характеризует как бесчеловечные и противозаконные. В Указе представлено поручение Сенату всех виновных привлечь к ответственности, отрешить от должностей. Приведем значимый отрывок из Указа, представляющий государственное видение пыток, сформированное на основании общественных представлений:
«Правительствующий Сенат, зная всю важность сего злоупотребления, и до какой степени оно противно самым первым основаниям правосудия и притеснительно всем правам гражданским, не оставить при сем случае сделать повсеместно по всей Империи наистрожайшие подтверждения, чтобы нигде, ни под каким видом ни в низших, ни в высших правительствах и судах, никто не дерзал ни делать, ни допускать, ни исполнять никаких истязаний под страхом неминуемого и строгого наказания; чтобы присутственные места, коим законом предоставлена ревизия уголовных дел, в основание своих суждений и приговоров полагали личное обвиняемых пред судом сознание, что в течение следствия не были они подвержены каким-либо пристрастным допросам, и чтобы, наконец, самое название пытки, стыд и укоризну человечеству наносящее, изглажено было навсегда из памяти народной».
Б. Н. Чичерин связывал отказ от пыток с требованием правосудия: «Этим устраняется как система устрашения, которая может идти гораздо дальше, так и система исправления, которая не имеет никакого отношения к величине преступления и достигает цели только случайно. Самый суд, при системе воздаяния, не должен иметь полицейского характера. Тут произносится приговор над лицом, а потому он должен иметь ввиду не только охранение порядка и закона, но и ограждение подсудимого от произвола. Судья должен исследовать настоящую вину преступника и дать ему все средства защиты. Поэтому с правильным судом несовместны пытка и все средства устрашить преступника и вынудить у него признание. Это последствия чисто полицейской точки зрения, которая заботится лишь об ограждении общества от нарушения порядка. Подсудимый до произнесенного над ним приговора не считается виновным, а потому против него нельзя употреблять средства, которые наносят ему неисправимое зло, а тем более такие, которые могут вынудить у него ложные показания»30.
Советская доктрина уголовного правосудия отличалась лицемерием. С одной стороны, ни один Уголовно-процессуальный кодекс того времени не предусматривал применение пыток. С начала 30-х гг. прошлого столетия происходило упрощение уголовного судопроизводства в отношении лиц, обвиняемых в отдельных преступлениях. Вначале речь шла о террористах, потом о диверсантах и вредителях и далее в отношении различных «контрреволюционеров». А. Я. Вышинский, представляя теорию судебных доказательств, упоминал признание вины как «царицу доказательств». Однако это было, по его мнению, «в корне ошибочным» принципом средневекового процессуального права31. Далее по тексту А. Я. Вышинский описывает достоинства советской системы сбора доказательств: «Советское право, определяя общие условия производства предварительного следствия, обеспечивает обвиняемому полную возможность всестороннего выяснения не только уличающих, но и оправдывающих обстоятельств, обстоятельств, не только усиливающих, но и смягчающих степень и характер ответственности обвиняемого… Статья 136 УПК РСФСР специально оговаривает недопустимость для следствия домогаться пок
...
