автордың кітабын онлайн тегін оқу Занимательная биокриминология. Монография
Информация о книге
УДК 343.9
ББК 67.51
Р69
В оформлении обложки использованы изображения с ресурса Shutterstock.com
Автор:
Романовский Г. Б., доктор юридических наук, профессор, заведующий кафедрой «Уголовное право» Пензенского государственного университета.
Монографическое исследование посвящено одной из значимых проблем современной криминологии – соотношению биологического и социального в преступном поведении человека. На основе анализа многочисленных источников (в большинстве своем зарубежных) выделен исторический аспект развития биокриминологии (в том числе поиск прирожденного преступника), определено значение генетического тестирования в развитии современной уголовной политики, рассмотрены особенности вовлечения генетических данных в судебный уголовный процесс, проанализирована роль евгеники в формировании мер по борьбе с преступностью, представлены различные меры медицинского характера (стерилизация, лоботомия, таламотомия и др.), использовавшиеся в криминологических целях.
Законодательство приведено по состоянию на 1 июля 2018 г.
Книга предназначена для студентов, аспирантов и преподавателей юридических вузов и факультетов, научных работников, а также сотрудников правоохранительных органов.
УДК 343.9
ББК 67.51
© Романовский Г. Б., 2018
© ООО «Проспект», 2018
Введение
Правовое регулирование биомедицинских технологий в нашем государстве только получает свое развитие. Есть лишь некоторые законы, охватывающие ту или иную сторону проблематики. Так, правовое регулирование генетических исследований регулируется Федеральным законом от 21 ноября 2011 г. № 323-ФЗ «Об основах охраны здоровья граждан в Российской Федерации» (является системообразующим нормативным актом в области здравоохранения), Федеральным законом от 5 июля 1996 г. № 86-ФЗ «О государственном регулировании в области генно-инженерной деятельности». В отдельных нормативных актах учитываются некоторые достижения в области биотехнологий. Например, Семейный кодекс РФ (статья 15) предусматривает возможность медико-генетического консультирования семьи. Метод генетической дактилоскопии активно используется при установлении факта отцовства, на что обращает внимание п. 6 постановления Пленума Верховного Суда РФ от 25 октября 1996 г. № 9 «О применении судами Семейного кодекса Российской Федерации при рассмотрении дел об установлении отцовства и о взыскании алиментов».
В то же время биомедицинские технологии, все активнее развиваясь, плавно подвигаются к такому состоянию, когда с их помощью станет возможным вмешательство в природу человека, корректировка его биологических характеристик. Впереди «заветная» мечта не одного поколения — возможность решения многих социальных проблем биологическим путем. Связывают это как с перспективами развития генетики, так и с реальностью рождения человека неполовым путем размножения (клонирование). Поскольку указанные технологии затрагивают существо человека, юриспруденция не может не реагировать на меняющуюся действительность. Биотехнологии старается учитывать и современная криминология (приобретает «второе дыхание» биокриминология).
Долгое время антропологическая теория преступности оценивалась современниками как веха исторического развития. Чезаре Ломброзо упоминается практически в каждом учебном пособии с набором традиционных критических замечаний, но комментарии в основном сводятся к тому, что «современная наука доказала…». Конечно, многие выводы итальянского ученого в настоящее время могут восприниматься с некоторой улыбкой, зачастую они наивны и просты, не основаны на реалиях, а представляют собой некое убеждение, которое благодаря неординарности личности автора до сих пор занимает умы криминологов. Однако последние открытия в области генетики заставляют по-новому посмотреть на причины преступного поведения. В российской народной культуре вопросы наследственности давно признавались, достаточно вспомнить старые пословицы: «Яблоко от яблоньки далеко не укатится», «От овса — овес, а от псины — пес» и многие другие. Сейчас на основе полученных научных знаний происходит поиск «гена преступника», предлагается использовать медицинские процедуры в целях противодействия преступным наклонностям, медицинские технологии оцениваются с точки зрения корректуры социально одобряемого поведения личности. Российское общество — не исключение. Тем более что средства массовой информации постоянно подогревают интерес к биокриминологическим темам, нередко выдавая лишь гипотезы за мировые сенсации. На поводу у СМИ и формируемого общественного мнения идет и российский законодатель. Так, в российском законодательстве сделана попытка закрепления химической кастрации (крайне неуклюжая). За рубежом в виде уголовного наказания использовалась медицинская стерилизация, в некоторых странах закреплена и химическая кастрация, но этот опыт не был изучен на должном уровне. Но сейчас это уже мало кого интересует, химическая кастрация ушла с первых полос, и вряд ли кого будет волновать, что она практически не применяется в нашем государстве.
Стремительное развитие биомедицинских технологий порождает значительное число мифов. Не вдаваясь в суть проблематики, только что осуществленные открытия примеряются в таких целях, что можно только удивляться, как работает чей-то воспаленный головной мозг. Вспоминаются прошлые мероприятия, которые могли бы быть применены в целях борьбы с преступлениями. В российской юридической науке предлагается ввести в уголовное законодательство лоботомию, хотя авторы таких «революционных» предложений мало представляют реальную историю данной операции, которая имела место быть в Соединенных Штатах Америки. Но подобные мифы плодятся не только в нашей стране, мировая фабрика сенсаций не останавливается ни на один день. Именно поэтому возникло желание популярным языком раскрыть некоторые темы, находящиеся на стыке биомедицины и криминологии. В ходе работы использовались многие иностранные источники, которые в российской юридической науке не находятся на передовой внимания. Используемый жанр обусловил название монографии — «Занимательная биокриминология», но в ней самым серьезным образом сделана попытка проанализировать многие проблемы вовлечения современных медицинских знаний в юридическую теорию и практику. Насколько это получилось, судить читателю.
Публикация подготовлена в рамках поддержанного РГНФ научного проекта 17-43-93509.
Биокриминология: история и современная проблематика
Биомедицинские технологии, все активнее развиваясь, плавно подвигаются к такому состоянию, когда с их помощью станет возможным вмешательство в природу человека, корректировка его биологических характеристик. Впереди «заветная» мечта не одного поколения — возможность решения многих социальных проблем биологическим путем. Связывают это как с перспективами развития генетики, так и с реальностью рождения человека неполовым путем размножения (клонирование). Биотехнологии старается учитывать и современная криминология (приобретает «второе дыхание» биокриминология).
Человечество постоянно думало о передаче ряда признаков от одного поколения к другому. Даже до того времени, как было выявлено такое понятие как наследственность, наблюдение за происхождением и взрослением членов определенной семьи позволяло выявить определенные закономерности. Долгое время биокриминология ассоциировалась с известным итальянским ученым Чезаре Ломброзо и становлением антропологической школы права, основателем которой он и являлся. Биокриминология характеризовалась Большой советской энциклопедией как одно из направлений в буржуазной криминологии, объясняющих существование преступности биологическими причинами1.
Отношение к теориям Чезаре Ломброзо во многом страдает от тех стереотипов, которые были навязаны в период советского развития оте-чественной государственности. Советская криминология не скупилась на негативные выражения. Программа Ч. Ломброзо по предупреждению преступности, по мнению ученых того времени, характеризовалась «крайней убогостью мысли и тривиальностью», являла собой отказ от гарантий законности, «фактическую ликвидацию уголовного права, процесса, уголовного суда»2. Сам же принцип уголовной репрессии, предложенный антропологами, укладывался в краткую формулу «измерить, взвесить и повесить». Правда, такая критика последовала в более позднее время. Напомним, в советской России в середине 20-х годов прошлого столетия евгеника3 имела официальное признание. В 1920 г. было создано Русское евгеническое общество, которое поддерживал (будучи его членом) нарком здравоохранения И. А. Семашко. Поиск биологических начал распространялся и на криминологию. В Баку работала лаборатория под руководством А. А. Перельмана, а в Тбилиси — Г. М. Шенгелая, в которых активно велся поиск особенностей преступного человека4. Оба руководителя были врачами-психиатрами, занимались психоневрологическим обследованием преступников, но каких-то серьезных результатов в этом так и не добились. В то же время обе лаборатории представили исследования психофизических особенностей преступника.
Но обратимся к произведениям Ломброзо5. Одним из значимых его произведений по праву считается книга «Преступный человек». Однако любой читатель будет несколько ошеломлен от ее содержания: насколько оно отличается от тех ярлыков, которые на него навешаны за столь длительный период истории. Чезаре Ломброзо рассматривает, как те или иные факторы (природные, времена года, климатические, географические, социальные и др.) влияют на состояние преступности. Уголовную антропологию, ярким представителем которой является итальянский ученый, не стоит сводить лишь к «реакционным» выводам о прирожденном преступнике. В монографии есть выводы о наличии внешних признаков, указывающих на склонность к преступлению. Даже «случайные преступники» (есть и такой термин) представлены как проявляющие «свойства врожденных преступников, правда, в смягченной, но, однако, вполне явственной форме». Чезаре Ломброзо отмечает: «Органы чувств у них притуплены меньше, рефлексы менее неправильны; аномалии (особенно черепа) встречаются реже; но всегда у них можно отыскать какие-либо индивидуальные черты, например, более черные волосы у домашних воров, большее развитие левой стороны тела у мошенников; у всех них замечается сильная импульсивность и, против ожидания, более ранняя зрелость. Среди них встречается больше рецидивистов, чем среди врожденных преступников». Уже в другой своей работе «Новейшие успехи науки о преступнике» Ч. Ломброзо уделяет большее внимание антропометрическим данным лиц, совершивших преступление.
Ломброзо, пожалуй, первый, кто масштабно заявил о необходимости изучения личности преступника: «Прежде думали, что можно изучать болезни, а не больного, преступления, а не преступника». Без подобных исследований борьба с преступлениями бесполезна и дорогостояща, поскольку основана на серьезных заблуждениях. Ломброзо ни много ни мало указывает на необходимость индивидуального подхода к преступнику, который зачастую далеко не тот человек, которого «постигло несчастье попасть в тюрьму» (именно на это предубеждение указывает автор).
Значительная часть исследования посвящена внешним аномалиям преступников:
«У убийц преобладают кривизна и поперечный диаметр головы; задняя полуокружность головы более развита, чем передняя; нижняя челюсть массивна и скулы далеко расставлены; чаще всего волосы у них черные и курчавые, борода редкая, часто бывает зоб и короткие кисти рук. У преступников против телесной неприкосновенности наиболее постоянный признак — брахицефалия, а затем следуют удлиненные руки и кисти рук.
У насильников замечается маленький рост с относительно большим весом тела, короткие руки и кисти рук, узкий лоб и очень маленькая передняя полуокружность головы. Часто встречаются аномалии половых органов и носа, и почти всегда очень низкое умственное развитие.
Курчавые волосы, редкая борода, происхождение от алкоголиков или невропатов — характерные черты разбойников. Многие из них татуированы и имеют повышенные рефлексы.
Поджигатели — почти все сумасшедшие и происходят от умалишенных родителей.
Для мошенников характерны: массивная челюсть, далеко расставленные скулы, очень большой вес тела, пожилые родители, удовлетворительное, иногда хорошее умственное развитие.
Воры (со взломом) похожи на разбойников по своим физическим и психическим особенностям. Среди них много притворных помешанных. У воров других категорий бывают черные волосы и редкая борода; умственное развитие выше, чем у прочих преступников, за исключением мошенников; среди них много хронических алкоголиков, между тем как алкоголизм у их родителей встречается редко».
Чезаре Ломброзо обращает внимание и на наследственность. В книге «Преступный человек» есть упоминание о семье Джуксов, о которой речь пойдет чуть ниже. Ломброзо не делает каких-то системных выводов, но лишь констатирует определенную закономерность (причем сформулированную иными авторами):
«Любопытное доказательство влияния наследственности сообщено нам Гарвисом, который был поражен множеством преступлений, совершенных в Гудзоне лицами с одной и той же фамилией. Просматривая списки населения, он открыл, что значительная часть жителей этой местности происходит от некой Мотгар, женщины дурного поведения, жившей двести лет тому назад, потомство которой достигло 900 душ, из числа которых было 200 преступников и 200 душевнобольных и бродяг.
Стрэм также приводит как пример преступной наследственности историю одного семейства, потомство которого, детально прослеженное, насчитывает 834 члена. В числе их было: 106 незаконнорожденных детей, 164 проститутки, 17 сводников, 142 нищих, 63 призренника богаделен, 76 преступников, которые провели вместе в тюрьме 166 лет.
Ужасный Галетто из Марселя был племянник еще более ужасного людоеда Ортолано; Дюмолар был сын убийцы, дед и прадед Патело также были убийцами; деды Папа, Крокко и Серраваля умерли в остроге, как и отец, и дед Каваланте. Вся семья (отец и сыновья) Корню состояла из убийц; то же следует сказать и о семействах Вердюров, Церфбееров и Натанов, 14 членов которых находились в заключении одновременно в одной и той же тюрьме. Знаменитая Мароция, отравившая своего мужа и открыто продававшая себя, была плодом кровосмесительной связи. Проститутки — большею частью дочери преступников и пьяниц. Мадам Помпадур была, как известно, дочерью пьяницы и помилованного вора».
Ломброзо уделяет внимание и влиянию цивилизации на уровень преступности и рост числа психических заболеваний. Причем он производит математические расчеты и сравнительные исследования: именно цивилизация, а не рост численности населения оказывает влияние на появление негативных факторов.
Среди работ Ломброзо следует выделить еще два обширных исследования: «Анархисты» и «Политическая преступность». Вторая подготовлена в соавторстве с Родольфо Ляски. В каждой из них рассматривается не просто личность политического преступника, но и общие причины, двигающие государства к революционной ситуации, выставлен диагноз социальному развитию общества, в котором нужды человека имеет небольшое значение, в котором меньше всего уделяют такому понятию (выражаясь современным языком), как человеческое измерение.
Многие выводы не утрачивают своей актуальности и по сей день: «Господство военного сословия тоже кончилось, а попробуйте задеть воинственную струнку любого народа, и вы его наверное увлечете. Благодаря этому в бюджетах легко проходят миллиарды на постройку ненужных крепостей, а бедным школьным учителям отказывают в сантимах, потчуя их бесплодными похвалами да обещаниями»6.
Во всех работах Ч. Ломброзо сквозит неприятие к адвокатам и революционерам. В отношении первых он отмечает: «Если вглядеться попристальнее, то весь современный государственный механизм работает в пользу адвокатов, для которых золото, отнятое мошенниками у честных людей, превращается в капиталы, точно так же, как земля под влиянием червей превращается в плодородный humus». Вторые получают крайне негативную оценку. Так, анархистов Ломброзо характеризует как прирожденных преступников (их идеи также оценены нелицеприятно). Чезаре Ломброзо представляет подробные описания многих революционеров, которые естественно не могли быть одобрены в советском государстве. Именно поэтому при общем осуждении многих идей Ломброзо в дореволюционной России (с сохранением тональности научной дискуссии), в молодом социалистическом государстве его работы были просто запрещены.
Так, весьма красочно описываются вожди Французской революции. Каррье страдал галлюцинациями и приступами буйства, приходя в экстаз, кричал: «Убивайте! Убивайте!». Лежен устроил маленькую гильотинку, с помощью которой рубил головы гусям и курам. Жан д’Эрон носил на шапке отрезанное человеческое ухо, а в карманах другие уши, предлагая женщинам их целовать. Полным идиотом определен Марат: «При росте не выше пяти футов голова его была непомерно велика и ассиметрична, лоб покатый, глаза косые, скулы выдающиеся, взгляд бегающий и беспокойный, жесты быстрые и порывистые, лицо вечно напряженное, волосы черные, волнистые и растрепанные. При ходьбе он подпрыгивал… Ничем не оправданное самомнение, необычайное тщеславие, постоянно возбужденное состояние и чрезвычайная писательская плодовитость — все в нем указывает на развитие самолюбивого бреда, к которому, как у параноиков, мало-помалу присоединяется бред преследований, заставляющий Марата повсюду видеть завистников и врагов»7.
Ч. Ломброзо выступает и как инициатор политических реформ, которые должны минимизировать революционную ситуацию в государстве, повысить его управленческую эффективность. Одной из главных бед выступает бюрократия, которая «похожа на ту сумасшедшую, которую пришлось лечить одному из нас и которая старалась поместить как можно больше коробочек одну в другую, а в самую маленькую коробочку клала … иголку. Мы громоздим рапорты на рапорты, отношения на отношения для того, чтобы обеспечить экономное приготовление супа в больнице, а самого-то эконома оставляем без надзора». Достается и государственному аппарату: «Что касается чиновников, то как бы они ни были необходимы там, где народ не созрел еще для того, чтобы управлять самим собой, они, во всяком случае, представители рутины, которая всегда была и будет врагом прогресса. Живя изолированно, вдали от потока идей, они ничего, кроме своих формул, не видят, презирают чужие мнения и не понимают значения бедствий, постигающих страну»8.
Итальянский ученый указывал на необходимость социальной помощи, выделяя «болячки» буржуазной системы, в которой «правосудие плохо охраняет бедных и почти никогда не наказывает богатого». Его высказывания во многом можно охарактеризовать как социальный манифест, и, самое главное: Ломброзо выступает противником смертной казни, остановившись на одном из самых суровых наказаний — изгнании. Ни о какой панацее «измерить, взвесить и повесить» в работах Ломброзо речь не идет.
Яркими представителями антропологической школы в криминологии считаются Рафаэль Гарофало, отразившим в своей работе «Криминология» преступника не только как лицо, ослушавшееся велений государственного закона, но как субъекта в большей или меньшей мере ненормального, непригодного для социальной жизни. А само преступление является не более как одним из симптомов его нравственной аномалии9. По его мнению, есть естественное преступление — «деяние, вредное для общества и нарушающее основные альтруистические чувства сострадания и честности в том среднем уровне их развития, в каком они присущи цивилизованному человечеству». Гарофало связывал понятие «естественный» с преступлением не в биологическом смысле, а этико-культурном.
Энрико Ферри различал уголовную антропологию и уголовную социологию10, внося определенные коррективы в понятие преступности: «… действительно, есть специфическая форма биологической аномалии, которая на почве рас и темперамента отличается от всех других форм аномалии, патологического состояния или дегенерации; она и определяет человека к преступлению, когда встречает нужную физическую и социальную среду, дающую предрасположению индивида случай и средства выразиться в действительности»11. Таким образом Ферри дополнял, что преступление не может рассматриваться исключительно как биологическое явление, но и «также продукт физической и социальной среды».
В целом негативное отношение к антропологической школе было сформировано еще в российской дореволюционной науке. Так, И. Закревский обращал внимание на неправильность самой методологии ломброзианства — невозможность применения слова «преступление» к доисторическим людям и выявлении преступности из самой природы (растений, животного мира, человечества). Он писал об извращении самих понятий, критиковал теорию Гарофало (последователя Ломброзо) о «естественном преступлении», считая ее полной фикцией12. И. Закревский отмечал: «Государство охраняет права и порядок в обществе, без чего жизнь в нем была бы немыслимою. Для этого оно запрещает известные деяния, которые признает вредными и несогласными с целями общежития. Ждать полной систематичности и стройной гармонии от этих запретов не всегда возможно, так как деятельность государства, развиваясь исторически в продолжении веков, подвергается влиянию различных событий и теорий, отражающихся в законодательстве. Но когда мы строим понятие о преступлении на нравственном чувстве, считая его однородным, хотя бы в самом минимуме, у всех членов общества, то создаем фикцию, несоответствующую действительности».
На несостоятельность биологического понимания преступления указывали известные дореволюционные ученые Ф. Лист («всякое чисто биологическое понимание преступления, то есть объяснение его исключительно физическими и психическими свойствами преступника, будет ошибочно»)13, А.А. Пионтковский (оценивший неблагоприятную наследственность как «не что иное, как застывшее влияние предшествующей среды»)14.
С.В. Познышев также признавал идею о прирожденном преступнике несостоятельной по существу: «В самом деле преступление всегда есть проявление известного сложного психического переживания, известного настроения человека, в котором находят выражение различные черты его характера и которое прирожденным быть не может. Прирожденная наклонность к преступлению — психологически и логически невозможна. Нельзя отрицать, что среди преступников существует значительный процент лиц с более или менее ясной печатью вырождения, неуравновешенности, недоразвития и духовного оскудения. Но все эти черты — обычные черты вырождения, а не какие-либо специфические корни или клейма преступности»15. Но в другой своей работе С. В. Познышев признавал заслуги Ломброзо хотя бы в том, что «благодаря ему зародились такие учения и течения мысли в уголовно-правовой сфере, которые теперь стоят в явной оппозиции к нему»16. Как отмечал М. Чубинский, «одна односторонность отменила другую»17. С.В. Познышев добавлял: «Так, в настоящее время ясно, что изучение преступника должно носить не криминально-антропологический, а психологический характер, что наука должна выработать основанную на психологических данных классификацию преступников, что мы должны не столько описывать и наблюдать внешность преступника, сколько, путем психологического обследования его и исследования его преступления, стараться выяснить особенности его психики».
П.П. Пусторослев, также подробно выделяя негативные элементы учения Ломброзо и его сторонников, все-таки делает общий вывод: «“Нет худа без добра”, говорит русская пословица, и эти слова как нельзя более применимы к нынешней уголовной антропологии. И у нее есть свои достоинства. Я не стану о них распространяться, предоставляя это ее поклонникам. Укажу лишь важнейшее: современная уголовная антропология вполне добросовестно и трудолюбиво стремится глубоко изучить преступного человека и те сокровенные, в нем самом лежащие внутренние условия, которые, при содействии внешних, довели эту личность до преступления. Это — несомненное достоинство, и притом весьма почтенное. Жаль только, что исполнение далеко не соответствует стремлению»18.
А.Я. Антонович выделял влияние силы духа: «Это признает и медицина, вполне основательно утверждающая, что лекарства только тогда вполне благоприятно действуют, когда существует известное спокойствие духа. Во многих случаях силой воли человек побеждает болезнь. Еще более дух человека может влиять на привычки, наклонности, приобретенные средой и воспитанием, а также унаследованные. История нравственности представляет не менее примеров такого влияния духа или силы воли на человека. Пробудившаяся совесть преобразовывает человека, всю жизнь свою до этой поры проводившего в преступных действиях. Эта минута раскаяния бывает так всемогуща, что, раз она появилась, человек совершенно обновляется. Исправление должно быть основано на том, чтобы вызвать, пробудить в преступнике эту искру Божью, развить и укрепить в нем совесть. Раз это достигнуто, человек может бороться с самим собой. Прекрасно замечает Пирогов, что в каждом человеке много зла и оно легко разрастается, если дать ему волю, если нет противовеса в совести, в нравственном чувстве. Исправить — значит вызвать этот противовес, укрепить его, дать силу в борьбе с противоположным элементом... Нет такого преступника, которого нельзя было бы исправить; сомневаться в этом — значит не признавать человека человеком»19.
Г.Ф. Шершеневич также подверг критике антропологическую школу криминологии, которая, по его мнению, допускает двойную ошибку, обосновывая преступность атавизмом: «Во-первых, преступник вовсе не дикарь, примером чего сожжет служить хотя бы казненный за преступление Сократ. Во-вторых, дикарь вовсе не преступник. Если он совершает такие деяния, которые теперь наказываются, то это не значит, что он учинит преступление… Антропологическая школа совершенно упускает из виду крайнюю историческую изменчивость представления о преступном»20. Критический разбор антропологической школы криминологии представлен в работе А. Вульферта21. Кстати, когда на Брюссельском конгрессе криминологов в конце XIX века Ломборозо упрекали в пренебрежении социальными факторами преступности, за него заступился российский ученый Дмитрий Дриль22.
Советская наука уголовного права уже не скупилась в эпитетах, признавая Ломброзо (и всех его последователей) представителем буржуазной реакционной идеологии. Но это было чуть позже. На заре советской власти молодое государство увлеклось научным познанием мира, когда в моду вошли различные формы человеческого влияния на природу. Доходило до абсурда, когда государственное финансирование выделялось откровенным шарлатанам от науки. Таким примером являются эксперименты по скрещиванию обезьяны с человеком, которые проводились в начале 20-х годов прошлого столетия И.И. Ивановым. Кстати, когда в стране царил голод, советское Правительство выделило И.Иванову золото на покупку обезьян. В современных СМИ данные эксперименты подаются как одна из форм пренебрежения советского режима правления к человеческому достоинству. Однако следует напомнить, что еще в 1908 г. голландский натуралист Г.М.Б. Мунс высказал идею о скрещивании человека с обезьянами, к тому же издавший книгу с претенциозным названием «Истина. Экспериментальные исследования о происхождении человека». Э. Геккель и Л. Плате поддержали его начинания23. Однако поднявшийся скандал привел к увольнению Мунса из университета. Интересно еще то, что эксперимент по скрещиванию шел рука об руку с идеей расового превосходства. Опыты предлагалось ставить в Африке, где, по мнению Г. Роледера (другого немецкого ученого) в жилах местных жителей есть еще значительная примесь крови «низших» рас. Во Франции была сделана попытка изъять яичники у самки шимпанзе с последующей пересадкой ей куска яичника от женщины, после чего было сделано искусственное осеменение с помощью мужского (человеческого) семени. Однако этот опыт, который должен был показать возможности зачатия и вынашивания человеческого ребенка в утробе шимпанзе, оказался безуспешным24. Возвращаясь к И.И. Иванову, добавим, что его предложения нашли поддержку среди европейских ученых, особенно трудящихся в Институте Пастера. И.И. Иванов также не мучил себя угрызениями совести по поводу этичности экспериментов. Более того, в Африке опыты ставились без согласия на то африканских женщин. Лишь в последующем было принято решение о создании Сухумской лаборатории, которая по большому счету стала лишь открытой вершиной айсберга проводимых экспериментов, возможность которых обсуждается по настоящее время.
В 20-е годы прошлого столетия советская криминология получила определенный расцвет. На научных съездах открыто обсуждались плюсы и минусы уголовной социологии и антропологии. Биосоциальные причины преступности находили отражение в докладах самых высоких чиновников. По стране создавались специальные кабинеты, в которых проводились серьезные исследования по изучению причин преступности и личности преступника. Конечно, что-то отдавало шарлатанством. Нельзя забывать о времени, в котором происходили все события. Эйфория от научного решения всех проблем и руководящей роли пролетариата позволяла процветать проходимцам, но это не могло распространяться на науку в целом. Напомним, в советской России в середине 20-х гг. прошлого столетия евгеника имела официальное признание. В 1920 г. было создано Русское евгеническое общество, которое поддерживал (будучи его членом) нарком здравоохранения И.А. Семашко. Поиск биологических начал распространялся и на криминологию. В Баку работала лаборатория под руководством А.А. Перельмана, а в Тбилиси — Г.М. Шенгелая, в которых активно велся поиск особенностей преступного человека25. Оба руководителя были врачами-психиатрами, занимались психоневрологическим обследованием преступников, но каких-то серьезных результатов в этом так и не добились. В Одессе работал специальный кабинет по изучение преступности, который регулярно публиковал свои исследования по психологическим характеристикам преступников. В качестве примера можно привести выдержку из отчета: «Результаты этих произведенных над несколькими десятками убийц исследований в общем подтверждают то положение, что личность формируется и создается средой, и что если вор есть продукт социальных условий то, конечно, и убийца, со всеми своими часто дегенеративными симптомами, а особенно сельский убийца, есть несомненный продукт некоторого одичания, грубого обращения, искусственного поддержания невежества… Социальные моменты, влияющие на преступность действуют слоями. Прошла и изживается полоса преступлений, порожденных голодом, диких и грубых, но не лишенных прямолинейной логики голодного человека. Теперь пошел иной слой — убийцы без логики и необходимости, продукта переходного времени и сдвига понятий. Оттого из раритета, редкостной психологической приманки для драматурга и романиста, убийца сделался широко распространенным социальным типом. Из явления исключительного убийство стало явлением обыденным»26. Можно было соглашаться с их исследованиями, критиковать небольшое количество обследованных, но советская идеология была настроена на уничтожение оппонентов, а не на дискуссию. Все было перечеркнуто в 1929 году с выходом статьи С.Я. Булатова «Возрождение Ломброзо в советской криминологии».
Применительно к исследованиям Шенгелая, то здесь нельзя не упомянуть статью А. Геловани27, в которой был вынесен приговор: в работах Шенгелая сделана попытка скрыть классовую цель врага советской власти. В указанной публикации оппонента анкета Шенгелая, которая была разработана для анализа личности преступника, определена как лишенная всякого научного значения, имеющая «анекдотическую внешность», но не лишенная «политического значения». Специально выделен псевдо-гуманизм, цель которого — «защита кулацких террористических актов, защита контрреволюционеров от расстрела». А. Геловани писал: «Можете радоваться, д-р Шенгелая, плодами вашей деятельности. В нас “особенное отвращение” вызывают попытки использовать советские научные учреждения и советскую печать для пропаганды реакционного буржуазного хлама, такая “наука” мешает социалистической стройке... И нас интересует только одно, посмеют ли смотреть прямо в глаза советской науке и советской общественности подобные ученые и подобные литераторы, когда станут достаточно известны и их идиотско-издевательские “анкеты” и их реакционные теорийки, нагло выдающие себя за марксизм?». Этого было достаточно, чтобы любые исследованию психики преступника (тем более его природы) были прекращены.
На выделении биологических причин склонности к преступлению в 20-е годы прошлого столетия настаивал В.В. Бунак: «Огромный материал, полученный при генетическом изучении животных и человека, не оставляет сомнений в том, что индивидуальное предрасположение в значительной степени определяется наследственными задатками, генами». В то же время, учитывая господство марксисткой идеологии, он осторожничал: «Было бы неправильно ожидать, что преступники должны иметь большое число родственников-преступников. О наличии особого гена преступности говорить не следует, ибо преступность — слишком сложное явление и не удовлетворяет понятию наследственного свойства. Анализ последнего дан в моей работе “О методах изучения наследственности” (Бунак). Можно говорить лишь о наследственности отдельных элементов психического склада, которые предрасполагают к антисоциальному поведению, но это последнее может вылиться не только в форме преступности, но и в других формах — бродяжничество, проституция и т. д., или даже проявиться просто в тех или иных особенностях характера или умственной деятельности. В этом смысле мы должны принципиально отвергнуть господствовавшие в прежней уголовной антропологии представления о “врожденном преступнике”. С современной точки зрения мы можем видеть в лицах, сравнительно предрасположенных к тому или иному виду правонарушения, лишь одну из разновидностей своеобразных психических уклонений, ближайшая природа которой должна быть еще установлена. Это и составляет очередную задачу семейного изучения преступника»28.
Отмечая исторический аспект развития советской криминологии, нельзя не упомянуть Иосифа Соломоновича Ноя, который в 1975 году (за что подвергался жесточайшей критике) издал серьезный научный труд «Методологические проблемы советской криминологии»29. Указанный период начала гонений очень точно им охарактеризован.
Предоставим слово Иосифу Соломоновичу: «С. Я. Булатов обвинил советских криминологов в следующих “грехах”: в сохранении методологических предпосылок “грехопадения” Ломброзо; в выдвижении при изучении преступности на первое место личности преступника с тем, чтобы “через личность преступника познать корни преступности как социальной болезни”; в поручении психиатру изучения личности преступника и единодушном признании такой необходимости всеми членами Московского кабинета по изучению личности преступника и преступности еще при организации этого кабинета; в некоммунистическом поведении коммунистов из Московского кабинета по изучению преступника и преступности, выразившемся в том, что “т. Герцензон, представлявший в кабинете ex professo марксистскую социологию” написал следующее: “Вторжение социолога в чужую ему область может привести лишь к вульгаризации, а стремление в каждом данном случае найти исключительно социологическое объяснение причин преступного поведения изучаемой личности правонарушителя приводит к механическому материализму” (А. А. Герцензон. К методике индивидуально-социологического изучения правонарушителей. В сб.: Преступник и преступность. Сб. II. М., 1928. С. 152)».
Подобного обвинения в то время было более чем предостаточно, чтоб деятельность всех кабинетов по изучению личности преступника была закрыта. Практически до 1991 года подобный подход превалировал в СССР, что подчеркивает научную смелость И.С. Ноя, издавшего книгу, явно не вписывавшуюся в общие каноны, в 1975 году. В учебнике «Советская криминология» 1966 года издания подчеркивалось: «Методологической основой изучения преступника и преступности для биосоциологов и биопсихологов являлся чуждый советским исследователям позитивизм и вульгарный материализм, механически переносящие закономерности биологического развития явлений природы на общественные явления»30. Далее отмечалось: «…любое буржуазное направление к криминологии в равной мере враждебно марксизму — будь то направление “социологическое” или “антропологическое”… Подлинно научная база для развития криминологии создана только с появлением марксизма. Поэтому не может быть и речи о какой-либо преемственности между советской и буржуазной криминологией. Систематическая критика буржуазной криминологии, вскрытие ее антинаучного и реакционного характера — одна из задач советской криминологии»31.
Насколько подобные выводы имели под собой серьезные основания, можно привести выдержку из работы 1991 года издания: «Социализация личности и формирование морально-этических норм поведения составляют важную часть жизнедеятельности общества. Биопсихические отклонения в определенных случаях могут препятствовать правильному социальному формированию конкретной личности, но не могут влиять на выработку социальных норм поведения и отражаться в них. Социальное регулирование взаимоотношений полов не входит в предмет биологических наук, в частности психиатрии. Когда познаются социальные явления в основном естественнонаучными методами, то эти явления неизбежно биологизируются и можно легко впасть в различные заблуждения»32.
И.С. Ной ратовал за союз криминологии и естественных наук: «Так же как и генетику криминологию губили лженаучные утверждения, будто бы все, что имеется в человеке, проистекает лишь от среды, а всякое стремление проникнуть в психофизические качества преступника, чтобы понять, почему по-разному воспринимают люди внешние условия своей жизни, расценивалось как ломброзианство. Даже из медицинской науки исчезло понятие наследственности, и им перестали пользоваться также и психиатры. Но генетики вели борьбу за свою науку, например, Н.П. Дубинин решительно возражал против того, чтобы “великой науке надеть дурацкий колпак”».
Такой союз на протяжении практически всей истории советской криминологии именовался псевдонаучным. Биокриминология имела свои ярлыки — «реакционная буржуазная» наука (точнее «псевдонаука»)33. Б.С. Никифоров в другой своей работе отмечал: «Архиреакционная идеалистическая теория неизменной наследственности преступных наклонностей представляет собой неизбежный результат общей линии американской криминологии на биологизацию преступления и преступника, общего направления буржуазной биологии на преуменьшение влияния среды, влияния внешних воздействий на наследственность»34. В работе присутствуют и ссылки на советского «великого» ученого Т.Д. Лысенко, а также работы В.И. Ленина, доказавшего научность марксистского учения. Биокриминология направлена только на одно — ликвидировать науку уголовного права, оправдать несправедливость буржуазного общества, подчеркнуть расовую сущность Соединенных Штатов Америки, основанную на дискриминации негров (как из песни слов не выкинуть, так и в статье речь идет именно о неграх: «На фоне этих рассуждений тезис о том, что именно негры представляют собой “материал”, особенно восприимчивый к преступной заразе, и что это объясняется биологическими расовыми особенностями этой части населения Соединенных штатов, приобретает явно фашистский характер, характер одного из разделов фашистской программы переустройства американской “юстиции”»35).
В указанном аспекте показательна статья А.Л. Ременсона, которая начинается характерными словами: «В ожесточенной идеологической борьбе против лагеря мира, демократии и социализма империалисты и их ученые лакеи не брезгуют никакими средствами»36. Антропологическая школа обозначена как мусор, собранный со свалки науки, главная задача которого мошенническим путем бороться с основными постулатами марксизма. Ее основные субъекты — «мракобесы с учеными степенями». А.Л. Ременсон подробно разбирает некоторые труды англосаксонских ученых, указывая на их практическое применение: «Таким образом, “доказательства” порочности физико-психической организации преступников были использованы для “научного” обоснования введения жестокого военного режима в тюрьмах и для подготовки из заключенных забитых и послушных ландскнехтов»37. Автор специально подчеркивает, что именно выводы биокриминологов легли в основу установления уголовной ответственности в США за вступление в брак лицами разных рас: «Безбожно фальсифицируя данные антропологии, социологии, этнографии, эти расисты “доказывают” биологическую и нравственную неполноценность “низших” рас». А.Л. Ременсон производит главный вывод: «В этих условиях уголовно-антропологические теории, оправдывающие расовую дискриминацию, снимающие с буржуазии ответственность за рост преступности и обосновывающие произвол суда, администраций тюрем, обосновывающие политику колониальных захватов и угнетения колониальных народов, явились для английской и американской буржуазии весьма удобным искомым средством для “теоретического” оправдания своей внешней и внутренней политики».
Практически любое исследование, имевшее свои корни в буржуазном мире, изначально определялось как враждебное советской идеологии. А.А. Герцензон отмечал особенности социологической школы, возникшей, по его мнению, как ответ на антропологическую: «Возникшая в восьмидесятых годах XIX в. социологическая школа уголовного права “переставила” биологические и социальные факторы преступности: на первое место по их значимости, были поставлены факторы социальные, а на второе — биологические или индивидуальные. Однако существо решения вопроса от этой перестановки не изменилось: если антропологическая школа рассматривала преступление в качестве явления биологически-социального, то социологическая школа признавала его явлением социально-биологическим. Точно так же мало различались по существу “конструктивные” предложения обеих школ в области организации борьбы с преступностью: обе эти школы обосновывали необходимость установления понятия опасного состояния личности и внедрения в систему мер репрессии — мер безопасности. Обе школы явились идеологическим обоснованием освобождения буржуазного государства от “пут” законности»38.
А.А. Герцензон специально подчеркивает, что главная задача буржуазной криминологии отойти от «истинных» причин преступности, обусловленных классовым построением общества, отказаться от «элементарных гарантий законности» и перейти «к широкому применению внесудебных мер безопасности». Не будем здесь цитировать работы А.И. Солженицына и напоминать о «социалистической природе» законности, обрекавшей миллионы граждан на ужасы ГУЛАГа. А.А. Герцензон подчеркивает: «Действительно, буржуазная криминология не может быть признана наукой, и у нее нет даже перспектив стать таковой. Решение проблемы изучения и предупреждения преступности получает подлинно научную основу только тогда, когда ставится и решается с последовательно-марксистских позиций. В Программе КПСС в сжатой форме сформулированы основные положения научного решения проблемы искоренения преступности как практической задачи, поставленной в условиях успешного строительства коммунистического общества».
Одним росчерком пера вся буржуазная криминология объявлена псевдонаукой, «поскольку она изучает преступность, преступников, причины преступности “в анатомическом, патологическом и биохимическом аспектах”», подменяет социальную природу преступления биологической, стремится распространить на систему мер борьбы с преступностью медицинские методы «лечения преступников». А.А. Герцензон добавлял: «Для современной буржуазной криминологии характерно скольжение по поверхности общественных явлений; голый эмпиризм; слепое преклонение перед коллекционированием отдельных фактов; перенесение в область общественных явлений биологических законов; создание видимости научного исследования преступности и преступников путем использования методов и техники биологических наук; непонимание качественных, а не количественных различий между явлениями общественной жизни и явлениями чисто-биологического порядка; неспособность к большим обобщениям путем выделения главных, решающих закономерностей, характеризующих преступность и обусловливающие ее причины; отрицание возможности познания закономерностей общественной жизни». Как итог: «Всякое привнесение биологического аспекта в объяснение причин преступности как явления социального с неизбежностью приводит, и не может не приводить, к антинаучным и в конечном счете крайне реакционным политическим выводам. Никакое социальное явление, в том числе и преступность, не может быть объяснено биологическими причинами. Поэтому, если криминология ставит своей задачей изучение причин преступности, в ней нет места биологическим наукам!».
Последняя фраза — нет места биологическим наукам! — стала судьбоносной для развития отечественной криминологии.
Некоторым ответом на работу И.С. Ноя стала совместная монография, подготовленная не только юристами, но и академиком генетиком Н.П. Дубининым (которого цитировал И.С. Ной) — «Генетика, поведение, ответственность (О природе антиобщественных поступков и путях их предупреждения)»39. Ранее обвинения в адрес И.С. Ноя во многом выстраивались в плоскости отсутствия у него самостоятельных медико-генетических исследований преступников. Именно поэтому авторы «подстраховались», подготовив совместный труд — симбиоз юриспруденции и медицины. Авторитет подчеркивался статусом Николая Петровича Дубинина, являвшимся на момент выхода книги директором Института общей генетики Академии наук СССР. Для справедливости отметим, что среди ученых-генетиков к Н.П. Дубинину противоречивое отношение, в том числе, из-за тотального следования партийному курсу в ущерб науке. Н.П. Дубинин выдвинул также теорию «социального наследования», которая вписывалась в идеологию марксизма, утверждавшую приоритет воспитания.
Рассмотрим основные положения, изложенные в коллективной монографии. Авторы исходили из общего посыла, что в основе развития человека выступает дарвиновская теория об эволюции царства животных: «Если бы не было влияния труда, ранний предок человека не дал бы начало виду Homo sapiens… Вопрос о сущности становления вида “человек разумный” получил новые подходы в концепции гармонизирующей эволюции. Согласно этой концепции, главным фактором биологической эволюции предков человека было влияние социальных потребностей»40. Развитие ребенка понимается как процесс преобразования «биологической сущности в общественную» — происходит становление личности «как индивидуализированной совокупности общественных отношений». Таким образом социальная сущность определена как более сложная, по отношению к биологической: «Человек появляется на свет, не имея сознания, врожденных идей. Труд, интеллект, человеческие эмоции и воля — все это возникает прежде всего как отражение человеком исторически сложившихся общественных отношений»41.
Конечно, биологическую природу авторы не отрицали, ссылаясь при этом на Ф. Энгельса, что человеку никогда не освободиться от свойств, присущих животному. Постоянно происходят ссылки и на работы В.И. Ленина, чтобы подтвердить высокое значение социального воспитания и получения общественных навыков бытия.
Один из главных аргументов в критике биологической теории происхождения преступности строился на том, что он идеологически выгоден буржуазному обществу: «Ведь это позволяет объяснить все пороки эксплуататорской системы тем, что преступность, заложенная якобы в природе человека, вечна. Биологические теории в чистом виде вообще “снимают” социальную характеристику преступности, ее причин и мер борьбы с нею и тем самым оправдывают капитализм»42. Между тем авторы сами идеализируют социалистическую систему, считая, что преступность порождение буржуазного общества, и только там, где есть классовое разделение, она неизбежна. Марксизм-ленинзм рассматривает преступность как явление преходящее: «Появившись на определенном историческом этапе существования общества, преступность изменяется по мере его дальнейшего развития, а с утверждением общественных отношений, свободных от пороков антагонистических общественно-экономических формаций, она должна постепенно исчезнуть из жизни общества»43. Для придания большей убедительности авторы приводят цитату из работы И.М. Сеченова «Рефлексы головного мозга», приведем ее полностью (поскольку в книге используется только выдержка о долях влияния воспитания на характер человека): «В исследовании не упомянуто об индивидуальных особенностях нервных аппаратов у ребенка по рождении его на свет. Они
...
