Е. И. Галяшина

Судебная лингвистическая экспертиза

Учебник

---

ebooks@prospekt.org

Информация о книге

УДК 343.148(075.8)

ББК 67.5я73

Г17

Автор:
Галяшина Е. И., доктор юридических наук, доктор филологических наук, профессор, профессор кафедры судебных экспертиз Московского государственного юридического университета имени О. Е. Кутафина (МГЮА), академик РАЕН.

Рецензенты:
Антонов О. Ю., доктор юридических наук, доцент, декан факультета подготовки криминалистов Московской академии Следственного комитета Российской Федерации, полковник юстиции;
Кузнецов В. О., кандидат юридических наук, кандидат филологических наук, магистр права, заведующий лабораторией судебной лингвистической экспертизы Российского федерального центра судебной экспертизы при Минюсте России.

Учебник, написанный известным российским ученым и авторитетным экспертом, отражает теорию и практику судебной лингвистической экспертизы. Изложены правовые основы судебно-экспертной деятельности эксперта-лингвиста, охарактеризованы пределы его профессиональной компетенции. Издание обладает свойством инновационной наукоемкости, является первым в России учебником по судебной лингвистической экспертизе, раскрывающим сущность криминогенных речевых действий, методы и методологию их судебно-лингвистического исследования и иные теоретические, организационно-правовые и методические аспекты судебной лингвистической экспертизы на основе судебной экспертологии и судебного речеведения. В книге впервые представлена частная теория судебной лингвистической экспертизы, что дает инструментарий для юридико-лингвистического обеспечения безопасности коммуникации в цифровой среде.

Изложение всех разделов курса отвечает требованиям федерального государственного образовательного стандарта высшего профессионального образования по специальности «Судебная экспертиза». Учебник может быть использован при обучении бакалавров и магистров юриспруденции по специальности «Правовое обеспечение национальной безопасности» при изучении курсов, связанных с судебно-экспертной деятельностью.

Законодательство приведено по состоянию на 1 апреля 2021 г.

Для студентов, аспирантов и преподавателей вузов, практических работников экспертных, следственных, судебных органов и других юристов.

В оформлении макета использованы изображения с ресурса photogenica.ru

УДК 343.148(075.8)

ББК 67.5я73

© Галяшина Е. И., 2021

© ООО «Проспект», 2021

ВВЕДЕНИЕ В УЧЕБНУЮ ДИСЦИПЛИНУ «СУДЕБНАЯ ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ ЭКСПЕРТИЗА»
(Вместо предисловия)

Каждого ученика, подмастерья, стоящего на пороге
любой профессии, где работать надо со словом, хорошо
бы встречать примерно так: «Помни, слово требует
обращения осторожного. Слово может стать живой
водой, но может и обернуться сухим палым листом,
пустой гремучей жестянкой, а то и ужалить гадюкой.
И Слово может стать чудом. А творить чудеса —
счастье. Но ни впопыхах, ни холодными руками чуда
не сотворишь и Синюю птицу не ухватишь».
Нора Галь «Слово живое и мертвое»

Судебная лингвистическая экспертиза сегодня одно из самых актуальных, востребованных и нередко вызывающих бурные научные споры и дискуссии направлений судебно-экспертной деятельности. К ней приковано внимание юристов, лингвистов, журналистов, пользователей социальных сетей, блогеров, общественных и политических деятелей, руководителей различного ранга, граждан, должностных и юридических лиц.

Заключения лингвистической экспертизы публикуются в полнотекстовом формате на различных информационных площадках сети Интернет, привлекают пристальное внимание широкой (и далеко не только научной) общественности по многим резонансным делам, становятся объектом аналитики и научно-методического рецензирования, а зачастую и нелицеприятной критики.

И на то бывают веские основания, т. к. при назначении и производстве судебной лингвистической экспертизы, как показывает экспертная практика, нередки ошибки, из-за которых множатся журналистские публикации с критикой экспертов-лингвистов и лингвистических экспертиз, получающих в лучшем случае нелестные эпи­теты «абсурдных» заключений, а в худшем — обвине­ния в заказном характере и непрофессионализме «экс­пертов специального назначения».

Очевидно, что общественно значимая роль лингвистической экспертизы во многом определяется тем, что ее объектом является мысль, материализованная в Слове.

Речь — уникальное явление, данное человеку природой. Только человек может словами выражать свои мысли, чувства, эмоции, влиять на поведение других людей, совершать благие или аморальные и противоправные поступки, которые могут иметь юридические последствия.

Слово — это не только средство коммуникации, но и пропаганды и агитации, психологического воздействия на массовое и индивидуальное сознание, способ формирования общественного мнения, «оружие» индивидуального и массового поражения в глобальной информационной войне, источник как достоверных сведений, так и дезинформации.

Рис. 1. Слово — это орудие психологического воздействия

В современной информационно-цифровой эпохе Слово — эффективный инструмент и созидающего, и разрушительного действия, нередко сопровождающегося агрессией и деструктивным поведением.

О том, как велика роль языка в жизни человека и человечества, говорится не первый день и не первый век. Об этом писали величайшие мыслители, ученые, поэты: словами можно позвать на баррикады, повести за собой, воодушевить на подвиг и посеять страх, панику и хаос, возвысить и обидеть, унизить и оскорбить, обмануть и запугать, оклеветать и развратить, ранить в самое сердце и даже убить.

Рис. 2. Словесная агрессия

Мысль материализуется в Слове. В словах содержится скрытая сила, которая пробуждает энергии, которые воздействуют на человека и окружающий его мир.

Рис. 3. Мысль, материализуемая в Слове

Слово, будучи порожденным человеком для передачи информации, требует и того, кто его услышит или прочтет. Известный нейролингвист Татьяна Черниговская заметила: «Если перед нами будет лежать древнейший папирус и не будет человека, который умеет его прочитать, то это никакая не информация. Это просто физический объект. То, что я вычитаю оттуда, зависит от того, какое у меня образование, какие у меня планы, зачем я это читаю»1. Поэтому для понимания сообщения в любой коммуникации так важен фактор слушателя (читателя). В спорных и конфликтных ситуациях, когда возникает непонимание между отправителем и получателем сообщения, особое значение приобретает роль эксперта-лингвиста, способного объективными методами извлечь из текста смысловую информацию.

Рис. 4. Субъективизм понимания текста читателем

Особенно велика сила Слова в цифровом мире, где информация распространяется практически мгновенно, а вербальная коммуникация неизбежно видоизменяется. В условиях Всемирной информационной паутины стремительно увеличиваются количественно и усложняются качественно потоки сведений, передаваемых по каналам массовой коммуникации. В информационном обмене активно участвуют граждане, должностные лица, социальные институты, организации и учреждения, что порождает немало документационных и информационных споров и конфликтов, административных правонарушений и преступлений.

Новая среда породила и новые угрозы, вызовы для безопасного транслирования и получения информации, в том числе жизненно важной. Из-за обилия слухов, публикуемых в Интернете под видом достоверных сведений, откровенной дезинформации у людей стало утрачиваться доверие к медиасфере, многие предпочли сместить фокус внимания на межличностное общение в социальных сетях. Большинство подростков и молодых людей используют социальные сети и иные Web. 2.0 технологии, включая интерактивные онлайн-игровые сайты, блоги, вики-проекты, фото- и видеохостинги и др., для общения друг с другом, поиска новых знакомств, демонстрации своих талантов и способностей, обмена идеями и пропаганды своего образа жизни, образования сообществ по интересам, обмена видео и фотографиями, рекламы и продвижения товаров и услуг и т. д., для развлечения, образования и просто от скуки. Становясь неким придатком Web. 2.0 на своих смартфонах и айфонах, молодые люди становятся крайне зависимыми от современных интернет-технологий, легко подвержены внешнему влиянию и оказываются в зоне наибольшего риска негативного воздействия на них некачественной и недостоверной информации.

Рис. 5. Фейк-ньюс в медиасфере

Социолог и философ Элфин Тофлер, характеризуя современную многоканальную систему обмена информацией, писал: «Информационная бомба взрывается в самой гуще людей, осыпая нас шрапнелью образов и в корне меняя и восприятие нашего внутреннего мира, и наше поведение»2.

Рис. 6. Метафорический образ информационной бомбы

Виртуальная реальность порождает новые культурные феномены, формирует общедоступную медиальную коммуникацию, создает иллюзорный мир безграничной свободы, вседозволенности и безнаказанности, дающий человеку возможность удовлетворения низменных потребностей, примитивных прихотей и порочных желаний, скрывая свою истинную личность под маской любого никнейма или аватара, придуманного профиля пользователя социальной сети.

Используя телекоммуникационные сети как средство влияния на установки, модели поведения личности и коллективное восприятие информации, можно достаточно эффективно манипулировать общественным мнением, направлять поведение людей в реальной действительности.

Рис. 7. Деструктивное речевое поведение в медиапространстве

Современное информационное пространство, включая глобальную сеть Интернет, — это безграничный мир информации, который не только дает широкие возможности для общения, но и является питательной средой для злоумышленников, которые распространяют вредоносную (деструктивную) лживую и криминальную информацию, представляющую собой угрозу для личностной безопасности интернет-пользователей.

Многие сайты и сообщества в социальных сетях используются для прославления фашизма и национализма, ксенофобии, религиозного экстремизма, продвижения идеологического терроризма, популяризации «клубов самоубийц»; пропаганды наркотиков, тюремной культуры, культа насилия и жестокости; возбуждения ненависти и вражды, унижения людей по признакам их социальной принадлежности; травли и издевательств, клеветы и оскорблений, распространения фейков, детской порнографии и другой криминогенной информации.

Российское законодательство ограничивает распространение информации, которая относится к категории запрещенной. К данной категории причислена информация, которая направлена на пропаганду войны, разжигание национальной, расовой или религиозной ненависти и вражды, а также иная информация, за распространение которой предусмотрена уголовная или административная ответственность (ч. 6 ст. 10 Федерального закона от 27 июля 2006 г. № 149-ФЗ «Об информации, информационных технологиях и о защите информации»).

С другой стороны, недопустима цензура и ограничение прав людей на высказывание своего мнения, равно как недопустимо и злоупотребление этими правами.

Правоохранительные органы должны обладать объективной критериологией, позволяющей выявлять, пресекать и предупреждать речевые правонарушения в цифровой медиасреде. Поскольку значительная часть распространяемой криминальной информации выражается вербально, для правильной юридической квалификации речевого деяния нужны специальные лингвистические знания. Поэтому обоснованность, правильность и справедливость принимаемого судом решения по делу, где в качестве вещественных доказательств фигурируют запечатленные на материальных носителях продукты речевой деятельности человека, во многом детерминируются качеством проведенной по делу судебной лингвистической экспертизы, которое, в свою очередь, определяется наличием у судебного эксперта-лингвиста профессиональных компетенций (знаний, навыков и умений), единством научно-методического подхода к экспертной практике и специализации экспертов.

Настоящий учебник служит в том числе и целям формирования компетенций экспертов-лингвистов на основе обобщения современных научных достижений лингвистики и методических подходов, разработанных в государственных и негосударственных судебно-экспертных учреждениях Российской Федерации. Автором использованы типовые методики и методические материалы РФЦСЭ при Минюсте РФ, ЭКЦ МВД РФ, ИК ЦСТ ФСБ РФ и другие научно-методические пособия, ссылки на которые даются по тексту настоящего учебника в соответствующих разделах.

Предлагаемый читателю учебник предназначен, в первую очередь, для обучающихся по программе специальности 40.05.03 Судебная экспертиза специализации № 5 Речеведческие экспертизы3.

Целью учебной дисциплины «Судебная лингвистическая экспертиза» при подготовке судебных экспертов является формирование у обучающихся знаний о судебной лингвистической экспертизе как самостоятельном роде судебных экспертиз, решающем задачи исследования формальной и содержательной стороны текста как продукта речевой деятельности; о системе судебно-экспертных методов лингвистического исследования речевых произведений, зафиксированных на различных носителях.

Учебник поможет овладеть навыками судебно-экспертного лингвистического исследования многообразных продуктов речевой деятельности (речевых произведений); будет способствовать формированию умений применять экспертные методики и лингвистические технологии на практике.

В процессе освоения учебной дисциплины «Судебная лингвистическая экспертиза» обучающиеся должны ознакомиться:

– с нормативной правовой базой, регламентирующей во всех видах судопроизводства назначение и производство судебных лингвистических экспертиз, оценку их результатов;

– с основами частной теории судебной лингвистической экспертизы;

– с системой объектов, исследуемых при производстве судебной лингвистической экспертизы, и решаемыми задачами;

– с профессиональными и квалификационными требованиями к субъекту судебной лингвистической экспертизы;

– с основными этапами становления судебной лингвистической экспертизы в системе государственных и негосударственных судебно-экспертных учреждений России и за рубежом;

– с основами методологии судебной лингвистической экспертизы и базовыми технологиями, методиками экспертно-лингвистического исследования речевых произведений для решения идентификационных и диагностических экспертных задач.

В учебник включены основные теоретические положения и методические подходы к решению типовых задач судебной лингвистической экспертизы, которые сегодня наиболее востребованы для практики судопроизводства в целях обеспечения информационно-мировоззренческой безопасности медиакоммуникации, противодействия экстремизму и терроризму, защиты от диффамации и т. д.

Учебник будет способствовать приобретению обучающимися требуемых профессиональных компетенций (закреплению теоретических знаний, формированию навыков и умений при выполнении практических заданий, проведении лабораторных работ, выполнении учебных и контрольных экспертиз) на основе обобщения, оптимизации и унификации существующих (разрозненных и порой диаметрально противоположных) методических подходов с опорой на юридико-лингвистические компетенции, понятийно-терминологический аппарат судебной экспертологии и судебного речеведения.

Настоящий учебник будет полезен и для приобретения новых компетенций, направленных на обеспечение медиабезопасности в цифровом пространстве. Объективная потребность общества и государства, юридических и физических лиц, граждан в получении качественных и достоверных сведений, защиты от коммуникационных рисков, социокультурных угроз, идеологического терроризма и экстремизма обусловила социальный заказ на разработку криминалистического учения об использовании специальных юридико-лингвистических знаний для обеспечения медиабезопасности в цифровой среде и эффективного противодействия новым вызовам и информационным угрозам4. Особую роль в разрабатываемом учении играют диагностические комплексы криминогенных речевых действий наряду с иными теоретическими, правовыми и методическими аспектами судебной лингвистической экспертизы деструктивной информационной продукции, нашедшие детальное изложение в настоящем учебнике.

Преподаванию курса судебной лингвистической экспертизы придается большое значение при подготовке не только судебных экспертов, но и дознавателей, следователей, прокуроров, судей, адвокатов, нотариусов и юристов в различных сферах. С трудностями назначения судебной лингвистической экспертизы сталкиваются и суды, и следователи, и дознаватели, не зная, как правильно сформулировать вопросы эксперту в пределах его компетенции, куда, в какое учреждение или какому конкретно эксперту поручить производство экспертизы, как проверить компетентность и квалификацию эксперта, оценить экспертное заключение.

В то же время производство судебной лингвистической экспертизы сопряжено с методическими сложностями, возникающими вследствие значительного объема, разрозненности и разноречивости лингвистической литературы, в которой обучающемуся самостоятельно трудно ориентироваться, вычленять главное.

Представленный в учебнике материал поможет разомкнуть существующий сегодня в правоприменительной практике порочный круг, когда правоприменитель, в условиях неопределенности правовых категорий, нередко перекладывает ответственность на судебных экспертов-лингвистов, фактически отдавая им на откуп решение вопроса о признании или непризнании речевого действия правонарушением, а эксперты, опять-таки ввиду неопределенности правовых категорий и отсутствия соответствующих экспертных понятий, не всегда в состоянии решать экспертные задачи по выявлению лингвистического диагностического комплекса признаков того или иного криминогенного речевого действия. Указанные комплексы выступают элементом критериологии противоправного речевого поведения, позволяя соблюсти баланс между правом на свободу слова и плюрализм мнений, свободу поиска и получения информации, с одной стороны, и защитой от злоупотребления этими правами, с другой.

Представляется, что книга будет полезна и филологам, лингвистам, журналистам, преподавателям, исследователям языка, особенно начинающим свою практическую экспертно-аналитическую или судебно-экспертную деятельность, а также при переподготовке или повышении квалификации по программам дополнительного профессионального образования по судебной лингвистической экспертизе.

Учебник содержит 11 глав, каждая из которых сопровождается контрольными вопросами. В конце учебника приведен образец заключения эксперта по контрольной экспертизе и пример заключения специалиста-лингвиста. Учебник также снабжен перечнем источников, которые будут полезны при изучении дисциплины «Судебная лингвистическая экспертиза».

* * *

Автор выражает глубокую признательность рецензентам за высказанные ценные рекомендации, замечания и пожелания, которые существенно обогатили этот учебник. Искренняя благодарность всему профессорско-преподавательскому составу кафедры судебных экспертиз Московского государственного юридического университета имени О. Е. Кутафина (МГЮА), участвовавшему в обсуждении данной работы, особенно В. Д. Никишину, Т. П. Соколовой и лично заведующему кафедрой, заслуженному деятелю науки, доктору юридических наук профессору Е. Р. Россинской за неоценимую помощь и дружескую поддержку в подготовке данного учебника.

1. ПОНЯТИЕ И СУЩНОСТЬ СУДЕБНОЙ ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ ЭКСПЕРТИЗЫ

1.1. Понятие судебной лингвистической экспертизы

Судебная лингвистическая экспертиза — это процессуальное действие, состоящее из исследования текста и завершающееся дачей письменного заключения эксперта по вопросам, разрешение которых требует применения специальных лингвистических знаний, в целях установления фактов и обстоятельств, имеющих значение доказательств.

Судебная лингвистическая экспертиза является самостоятельной формой получения новых и уточнения (проверки) доказательств в судопроизводстве.

Судопроизводство — урегулированная нормами процессуального права деятельность суда, участвующих в деле лиц и других участников процесса, а также органов исполнения судебных решений по разрешению юридических дел. Основными формами процесса (судопроизводства) являются уголовный и гражданский процесс (судопроизводство), а также конституционное и административное судопроизводство. В сферу судопроизводства входит рассмотрение и разрешение судом дела по существу, досудебное производство, производство по делу во всех стадиях уголовного, гражданского, административного процессов и др.

Судебная лингвистическая экспертиза может быть назначена в уголовном процессе, при производстве по делам об административных правонарушениях, в административном и гражданском судопроизводстве как в судах общей юрисдикции, так и в арбитражных судах, если возникает необходимость производства исследования спорного текста с использованием специальных лингвистических знаний.

В широком смысле словосочетание «лингвистическая экспертиза» используется для обозначения разнообразных прикладных языковедческих исследований. Результаты лингвистической экспертизы могут быть получены экспериментальным, опытным путем с помощью лингвистического инструментария — методов и средств исследования системы языка и его элементов.

Применительно к лингвистической экспертизе можно говорить об использовании методов лингвистического исследования текста в практических целях.

Лингвистическая экспертиза (в расширительном смысле слова) направлена на приложение знаний о структуре и функционировании языка в разных сферах человеческой деятельности для оптимизации и обеспечения эффективного использования языка в СМИ, в публичной политике, в преподавании, в законодательной деятельности, в документообороте, в рекламе и нейминге, в избирательных кампаниях и т. д.

Лингвистическая экспертиза, не скованная жесткими рамками процессуального законодательства, может носить инициативный, эвристический, поисковый, изыскательский, экспериментальный, провокационно-дискуссионный характер. Она направлена на поиск, получение и применение новых знаний о языке в целях развития лингвистической науки как учения о языке, исследующего его систему, закономерности его функционирования и развития, включая сравнение отдельных языков для выявления генетических и типологических связей между ними.

В таком понимании лингвистическая экспертиза рассматривается в работах некоторых филологов (А. Н. Баранов, М. А. Грачев, О. Н. Матвеева и др.) как научное направление в ряду дисциплин прикладной лингвистики.

Однако судебная лингвистическая экспертиза не может быть приравнена к научному изысканию в области языка как объекта лингвистики (языкознания).

Судебная лингвистическая экспертиза отличается от научного исследования своим особым процессуальным статусом, детерминирующим судебно-экспертную деятельность эксперта-лингвиста, специфику требований, предъявляемых к лингвисту как субъекту судебного экспертного исследования, к продуктам речевой деятельности как объектам судебной экспертизы, имеющим статус вещественных доказательств и/или документов, к применяемым для судебно-экспертного исследования методам и методикам, к понятийно-терминологическому аппаратуру, основанному на лингвистической терминологии, адаптированной к судебно-экспертному применению.

Судебная лингвистическая экспертиза, будучи основанной на лингвистике как материнской науке, является не научной, а специфической практической — судебно-экспертной — деятельностью.

Судебный эксперт-лингвист, в отличие от лингвиста-исследователя, не нацелен на получение нового знания о языке и речи. Его задача — применение для целей судопроизводства (установления фактических данных, имеющих значение доказательств) устоявшихся, общепризнанных, не вызывающих споры и дискуссии в лингвистике, научно обоснованных знаний о языке и речи.

Несмотря на кажущееся сходство по использованию на практике знаний из области лингвистики (языковедения), судебная лингвистическая экспертиза существенно разнится от лингвистических экспертиз, понимаемых филологами в широком смысле слова, т. к. входит в ряд юридических дисциплин, опираясь на криминалистику, судебную экспертологию и судебное речеведение, через призму которых преломляется знание, заимствованное из материнской науки — лингвистики.

Специальные лингвистические знания, базируясь на лингвистике, не ограничиваются и не исчерпываются ею. Заимствованные из лингвистики знания прирастают и обогащаются юридическими, экспертными знаниями и учениями: о речевых следах, об экспертной диагностике и идентификации, об идентификационно и диагностически значимых свойствах речевых произведений, об идентификационно и диагностически значимых криминалистических комплексах признаков, релевантных для установления объективной стороны правонарушения, совершаемого посредством речевого действия, или иной доказательственной информации, содержащейся в тексте как продукте речевой деятельности, и др.

Судебная лингвистическая экспертиза всегда представляет собой лингвистическое исследование текста, но далеко не любое лингвистическое исследование (лингвистическая экспертиза) речевого продукта может именоваться судебной лингвистической экспертизой.

Судебная лингвистическая экспертиза — это экспертиза, обладающая особым процессуальным статусом и специфическими свойствами, отличающими ее от любых других видов прикладного лингвистического исследования.

Юридическими основаниями производства судебной лингвистической экспертизы являются постановление лица, производящего дознание, производство по делу об административном правонарушении, следователя либо определение суда.

1.2. Сущность судебной лингвистической экспертизы

Сущность судебной лингвистической экспертизы заключается в процессуально регламентированном исследовании с применением специальных лингвистических знаний по заданию следователя, дознавателя, суда, судьи, лица или органа, осуществляющего производство по делу об административном правонарушении, сведущим лицом — экспертом — предоставляемых в его распоряжение объектов экспертизы (материальных носителей текстов, материалов дела, сравнительных образцов) с целью установления фактических данных, имеющих значение судебных доказательств.

Таким образом, сущность судебной лингвистической экспертизы тесно связана с понятием специальных лингвистических знаний.

Традиционно считается, что специальными являются знания, полученные в результате профессионального образования (обучения) и практического опыта, выходящие за рамки общеобразовательной подготовки и житейского опыта, знания, не являющиеся общеизвестными и общедоступными, не имеющие всеобщего, массового распространения, которыми располагает ограниченный круг сведущих людей, получивших специальную подготовку.

Соотношение специальных и общеизвестных знаний по своей природе изменчиво и определяется уровнем развития социума и интегрированности научных знаний в повседневную жизнь человека. Расширение и углубление знаний о каком-либо явлении, процессе, предмете приводит к тому, что знания становятся более дифференцированными, системными, доступными все более широкому кругу лиц.

Глобальная цифровизация и информатизация существенно сдвигает границу между специальными и общедоступными знаниями, позволяя найти в Интернете практически любую интересующую пользователя информацию по любому вопросу. В итоге сфера обыденных знаний обогащается, а сфера специальных знаний дифференцируется.

Одновременно наблюдается и обратный процесс. За счет более глубокого научного познания явлений, процессов, предметов на первый взгляд обыденные представления о них отвергаются, возникают новые научные обоснования, которые приобретают характер специальных знаний. Очевидно, что в каждом конкретном случае необходимо проанализировать характер требуемых знаний и решить, являются ли они специальными.

С этой точки зрения к специальным лингвистическим знаниям не относятся обыденные знания о языке его носителя, владеющего и пользующегося языком в целях повседневного общения. Например, для понимания прямых значений слов: «сволочь», «подонок», «подлюга», «дать», «взять» или «украсть» и т. п. достаточно открыть толковый словарь современного русского языка. Это значит, что для этого не требуется назначение экспертизы, т. к. это не специальные, а общеизвестные, обыденные языковые знания.

Другое дело — когда речь насыщена метафорами, идиомами, намеками, иносказаниями, жаргонизмами, неологизмами и окказионализмами, оценочными коннотациями и ассоциациями.

Так, например, слово «рейдер» в современном политическом и медиадискурсе приобрело новое, ранее не фиксированное толковыми словарями русского языка значение с отрицательной коннотацией, устанавливаемое на основе лингвистического анализа контекста и коммуникативной ситуации5. И наоборот, слово «спекулянт», имевшее в советский период негативную коннотацию, сегодня ее утратило.

Модные словечки типа хайп, хайпануть, фейк, фейковый, зашквар, вейпер, троллинг, свайп, зумер, секстинг, привнесенные в русскоязычную речевую практику из английского языка, также требуют их лексикографического изучения.

Поэтому специальные лингвистические знания не требуются, когда смысловое содержание текста понимается однозначно, исходя из денотативных значений слов, зафиксированных в толковых словарях, справочниках или энциклопедиях. И наоборот, для установления ­актуализированного в тексте значения, коннотации, неологизма, окказионализма, диалектизма, жаргонизма, сленгизма, разового языкового кода, «эзопова»6 или «птичьего»7 языка, постижения смысла диалога или речевого оборота, извлекаемого из контекста и коммуникативной ситуации, сложной структурной или стилистической организации текста, необходима тщательная изыскательная работа лингвиста с привлечением профессиональных экспертных знаний и современных технологий декомпозиции текста и экспликации его смысла.

Еще 20–30 лет назад можно было с уверенностью говорить, что выпускник филологического вуза в полном объеме владеет языковыми знаниями. Сегодня такое утверждение вряд ли возможно, поскольку в силу дифференциации и интеграции научного знания языковедение и пограничные с ним науки трансформировались в интегративные междисциплинарные отрасли знаний о языке и речи, дав начало множеству дисциплин филологического, лингвистического, речеведческого, журналистского, литературоведческого, ономастического, семиотического, текстологического толка.

Но и это еще не все. Язык и речь в наши дни изучаются не только отраслями филологии и лингвистики, но и культурологией, социологией, религиоведением, психологией, психиатрией, логопедией, криминалистикой, криминологией и др. науками. Очевидно, что для решения задач, которые практика ставит перед экспертами-лингвистами, необходимо не только обладать фундаментальными знаниями о законах языка, но и понимать особенности его функционирования в разговорной речи, в социальных сетях, знать специальную юридическую терминологию, изучить специфику языка закона и другие аспекты.

Общепринятые научно обоснованные положения теоретической и прикладной лингвистики выполняют роль научной основы, которые, доказав со временем свою состоятельность и бесспорность, стали постулатами, не подвергаемыми сомнению. На их фундаменте развивается специализированное знание о языке и речи как заимствованный из материнской науки языковедческий базис судебной лингвистической экспертизы.

Вместе с тем сфера специальных лингвистических знаний не ограничивается теоретическим и прикладным языкознанием, но дополняется специальными знаниями о русском языке, русской культуре, русской литературе, русском народе, русской истории. Эти знания, почерпнутые из области лингвистической русистики, изучающей функционирование русского языка, являющегося государственным языком в Российской Федерации, также формируют фундамент специальных знаний эксперта-лингвиста.

Наличие специальных лингвистических знаний у лица, назначаемого в качестве судебного эксперта, является необходимым условием его привлечения к производству судебной лингвистической экспертизы. Они составляют костяк, на котором формируются экспертно-лингвистические компетенции (знания, навыки и умения), определяющие пределы экспертной специальности в рамках профессиональной подготовки экспертов, претендующих на право самостоятельного производства судебной лингвистической экспертизы.

Применение специальных лингвистических знаний при судебно-экспертном исследовании продукта речевой деятельности завершается составлением письменного заключения эксперта, которое является одним из предусмотренных законом источников доказательств, а фактические данные, содержащиеся в нем, — доказательствами.

1.3. Отличительные особенности деятельности судебного эксперта-лингвиста и специалиста-лингвиста

Судебно-экспертное лингвистическое исследование по своей гносеологической сущности представляет собой разновидность процесса познания методами лингвистики продукта речевой деятельности, обладающего статусом вещественного доказательства и/или документа, и потому имеет ряд отличительных особенностей, присущих именно практической деятельности.

Практическая деятельность в области судебной лингвистической экспертизы является научно обоснованной и использует положения ряда научных дисциплин, включая теоретическую и прикладную лингвистику, судебное речеведение, судебную экспертологию, криминалистику и т. д., составляющих спектр специальных знаний, входящих в пределы экспертной специальности по судебной лингвистической экспертизе. Но те положения, научные методы и средства, которые в лингвистической науке используются для установления языковых фактов или закономерностей, создания новых теорий, выдвижения и проверки гипотез, в деятельности эксперта применяются для решения практических задач по установлению фактических данных, имеющих значение доказательств в судопроизводстве.

Судебная лингвистическая экспертиза специфична. Она не похожа на другие разновидности экспертиз. С одной стороны — каждый говорящий или пишущий по-русски, не говоря уже о лицах, получивших филологическое образование, полагает себя сведущим лицом в вопросах родного языка, а с другой — правоприменитель не может устоять перед искушением «переложить» на лингвиста свои процессуальные функции, с тем чтобы получить от эксперта оценку речевого деяния с позиции права.

Заключение по судебной лингвистической экспертизе выступает в судопроизводстве не только как средство установления фактов и обстоятельств, подлежащих доказыванию по делу, но и является после оценки доказательств аргументом обоснования конечных выводов суда в процессуальном решении (судебном акте).

Поэтому эксперт-лингвист может применять только такие методы лингвистического анализа текста, которые отвечают принципу допустимости и не противоречат требованиям законности, при условии соблюдения общих правил работы с вещественными доказательствами и документами.

Принципы допустимости методов и средств в судебно-экспертном лингвистическом исследовании таковы:

– законность и этичность метода;

– научная состоятельность, надежность, воспроизводимость метода, его научная обоснованность и достоверность получаемых с его помощью результатов, возможность их объективной проверки;

– эффективность метода для решения экспертных задач: способность в минимальные сроки продуктивно достигнуть намеченной цели;

– валидность (обоснованность и пригодность) применения методик и результатов исследования в конкретных условиях применительно к решаемой экспертной задаче.

Методика лингвистической экспертизы — это система предписаний (категорических или альтернативных) по выбору и применению в определенной последовательности и в определенных существующих или создаваемых условиях методов и средств решения экспертной задачи. Методика должна содержать правило принятия решения для полученных результатов применения метода с учетом его неопределенности или погрешности.

Основным методологическим принципом судебной лингвистической экспертизы является системообразующая роль закона во взаимодействии языка и права, организующая всю судебно-экспертную деятельность лингвиста. Это предопределяет выбор методов, приемов и алгоритмов исследования. Сведения об используемых при производстве судебной лингвистической экспертизы методах и методиках обеспечивают воспроизводимость экспертного исследования и позволяют правоприменителю при оценке заключения эксперта как доказательства проверить их допустимость для целей судопроизводства, а также оценить объективность, полноту, всесторонность экспертизы, обоснованность сделанных выводов, достоверность полученных результатов.

Одно из основных требований для признания результатов лингвистической экспертизы достоверными — научная обоснованность используемого инструментария и общепризнанность его таковым в конкретном виде лингво-экспертной деятельности. Следовательно, используемый понятийный аппарат, методы, правила и процедуры проведения конкретных видов лингвистических экспертиз должны позволять достигать при их использовании различными субъектами экспертной деятельности повторяемости результата экспертного исследования в похожих условиях.

В судебно-экспертной деятельности лингвиста возможно применение только таких методов, которые не ущемляют права граждан и юридических лиц, не унижают человеческое достоинство, не приводят к нарушению норм процессуального права. При проведении исследований вещественные доказательства и документы с разрешения органа или лица, назначивших судебную экспертизу, могут быть повреждены или использованы только в той мере, в какой это необходимо для проведения исследований и дачи заключения, указанное разрешение должно содержаться в постановлении или определении о назначении судебной экспертизы либо соответствующем письме.

Запрещается без специального разрешения субъекта, назначившего экспертизу, применять разрушающие методы, видоизменяющие объект экспертного исследования. Под повреждениями объектов исследования законодатель понимает изменение их свойств и состояния в результате применения при исследовании научных методов.

К числу методов, видоизменяющих смысл текста как объекта судебно-экспертного исследования, а потому недопустимых, относятся: метод ассоциативного эксперимента, метод синонимических преобразований, метод перефразирования, метод реферирования, прием объединения экспертом нескольких устных и/или письменных текстов в так называемый сложный отдельный текст (СОТ), соединяющий в себе ряд текстов, и некоторые другие.

В то же время это вовсе не означает исключение из системы объектов судебной лингвистической экспертизы таких сложных интерактивных и поликодовых текстов, как гипертекст, поликодовый (креолизованный) текст, текст-конгломерат, изначально порожденный в виде длящейся коммуникации, материализуемой в виде массива (речевого потока) сообщений в едином контексте и конситуации, технически передаваемых порциями по каналам связи. К числу таковых относятся переписка/переговоры в WhatsApp, Skype, Viber и иных службах мгновенных сообщений, а также технически прерываемые и возобновляемые телефонные переговоры одних и тех же абонентов в одной и той же коммуникативной ситуации и т. п.

В этом случае порции текста порождаются их авторами, а не искусственно конструируются (объединяются) экспертами, поэтому предварительно устанавливается принадлежность каждой части сообщения к единому коммуникативному целому с использованием криминалистического подхода установления целого по частям. Подробнее этот аспект специфических объектов судебной лингвистической экспертизы и особые гносеологические приемы их исследования будут рассмотрены далее в соответствующем разделе настоящего учебника.

Деятельность лингвиста может носить как процессуальный характер в форме производства судебной экспертизы и дачи письменного заключения эксперта или участия специалиста в судопроизводстве, так и непроцессуальный — консультационный, аналитико-исследовательский характер.

В случае участия лингвиста в качестве специалиста в следственных или иных процессуальных действиях он не проводит никаких исследований речевых произведений (материалов), но дает устные и/или письменные разъяснения, пояснения, толкования по вопросам, относящимся к специальным знаниям в области лингвистики, может оказывать содействие субъекту доказывания в постановке вопросов эксперту и оценке заключения эксперта-лингвиста.

Если деятельность лингвиста осуществляется вне сферы судопроизводства (несудебные экспертизы, исследования до возбуждения дела), то он не связан какими-либо процессуальными рамками и волен выполнять научно-практические лингвистические исследования, руководствуясь научной этикой и своими морально-нравственными нормами, оставаясь тем не менее в рамках правового поля, которое регулирует отношения правопорядка и правосознания любого гражданина. Результаты такого несудебного исследования, будучи изложенными в письменной форме, могут как иметь, так и не иметь статус иного письменного доказательства по усмотрению правоприменителя. Форма, содержание и структура несудебного лингвистического исследования нормативно не регулируется, но может повторять структуру заключения эксперта, содержащую вводную, исследовательскую часть и ответы на поставленные вопросы.

Одно и то же физическое лицо, обладающее необходимыми специальными знаниями, может выступать в различных статусах и выполнять разные роли, действуя как эксперт-лингвист либо как лингвист-специалист, консультант, аналитик, исследователь. Эти роли нельзя смешивать, допуская процессуальные и организационные ошибки назначения и производства судебных лингвистических экспертиз.

Также нельзя смешивать функции государственного судебного эксперта и лица, назначенного экспертом, но не являющегося работником государственного судебно-экспертного учреждения, частного эксперта и руководителя организации, в которой работает эксперт. При назначении экспертизы в судебно-экспертное учреждение нужно учитывать организационно-правовую форму данной некоммерческой организации.

Проиллюстрируем пагубность подобного смешения на примерах из практики. По уголовному делу была назначена судебная лингвистическая экспертиза, которая, как это видно из постановления о назначении судебной лингвистической экспертизы, вынесенного 16 ноября 2017 года, была поручена некоммерческой организации, условно назовем ее АНО «Лингвознав». В постановлении следователя о назначении судебной экспертизы было приведено наименование организации, которой поручается ее производство. Следователь исходил из того, что АНО «Лингвознав» является негосударственным судебно-экспертным учреждением. Однако в уставных документах АНО «Лингвознав» основной вид деятельности именован как «Научные исследования и разработки в области общественных и гуманитарных наук». Также зарегистрированы 3 дополнительных вида деятельности, среди которых деятельность в области права не значится.

В заключении эксперта № 17-Л было отмечено, что лингвистическая экспертиза была проведена в экспертном учреждении, но сведения, позволяющие считать АНО «Лингвознав» таковым, отсутствовали. В числе приведенных данных об «экспертном учреждении» указана лишь организационно-правовая форма юридического лица, но ничего не сказано об ее видах деятельности. В то же время для приобретения правового статуса судебно-экспертного учреждения (организации) судебно-экспертная деятельность должна быть основным видом деятельности, предусмотренным уставом организации.

Лингвистическую экспертизу выполнила комиссия экспертов в лице директора АНО «Лингвознав» и одного работника этой организации, стаж работы которого на момент проведения экспертизы был менее года.

Директор АНО «Лингвознав», будучи учредителем организации и одновременно лицом, осуществляющим административные функции, очевидно, не был вправе назначать самого себя судебным экспертом, поручать самому себе производство экспертизы, самому себе разъяснять права и ответственность, предусмотренные ст. 57 УПК РФ. Это противоречило бы принципу независимости судебного эксперта. В данном случае, коль скоро следователь хотел поручить экспертизу конкретным лицам, работавшим в АНО «Лингвознав», он должен был предварительно убедиться в наличии у них необходимых компетенций и в постановлении о назначении судебной экспертизы привести фамилии, имена, отчества экспертов, лично разъяснить каждому эксперту права и ответственность, предусмотренные ст. 57 УПК РФ. Таким образом, были допущены процессуальные ошибки, повлекшие назначение повторной экспертизы другому эксперту.

Другой пример. Региональная общественная организация (РОО) на своем сайте рекламировала себя в качестве негосударственного судебно-экспертного учреждения. Следователь вынес постановление о назначении экспертизы, указав в нем данную организацию в качестве судебно-экспертного учреждения, и направил материалы для исследования. Руководитель общественной организации своим приказом создал комиссию из лингвистов — членов РОО, назначив их экспертами. После выполнения экспертизы утвердил экспертное заключение комиссии экспертов-лингвистов. В судебном заседании заключение комиссии экспертов было оспорено стороной защиты по мотивам нарушения порядка, установленного ст. 195 и 199 УПК РФ, поскольку деятельность региональной общественной организации8 не входит в сферу регулирования федерального закона от 31 мая 2001 г. № 73-ФЗ «О государственной судебно-экспертной деятельности в Российской Федерации».

Защитник утверждал, что региональная общественная организация не обладает юридическим статусом государственного или негосударственного судебно-экспертного учреждения. Под негосударственными судебно-экспертными учреждениями в уголовном судопроизводстве следует понимать некоммерческие организации (некоммерческие партнерства, частные учреждения или автономные некоммерческие организации), созданные в соответствии с Гражданским кодексом Российской Федерации и Федеральным законом «О некоммерческих организациях», осуществляющие судебно-экспертную деятельность в соответствии с принятыми ими уставами9.

Поэтому представление на сайте организации членов общественной организации как работников экспертного учреждения ввело правоприменителя в заблуждение, спровоцировало ошибку назначения экспертизы лингвистам, состоящим в общественной организации, но не являющимся работниками судебно-экспертного учреждения. Поскольку руководитель общественной организации или объединения не обладает правами и обязанностями руководителя судебно-экспертного учреждения, то у него не имелось полномочий поручать производство судебной экспертизы конкретным лицам, разъяснять им права и ответственность судебного эксперта, предусмотренные ст. 57 УПК РФ. Суд с доводами защитника согласился и назначил повторную экспертизу в государственное судебно-экспертное учреждение.

Нередко коммерческие организации (ООО, ЗАО) также представляют себя на рынке экспертных услуг в качестве негосударственных судебно-экспертных учреждений, хотя цели судебно-экспертной деятельности несовместимы с основной целью предпринимательской деятельности — извлечением прибыли. Это нередко приводит к ошибкам в привлечении в качестве экспертов лиц, не обладающих надлежащими компетенциями для решения вопросов судебной лингвистической экспертизы.

Должное разграничение процессуально детерминированной деятельности лингвистов при производстве судебной экспертизы и иной деятельности, сопряженной с лингвистическим консультированием, способствует верной ориентации правоприменителя при выборе эксперта, помогает проверить наличие у лица, которому поручается производство судебной лингвистической экспертизы, надлежащих компетенций, определяющих пределы экспертной специальности по судебной лингвистической экспертизе, облегчает оценку допустимости для целей судопроизводства примененных экспертом лингвистических методов и методик, а также стимулирует эксперта-лингвиста строго следовать правилам обращения с речевыми произведениями как объектами судебной лингвистической экспертизы.

Судебную лингвистическую экспертизу от лингвистической экспертизы, осуществляемой в иных кроме судопроизводства сферах человеческой деятельности, отличают следующие сущностные признаки:

– подготовка объектов на судебную лингвистическую экспертизу, назначение и проведение ее осуществляется с соблюдением специального правового регламента, определяющего (наряду с соответствующей процедурой) права, обязанности и ответственность эксперта-лингвиста, субъекта, назначившего экспертизу, участников уголовного, гражданского, административного, арбитражного процесса, производства по делу об административном правонарушении; процессуальные нарушения правового регламента влекут недопустимость заключения эксперта как доказательства;

– проведение лингвистического исследования осуществляется с применением специальных лингвистических знаний на строго научной и практической основе с помощью методов, пригодных для использования в целях судопроизводства, а также на основе общепринятых научных и практических данных (апробированных, валидированных методик и экспертных технологий);

– деятельность судебного эксперта-лингвиста в сфере судопроизводства четко определена правовыми рамками, определяющими его компетенцию и компетентность в пределах экспертной специальности по исследованию продуктов речевой деятельности; выход лингвистического исследования за пределы экспертной специальности влечет необоснованность и несостоятельность сделанных экспертом выводов;

– пределы экспертной специальности определены видовым делением судебной лингвистической экспертизы в рамках ведомственных классификаторов судебных экспертиз и объемом как основной, так и дополнительной программы профессиональной подготовки судебного эксперта-лингвиста;

– письменное заключение, составленное экспертом-лингвистом, имеет статус доказательства, оценивается правоприменителем по критериям относимости, допустимости, достоверности, достаточности и непротиворечивости в совокупности со всеми собранными по делу доказательствами.

1.4. Речевое действие как правонарушение

В российском судопроизводстве рассматривается значительное число дел, где речевое произведение (текст) становится предметом информационных споров и конфликтов, выступает как corpus delicti (от лат. состав преступления, вещественные доказательства, основные улики) по разным категориям дел, так как в нем содержатся признаки объективной стороны правонарушения, совершенного посредством Слова.

Это дела о защите чести, достоинства и деловой репутации, клевете, оскорблении, возбуждении ненависти либо вражды, публичных призывах к осуществлению экстремистской деятельности, признании информационных материалов экстремистскими, нарушении прав на интеллектуальную собственность и т. д.

При этом других источников доказательств, кроме сказанных или написанных слов, по таким категориям дел не существует. Именно Слово выступает в качестве средства совершения преступления или административного правонарушения, а речевое действие составляет его объективную сторону.

К речевым действиям, образующим состав правонарушения, согласно действующему законодательству Российской Федерации10, относятся:

– распространение не соответствующих действительности сведений, порочащих честь, достоинство, деловую репутацию граждан и деловую репутацию юридических лиц (ст. 152 ГК РФ);

– оскорбление (ст. 5.61 КоАП РФ);

– клевета (ст. 5.61.1 КоАП РФ, ст. 128.1 УК РФ);

– клевета в отношении судьи, присяжного заседателя, прокурора, следователя, лица, производящего дознание, судебного пристава (ст. 298.1 УК РФ);

– неуважение к суду (ст. 297 УК РФ);

– распространение выражающих явное неуважение к обществу сведений о днях воинской славы и памятных датах России, связанных с защитой Отечества, а равно осквернение символов воинской славы России, совершенные публично (ч. 3 ст. 354.1 УК РФ, ч. 4 ст. 13.15 КоАП РФ);

– оскорбление представителя власти (ст. 319 УК РФ);

– оскорбление военнослужащего (ст. 336 УК РФ);

– действия, выражающие явное неуважение к обществу и совершенные в целях оскорбления религиозных чувств верующих (ч. 1 ст. 148 УК РФ);

– публичные призывы к осуществлению террористической деятельности, публичное оправдание терроризма или пропаганда терроризма (ст. 205.2 УК РФ);

– публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности (ст. 280 УК РФ);

– публичные призывы к осуществлению действий, направленных на нарушение территориальной целостности Российской Федерации (ст. 280.1 УК РФ);

– возбуждение ненависти либо вражды, а равно унижение человеческого достоинства (ст. 20.3.1 КоАП РФ, ст. 282 УК РФ);

– угроза совершения террористического акта (ст. 205 УК РФ);

– заведомо ложное сообщение об акте терроризма (ст. 207 УК РФ);

– пропаганда либо публичное демонстрирование нацистской атрибутики или символики, либо атрибутики или символики экстремистских организаций, либо иных атрибутики или символики, пропаганда либо публичное демонстрирование которых запрещены федеральными законами (ст. 20.3 КоАП РФ);

– реабилитация нацизма (фальсификация истории) (ч. 1–2 ст. 354.1
УК РФ);

– склонение, вербовка или иное вовлечение лица в террористическую деятельность (ст. 205.1 УК РФ);

– склонение, вербовка или иное вовлечение лица в деятельность экстремистского сообщества, экстремистской организации (ст. 282.1, 282.2 УК РФ);

– понуждение к действиям сексуального характера (ст. 133 УК РФ);

– развратные действия (ст. 135 УК РФ);

– угроза убийством или причинением тяжкого вреда здоровью (ст. 119 УК РФ);

– угроза или насильственные действия в связи с осуществлением правосудия или производством предварительного расследования (ст. 296 УК РФ);

– доведение до самоубийства (ст. 110 УК РФ);

– склонение к совершению самоубийства или содействие совершению самоубийства (ст. 110.1 УК РФ);

– организация деятельности, направленной на побуждение к совершению самоубийства (ст. 110.2 УК РФ);

– пропаганда наркотических средств, психотропных веществ или их прекурсоров, растений, содержащих наркотические средства или психотропные вещества либо их прекурсоры, и их частей, содержащих наркотические средства или психотропные вещества либо их прекурсоры, новых потенциально опасных психоактивных веществ (ст. 6.13 КоАП РФ);

– злоупотребление свободой массовой информации (в том числе «фейк-ньюз») (ч. 9–11 ст. 13.15 КоАП РФ);

– размещение в информационной продукции для детей объявления о привлечении детей к участию в создании информационной продукции, причиняющей вред их здоровью и (или) развитию (ч. 3 ст. 6.17 КоАП РФ);

– нарушение установленных требований распространения среди детей информационной продукции, содержащей информацию, причиняющую вред их здоровью и (или) развитию (ч. 1 ст. 6.17 КоАП РФ).

Прежде чем рассмотреть генезис судебной лингвистической экспертизы как средства получения доказательственной информации по речевым следам, необходимо сделать небольшой экскурс в историю11 так называемых речевых запретов — законодательного закрепления ответственности за правонарушения, совершаемые посредством Слова12.

Речевые запреты, квалифицируемые как правонарушения, совершаемые посредством речевого действия, существуют с древних времени, их упоминания можно встретить в правовых памятниках Древнего Востока, Древнего Рима, Средних веков.

Так, например, свод законов (судебник) вавилонского царя Хаммурапи (около 1760 г. до н. э.) содержал наказание в виде смертной казни за ложное обвинение в убийстве и чародействе, а также за лжесвидетельство:

(§ 1). Если человек станет обличать под клятвой человека, бросив на него обвинение в убийстве, и не докажет этого, то обличавшего его должно убить.

(§ 2). Если человек бросит на человека обвинение в чародействе и не докажет этого, то тот, на которого брошено обвинение в чародействе, должен пойти к Реке и броситься в нее. Если Река овладеет им, то обличавший его может забрать его дом; а если Река этого человека очистит и он останется невредим, то того, кто бросил на него обвинение в чародействе, должно убить; бросавшийся в Реку получает дом обличавшего его.

(§ 3). Если человек выступит в судебном деле для свидетельствования о преступлении и не докажет сказанных им слов, то, если это судебное дело о жизни, этого человека нужно убить. За косвенное обвинение соседей без указания конкретного лица и за обвинение женщины также предусматривалось наказание:

(§ 126). Если человек, у которого ничего не пропало, скажет: «У меня пропало нечто» — и опорочит своих соседей, то его соседи должны клятвенно уличить его перед богом в том, что у него ничего не пропало, и он должен отдать своим соседям вдвойне то, на что претендовал.

(§ 127). Если человек протянет палец (т. е. возведет порочащее обвинение) против энтум (т. е. против жрицы) или жены человека и не докажет обвинения, то этого человека должно повергнуть перед судьями, а также обрить ему виски.

Среднеассирийские законы (XV в. до н. э.) содержали наказание за богохульство для женщины (таблица III А, § 2):

Если женщина, будь то жена человека, будь то дочь человека, скажет возмутительное слово или впадет в богохульство, то эта женщина должна нести свое наказание; к ее мужу, ее сыновьям и ее дочерям нельзя предъявить требований.

За ложные/бездоказательные обвинения в прелюбодеянии для жены человека и мужеложстве имелось наказание для мужчины (§ 17–19):

Если человек скажет человеку: «Твоей женой владеют», а свидетелей не было, то они должны составить письменный акт и отправиться к Реке.

Если человек скажет своему товарищу либо втайне, либо во время ссоры: «Твоей женой владеют, я сам могу клятвенно уличить ее», то, если он не может клятвенно уличить и не уличит ее клятвенным показанием, этому человеку должно дать 40 ударов палками, один месяц он должен выполнять царскую работу … также он должен дать 1 талант свинца.

Если человек скажет своему товарищу либо втайне наговорил против своего товарища «Им владеют» или же во время ссоры перед мужами скажет ему: «Тобою владеют, я могу клятвенно уличить тебя», то, если он не может клятвенно уличить и не уличит ее клятвенным показанием, этому человеку должно дать 50 ударов палками, один полный месяц он должен выполнять царскую работу… также он должен дать 1 талант свинца.

Запрет на употребление некоторых слов мужу в общении с женой содержался в Главе 3. Правила, связанные с браком: о повиновении, содержании, оскорблении, ненависти, поступках и о запрещении услуг и сделок Книги III. Область деятельности судей (Джармастха) Артхашастры Каутильи (321–297 гг. до н. э.). Так, уча [жену] послушанию, муж не должен употреблять таких слов, как «испорченная» и «падшая», «калека» и «без отца», «без матери».

Особо Джармастха уделяла внимание оскорблению словом: глава 18 определяла его как поношение, посрамление [и] угрозу:

при поношении [когда упоминаются] телесные [недостатки], — «одноглазый», «хромой» и прочее [если это] соответствует действительности, — штраф 3 паны [если это] ложь — штраф 6 пан…

<…>

тот, кто угрожает другому действием, говоря: «Я поступлю с тобой так-то», при невыполнении [угрозы] пусть даст половину штрафа, который [был наложен] при ее выполнении.

Признание в том, что угроза была осуществлена в гневе, опьянении или умопомрачении учитывалось при определении наказания. Особо устанавливалась ответственность за оскорбление страны и деревни, касты и объединения, богов и святынь.

В Законах Ману (II в.) — наиболее авторитетной дхармашастре — в главе IV сказано: «Все вещи определяются словом, имеют основанием слово, произошли от слова; кто же нечестен в речи, тот нечестен во всем» (256); «Кто говорит добродетельным людям о себе противное истине, тот в этом мире самый крайний злодей; он — вор, обкрадывающий самого себя» (255).

В главе VIII указано 18 поводов, по которым царь должен решать дела людей, в числе которых — клевета и оскорбление действием (6); здесь же определено наказание за оскорбление словом в зависимости от принадлежности к касте: 267. Кшатрий, обругав брахмана, подлежит штрафу в сотню [пан]; вайший — в две с половиной [сотни пан]; но шудра подлежит телесному наказанию. 268. При оскорблении кшатрия брахман должен быть оштрафован пятьюдесятью [панами], вайшия — двадцатью пятью, шудры — штрафом в двенадцать пан. 270. Рожденный один раз, поносящий ужасной бранью дважды рожденного, заслуживает отрезания языка, ведь он — самого низкого происхождения.

В речах античного греческого мыслителя Демосфена (384–322 гг. до н. э.) упоминается закон об оскорблении родителей, определяется порядок наказания (Речь против Тимократа, 105).

Древние римляне считали, что всякое слово, обещание, угроза или заклятье способно воздействовать на человека, с помощью слова можно было вызвать, например, плодородие или неурожай. Не случайно, основным сакрально-правовым институтом гарантии договоров и обязательств является честное слово (fides), связанное с произнесением сакральной клятвы (iusiurandum), обрекавшей клятвопреступника на смерть. В Древнем Риме сурово наказывалась клевета: существовал обычай отрезания клеветнику языка. Впоследствии появился закон об ответственности за клевету (Rex Remmia), согласно которому на лбу клеветника выжигалась буква «С» (от calumma — клевета).

В Законах XII таблиц (451–450 гг. до н. э.) используется термин iniuria — оскорбление чести и вообще личное оскорбление. Смертная казнь грозила за дурное заклинание (malum carmen — «злая песня»), а также тому, кто пропел или сложил песню, которая наносит другому бесчестие или клевету (таблица 8, 1b), т. е. за насмешливые стихи и пасквили (famosa или mala carmina).

Смертной казнью наказывался и тот, кто подстрекал врага к войне (таблица 9, 5. Марциан. Диг., 48. 4. 3).

В Дигестах Юстиниана (530–533 гг.) встречается упоминание о законе Юлия об оскорблении величия (книга 48, титул IV), под которым понимается преступление против римского народа или его безопасности, заговор, измена, возмущение солдат, склонение их к беспорядкам.

Во времена римского права возникло понятие диффамации: разглашение позорных фактов сводилось к ложному доносу как виду преступления против чести. Существовало понятие гражданской чести (exi stimatio), означавшее состояние незапятнанного достоинства. Правдивые сообщения, позорящие чью-либо честь, не считались преступными. На гражданскую честь мог претендовать только человек с незапятнанным достоинством, если же сведения соответствовали истине, защита чести становилась невозможна13.

В одной из самых древних «варварских правд» (V–VI вв.) — Салической правде — было предусмотрено наказание тому, кто обвинит перед королем безвинного человека (XVIII), и наказание за оскорбление словами (XXX): § 1. Если кто назовет другого уродом, присуждается к уплате трех сол. § 2. Если кто назовет другого грязным, присуждается к уплате 120 ден., что составляет три сол. § 3. Если кто — мужчина или женщина — назовет свободную женщину блудницей и не докажет этого, присуждается к уплате 1800 ден., что составляет 45 сол. § 4. Если кто назовет другого волком, присуждается к уплате трех сол. § 5. Если кто назовет другого зайцем, присуждается к уплате трех сол. § 6. Если кто обвинит другого, что он бросил (в сражении) свой щит, и не сможет доказать, присуждается к уплате 120 ден., что составляет три сол. § 7. Если кто назовет другого доносчиком или лжецом и не сможет доказать, присуждается к уплате 600 ден., что составляет 15 сол.

Под влиянием германского понятия Guter Leumund в средневековом, а затем в новом законодательстве укоренилось представление о праве каждого гражданина на доброе имя. Разглашение позорных фактов, сводившееся к ложному доносу, постепенно расширялось, охватывая сообщения, направленные на унижение чести.

Ответственность за правонарушения, совершенные посредством речевых действий, предусмотрена в законодательных памятниках Древнерусского государства.

В пространной редакции Русской Правды предусмотрено наказание за поклеп (ложное обвинение). Для отведения ложного обвинения в убийстве обвиняемому необходимо было выставить не менее семи послухов (свидетелей доброй жизни). Если же обвиняемый не мог найти послухов, то он должен был пройти испытанием железом, полем. При обвинении в краже ценностей обвиняемому присуждалась вода. Если обвиняемому удавалось доказать безосновательность обвинения, клеветник наказывался штрафом.

В дальнейшем термин клеплеть, клепати (в значении: возводить несправедливые обвинения) используется в Псковской Судной грамоте (XVI). Статья «О бесчестии» представляла собой запись о размерах и формах денежного возмещения за оскорбление, которые зависят от родовитости потерпевшего.

В актах позднефеодального правотворчества наметились две тенденции в развитии правового запрета угрозы, которых уголовное законодательство России придерживается до сих пор. Во-первых, угроза убийством постепенно входила в составы преступных деяний против собственности в качестве одного из способов совершения преступлений. Во-вторых, угроза убийством приобрела значение деяния, имеющего как предупредительное воздействие в случае возможного приведения угрозы в исполнение, так и самостоятельное в случае причинения вреда человеку, его здоровью14.

Устав князя Владимира Святославовича о десятинах, судах и людях церковных (X–XI) приводит перечень поступков, которые стали являться преступлениями с точки зрения церковного права. В числе них — урекание (оскорбление бранным словом и клеветой; наговор, нарекание, осуждение наговором, клеветой). В Археографическом изводе указано три вида уреканий: бранным словом (бляднею), обвинением в изготовлении зелий и в еретичестве. Данные поступки стали рассматриваться как преступные лишь после того, как на них стала распространяться юрисдикция церкви. Связанно это было с тем, что церковь пресекала внебрачные связи и заботилась о монополии влияния. Устав князя Ярослава о церковных судах устанавливал ответственность за оскорбление чужой жены словом, которое расценивалось как позорящее: «Аже кто зоветь чужу жену блядию великих бояр, за сором еи 5 гривен золота, а епископу 5 гривен золота, а князь казнить; а будеть меньших бояр, за сором еи 3 гривны золота, а епископу 3 гривны золота; а буде городских дюдии, за сором еи 3 гривны серебра, а епископу 3 гривны серебра, а сельских людии за сором еи гривна серебра, а епископу гривна серебра».

Русской Правдой «оскорбление словом» не предусматривалось и возникло в княжеских уставах и уставных грамотах, охранявших честь замужней женщины, в связи со вступлением Руси в христианскую эпоху, усилением института семьи и возникновением в праве ряда преступлений, предусматривающих наказание «за блуд». Размер штрафа определялся сословным характером потерпевшей (что указывает на связь с нормами рабовладельческого и поздних этапов первобытнообщинного строя). Между замужней женщиной, матерью семейства и женщиной свободного поведения проводилось различие, в отношении мужской части населения указанные нормы значения не имели. Публично отнести уважаемую замужнюю женщину к числу женщин легкого поведения значило тяжело оскорбить не только ее, но и ее мужа, всю ее семью. С этим связаны значительные суммы возмещения потерпевшей и штрафы в пользу церковной власти15.

Одним из первых прецедентов дел об оскорблении было вынесение в 1865 году приговора за словесное оскорбление и опубликование его в газетах той поры: «Московский окружной суд признал доктора медицины Ельцинского виновным в оскорблении частного пристава Врубеля неприличным словом “безобразия”. На основании ст. 104, 110 Уложения о наказаниях Ельцинский подвергнут денежному взысканию трех рублей серебром»16.

Примечательно, что Псковская Судная грамота предусматривает наказание за нанесение побоев сторонами (истцом или ответчиком) на суде, что рассматривалось как оскорбление и каралось штрафом и возмещением ущерба.

При анализе законодательства необходимо учитывать, что в период образования российского государства и распространения влияния Русской православной церкви политика в отношении слова складывалась как политика цензуры, направленная на борьбу с отступлениями от церковных догматов и священных текстов, ересью и расколом, на укрепление государственности и церкви посредством достижения единомыслия.

Цензура, как правильно организованное, постоянное учреждение, возникает сравнительно поздно, хотя гонения на человеческое слово стары как мир17. Понимание слова как состава правонарушения в российской правовой мысли приходит достаточно поздно — во второй половине XIX в.

Составы «речевых правонарушений» последовательно развиваются на протяжении всего периода цензурной политики, охватывающей последнее тысячелетие.

Оскорбление словом, ябедничество наказывались и церковью. В Стоглаве — сборнике постановлений церковно-земского собора, состоявшегося в 1551 г. в Москве — осуждалось непристойное поведение мирян, в частности дурная привычка православных грубо оскорблять друг друга (…и лаются без зазору всегда всякими укоризнами неподобными, скаредными), сквернословить (и богомерзкими речами, иже не подобает хрестьяном).

Конец XVI — начало XVII в. — время расцвета деятельности земских соборов. При работе над Соборным уложением царя Алексея Михайловича (1649) был использован кодификационный метод: царь приказал обобщить предыдущее законодательство и восполнить пробелы в нем, были использованы две группы источников — каноническое и светское право. Уложение стало универсальным систематизированным сборником, охватывающим почти все отрасли русского права.

В Главе 1 (О богохульниках и о церковных мятежниках) российский законодатель уделяет внимание преступлениям против веры. Поношение, оскорбление словами или действием, а также неверие являлось посягательством на основы христианского вероучения. Статья 1 вводит понятие богохульства (богохуления), которое позволяло подвести под оное любое враждебное православию религиозное и общественное движение или учение и вносило в определение состава преступления целенаправленный политический смысл18.

Глава 2 (О государьской чести, и как его государьское здоровье оберегать), определяющая составы государственных, политических преступлений, предусматривала наказание в виде смертной казни тому, кто каким умышление учнет мыслить на государьское здоровье злое дело. К злому делу относилась неподобная или непристойная речь в адрес государя. Высшая степень непригожих слов, изобличающая особенную злостность умысла, именовалась на приказном языке как невместимое слово, т. е. чего не только сказать, а и помыслить невозможно. Помимо невместимых слов, различались непристойные речи, т. е. бранные, оскорбительные, поносные слова в адрес государя.

В 1689 г. было заведено дело о волхве Дорошке и его сообщниках, которые обвинялись в том, что хотели пустить заговорные слова по ветру на государя Петра Алексеевича и на мать его Наталью Кирилловну. В 1608 г. томский воевода доносил царю, что «говорил на тебя, государя, казак Осокин, невместимое слово, чего в ум взять нельзя, будто тебе на царстве не многолетствовать, а быть недолго на царстве»19.

С начала XVII в. в практику вошло выражение «злое дело, слово и дело государево», обозначающее преступление, выражающееся в оскорблении верховной власти и в стремлении к ее умалению. Людям всех чинов вменялся в обязанность извет (донос). Недоносительство расценивалось как заговор и жестоко каралось. Закон предусматривал за недоносительство смертную казнь безо всякой пощады.

Так, стольник князя Юсупова в 1648 г. был присужден к конфискации всех поместий, вотчин, животов и к ссылке в дальние сибирские города за то, что, услышав от своего человека непристойное слово, будто царь Алексей Михайлович не прямой государь, таил четыре месяца неведомо для какой причины20.

При этом наказание устанавливалось за бездоказательный извет в великом государевом деле и измене (ложном доносе по политическим преступлениям). Изветчик, необоснованно обвинивший кого-либо в наиболее тяжких государственных преступлениях, подвергался тому же наказанию, которое должен был понести оговоренный.

Глава 3 (О государеве дворе, чтоб на государеве дворе ни от кого никакого бесчиньства и брани не было), направленная на охрану порядка на царском дворе, определяла составы преступлений против порядка управления. В ст. 1 и 2 предусматривалось тюремное заключение и выплата бесчестья за оскорбление кого-либо словом или действием на царском дворе. Данные нормы схожи со ст. 6 и 7 гл. 1 об оскорблении в церкви. Эти же составы преступлений, но совершенные вне церкви и царского дома, влекли за собой лишь выплату бесчестья, что предусматривалось ст. 32–82 гл. 10:

«Будет кто при царском величестве, в его государстве дворе и его государьских палатах, не опасаючи чести царского величества, кого обесчестит словом, а тот, кого он обесчестит, учнет на него государю бити челом о управе, и сыщется про то допряма, что тот, на кого он бьет челом, его обесчестил, и по сыску за честь государева двора того, кто на государеве дворе кого обесчестит, посадити в тюрму на две недели, чтобы на то смотря иным неповадно было впредь так делати. А кого он обесчестит, и тому указати на нем бесчестье».

Глава 7 (О службе всяких ратных людей московского государьства), регламентирующая вопросы организации вооруженных сил, содержала норму о ложном обвинении служилых людей в совершении преступления и установления ответственности за это (учинити то же наказание, в каком было наказании быти тому, кого он таким делом поклеплет). Глава 9 (О мытах и о перевозах и о мостах), посвященная торговым отношениям, предусматривала наказание за оскорбление, побои и грабеж, связанные с взиманием пошлины. А будет кто в челобитье своем прибавит, что его на перевозе или на мыту лаяли и били и грабили, и того искати судом, и в тех делах указ учинити по суду и по сыску (ст. 3).

Глава 10 (О суде), посвященная основным вопросам судопроизводства, включала ст. 18–19 о поклепном иске (т. е. явно недобросовестном иске). Термин поклеп в большинстве случаев в XVII в. означал клевету, наказуемую в уголовном порядке (реже использовался термин лихое дело). Уложение неоднократно упоминает о поклепе в этом смысле. Статьи о поклепном иске устанавливают возмещение ответчику ущерба от вызова в суд и повышенные размеры такого возмещения за недоказанную часть иска21.

«18. А будет кто на ком учнет чего искать поклепав напрасно, и с суда сыщется про то допряма, что он искал поклепного иску, хотя кого испродать напрасно, и на таких исцах за напрасную их продажю править ответчиком проести по гривне на день, с того числа как судное дело зачнется, да по то число, как то судное дело вершится, чтобы им и иным таким впередь неповадно было такими своими поклепными иски никого убытчить напрасно. 19. Такъже будет которой истец учнет на ком искать иску своего с прибавкою, а по суду и по сыску объявится, что на ответчике его доведется иску его доправить меньши того, чего он искал, и на ответчике его то ему велеть и доправить, чем ему тот его ответчик виноват. А что он сверх того своего прямого иску в исковой своей челобитной припишет лишьку, и в том ему отказать. Да на нем же с того приписного иску доправити государевы пошлины втрое, за то, ищи прямого, а лишнего не приписывай».

Статья 27 главы 10 открывает раздел об оскорблениях (ст. 27–99). Она предусматривает наиболее тяжкий случай — оскорбление патриарха (обесчестит словом). Субъектами преступления становятся представители верхушки господствующего класса (боярин, околничей или думной человек). Статья предусматривала наказание в виде уплаты штрафа или головою — кому платить нечем. Статьи 28–82 были посвящены оскорблению различных духовных лиц. То есть в Уложении различались оскорбление церкви и религии и оскорбление отдельных представителей духовенства как физических лиц. Приводилась подробная дифференциация наказаний за оскорбление, отражающая иерархию, существовавшую в русской православной церкви, где имело значение не только должностное положение лица, но и географическое положение монастыря, его значение22.

В ст. 83 духовенство выступает не в качестве объекта, а в качестве субъекта оскорбления. Объектом же являются миряне разных чинов. Характерно, что список оскорбителей открывался митрополитом, патриарх в качестве субъекта преступления не был предусмотрен. Под бесчестьем понималось оскорбление словом, в ряде ст. 84–99 об этом говорилось прямо, в остальных — подразумевалось. Бесчестьем именовалось также денежное возмещение, взимаемое за оскорбление. Уложение дифференцирует наказание за бесчестье в зависимости от социального положения оскорбленного, что отмечается еще в Уставе кн. Ярослава по отношению к оскорблению женщин.

Наказание зависит также от положения оскорбителя. Меры наказания за бесчестье разнообразны: битье батогами, заключение в тюрьму, торговая казнь. Уголовное наказание сочетается с денежным возмещением в пользу потерпевшего. За оскорбление верхушки феодалов, духовенства применяется уголовное наказание. Оскорбление средних слоев ограничивается уплатой бесчестья: если оскорбитель не в состоянии выплатить положенное возмещение, его ставят на правеж, т. е. ежедневно бьют батогами до тех пор, пока он не договорится с оскорбленным о погашении долга. Уложение фиксирует сумму бесчестья духовных лиц, сумма бесчестья служилых людей определяется указом государя. Особо выделяется сумма бесчестья для имянитых людей Строгановых — вдвое больше, чем для самых крупных купцов (по сту рублев человеку). Особо Уложение охраняет женскую честь: за оскорбление женщины возмещение взыскивается вдвойне, девушки — вчетверо, честь несовершеннолетнего поповича или мальчика защищается половинным возмещением.

Данная группа статей развивает положения ст. 26 Судебника 1550 г. об оскорблении судей — этим объясняется помещение данных норм в главу о судах. Однако в Уложении объектом правонарушения являются уже не только судьи. Специальные нормы, касающиеся оскорбления суда, содержатся в ст. 105–107. Закон предусматривает всякого рода нарушения порядка в суде (отвечати вежливо и смирно и не шумко, и перед судьями никаких невежливых слов не говорити и межь себя не бранитися), при этом виновные несут двойную ответственность: за неправомерные действия другого лица и за нарушение порядка в суде. Очевидно, что эти статьи также связаны с ст. 26 Судебника 1550 г., где речь идет об оскорблении кормленщиков, которые участвовали в суде на местах. Уложение специально разбирает казус с оскорблением суда и судьи (судью обесчестит непригожим словом).

Если в Русской Правде считались преступными только такие деяния, которые наносили непосредственный ущерб конкретному человеку — его личности или имуществу, то теперь под преступлением стали пониматься также всякие действия, которые так или иначе угрожали государству или господствующему классу23.

В настоящее время в зависимости от особенностей правовой системы, национальных и исторических причин в разных странах законодательством по-разному регулируются речевые действия, квалифицируемые как правонарушения. Так, в Германии законодательно закреплен контроль за публикациями в СМИ. Это связано с историческим прошлым Германии — массовым уничтожением евреев. Согласно формулировкам немецкого уголовного кодекса, любое выражение ненависти, несовместимое с «понятием достоинства человеческой личности, развивающейся в рамках социальной среды», рассматривается как преступление. Эти законы направлены на предотвращение возбуждающих ненависть высказываний и публикаций24.

В США до 1960-х гг. существовал запрет на пропаганду расового равенства как необходимый механизм законов о сегрегации. Первый «закон Джима Кроу» был принят в 1875 г. в Теннесси. Постепенно в большинстве южных штатов вводится расовая сегрегация, требующая — при равенстве прав — чтобы белые и чернокожие держались раздельно. В 1896 г. Верховный суд США установил формулу «раздельное, но равное».

Свод законов штата Миссисипи The Laws Governing the Conduct of Nonwhites and other Minorities гласил: «Всякий, кто печатает, издает или распространяет материал, призывающий к расовому равенству между белыми и неграми, подлежит тюремному заключению».

Другой пример — законодательный запрет богохульства (оскорбление чувств верующих). Например, в Саудовской Аравии наказанием за оскорбление ислама является смертная казнь. В США отсутствует самостоятельный состав «богохульство», однако существует понятие «богохульные речи»: это грубые и непристойные высказывания. В Великобритании соответствующие законы Англии и Уэльсa были отменены в 2008 г.25

В следующем параграфе рассмотрим генезис судебной лингвистической экспертизы.

1.5. Генезис судебной лингвистической экспертизы в России

Судебная лингвистическая экспертиза сравнительно молодой род судебных экспертиз, сформировавшихся в России в конце XX в. на фоне растущей потребности обще­ства в свободе слова и гласности, приводящей нередко к злоупотреблениям правом на распространение инфор­мации и свободу выражений мнений и убеждений.

Сегодня судебная лингвистическая экспертиза назначается по самым разным категориям дел в уголовном и цивилистических процессах, по делам об административных правонарушениях. Однако возникновение лингвистической экспертизы в 90-х гг. XX в. было связано прежде всего с потребностью правоприменительной практики в использовании специальных лингвистических знаний по делам, связанным с защитой чести, достоинства и деловой репутации граждан и юридических лиц, а также по делам о признании материалов экстремистскими.

Производство лингвистических экспертиз первоначально осуществлялось филологами (лингвистами) — преподавателями вузов, сотрудниками научно-исследовательских институтов, журналистами и политологами, имевшими высшее филологическое образование, но не являвшимися государственными судебными экспертами. В качестве экспертов-лингвистов привлекались учителя русского языка и литературы, культурологи и социологи, отставники — бывшие служащие ведомственных организаций, имевшие опыт производства криминалистических автороведческих, почерковедческих и фоноскопических экспертиз.

При этом отсутствовал единый подход к экспертной практике, определению рода или вида назначаемой экспертизы, решаемым задачам, области и пределам специальных знаний эксперта, требованиям к объектам экспертизы и профессиональной квалификации лица, назначаемого экспертом. Филологи, не имевшие юридического образования, не были знакомы с принципами судебно-экспертной деятельности, не имели представления о судебной экспертологии, теориях криминалистической и экспертной идентификации и диагностики, не знали специфики уголовного и цивилистического процессов и, как следствие, не представляли судебную перспективу высказываемых ими мнений и суждений, иногда довольно субъективных и по-житейски наивных.

Изучение свойств текста как объекта судебной экспертизы осуществлялось часто однобоко, а иногда очевидно предвзято в угоду одной из сторон спора или конфликта. Заключения таких экспертов-неофитов во многих случаях не отвечали выработанным многолетней экспертной практикой критериям ясности, полноты, точности формулировок, достоверности и обоснованности выводов. Они изобиловали домыслами, догадками и фантазиями экспертов, а доказательственное значение устанавливаемых фактов и обстоятельств тонуло в пышном многословии и неоправданном наукообразии усложненной лингвистической терминологии.

Очевидно, что возникновение судебной лингвистической экспертизы как самостоятельного рода судебной экспертизы было обусловлено резким вниманием отечественной юстиции, обращенным к лингвистике как науке о языке и речи в конце 90-х гг. XX в., когда, по меткому выражению Г. М. Резника, «на гражданское правосудие обрушилась (и с тех пор не спадает) лавина исков, преимущественно к СМИ, о защите чести, достоинства и деловой репутации»26.

При этом казавшаяся на первом этапе становления лингвистической экспертизы ее простота и ясность для широких слоев любителей словесности оказалась довольно обманчива. Изучать словесную материю, обладающую как планом выражения, так и планом содержания, в аспекте ее судебно-экспертного исследования крайне сложно при том, что естественный язык как система знаков и средство коммуникации является издревле объектом научного изучения.

Мнимая легкость толкования спорного текста в силу его понятности носителю языка оказала неофитам судебной лингвистической экспертизы медвежью услугу. Они по-житейски «вычитывали» из текста произвольные смыслы или «вкладывали» в уста говорящего свою собственную интерпретацию событий. Положение усугублялось тем, что в судебной лингвистической экспертизе отсутствовал единый научно-методический подход к экспертным специализациям, методикам и экспертной практике. Применяемые методики решения экспертных задач по отдельным видам судебной лингвистической экспертизы имели концептуальные отличия, что вело к противоположным выводам по результатам исследования одних и тех же продуктов речевой деятельности и, как следствие, — ошибкам правоприменения.

При интуитивной очевидности рядовому носителю языка значений слов и передаваемых текстом смыслов (в противном случае коммуникация на языке была бы попросту невозможна) для установления юридически значимых фактов и обстоятельств в случае спора о содержательно-смысловой направленности текста требовалось профессиональное экспертно-лингвистическое исследование с опорой на разработанный в судебной экспертологии, криминалистике и судебном речеведении научный фундамент и объективную критериологию криминогенности речевого деяния.

Подобное положение дел оказалось недопустимым для судебно-экспертного лингвистического исследования, служащего источником доказательственной информации, которая может быть положена в основу процессуального решения по спору или конфликту.

Говоря о генезисе лингвистической экспертизы, следует отметить, что собственно судебная лингвистическая экспертиза оформилась как самостоятельный род судебно-экспертной деятельности в начале XXI века. При этом экспертизы продуктов письменной и устной речевой деятельности развивались параллельно, изучая текст с позиции и формы, и содержания (и плана выражения, и плана содержания).

Становление лингвистической экспертизы шло от практики к теории. Прежде чем лингвистическая экспертиза была закреплена в ведомственных классификаторах родов и видов судебных экспертиз, выполняемых в государственных судебно-экспертных учреждениях Российской Федерации, был пройден долгий путь разработки методик решения наиболее часто встречавшихся задач по делам об оскорблении и клевете, распространении недостоверных сведений, порочащих граждан и юридических лиц. Активно нарабатывался практический опыт назначения судебных экспертиз и оценки заключений экспертов как доказательств в различных видах судопроизводства.

Да и само название «лингвистическая экспертиза» как наименование самостоятельного рода судебной экспертизы утвердилось не сразу, пройдя довольно тернистый этап самоидентификации и поиска своего места в системе направлений научных языковедческих изысканий и практической экспертной деятельности, выполняющей задачу содействия органам юстиции в установлении обстоятельств, подлежащих доказыванию по конкретному делу о правонарушении, совершенном посредством речевого действия.

Имевшие место массовые случаи несоблюдения экспертных технологий филологами, лингвистами, не обремененными знаниями о специфике судебно-экспертной деятельности, позволяли считать их заключения научно-методически необоснованными, а выводы несостоятельными.

В судебно-экспертной практике при этом бытовали такие наименования, как «лингвокриминалистическая», «юрислингвистическая», «гуманитарная», «социогуманитарная», «семасиологическая», «социолингвистическая», «психолингвистическая», «филологическая», «стилистическая», «текстологическая» и др.

До сих пор некоторые юристы относятся к лингвистической экспертизе с осторожностью, считая, что большей частью назначение лингвистических экспертиз является абсолютной профанацией, поскольку никаких специальных научных познаний для того, чтобы интерпретировать текст, направляемый эксперту, не требуется.

В истории судебной лингвистической экспертизы важную роль сыграло осмысление накопленной эмпирической базы и экспертной практики в ходе всероссийского научно-практического семинара «Теория и практика лингвистического анализа текстов СМИ в судебных экспертизах и информационных спорах», состоявшегося на базе РУДН в г. Москве 7–8 декабря 2002 г. На нем юристы, филологи, эксперты достигли консенсуса и договорились о едином названии лингвистической экспертизы и ее самостоятельности по отношению к иным родам судебных экспертиз, объектами которых являются продукты речевой деятельности человека: автороведческой и фоноскопической (фонографической). Принятие названия «судебная лингвистическая экспертиза» объяснялось тем, что н

...