Оглавление

***

Здравствуй, дорогой мой читатель. Эту книгу я писал почти три года. Писать я её начал вскоре после того, как узнал, что отец мой тяжело болен. Через год он умер. К тому времени я успел написать большую часть, но с того самого дня, я не смог продолжать. Я совсем отчаялся, но спустя почти год, ко мне вернулось что-то, и я смог закончить эту книгу.

Хочу посвятить её своим родителям:

Моей маме и папе, с Любовью…

…

Для свидетельства: negro — чёрный по-испански, это слово происходит от латинского слова niger, которое в свою очередь тоже означает — чёрный. В данной книге рассказывается о тех годах, когда слово — негр широко использовалось. Для стилистики автор решил оставить слово негр, ни в коем случае не желая никого оскорбить.

…

***

ПРОЛОГ

Там, где стояла лесопилка — там было глухое место. Ни травы там не было, ни деревьев. Это место было проклято Богом. Каждому приходило такое на ум, стоило лишь взглянуть в эту сторону. Местечко ещё то. Вы сюда точно не придёте полюбоваться закатом, или погрустить, когда вам плохо. Вы сюда даже не стали бы водить детей, будь здесь широкая река с деревьями, и привязанным колесом, чтобы запрыгнуть подальше в воду. Хотя, если мне не изменяет память — вода здесь раньше была, но она высохла. Какая-то искусственно сделанная лужа. Ничего путного здесь и не могло быть. Здесь убили девочку. Если хотите, я расскажу вам эту грустную историю. Не обещаю, что доведу её до конца, так как, каждый раз в сердце щемит, как вспомню всё, что здесь случилось.

У нас на юге народ не самый приветливый. Оно и понятно. Случись у вас то же, что было здесь, посмотрел бы я на вас, как бы вы себя вели. Особенно с приезжими. Я сам ничего против приезжих не имею. Сам когда-то им был. Но здесь я быстро освоился, и стал, как свой. Своим я стал. Так меня теперь здесь и считают: своим. Чёрт, я даже не знаю, вы сочтёте, что я повторяюсь. Что, мол, вы видели уже что-то подобное. А в газетах и подавно о таком пишут чуть ли не каждый день. Но я вас уверяю: когда это происходит с вами — это впервые.

Мне тогда было лет тридцать пять. Я работал в магазине. Продавал разные товары. То, что это необходимо, думаю, вам объяснять не надо…

Так вот. Это был, пожалуй, третий год моего пребывания здесь. Третий год — точно. Я ещё тогда позвонил своей маме, поздравил её с днём рождения. Ей тогда исполнилось ровно шестьдесят лет. Если бы не эта кругленькая дата, уж, наверно, и не упомнил бы. Ко мне часто захаживали Мэйнкомбы. И Салли, и её отец Роджер. Хорошие были люди. Чёрт, что жизнь делает, а? У Роджера тогда был автомобиль, старенький Форд. Лошадь они тоже держали, но по городу, всё же, предпочитали передвигаться на железной лошадке. Роджер был хозяином этой лесопилки. Когда-то она ему уйму денег принесла. А потом лес стал заканчиваться, заболел его отец — старик Ларсен. Вот тут дела и пошли вниз. Но Роджер, всё же, успел скопить хорошую сумму, и решил, что надо бы ему отдать дочь на хорошее обучение. Чтобы образованная она стала. Думаю, подобную слабость имеют многие, кто вырос среди навоза. Салли заканчивала здесь школу. Вернее восьмой класс. Её старший брат уже жил некоторое время в Саллинс-Виле, и Роджер хотел, чтобы Салли увидела что-то новое. Хотел, чтобы Джейк забрал её отсюда пораньше. Она бы закончила школу там. А колледж, как полагал Роджер, дался бы ей легче. Пусть я ошибаюсь, но мне кажется, лучше бы Джейк увёз её отсюда с самого рождения.

ГЛАВА 1

Не хочу сказать, что мне не повезло в жизни. Всякое бывает. Если Господь Бог завёл меня в эти края, значит так надо. Возможно, он сделал это, чтобы я рассказал вам эту историю, и вы уберегли своих детей. Мне кажется, все стали забывать, что случилось здесь 1942 года, пятнадцать лет назад. Осталась одна вражда и чувство недоверия. Трудно жить, когда не доверяешь ни чужим, ни близким. Иногда начинаешь задумываться: а не уехать ли мне отсюда? Сразу красивая жизнь так и предстаёт перед глазами… Новый дом, новые друзья — не те, что сейчас, которых и друзьями-то сложно назвать. Так, соберёшься раз в сто лет, а всё остальное — пару минут болтавни для приличия. В другом городе и работа получше была б. Да всё получше. Но потом сядешь, задумаешься: а была бы она и в самом деле лучше? — жизнь в другом месте. И снова бросаешь свои надежды, и живёшь, как раньше жил. Мне пятьдесят лет, наверно, это не тот возраст, когда надо менять свою жизнь. Может, если разведусь, или жена другая будет. А так… не знаю.

Я возвращаюсь домой обычно сразу после работы, часов в 8 вечера. Для нашего района это обычное время. Все, кто шли с работы уже заглянули ко мне, и взяли всё, что им надо. Место у нас безопасное. Честно говоря, до того случая, не помню ничего странного, и после — тоже не помню. В нашем маленьком городке каждый знает каждого, но вы мало кому нравитесь. Наш шериф уже лет тридцать здесь работает шерифом. Получается, за пятнадцать лет до случившегося занял этот пост. Ну что ж, не повезло ему. На его совести весит это дело. Хотя я его не виню в том, что он его не раскрыл. Пожалуй, здесь сам Господь Бог ничего не разобрал бы…

Салли в церковь ходила. Пела в церковном хоре. Красивый у неё голосок был. И сама она, как одуванчик — светленькая, чистенькая, улыбалась. И кому только пришло в голову её обидеть?.. Нет, нельзя, чтоб такое было на белом свете. Иной раз думаешь: хорошо, что у самого детей нет. Чего гляди и с ними могло, что случиться… А я бы не выдержал. Точно. Свихнулся бы. Просто я видел глаза Роджера. Трудно описать, что я в них увидел. Глаза Джейка я тоже видел, но в них не было того ужаса, который был в глазах отца этой бедной девочки.

Правильней всего было бы начать с конца, а до начала можно было бы и не доходить. Но зная этих людей, мне кажется это оскорбительным то, что вы можете узнать сам факт злодеяния, не познакомившись с самой Салли.

Однажды я зашёл в церковь, когда там пела эта девочка. Её голосок звучал так, будто сам ангел спустился с неба, и выучил английский язык. Он отличался от других голосов, и мне кажется, он бывает где-то здесь до сих пор. Во всяком случае, находясь рядом с Роджером мне иногда казались, чудились такие нотки, какие были в церкви в тот день. Может, я всё это себе только придумываю, не знаю. Да, может быть, я слишком впечатлительный. Мне всегда говорили, что я слишком впечатлительный. А не впечатлительные? Вы их видели? Сплошные чопорные истуканы.

Я хочу сказать вот, что. Салли вела дневник. Его нашли в её комнате после убийства. Он ничем не помог в расследовании дела, но можно посмотреть, что она в нём писала.

14-е июня 1941-го года:

Здравствуй, милый дневник! — так начинается её повествование. Насколько нам стало понятно, она всё ему рассказывала. Будто знала, что его будут читать. Жаль только не назвала имя убийцы. Хотя, как она могла? Если бы знала — её бы никто не убил… — Я буду рассказывать тебе всё, всё, всё!

Мне очень приятно, что ты такой красивый. Тебя приятно брать в руки, и листать страницы. Я каждый раз будто хочу найти в них что-то новое. Но они ещё пусты и я всё время забываю об этом. Но ничего… однажды я тебя заполню, и тогда у меня появится твой братик, или твой сын — я ещё не знаю, как правильней. В общем, меня зовут — Салли, и я рада, что ты у меня есть.

Наверное, тебе хотелось бы узнать, сколько мне лет. Так мне 12 лет. Вот. А ещё папа купил мне краски. Он сказал, чтобы я училась рисовать. Он сказал, что я хорошо рисую, и он хотел бы, чтобы я развивала это в себе. Теперь я много времени провожу в нашей беседке. Я рисую Чарли, когда он спит. Чарли это наша собака. Она очень большая, и добрая. Я её люблю. Чарли часто ходит со мной, потому что любит меня защищать. Он меня никогда в жизни не обижал. Он очень любит, когда я чешу у него за ухом. Он так наклоняет голову, и закрывает глаза, что мне кажется — он сейчас уснёт.

Тебя подарил мне мой папа на день рождения, который был вчера. Даже не представляю, где он смог найти такой толстенький дневник. Если хочешь, я опишу тебе, как ты выглядишь. Ты бежевого цвета, в центре спереди, прям посередине бежевый ещё светлее, и там написано: Моей дочери Салли. На её 12-ти летие. Очень красивые буквы. Наверно, это не папа писал. Он так красиво не умеет. А ещё ты завязываешься на шнурок, поэтому твои странички не запачкаются. Надеюсь, никто на тебя ничего не уронит, иначе я очень расстроюсь. Я даже дам тебе имя. Я назову тебя Дниви. Ты не против?

Ой, Дниви, прости… Я пишу и не могу остановиться… Просто папа подарил мне ещё и ручку. Она такая мягкая! Ей так удобно писать! Вот будет мне теперь занятие… Ну, ладно, я спать. Спокойной ночи, Дниви!

Впечатляет да? Этот дневник у нас в одном номере газеты целиком издали. Все скупили этот номер. Не знаю даже, каким тиражом он вышел, но, наверно, треть всего городка, это я про женщин, ходила в слезах. У некоторых мужчин глаза тоже были на мокром месте. Но они держались. Много в тот вечер в баре сидело. Всё пили, да помалкивали. Под нос себе смотрели, и все делали вид, что ничего не произошло. Я думаю, им просто тяжело было, что ничего не могут с этим поделать. Да, бывает, чья-то судьба тебе становится важней твоей собственной. Уж не знаю, зависит это от человека, или нет. Или её просто преподносят нам такую историю, что невозможно оставаться равнодушным. Но дело в том, что Салли я знал, и могу с полной уверенностью заявить, что она была почти святая.

В общем, домой я направляюсь. Сейчас только закрою магазин. В июньский вечер приятно пройтись под чистым небом, когда знаешь, что тебя ждут дома. Я бы посидел на скамье, да жена ругаться станет. Не любит она, когда я опаздываю. Я люблю сидеть под деревьями, мысли спокойные приходят. Тихо на душе становится. Того глядишь и жизнь вверх пойдёт. Хотя куда ей здесь идти? Кажется, я всё больше ворчу, как настоящий старик. Что ж, придётся смириться с этой участью. Это ко всем приходит. Ко мне вот тоже пришло. Ну что, я закрыл. Иду домой. Выкрою минутку, продолжу.

Ну, вот и мой дом. Только вы тихо, не хочу, чтобы жена узнала, что я разговариваю с кем-то. Ещё решит, что я свихнулся. Может, и свихнулся. Кто его знает…

— Спенсер, это ты?!

— Да, это я, дорогая.

— Ну, и, слава Богу. Я уже решила было, что ты опять где-то задержишься. Опять под своими деревьями сидеть станешь.

— Нет. Я сразу домой. Знаю, что ты не любишь, когда я задерживаюсь.

— То-то же. Нечего тебе сидеть. Ни в барах, ни под деревьями. Если кто тебя под деревьями увидит, сразу в бар затащит…

— Никто меня в бар уже десять лет не затаскивал. Я бы и рад, да не тащит никто. Ты же знаешь, дорогая. Зачем ты переживаешь?

— А кто за тебя переживать станет, если не я?

— Не знаю. Может, деревья…

— Это тебя в них положат, а переживать они не станут. Пора ужинать. Вымый-ка руки хорошенько. После денег они очень грязные.

После ужина понимаешь, что ты устал, как собака. Хочется лечь в постель и уснуть без задних ног. Да только не пускает что-то. И начинаешь маяться. Обычно я беру газету и просматриваю новости. Всё читаю. От корки до корки. Голова становится немного забита, и тогда уже твёрдая постель может заполучить меня до чёртовых пяти утра.

Вот, жена уже зовёт меня, чтобы не мёрзнуть одной. Завтра я проснусь, и всё начнётся по новой. Читайте-ка лучше дневник. Думаю, общество этого светлого существа вам приятнее, чем моё.

17-е июня 1941-го года,

Здравствуй, Дниви! Прости, что не притрагивалась к тебе целых 3 дня, ты, наверно, жутко соскучился по мне. А уж я-то по тебе как соскучилась! Просто я не заметила, как прошли эти дни. К нам приезжал дядя Джон. Он не успел на мой день рождения, и жутко расстраивался по этому поводу. Но зато привёз мне замечательный подарок — котёнка Китти привёз мне. Китти сидела всю дорогу в специальной клетке, чтобы не убежала и не попала под колёса. Она ведь маленькая ещё, глупенькая… Вот… А Чарли, Чарли на удивление хорошо её принял, а я уж боялась! Теперь Китти спит на Чарли, а тот и пошевелиться боится. Мамочкой себя, наверно, чувствует…

Сейчас же следует сделать перерыв до следующего дня (это не шутка)

***

«Сегодня, как всегда проскакал всадник. Он всегда скачет в этих краях в эту пору, и в это время. Никто не знает, откуда он берется. Он поднял на дыбы свою лошадь, и она оторвала свои копыта, и пронзила ими солнце, которое было позади него. Оно горело красным кругом, медленно опускаясь за усталую землю. Никто не видел лица этого всадника, о нем только ходили легенды, и чего только в них не было. Поговаривали, что это сумасшедший король носится по городу, и тут же уточняли, что это его призрак, потому что уже давно никаких королей нет. Кто-то говорил, что это фермер решил так пугать людей, и переодеваться в старинную темную одежду. И что делает он это из-за того, что его лишили сна какие-то дети, воровавшие его урожай каждый год, отчего он долгое время не мог заснуть, поскольку страх овладел им, и больше всего на свете фермер боялся потерять хоть один плод своих больших и красивых деревьев. Он не спал много ночей, и, в конце концов сошел с ума. Было еще много версий, но я не верил ни в одну из них.»

— Эй, хватит читать свою книжку! — услышала я в одно воскресное утро, когда не хотелось ничего делать.

Я лежала в кровати и совсем никому не мешала. Но пришёл Энди и стал меня донимать. Он, конечно же, специально это делал. Скучно ему было.

— Дурачок, ну что ты от меня хочешь? — сказала я ему.

А он:

— Хватит, Салли, читать, пошли лучше поиграем во что-нибудь, а?

Ну, я, конечно, ему сказала:

— Не хочу я с тобой играть. Не видишь, что ли, — я книжку читаю!

А он:

— Вечно ты свои книжки читаешь. Не надоело ещё в руках держать? Давай бросай, ну? Сколько можно. Ты её уже читала! Ты её уже двадцать раз читала!

— А вот и не двадцать, — первый раз я её читаю, между прочим! Мне её сам Харрис подарил.

— Ваш учитель, что ли?

— Ага, наш…

— Почему же он мне ничего не дарит? — поинтересовался Энди.

— Потому что ты дубина, вот почему.

— Какая же ты злая сегодня. Ладно, ну тебя…

Так Энди меня и оставил. Во всяком случае, пока что…

Мы — Рэчкинсоны, и наша семья Рэчкинсонов жила в этой глухой местности, и не так чтоб очень далеко от леса. Мы сюда переехали лет двадцать назад. Не знаю в точности, как это произошло, поэтому не смогу вам всё это пересказать. А что касается леса… Честно говоря, это был не очень большой лес. Там некогда росло намного больше деревьев, чем сейчас. Просто потом здесь построили лесопилку, и часть этих деревьев пошла на строительство нашего городка, ну, а часть, разумеется, на продажу. Когда три четверти леса было уничтожено, было принято решение оставить хоть немножко зелени, дабы хоть какие-нибудь цвета украшали наши земли. Позже сюда заселили пшеницу, и ещё что-то, и так мы стали жить, и живём до сих пор. Недалеко от этих мест протекает речушка, и, это, пожалуй, единственная местная достопримечательность, потому что особых красот у нас нет. Возле леса, который зовётся Причмунд было много разных трав и полевых цветов. Особенно белых. Я иногда плела себе из них веночки. А дальше по дороге на юг раскинулось пшеничное поле гектаров в (…), часть которого принадлежит нам. Тогда стоял апрель, и золотистых колосьев ещё не было. А стога будут стоять только осенью. Поэтому гулять особой охоты у нас не возникало. Во всяком случае, у меня с Энди. Хотя, частенько он пропадал с друзьями где-нибудь возле своей школы. Там они играли в бейсбол. У ребят был мяч, и бита с перчаткой. Уж не знаю, откуда у них такой скарб. Ещё девочки иногда заставляли их играть с ними во что-то дурацкое, в классики там какие-нибудь. Ну, вы знаете… А ещё они часто пропадали раньше на поломанной лесопилке. Это которая все деревья перепилила здесь. Сто лет бы она не работала. Хотя, пожалуй, нет. Лучше бы она вообще здесь не появлялась. Но тогда не было бы и нашего городка. Так или иначе — не знаю, что они там делали. Она (эта лесопилка) уже лет двести была заброшена, так что всем казалось, что там безопасно. Насколько, конечно, может быть безопасен дикий лес. Я же, в свою очередь, спасалась разными рассказами. Иногда я могла просидеть с книжкой с утра до самого позднего вечера. И никто не мог оторвать меня. Им даже казалось, что я выдумала свой собственный мир, и я не спешила их разуверять в этом… Вот так меня обычно и не трогали, если заставали за чтением…

Знаете, по воскресеньям в школу обычно никто не ходит, мне во всяком случае везло… И в тот раз я решила провести, как можно больше времени в постели. Пока кто-нибудь из родителей не придёт и не испортит всё. Знаете, как они обычно заставляют покидать это мягкое, уютное местечко, ради какого-нибудь бессмысленного дела?..

Вот, в общем, говоря, — ушёл Энди (это мой брат, если вы ещё не догадались), и я снова взяла свою книжицу. Не очень она была большая эта книжица, зато в красивом зелёном переплёте. Это был сборник рассказов, который подарил мне мистер Харрис. Он был старый-старый. Ему было лет около ста. Или восемьдесят. Седые волосы, морщины, очки. В общем, ничего особенного. Только добрый был этот старик. Такой, знаете, улыбаться хочется, когда его видишь. Он ходил медленно, и казалось, ему бы уже давно тросточкой пользоваться, а он — нет. Не хотел… Так ходил. Всех нас переходил, наверное. В общем, книга эта называлась — «Белые крокусы возле леса». Это, думается мне, было именно совпадением, потому что и возле моего дома тоже росли такие же цветы.

Чтобы забыть впечатление, которое оставил после себя Энди, мне пришлось немного поваляться в постели; кажется, я закрыла глаза, и, потянулась за своей книжицей. И, нащупав на тумбочке небольшую, но очень приятную вещицу, поднесла её к своему носу. Но на этот раз книга была почему-то красной. «Да где это видано, чтоб книжки цвет меняли, пока ты её не читаешь!» подумала я.

Но меня отвлекли. Ко мне стали доноситься разные звуки. Это проснулись остальные: Шарлотта и Гордон Рэчкинсоны — мои родители. И тогда-то я и поняла, что то утро таким, каким я его запланировала, уже не получится никогда, тогда я отложила книгу обратно на место, на тумбочку.

Ко мне снова зашёл Энди, он любил появиться и поручить мне кучу бессмысленных дел, вот и в этот раз он явился неспроста:

— Салли, Салли, — говорит он и ухмыляется, — Салли, ты всё ещё спишь, да? А родители хотят, чтобы ты проверила нашу почту.

— Сейчас, Энди, дорогуша! Сейчас восемь утра, и к тому же воскресенье. Какая может быть почта? Ты просто не можешь видеть, когда кто-то проводит время в постели, вот признайся.

— Нет, дурёха, родители действительно… Папа так сказал.

— Вот пускай он и проверит сам.

— Хорошо, так я ему и скажу.

— Нет-нет! Стой! Ладно, я всё проверю. Но ты и сам мог бы сходить.

— Мне велосипед ещё надо делать. Совсем он у меня сломался. А ты вставай…

— Встаю, встаю. Верзила этакий…

И я встала. Взяла вещи, которые сложила вечером на стуле, и стала собираться на прогулку.

Отворив входную дверь, и ступив на крыльцо, я почувствовала приятную утреннюю прохладу. Но до ящика я всё же дошла. И он был таким же пустым, как и в прошлый раз.

После завтрака мама пошла смотреть за хозяйством — пора было кормить кур, свиней, уток, словом, всех наших знакомых, к которым примыкали ещё и корова с гнедой кобылой. Папа пошёл осмотреть крышу нашего сарая, которая испортилась так некстати. Мой отец — Гордон Рэчкинсон не был мастером на все руки. Часто ему приходилось переделывать уже сделанную работу, или нанимать того, кому она была под силу. Но кое в чём он был прост