Что остается от государства в эпоху неолиберализма?

Монография

Под редакцией 
К. Беше-Головко, М.-Э. Бодуен, К. В. Карпенко

---

ebooks@prospekt.org

Информация о книге

УДК 321

ББК 66.2

Ч-80

Под редакцией доктора публичного права (Франция), президента франко-российской ассоциации юристов Комитас Генциум (Франция – Россия), приглашенного профессора юридического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова К. Беше-Головко, профессора Школы права Университета Клермон-Овернь (Франция) М.-Э. Бодуен, кандидата юридических наук, доцента МГИМО МИД России К. В. Карпенко

В монографии всесторонне рассматривается одна из ключевых проблем глобализма – место государства в эпохе неолиберализма. В связи с этим возникают вопросы: может ли государство остаться суверенным в глобальном мире; является ли неолиберализм продолжением либерализма или его революционная сущность обязывает пересмотреть соотношение внутренних сил и самую сущность государства?

Законодательство приведено по состоянию на 1 декабря 2022 г.

Для научных работников, преподавателей, аспирантов и студентов юридических и других гуманитарных вузов и факультетов.

Изображение на обложке с ресурса Photogenica.ru

УДК 321

ББК 66.2

© Коллектив авторов, 2023

© ООО «Проспект», 2023

АВТОРСКИЙ КОЛЛЕКТИВ

Аллезар Лориан, доктор публичного права, преподаватель, Школа права Университета Клермон-Овернь (Франция) — гл. 5.

Беше-Головко Карин, доктор публичного права (Франция), президент Комитас Генциум Франция — Россия, приглашенный профессор, юридический факультет МГУ им. М. В. Ломоносова — гл. 3.

Бодуен Мари-Элизабет, профессор, Школа права Университета Клермон-Овернь (Франция) — гл. 7.

Бурмо Даниель, профессор, Университет Бордо IV (Франция) — гл. 2.

Захарова Мария Владимировна, доктор публичного права (Франция), канд. юрид. наук, доцент, заведующая Научно-образовательным центром сравнительного права, директор Научно-образовательного центра права и биоэтики в области геномных исследований и применения генетических технологий, Московский государственный юридический университет имени О. Е. Кутафина (МГЮА) — гл. 1.

Карпенко Константин Викторович, канд. юрид. наук, доцент, МГИМО МИД России — гл. 4.

Комарова Валентина Викторовна, доктор юрид. наук, профессор, заведующая кафедрой конституционного и муниципального права ФГБОУ ВО Московского государственного юридического университета имени О. Е. Кутафина (МГЮА), почетный работник высшего образования Российской Федерации — гл. 6.

Милачич Слободан, заслуженный профессор Университета Бордо IV (Франция) — заключительная глава.

ПРЕДИСЛОВИЕ

В рамках программы сотрудничества между ассоциацией юристов «Комитас Генциум Франция — Россия» и Центром публичного права Университета Клермон-Овернь 19 и 20 ноября 2018 г. была организована международная конференция по вопросу государственности в эпоху неолиберализма с участием французских и российских специалистов в области правоведения и политологии.

В наши дни этот вопрос более чем актуален, хотя мало изучен доктриной. Обычно развитие неолиберализма после Второй мировой вой­ны рассматривается с точки зрения экономического анализа, поскольку он предполагает новую парадигму соотношения рынка и государственных структур. В то же время преобразование экономических отношений в поствоенных обществах стало возможным из-за переосмысления места и роли государства в обществе в целом, что конкретизировалось волной все новых и новых реформ во всех сферах государственности. Суть данного процесса постоянного реформирования в основном заключалась в легитимации передачи сначала отдельных компетенций, а дальше и власти в целом от государства к частноправовым структурам. По этой логике во имя радикального понимания и справедливости, и свободы государство утратило легитимность для регулирования общественных отношений. Тем самым различные страны почти незаметно отошли от либерализма и все сильнее устремились к неолиберализму, т. е. к экстремальному виду либерализма, в котором нет места для национальной государственной власти. Данная эволюция обнаружилась в западных странах раньше, чем в России, поскольку в России, невзирая на определенное развитие либерализма в теории права, чтобы поставить под сомнение государственность, надо было дождаться краха Советского Союза. В 1990-е гг. новая постсоветская Россия быстро продвинулась по этому пути весьма далеко и в ­чем-то даже обошла западные страны, особенно в том, что касается включения в процесс управления институтов гражданского общества. Оказалось, что без социализма либерализм Западу уже не нужен, а России предлагали только путь к радикальному неолиберализму. Данный, довольно разрушительный, подход уже во всех странах напоминает революционный подход, но без «светлого будущего». Отчуждение неолиберализма от либерализма сопровождается и отчуждением от демократии. Государство, потеряв свою сущность, чуть ли не свою душу, превратилось в холодный механизм формального обеспечения определенных нужд в определенном объеме и стало так называемым сервисным. Одновременно юридико-политический состав неолиберализма в теоретическом плане достиг в своем развитии экономического понимания этого явления, чтобы воссоединиться и укрепиться в конституционном праве. Стремительное развитие разных видов участия гражданского общества в традиционных сферах государственной деятельности это ярко иллюстрирует. Таким образом, наблюдается своего рода «круг влияния»: теории на действительность и действительности — на формирование новой теории. Так как государство из-за развития неолиберальных, по сути, антигосударственных теорий не могло более оставаться, как ранее, структурой односторонней власти, действующей в общем (публичном) интересе, изменилось и само теоретическое понимание государственности, в силу которого конституционализм, в свою очередь, не может не отражать сокращение роли государства и новые механизмы управления в неолиберальную эпоху.

Процесс «неолиберализации» государств не окончен, он продолжает расти в наших странах как неизбежный инструмент глобального мира, поэтому мы представляем вам размышления наших российских и французских коллег по вопросу государственности в неолиберальном мире, который нас всех затрагивает.

Часть I.
НЕОЛИБЕРАЛИЗМ И (ИЛИ) ПОСТЛИБЕРАЛИЗМ

Глава 1.
Развитие сравнительного права в неолиберальную эпоху

Юриспруденция пришла к компаративистике позже, чем другие социальные и гуманитарные науки (науки о языке, в частности). И каждый век, каждый заметный вызов внешней среды привносили и будут привносить в его эволюцию новые грани.

Очевидно, что, например, описание посредством палитр однородных правовых сообществ мира колониальных держав первой половины XX в. будет существенно отличаться от времени «парада суверенитетов» в сочетании со всепоглощающим маховиком глобализации конца XX в. Для первого из времен «художнику» будет достаточно нескольких красок, второе время в цветном выражении будет походить скорее на картины французских импрессионистов, чьи палитры сложны, многоцветны, причудливы и где даже тень приобретает свой цвет1.

Неолиберальный этап2 в развитии общества в сочетании с эффектами глобализации также привнес свои коррективы в содержание и эволюцию сравнительного права. Рассмотрим три ключевые трансформации юридической карты мира в данном случае.

I. Новые объекты компаративного анализа

В первую очередь следует говорить о том, что на юридической карте мира все с большей интенсивностью начинают появляться новые объекты для компаративного анализа. Речь идет о таких феноменах, как «право Макдональдса» — стандартизированные нормы, выработанные в недрах крупных транснациональных корпораций, а также право штата Делавэр.

По оценкам специалистов, сегодня обороты таких гигантов транснационального рынка, как Walmart, Exxon Mobil, Royal Dutch Shell, превышают валовой национальный продукт небольших европейских стран (Греции и Дании, например). Экономическая экспансия сопряжена и с юридической экспансией на национальные пространства государств. Зададимся вопросом: должен ли знать в потенциале славянский, советский, континентально-европейский юрист о «корпоративной вуали»3 и способах ее «прокалывания» как представитель соответствующего классического правового сообщества? Ответ отрицательный. Но должен ли быть вооружен соответствующими знаниями претендент на должность в международном юридическом бюро, расположенном на территории России, чтобы получить искомую вакансию? Ответ, безусловно, положительный4.

Отцы-основатели компаративного движения в Европе нач. XX в. Эдуард Ламбер и Раймон Салейль были бы весьма удивлены, если бы узнали, что отдельный штат США станет разработчиком юридических норм, которыми будут пользоваться юристы всего мира. Но такой штат в реальности существует — это знаменитый штат Делавэр. В плане народного хозяйства США данный штат известен своей сельскохозяйственной специализацией по разведению кур, а с точки зрения юриспруденции он является мировым донором норм корпоративного права. Появление данных объектов компаративного анализа стало элементом более масштабного явления, свидетелями которого мы становимся: Soft Law («мягкое» право).

«Мягкое» право стало предметом научной оценки относительно недавно — в середине XX в. В юридической науке не сложилось пока единого мнения о понятии «мягкого» права. Одни ученые полагают, что «мягкое» право охватывает только «необязательные правила или документы, которые интерпретируют или сообщают окружающим представление их создателей о юридически обязательных нормах либо представляют собой обещания, создающие ожидания о будущем поведении лица»5. Другие — что термин «мягкое» право, как правило, «относится к любому международному документу, отличному от международного договора, который содержит принципы, нормы, стандарты и другие положения относительно ожидаемого поведения»6 Вместе с тем следует признать, что «мягкое» право уже открыто шествует по юридической карте мира и в отдельных областях правового регулирования (например, в области спортивного права) составляет серьезную конкуренцию классическим максимам «твердого» права7.

II. Американизация права

Во-вторых, вторая половина ХХ — начало XXI в. ознаменовались новой тенденцией в развитии национальных правовых систем мира: американизацией права8. Как отмечают специалисты: «В области права как и в культуре и экономике неизбежная глобализация нередко означает американизацию. Этому способствует престиж ряда крупных заокеанских учебных заведений, эффективность сети крупнейших международных консалтинговых и адвокатских контор, расположенных в США. Все это заставляет думать, что право является последней преградой на пути господства “Империи”»9.

Как в практике российского права, так и французской правовой системы можно проследить данную тенденцию. Предметом рецепции в данном случае становится, прежде всего, корпоративное и финансовое право. Однако есть примеры и иных трансплантаций американских правовых конструкций на европейскую почву. Ярким примером является дело Nicolas Perruche. Именно в этом кейсе появился термин «préjudice d’être né» (в англофонной практике по сходным вопросам правовой оценки применяется термин Wrongful life). Фабула дела такова: в 1983 г. Nicolas Perruche вследствие медицинской ошибки родился наполовину слепым и с психическими нарушениями, поскольку врачи не смогли определить, что его мать во время беременности заразилась краснухой. В своих требованиях заявитель утверждал, что жизнь принесла ему одни только страдания, и он нуждается в материальной компенсации по причине préjudice d’être né. Правовая оценка этого дела стала предметом жарких дискуссий на национальном и наднациональном уровнях. До финального решения в Кассационном суде Франции, которое стало возможным в том числе по причине обращения генерального адвоката Франции к американской правоприменительной практике по вопросам медицинских ошибок10, Nicolas Perruche и его семья прошли несколько судебных инстанций. Кассационный суд Франции в решении от 17 ноября 2000 г. постановил: «Ввиду того, что ошибка, допущенная врачом и медицинской лабораторией при выполнении договоров, оформленных с беременной женщиной, помешала последней сделать выбор в пользу искусственного прерывания беременности с целью избежать рождения ребенка-инвалида, этот последний может требовать возмещения ущерба, вытекающего из его инвалидности и причиненного в результате допущенной ошибки». Однако вынесением соответствующего решения дискуссия по столь сложному этико-правовому вопросу не прекратилась. Как отмечает Jean-François Mattei, французское общество разделилось на «парюшистов» и «антипарюшистов»11.

Указанная тенденция американизации права получила неоднозначную оценку в мировой юридической практике. Одни исследователи оценивают ее как проявление так называемого гегемонистического типа глобализации, где за занавесом всеобщих и универсальных правовых стандартов явственно видны черты права и политики вполне конкретной страны. В юридической литературе используется термин «вашингтонский консенсус» как лаконичная метафора источника формирования политического, экономического, юридического пространства современного мира12. Для других представителей юридического мира (прежде всего, юристов-практиков) американизация права — это не угроза национальному суверенитету страны, а всего лишь хорошо зарекомендовавшие себя юридические конструкции зарубежного права, которые правильно будет использовать в праве национальном, не изобретая для себя юридический велосипед дважды, а то и четыре и пять раз кряду. В российской политико-правовой мысли новейшего периода американизация права, как и другие аспекты американизации социальной жизни стали благодатной почвой для возрождения патриотических течений, одним из которых следует считать неоевразийство.

Само евразийство представляет собой гетерогенный комплекс философских, историософских, геополитических идей, возникших у русских эмигрантов, пытавшихся увидеть цивилизационное будущее России на руинах великой империи и, как следствие, на обломках великого геополитического проекта, который называют то греческим, то панславянским. Суть проекта — в продолжении имперской экспансии на Балканы и в Восточную Европу с опорой на отклик в умах и сердцах местного населения, связанного с Россией конфессиональным или же этноконфессиональным прошлым. Этот проект не только создавал для россиян образ будущего, но и формировал систему ценностей, символов и духовных симпатий, которые после крушения империи потеряли свою актуальность. Влияние евразийских идей испытали великие композиторы Сергей Прокофьев и Игорь Стравинский13. Как отмечают специалисты, предтечей евразийского миропонимания был А. С. Пушкин, утверждавший, что объяснение истории России «требует иной формулы», чем «формула Запада». Также следует назвать А. С. Хомякова, впервые давшего масштабную критику европоцентричной философии истории Гегеля в своих «Записках о всемирной истории» и показавшего самостоятельное религиозно-культурное значение культур Востока в мировой истории. Не забудем и Н. Я. Данилевского, утверждавшего своеобразие России как цивилизации14. Предлагая специфический путь для развития России, представители евразийства претендовали на определенную долю универсализма своей теории. П. Н. Савицкий в данной связи отмечал, что «идея всечеловечества, выдвинутая русской литературой, и более всего Достоевским, должна получить свое научное оформление… Евразийство конкретно указывает путь к такому оформлению… дорога к творческому научному универсализму пролегает для нас через познание особенностей и отличий России — Евразии… познавая свое, мы закладываем основы к познанию общего… выполняя особые задачи, возрастаем к выполнению задач вселенских»15.

Евразийцы предлагали для России «третий путь», так называемую консервативную революцию. Их справедливо называли «славянофильскими футуристами». Современные неоевразийцы (в частности, А. Г. Дугин) достаточно своеобразно видят будущее России через обращение к традиционному опыту страны. Для неоевразийства характерно формирование образа врага (а не поиск причин, проблем в рамках своего государства или в природе самого человека), претензия на создание новой геополитической единицы — Евразийского государства. Характерная черта неоевразийства — обращение, прежде всего, к прошлому, к некоей Примордиальной традиции, более или менее точное и ясное определение которой отсутствует, что, видимо, связано с эзотерическими (скрытыми, доступными лишь для посвященных, неписьменными) источниками информации, отказ от линейного хода истории и утверждение цикличности течения времени, что отрицает уникальность происходящих в мире событий и роли человека как субъекта истории16.

Таким образом, в теории неоевразийства аргументы «против» современных течений и тенденций социальной жизни весьма успешно используются ее апологетами «за» собственные представления о судьбе России.

III. Корректировка конструкции национального суверенитета государств и юридического суверенитета правовых систем мира

В плане политическом Вестфальская модель мира, имевшая столь продолжительные пути в общемировом пространстве17, все с меньшей силой способна отвечать социальным реалиям глобализма.

Глобализация трансформирует саму роль государства в современном мире. Информационные, финансовые и иные процессы, связанные с глобализацией, сокращают возможности национальных правительств по контролю за внутриполитической ситуацией и управлению ею. Многие функции, ранее выполнявшиеся правительствами, переходят к транснациональным корпорациям и институтам гражданского общества18.

Помимо эффекта интернационализации права глобализация также с необходимостью вызывает и иные трансформации политико-правовой жизни общества, связанные с развертыванием идей государственного суверенитета. Речь идет, прежде всего, о трансформации самих признаков современного государства: институтов гражданства и территории.

Согласно классическим максимам гуманитарной науки, получившим, в том числе и легальное подтверждение, гражданство представляет собой социальную связь19между государством и личностью. Идея же общеевропейского гражданства, реализация которой стала возможной в связи с принятием Договора о Европейском Союзе 1992 г., определенным образом меняет саму конструкцию гражданства как такового. Возникает вполне закономерный вопрос: о связи какого рода идет в данном случае речь? Согласно ныне действующей конструкции институт общеевропейского гражданства носит дополнительный характер по отношению к гражданству национальному и его приобретение (или утрата) непосредственно связаны с наличием или отсутствием гражданства соответствующей страны — участницы ЕС. Оно дополняет собой национальное гражданство, но не подменяет его.

Также, по справедливой оценке профессора А.-Ж. Арнода, «национальное право государств перекрывают другие виды правовых регламентаций»20. Как следствие, ряд ученых приходят к выводу не только об уменьшении степени юридического суверенитета национальных правовых систем, но и о закате эпохи национального права как такового. На коллоквиуме «La fin du droit?» современная эпоха определена как эпоха потери правом роли Юпитера в юридической солнечной системе21.

IV. Кризис неолиберализма?

Как и любое научное направление, неолиберализм подвержен эволюционным влияниям, описанным еще Т. Куном в работе «Структура научных революций», т. е. проходит в своем развитии ряд важных стадий: нормальная наука — экстраординарная наука (кризис научного знания) — научная революция, связанная с появлением новой научной парадигмы. По мнению Д. Харви, современный неолиберализм подошел к стадии своего кризиса22.

Если согласиться с аргументами Д. Харви, то очевидно, что на современных политических и юридических картах мира появился уже или в скором времени появится новый фронтмен взамен США. Но что это за таинственная политико-правовая сила?

По мнению П. Добреску23, такой силой может стать Россия. Представители российской общественности, как и зарубежной, возлагают определенные надежды и на интегративный союз БРИКС как на контрапункт в однополярном геополитическом устройстве современного мира. Действительно, в плане экономическом нельзя не замечать возрастающее влияние стран — участниц БРИКС. С позиции юридической интеграции все несколько сложнее. С одной стороны, логика экономической интеграции может привести к явлению, которое называют spill-over effect (букв. — эффект выплескивания), когда процесс объединения, изначально рассчитанный только на экономическую интеграцию, приводит к более тесному взаимодействию в политической и правовой областях24. С другой стороны, интеграция по модели БРИКС отличается отсутствием (в отличие от ЕС) исторических гуманитарных платформ для объединения25; на данный момент времени союз не подкреплен формальным подтверждением возникающих интеграционных связей; плюс на момент приведения своих правовых систем в точку старта нового интеграционного формирования, страны — участницы БРИКС уже были подвержены разновекторным юридическим влияниям, что значительно усложняет сам процесс интеграции как таковой.

Заключение

В качестве общих выводов по проблеме заметим, что неолиберализм был на первых этапах своего победного шествия в мировой практике частью экономической теории. Но впоследствии его детерминанты испытали на себе все без исключения элементы социальной системы: политический, социальный, культурный и, без сомнения, правовой. В рамках юридической науки, прежде всего, публичное право в синтезе с политической наукой подвергали оценке влияние неолиберализма на эволюцию общественных отношений в мировой практике. По нашему мнению, к данной оценке может и должно присоединиться и сравнительное право, так как очевидно, что основной объект макроанализа сравнительного права — юридические карты мира существенно изменяют свои контуры и содержание под влиянием неолиберальных течений и глобализации.

Глава 2.
Неолиберализм: развитие или предательство классического либерализма?

Современное общество не любит идеологий. Они стали достоянием прошлого, поскольку принесли людям гораздо больше страданий, чем свободы. Ведь в режимах ХХ в., прежде всего, господствовала идеология, последствия которой теперь всем хорошо известны: засилье тоталитаризма или авторитаризма, неэффективность экономики, обнищание масс и, в конечном итоге, вой­на. Основываясь на недавнем опыте, люди теперь понимают, что путь к счастью возможен только через отказ от утопий, которые по своей природе опасны (и нередко смертельно). Отказавшись от коварных иллюзий, общество может, наконец, вступить на путь здравого смысла, последовав зову мудрости.

Но, разумеется, подобное видение, по сути, тоже не более чем иллюзия. В реальности не существует общества без идеологий. Человеческое существование невозможно без общего представления о социальном порядке, которое совмещает в себе рациональные (подкрепленные философскими и научными постулатами академического свой­ства) и эмоциональные элементы, помогает выразить три временных измерения жизни всего человечества (прошлое, настоящее, будущее), и тем самым обеспечивает осмысление совместного жизненного опыта. «Я называю идеологией, — пишет Р. Арон, — всеобъемлющее представление о мире в историческом контексте, о прошлом, о настоящем и о будущем, о том, что существует, и о том, что должно существовать»26.

Современное общество не может обойти это общее правило, но претендует на то, что ему это удается. Существуют, казалось бы, непреложные факты: мировая глобализация, стремление человека к свободе и благополучию и, конечно же, непреложность рынка. Такой прагматизм стремится к избавлению от любой идеологии, но, по сути, является лишь подтверждением объективной реальности, претендовать на освобождение от которой было бы весьма самоуверенно.

При этом внимательному наблюдателю неизбежно бросается в глаза идеологический аспект подобного реализма, хитрость которого заключается именно в том, чтобы создать впечатление ­чего-то радикально нового, что, наконец, открывает эру человечества без идеологии.

Эта «не-идеология» претендует на собственное имя — неолиберализм. И чем более тотальный характер она приобретает, тем более активно она насаждается, с неумолимой последовательностью охватывая поистине все грани общественной жизни и все проявления человека в обществе. В том, что такая идеология получила название «неолиберализм», нет ничего противоестественного. Совершенно очевидно, что она уходит своими корнями в доктрины экономического либерализма, которые начали переосмысляться в 1938 г. в рамках конференции, самым непосредственным образом посвященной неолиберализму. По инициативе Уолтера Липпмана и Луи Ружье в Париже проходит встреча экономических деятелей, а также либерально настроенных представителей интеллигенции, философов и экономистов — таких как Фридрих Хайек, Людвиг фон Мизес, Жак Рюефф и Раймон Арон. Всех их объединяет приверженность фундаментальным принципам либерализма и общая обеспокоенность тем, что либерализм находится под угрозой сразу по нескольким фронтам. С одной стороны, социалисты и сторонники планирования, которые, отвергая саму основу либерализма и приравнивая ее к простой капиталистической эксплуатации, участвуют — подобно нацистам — в опасной затее, которую представляют собой деспотические реалии коллективизма. С другой стороны, сами либералы в своей двой­ной ипостаси — интервенционистской и фундаменталистской. Первые, выступая за вмешательство государства в жизнь общества (государство всеобщего благосостояния), ставят под смертельную угрозу процесс создания материальных благ. Вторые, проповедуя принцип безусловной свободы и полного отсутствия ограничений (так называемая Манчестерская школа), впадают в опасный догматизм, и не замечают недостатков свободного рынка, которые приводят к монополизации и созданию картелей, тем самым отрицая саму идею конкуренции. Таким образом, неолиберализм зарождается через противостояние всему тому, что может нарушить формирование «свободного города» (пользуясь выражением Липпмана).

Данная конференция позже положит начало не одной, а сразу нескольким неолиберальным доктринам. В этой связи говорить о полном единодушии вышеупомянутых мыслителей было бы некоторым преувеличением. Сегодня мы, в частности, можем выделить следующие неолиберальные школы: «хайекианцы», которые являются поборниками свободы рынка, уделяя при этом особое внимание роли закона; сторонники «ордолиберализма» («либерализм порядка») (Вильгельм Репке, Вильям Юкен), которые выступают за строго ортодоксальный подход к бюджету, а также за применение нормативно-правовых и институциональных механизмов ограничительного характера, лишенных неопределенностей, присущих политическим дебатам; «парни из Чикаго» под предводительством Милтона Фридмана, для которых строгий контроль над денежной массой является ключом к правильному функционированию либеральной экономики.

В настоящей работе не ставится цель детально разобрать и упорядочить аргументацию тех и других в доктринально-теоретической форме, привычной, прежде всего, для научного сообщества — особенно для экономистов. Вместо этого представленный материал призван дать пищу для размышлений политической направленности — размышлений о конкретных людях — и способствовать поступательному формированию глобальной базы идей, представляющейся действенным ответом на все вызовы, с которыми сталкивается сегодня человеческое общество. Из рассматриваемой доктрины выросла идеология, которая стремится не столько питать размышления, сколько замыкать их вокруг неопровержимых истин. Именно эту идеологию мы намереваемся исследовать, поскольку она представляет собой один из важнейших ключей к пониманию того, что принято называть «кризисом демократии». По сути, неолиберализм вобрал в себя все элементы, способные помочь в осмыслении вопросов (зачастую тревожных), которые поднимает современный мир. Он предлагает систему координат и ориентиры, которые охватывают все аспекты жизни общества. Причем эти ориентиры не разрознены. Они следуют общей логике, и формируют ментальные категории антропологической революции, основанной на первенстве рынка и индивидуальности, что знаменует появление радикально нового человека в масштабе всей истории. Этот кардинальный переворот разбивает в пух и прах все атрибуты суверенитета, без которых не существует демократии. Таким образом, вместо того, чтобы укреплять либеральную демократию, неолиберализм создает интеллектуальную и практическую почву для нового авторитаризма.

I. Антропологическая революция

Не все идеологии равнозначны. Они не опираются на одни и те же моральные ценности или на одни и те же предпосылки. Причем, в первую очередь, они неравнозначны с точки зрения влияния — то есть, с точки зрения их способности утверждаться среди большого числа людей в качестве убедительного представления об обстоятельствах их жизни. Несомненно, как отмечает Р. Арон, человеческое общество никогда не было очень требовательным в том, что касается идеологии. Однако если проводить сравнение, степень их продуманности отличается. Чем в большей мере идеология базируется на интеллектуальной почве, тем больше у нее научного авторитета и тем больше она способна править умами и представлениями. Социализм в его различных формах — от коммунизма до социал-демократии, а также социализма третьего мира — обязан своим исключительным распространением тому, что он базируется на теории Маркса. Марксизму не было равных по силе воздействия27 на широчайший круг людей, живущих в обществах, где существует гораздо больше различий, чем сходств. Сила его магнетизма объясняется статусом науки, который присвоил своему учению сам Маркс, и который (статус) подразумевает, что его постулаты истинны.

Однако, помимо претензии на неопровержимость, ни с чем не сравнимое влияние марксизма также объясняется выполненным в его рамках анализом, который претендовал — ни больше и ни меньше — на объяснение всего, что проливает свет на окружающий мир, за счет чего ему удалось получить поддержку, в первую очередь, среди интеллигенции. Такой всеобъемлющий подход предполагает глубокое проникновение в цепочку причинно-следственных связей, имеющих отношение к условиям жизни людей, с целью вызвать переворот во всех только что устоявшихся категориях понимания. Маркс порождает нового человека не только своей материалистической базой, но и обещанием появления в будущем человека свободного. Немецкий философ придумывает новую антропологию, попутно революционизируя существующие концепции. Это небольшое отступление на тему марксизма позволяет нам лучше понять мощь и судьбу неолиберализма в современном мире. Ведь распространение неолиберализма, в свою очередь, обусловлено тем, что он формирует контуры новой антропологии, которая преобразует постулаты классического либерализма, освобождая рыночную экономику от всех иных факторов. Никакая мораль, никакая власть не в силах омрачить изначальную чистоту свободной рыночной игры и сакрализацию личности.

1. Рынок, только рынок, весь рынок

Неолиберализм призван реализовать невыполненные обещания либерализма28. Действительно, вся история капитализма со времен промышленной революции свидетельствует о неполном успехе либерализма. На пути абсолютного рынка всегда возникали препятствия, и приходилось идти на компромиссы. Однако отныне путь для прихода «нового духа капитализма» (пользуясь выражением Люка Болтански и Эв Кьяпелло) чист. Ранее капитализм принимал разные формы. На смену семейному капитализму конца XIX в., воплощением которого была буржуазия и присущая ей мораль, в 1930-е гг. пришел капитализм крупного бизнеса, где доминировала фигура руководителя-управляющего. При этом предприятие обеспечивает эффективность за счет упрощения операций (деквалификации) при щедрой политике заработной платы и предоставлении различных социальных льгот. Подобный подход — так называемый «фордистский» компромисс — тем лучше поддается регулированию, чем шире он вписывается в кейнсианскую экономическую политику, которая имеет разные вариации в зависимости от страны, но все они сходятся в идее о необходимости регулирующего вмешательства со стороны государства.

Что касается неолиберализма, то он заявляет о себе и начинает набирать влияние в 1980-х гг., после выборов Рональда Рейгана и Маргарет Тэтчер. Так появляется «тип капитализма… целью которого — посредством отмены регулирования — является сделать центральным элементом общества предположительно самоуправляемые финансовые рынки»29. Эта третья стадия капитализма, стартовавшая сорок лет назад, характеризуется глобализацией (включая систематическое дерегулирование финансовых рынков, либерализацию движения капитала и устранение таможенных барьеров), приходом новых информационных и коммуникационных технологий, а также сопровождается резким ростом неравенства30.

Эпоха руководителей закончилась. Ей на смену пришел акционерный капитализм, свободный от любых соображений, кроме получения прибыли. Адам Смит направил потенциальную жестокость рынка в позитивное русло, встроив ее в рамки «нравственных чувств», о которых часто забывают теоретики либерализма и без которых рынок не смог бы принести ту пользу, которую он принес. «Невидимая рука» могла действовать только в том случае, если в направляющем ее таинственном мозге присутствовали ­какие-то нравственные соображения. При неолиберальном капитализме никакие внерыночные ограничения не могут помешать победному маршу механизма, наделенному более чем спонтанной добродетелью. Неолибералы возрождают басню Мандевилля, согласно которой частные пороки оборачиваются общественными выгодами.

Антропологический переворот, присущий новому человеку либерализма (homo economicus Адама Смита), который так полностью и не реализовался, теперь может произойти31. При этом, освобождаясь от морали, неолиберализм также освобождает экономику и общество от глубоко укоренившихся традиций и культур, с которыми ему приходилось идти на компромисс.

Переходя в этом стремлении к очищению и «выравниванию» воспоминаний, а также образа жизни и формирования общества, неолиберализм выходит за рамки простого осуществления либерального идеала. Он реализует революционный потенциал современности. На протяжении долгого времени капитализм умел не только проявлять уважение к национальному наследию, но и вписываться в него, чтобы приумножать свою эффективность. Филипп Д’Ирибарн еще тридцать лет назад подчеркнул силу «мифов» и «обрядов», которые современность собирается уничтожить и отменить32. Но безуспешно. Как отмечает автор, «у современности была великая мечта: освободить жизнь людей, их отношения с себе подобными, то, как они себя ведут и то, как он

...