А.В. Барков, Я.С. Гришина, О.А. Золотова, Ю.Г. Лескова, Г.А. Писарев

Легализация социального предпринимательства в России и за рубежом: тенденции и перспективы развития

Монография

---

ebooks@prospekt.org

Информация о книге

УДК

ББК

00

Авторы:

А.В. Барков, Я.С. Гришина, О.А. Золотова, Ю.Г. Лескова, Г.А. Писарев

УДК

ББК

© А.В. Барков, Я.С. Гришина, О.А. Золотова, Ю.Г. Лескова, Г.А. Писарев, 2020

© ООО «Проспект», 2020

Введение

В свете реализации конституционного принципа социального государства, зафиксированного в статье 7 Конституции РФ, вектор его социально-экономической политики должен быть нацелен «на создание условий, обеспечивающих достойную жизнь и свободное развитие человека». К сожалению, в условиях, когда, по данным Росстата, в 2018 годучисло россиян с доходами ниже прожиточного минимума, то есть официально находящихся за чертой бедности, достигло уже 20,8 млн человек1, а, по оценке экспертов, в 2019 году их количество будет только расти2, результаты политики вряд ли можно считать успешными. В связи с этим в целях обеспечения достойного качества и уровня жизни российских граждан и решения других многочисленных социальных проблем должны быть востребованы все эффективные антикризисные правовые средства, в том числе и учитывающие положительный зарубежный правоприменительный и правотворческий опыт. Представляется, что к подобному антикризисному инструментарию может быть отнесено социальное предпринимательство, успехи которого в решении или сглаживании различных социальных проблем в странах, его легализовавших и конституционно-ориентированных, так же как и Россия, на формирование государственной социальной модели, являются наиболее заметными. Данные обстоятельства обусловливают интерес к вопросу изучения правовой модели социального предпринимательства, которое только в июле 2019 года получило в России официальное признание.

Сегодня в ряде стран социально-предпринимательская идеология, нацеленная на решение практически всего спектра социально-экономических и экологических проблем предпринимательским инструментарием3, востребована социально ответственными корпоративными организациями, стремящимися обеспечить конкурентные преимущества не ценовыми, а нематериальными факторами, за счет долгосрочного инвестирования в человеческий капитал, в последующем реинвестирующими прибыль в решение данных проблем. В условиях борьбы с кризисом успешность социального предпринимательства, оказывающего заметное оздоравливающее влияние на экономические и социальные процессы и ее массовый характер, обусловило оформление данного явления в качестве продолжения государственной социальной политики, опирающуюся на полноценную законодательную основу.

В настоящее время наибольшую политическую поддержку идеология социального предпринимательства получает в странах, ориентированных на формирование социальной и солидарной экономики, свидетельством чего является принятие антикризисных законов в Испании (2011), Эквадоре (2011 г.), Греции (2011 г.), Словении (2011 г.), Мексике (2012 г.), Португалии (2013 г.), Франции (2014 г.), получивших в специальной литературе общее название «Законы об SSE»4. Доктринальную основу данной политики составляет концепция «социальной солидарности», предложенная французскими мыслителями О. Контом, Э. Дюркгеймом и Л. Дюги. Сегодня идея Леона Дюги, заключающаяся в том, что собственность обязывает к использованию ее в интересах общества5, нашла отражение в конституциях достаточно большого количества стран как правовая основа модели социального государства.

Анализ содержания «Законов об SSE» показывает, что, несмотря на различные акценты в их наименовании: эквадорского «О народной и солидарной экономике»6, французского и мексиканского «О социальной и солидарной экономики»7, испанского и португальского «О социальной экономике8», греческого «О социальной экономике и социальном предпринимательстве»9, словенского «О социальном предпринимательстве»10, общей, объединяющей их идеей является возможность логического построения единого смыслового ряда понятий: «социальное государство — социальная и солидарная экономика — социальное предпринимательство». Данные законы создают нормативную базу регламентации взаимовыгодных общественных договоров, солидаристских (от франц. solidansme — общность интересов, единомыслие) отношений с участием добровольных сообществ, состоящих из социально предпринимательских организаций, составляющих костяк социальной (солидарной) экономики и социального государства. Именно в этом и представляется ценность изучения правоприменительного опыта зарубежных стран, сумевших на практике реализовать конституционный принцип социального государства в различных моделях социального предпринимательства, который может быть востребован при совершенствовании российской социально предпринимательской модели.

В последнее время задача легализации социального предпринимательства неоднократно ставилась в число приоритетных в перечне поручений Президента РФ11. В очередной раз, 23 октября 2018 года, на форуме Опоры России «Малый бизнес — национальный проект», Владимир Путин поручил Минэкономразвития снять все разногласия в процессе согласования и ускорить принятие закона «О социальном предпринимательстве»12. В короткий срок, в целях скорейшей легализации социального предпринимательства, в Правительстве РФ был доработан проект федерального закона «О внесении изменений в Федеральный закон “О развитии малого и среднего предпринимательства в Российской Федерации» (в части закрепления понятий “социальное предпринимательство”, “социальное предприятие”)»13, и уже 14 ноября 2018 года в Общественной палате Российской Федерации (далее — Общественная палата) проведена его общественная экспертиза. Оценив экспертные предложения и оценки, Общественная палата в ходе нулевых чтений вновь рекомендовала отправить законопроект на доработку14.

С учетом проделанной работы 5 марта 2019 года предложенный Правительством РФ проект внесения изменений в 209-й федеральный закон о развитии малого и среднего предпринимательства (МСП) (в части закрепления понятий «социальное предпринимательство», «социальное предприятие»)15 поддержан Госдумой РФ в первом чтении, 26 июня — рассмотрен во втором чтении, 9 июля — в третьем16, а 26 июля 2019 года закон подписан Президентом РФ. Сегодня, с принятием федерального закона от26.07.2019 № 245-ФЗ «О внесении изменений в Федеральный закон “О развитии малого и среднего предпринимательства в Российской Федерации”, в части закрепления понятий “социальное предпринимательство”, “социальное предприятие”»17 (далее — Закон о социальном предпринимательстве), вступившего в силу с даты его опубликования, социальное предпринимательство в России получило официальное признание.

Вместе с тем легализовавший социальное предпринимательство закон № 245-ФЗ не лишен недоработок. Обсужденный и принятый в короткий четырехмесячный срок, Закон о социальном предпринимательстве имеет ярко выраженный инклюзивный характер, направленный на борьбу с бедностью18. Закон упускает из виду, что в соответствии с рекомендациями ООН, придавшими импульс курсу устойчивого развития19, искоренение бедности и сохранение природных ресурсов20, рассматриваются как взаимообусловленные и взаимосвязанные проблемы. Если еще при первом его обсуждении в критериях социального предприятия сохранялась эколого-ориентированная направленность, то на этапе принятия во втором и третьем чтении Госдумой РФ российская модель потеряла черты социально-предпринимательской модели «устойчивого развития».

Однако ключевой проблемой, которую невозможно решить корректировкой Закона о социальном предпринимательстве, является концептуальный подход к его легализации в России. К сожалению, закон № 245-ФЗ, в соответствии с его предметом, создан исключительно в интересах субъектов МСП. Российский узковедомственный подход к легализации социального предпринимательства, концептуально принципиально не отличающийся от подходов, содержащихся в ранее предлагаемых и отклоненных Госдумой РФ законопроектах № 843126-6 и № 624513-621,основанных на приказах Министерства экономического развития22, не учитывает в полной мере зарубежный правоприменительный опыт активного участия НКО в социально предпринимательском движении. Во всех зарубежных моделях НКО — субъекты социального предпринимательства, а в России — нет. Решить эту проблему можно только принципиально новым подходом к легализации социального предпринимательства в Российской Федерации, нуждающимся в научном обосновании.

Не учитывает предложенный подход к легализации социального предпринимательства и другие современные тенденции и закономерности его развития в странах развитых правопорядков. Одна из тенденций развития социального предпринимательства в США проявляется во включении в круг социально ориентированных субъектов предпринимательской деятельности крупного бизнеса посредством легализации специально предназначенных для этого организационно-правовых форм. Сегодня эта тенденция получает развитие и в европейских странах. Возможно, что и в России данная социально предпринимательская практика будет востребована.

В эволюции законодательства большинства стран, взявших курс на устойчивое развитие, закономерность проявляется в том, что экологическое и семейное предпринимательство, имеющие общую идеологическую основу с социальным предпринимательством, рассматриваются как органичные, взаимодополняющие элементы единого целого23. В связи с этим взгляд на легализацию как семейного, так и экологического предпринимательства через призму российской социально-предпринимательской модели также представляется достаточно актуальным, как в практическом, так и теоретическом аспектах.

Представляется, что развитие российского социального предпринимательства нуждается в новом, оригинальном законодательном подходе, принимающем во внимание, с учетом зарубежного правотворческого и правоприменительного опыта, особенности правового режима обеспечения и развития социального предпринимательства, отличного от режима государственной поддержки МСП. Однако думается, что проверка данной гипотезы без вдумчивого сравнительно-правового изучения опыта легализации социального предпринимательства в России и за рубежом, тенденций, закономерностей и перспектив развития российской правовой модели социального предпринимательства вряд ли будет выполнима.

В этой связи научно-исследовательская работа, нацеленная на проверку выдвинутой научной гипотезы, расширение имеющихся знаний о легализации социального предпринимательства за рубежом и обоснования на этой основе оригинального концептуального законотворческого решения, является актуальной, научно и практически значимой.

1. Теоретико-методологические основы исследования проблем легализации социального предпринимательства в России и за рубежом

1.1. Методология сравнительно-правового исследования легализации социального предпринимательства

Очевидно, что в исследовании легализации социального предпринимательства в России и за рубежом должен быть сделан сравнительно-правовой акцент, обусловливающий особенности способов познания проблематики и определяющий методологию (от греческого термина: «methodos» — путь, следование)24, то есть направление, вектор исследования25. Вместе с тем выбор методологии не следует ограничивать исключительно методами исследования, но и необходимо учитывать «механизмы обнаружения проблемной ситуации, условия постановки научных проблем, формулирование объекта, предмета, цели исследования, логику исследовательского процесса»26. Это означает, что настоящий параграф будет посвящен не только обоснованию принципов применения метода сравнительного правоведения, как центрального способа познания при сравнивании российского и зарубежных институтов, а всем элементам методологического аппарата27 сравнительно-правового исследования.

Несмотря на достаточное активное обращение в научной литературе к тематике сравнительно-правового исследования28, «кажущуюся простоту правовых сравнений29», единство мнений среди ученых по вопросу его методологии отсутствует. Скептически склоняясь к точке зрения на отсутствие общепринятой методологии, исследователи-компаративисты как правило сходятся во мнении о необходимости поиска ответов на основные вопросы: что сравнивать? (исследовать) и как сравнивать? (какие исследовательские методы могут быть полезны)? При этом прослеживается зависимость выбора подходов, методов, этапов, уровней (оснований) сравнения, от цели и задач исследования30.

Представляется, что необходимость решения сформулированной в названии НИР проблемы: «Легализация социального предпринимательства в России и за рубежом: тенденции и перспективы развития», обусловливает следующую постановку цели исследования: разработать и обосновать научно-практические рекомендации по легализации социального предпринимательства с учетом зарубежного правоприменительного опыта. Достижению цели, несомненно, будет способствовать точное определение границ исследования, то есть его объекта и предмета, как важных элементов методологического аппарата сравнительно-правового исследования. Думается, что объект вполне может быть ограничен исследованием зарубежных моделей и российских правотворческих подходов к легализации социального предпринимательства, а предмет — научными трудами иностранных и отечественных ученых, российским и зарубежным законодательством, правотворческой и правоприменительной практикой.

Вместе с тем, ответы на основные методологические вопросы о задачах, логически определяющих архитектонику (структуру) исследования, позволяющих эффективно достичь цель НИР, то есть — о том, «что сравнивать (исследовать)», подразумевают предварительное, более глубокое погружение в проблематику, требующее раскрытие следующего элемента методологического аппарата: «степень научной разработанности темы».

Следует констатировать, что существует достаточно большое количество социологических, экономических и других отраслевых исследований идеологии, принципов, сущности, а также различных правовых аспектов социального предпринимательства, как российских31, так и зарубежных ученых32. Однако для обоснования ответа на вопрос «что сравнивать?» нас, в первую очередь, интересуют сравнительно-правовые исследования института легализации социального предпринимательства, среди которых наиболее заметное место занимают работы Я.С. Гришиной33, Ю.А. Кицай34 и Д.В. Калиниченко35, которые в своих исследованиях, каждый по-своему, уже ответили на данный вопрос, предложив оригинальные методологические сравнительно-правовые подходы.

Хронологически, к сравнительно-правовому исследованию социального предпринимательства36, впервые обратилась Яна Сергеевна Гришина. Сравнению подвергалось правовое положение американских и европейских социальных предприятий37, а также зарубежный опыт государственного управления социальным предпринимательством38. На основе исследования особенностей легализации и законодательного регулирования деятельности данных предприятий, заключающихся в различных подходах к определению организационной роли государства в решении социальных проблем, формулировался вывод, что под термином «социальное предприятие» понимается статус, предоставляющий субъекту социального предпринимательства определенную поддержку его общественно-полезной деятельности.

В европейской традиции, где высока роль государства как законодателя, данная поддержка осуществляется органами государственной власти, на основе единой социально-правовой политики Евросоюза, а в американской, где сложилась развитая система негосударственной поддержки — многочисленными частными благотворительными фондами, финансирующими проекты социальных предпринимателей в зависимости от рейтинга их общественной полезности39. Однако, отмеченные различия не являются следствием разногласий англо-саксонской и романо-германской систем права, а в первую очередь — проявления особенностей исторического и социально-экономического развития социального предпринимательства в США и Европе, что делает примененный Я.С. Гришиной исследовательский подход, традиционно, чаще всего используемый в сравнительном правоведении40, не достаточно перспективным.

Юлиана Анатольевна Кицай выбрала в качестве критерия для сравнения — организационно-правовые формы (модели) социального предприятия, имеющие существенные особенности в законодательстве стран Европы41, Америки и Азии42. В целях легализации российского социального предпринимательства предложена оригинальная идея о включении специальной организационно-правовой формы в систему юридических лиц ГК РФ43, и обоснована, по ее мнению, конкурентоспособная в социальной сфере модель данной организационно-правовой формы, учитывающая тенденцию социализации корпоративного законодательства. Достоинства этой модели заключаются в том, что в ней учитывается передовой европейский социально-предпринимательский опыт Великобритании (гибкая структура управления при усиленном контроле государства, ограничение в распределении прибыли, блокировка активов), Германии (налоговые льготы), Италии (система широкой государственной поддержки)44. Однако обоснованного ответа на вопрос, почему выбраны для сравнения законодательство стран Европы Америки и Азии, а не каких-то других континентов, в работе не содержится.

Основываясь на научных результатах своих предшественников, Дмитрий Валентинович Калиниченко, разрабатывая критерии субъекта социального предпринимательства в Российской Федерации, как условий их государственной поддержки, для сравнительно-правового исследования наиболее характерных особенностей российского и зарубежных правовых статусов выбрал в качестве оснований законодательство: 1) стран континентальной Европы45; 2) США и Германии46; 3) Великобритании и Канады47; 4) Южной Кореи48. Выбор обусловливается анализом результатов исследований Я.С. Гришиной и Ю.А. Кицай, изучивших характерные особенности законодательства стран, легализовавших социальное предпринимательство и достигших наибольших успехов в решении социальных проблем с помощью данного инструментария, что позволяет, с учетом характерных признаков и особенностей выделить 4 социально-предпринимательские правовые модели, которые условно могут быть обозначены: европейская, американская, британская и южно-корейская. Представляется, что выделенные социально-предпринимательские правовые модели, с некоторой корректировкой их содержания, и могут являться объектом основного этапа настоящего исследования.

Предложенный Д.В. Калиниченко сравнительно-правовой подход, представляется наиболее оптимальным, так как дает возможность определить самые распространенные в мире способы легализации субъекта социального предпринимательства. Их, по справедливому мнению Дмитрия Валентиновича, по количеству моделей, всего четыре49. Не смотря на некоторую, бросающуюся в глаза, натяжку в отношении включения в авторскую классификацию уточнений, касающихся коммерческих и некоммерческих организация, суть способов легализации субъекта социального предпринимательства улавливается точно.

Первый — является характерным для большинства европейских стран. Он заключается в приобретении, предоставляющего право на государственную поддержку, статуса «социального предприятия», (у Д.В. Калиниченко — статуса «социального кооператива», что, как мы в последующем покажем, в исторической перспективе не вполне верно) любыми, вне зависимости от организационно-правовой формы, юридическими лицами, в случае соответствия их социально ориентированной деятельности определенным в законе условиям.

Второй способ легализации социального предпринимательства, характерный для США и Германии, заключается в государственной регистрации специальных организационно-правовых форм: американских низкодоходных корпораций с ограниченной ответственностью и социальных корпораций, германского некоммерческого общества с ограниченной ответственностью. Данный способ, по мнению Д.В. Калиниченко, характерен также «негосударственной рейтинговой сертификацией социально ориентированных, преимущественно некоммерческих организаций, вне зависимости от организационно-правовой формы»50, что в целом справедливо, но с оговоркой. В Германии отсутствует «негосударственная рейтинговая сертификация» и легализация некоммерческого общества с ограниченной ответственностью с большой натяжкой может быть включена в «американскую модель», а в США в рейтинговой сертификации с присвоением статуса «Benefit corporation» в большей степени заинтересованы коммерческие корпорации «вне зависимости от организационно-правовой формы», а не «преимущественно» НКО.

Третий способ характерен для Великобритании и, впоследствии его с некоторыми особенностями использующей — Канады, что и объясняет название социально-предпринимательской модели — «британская». Легализация субъекта социального предпринимательства осуществляется посредством «предоставления статуса корпорации (компании) общественных интересов социально ориентированным коммерческим юридическим лицам, реинвестирующим часть прибыли в социальные цели»51. Представляется, что нет особого смысла акцентировать внимание на то, что данный статус предоставляется исключительно коммерческим организациям, так как процедура преобразования в компанию общественных интересов предусмотрена и для НКО.

Четвертый, выявленный Д.В. Калиниченко способ, успешно применяемый в Южной Корее, фиксирующий за социально ориентированными организациями, прошедшими государственную сертификацию на соответствие общественно значимым критериям, статус «социального предприятия»52, принимается без комментариев.

Полагая, так же как Я.С. Гришина, что «социальное предприятие» в зарубежном законодательстве, это — прежде всего правовой статус, предоставляющий социально-полезной организации право рассчитывать на государственную поддержку, а не организационно правовая форма, как считает Ю.А. Кицай, Д.В. Калиниченко предложил критерии «полезности», с целью их закрепления в российском законодательстве, определяющие правовой статус субъекта социального предпринимательства. В основу его научно-практических рекомендаций по совершенствованию российского правотворческого подхода положено южнокорейское законодательство, достоинство которого заключаются в интеграции передового итальянского, британского и американского правоприменительного опыта поддержки социального предпринимательства, выявленного в ходе сравнительно-правового исследования.

Несомненно, что при подготовке нормативных актов следует положительно оценивать восприятие иностранного правоприменительного опыта. Однако более перспективным направлением сравнительно-правового исследования видится заимствование правовой идеи53, которая должна быть апробирована и адаптирована к современной российской правовой системе. В этой связи представляет интерес, в целях настоящего исследования, проверка возможности реализации зарубежной правовой идеи, как отстаиваемой Я.С. Гришиной и Д.В. Калиниченко о легализации социального предпринимательства посредством предоставления социально-ориентированному хозяйствующему субъекту статуса «социального предприятия», так и Ю.А. Кицай — путем введения специальной социализированной организационно-правовой формы.

В своем исследовании Д.В. Калиниченко считает доказанным, что предложение Ю.А. Кицай «не может достичь ожидаемого эффекта»54. Можно было бы согласиться с этим утверждением, если бы в работе содержалась критика конкретной, предложенной Юлианой Анатольевной, модели организационно-правовой формы, которая может и должна быть предметом научной дискуссии. Однако сама идея представляется интересной, поскольку эффективность легализации социального предпринимательства путем учреждения, специально предназначенной для ведения социально-полезной деятельности, организационно-правовой формы «Benefit corporation», доказана не только в Соединенных Штатах Америки, но и в Австралии и ряде стран Европы и Латинской Америки.

Не случайно в Италии — родине социального кооператива, первого европейского социального предприятия, рекомендованного антикризисной программой «Европа 2020» странам ЕС55 в качестве модели, в 2016 году приняли организационно-правовую форму, по аналогии с американской социальной корпорацией «Benefit corporation». Если социальное предприятие вправе рассчитывать на государственную поддержку, то «Benefit corporation» обеспечивает свою конкурентоспособность без помощи государства, что в условиях мирового социально-экономического кризиса на может остаться без внимания. С учетом итальянского опыта, во Франции в октябре 2018 года во втором чтении поддержано предложение о внесении дополнений в 1832 и 1835 статьи ФГК, способствующих легализации подобной специальной организационно-правовой формы.

С учетом выше названых, стремительно меняющихся обстоятельств, корректно ли сегодня, без соответствующих пояснений и оговорок, применять в исследовании подходов к легализации социального предпринимательства, еще недавно неоспоримый термин «итальянская модель социального предпринимательства»56? Является ли полным итальянский социально-предпринимательский опыт, на основе изучения которого предложены решения научной проблемы в анализируемых работах Я.С. Гришиной, Ю.А. Кицай и Д.В. Калиниченко? Насколько достоверными и обоснованными являются полученные ими выводы в современных условиях? Повлияют ли на обоснование научно-практических рекомендаций по легализации социального предпринимательства с учетом зарубежного правоприменительного опыта, как цели настоящего исследования, изучение совсем недавно принятых и еще не получивших оценку, нормативно правовых актов на постсоциалистическом (Румыния — 2015 год)57 и постсоветском пространстве в Латвии (2017)58, Молдове (2017)59, законопроекта Украины60?

Я.С. Гришина в своем исследовании обратила внимание, что «В 2011 г. в Испании, Греции и Эквадоре, взявших курс на формирование социальной экономики, где социальное предпринимательство и социальные предприятия рассматриваются в качестве основы этой системы, принимаются законы о социальной экономике и социальном предпринимательстве»61. Если законы Испании62 и Греции63 получили оценку в научной литературе, то закон Эквадора № 512/2011 от 10 мая 2011 года «О народной и солидарной экономике»64, до настоящего времени не исследован. Не изученными в России, на предмет их отношения к социальному предпринимательству, остаются и законы о социальной и солидарной экономике Мексики65 и Колумбии66. Возможно, придется заявлять о «латино-американской» социально-предпринимательской модели?

Ответы на данные вопросы еще подлежат изучению в настоящем исследовании. Однако при ответе на поставленный методологический вопрос: «Что сравнивать?», думается вполне обоснованно, с учетом корректировки выводов полученных Д.В. Калиниченко о четырех способах легализации социального предпринимательства, обусловливающих уровни (основания) сравнения, поставить следующие научные задачи:

— оценить достоинства итальянского социально кооперативного правоприменительного опыта и степени его влияния на легализацию социального предпринимательства в континентальной Европе;

— подвергнуть анализу достоинства предоставления статуса «Benefit corporation» (общественно полезной корпорации) социально ориентированным организациям США, как способа обеспечения их конкурентных преимуществ;

— выявить достоинства правового положения компаний общественных интересов по законодательству Великобритании и Канады;

— изучить южнокорейский правоприменительный опыт развития социального предпринимательства, условий его государственной сертификации и поддержки.

Вместе с тем, представляется, что основному этапу критического сравнительно правового исследования зарубежных законодательных подходов к легализации социального предпринимательства и условий его государственного обеспечения, на его предварительном этапе, должна предшествовать задача научного обоснования теоретико-методологических основ исследования проблем легализации социального предпринимательства в России и за рубежом, частичному решению которой посвящен настоящий параграф НИР.

На заключительном этапе, как подсказывает логика сравнительно-правового исследования, (исходя из второй части его объекта — российские правотворческие подходы к легализации социального предпринимательства) достижению поставленной цели должно способствовать решение еще двух научных задач, связанных с критической оценкой:

а) достоинств и недостатков российских правотворческих и правоприменительных подходов к легализации социального предпринимательства и;

б) перспектив использования положительного зарубежного опыта при обосновании научно-практических рекомендаций по его легализации в Российской Федерации.

Представляется, что предложенный методологический подход, с учетом поставленных научных задач, логически обусловливающих структуру исследования, в наивысшей степени способен обеспечь эффективность достижения цели НИР.

Ответ на второй основной методологический вопрос любого сравнительно-правового исследования: «Как сравнивать (какие исследовательские методы могут быть полезны?», как может показаться на первый взгляд, если предположить полезность исключительно сравнительно-правового метода, на поверку оказывается не столь очевидным. Думается, что «сравнивать» следует таким образом, что бы результаты исследования обладали наивысшей степенью достоверности, обоснованности и научно-практической значимости, что обеспечивается оптимальным выбором таких важнейших элементов его методологического аппарата, как используемые методы, теоретическая, нормативная и эмпирическая основа.

Очевидно, что при использовании широкого арсенала обще- и частно-научных методов исследования, таких как правовое моделирование, гипотеза, системный, межотраслевой, структурно-функциональный, анализ, синтез, сравнение, аналогия и так далее, предполагает применение и специальных сравнительно-правовых приемов. Так, к примеру, при изучении реально существующей социальной проблемы, требующей конкретного результата, неоценимым является функциональный метод. При необходимости обнаружения общего и отличного в понятиях, правовых нормах, конструкциях в различных правовых системах успешно применим аналитический метод. Необходимой частью специальных приемов почти всегда удачно используется исторический метод, применяемый для изучение влияния национальных особенностей, культурных традиций на формирование различий и сходств между правовыми системами, а также контекстно-правовой метод, позволяющий в длительном временном измерении сосредоточить внимание на текущем, современном социально-правовом контексте, порою с использованием других отраслей научного знания67.

Не менее важное значение имеет теоретическая база, способствующая формированию концептуальной основы научно-практических рекомендаций по легализации социального предпринимательства с учетом зарубежного правоприменительного опыта. Принимая во внимание, что вопросы легализации и правового обеспечения социального предпринимательства в меньшей степени относится к частноправовым проблемам, а находится на стыке частного и публичного, в сфере социальных аспектов государственного регулирования экономики и предпринимательской деятельности, то, в связи с этим, помимо уже перечисленных трудов российских и зарубежных ученых непосредственно посвященных социальному предпринимательству, наиболее востребованными представляются идеи, содержащиеся в работах А.Г. Быкова (о социализации механизма предпринимательской деятельности)68, Е.П. Губина (о концептуальных основах государственного регулирования экономики и предпринимательской деятельности)69, Л. Дюги70 и В.А. Рыбакова71 (о социальной функции права и права собственности), И.В. Ершовой (о поддержке малого и среднего предпринимательства)72, Н.М. Коршунова73, Э.В. Талапиной, В.Ф. Яковлева 74 (о конвергенции частного и публичного прав), В.В. Лаптева75 (о истоках социальных предприятий), Г.Ф. Ручкиной (о государственном регулировании рынка социальных услуг)76, М.Ю. Челышева (о межотраслевых связях гражданского и предпринимательского права)77.

Думается, что «Нормативную основа» исследования может составлять только российские и действующие нормативно — правовые акты, в прямом смысле создающие основу правового регулирования исследуемых социально-предпринимательских отношений. По-видимому, подобная логика заложена в представлении М.М. Калеандрова о фундаменте диссертации по юридическим дисциплинам, базирующемся на трех основаниях: 1) законодательно-нормативном; 2) практике самого разного вида (договорной, судебной, надзорной и т.д.); 3) теоретическом78, относящего к первому уровню: «федеральные конституционные, федеральные и субъекта Российской Федерации законы, подзаконные акты, акты органов государственной власти и управления, как федеральные, так и субъекта Федерации, при необходимости — акты высших судебных органов страны, акты органов местного самоуправления, ведомственные акты, акты локального характера, и т.д., а также международные акты, постановления Европейского суда по правам человека и др.»79. Исходя из данного подхода, в условиях отсутствия легализации социального предпринимательства в Российской Федерации, нормативную базу настоящего исследования составляют только приказы Министерства экономического развития, определяющие государственный подход к поддержке социального предпринимательства80. Думается, что необходимое для сравнения законодательство стран континентальной Европы (Австрия, Бельгия, Болгария, Венгрия, Германия, Греция, Дания, Испания, Италия, Казахстан, Латвия, Люксембург, Молдова, Польша, Португалия, Румыния, Словения, Таджикистан, Узбекистан, Украина, Финляндия, Франция, Хорватия, Чехия, Швеция, Швейцария), США, Великобритании и Канады, Южной Кореи, а также Латинской Америки (Колумбия, Мексика, Эквадор), которое часто включают в нормативную основу81, точнее будет отнести к эмпирической базе исследования.

Существует обоснованное мнение, что из трех центральных составляющих методологического аппарата цивилистического исследования82 (теоретической, нормативной и эмпирической), практическая — является основной, «она, по существу, опора (и венец)83» любого исследования. Однако, несмотря на кажущуюся очевидность данного тезиса, анализ содержания свободно выбранных, как представляется добротных и не вызывающих сомнений, авторефератов показывает, что далеко не во всех84, включая авторитетные докторские диссертации85, данный раздел присутствует. В некоторых случаях соискателем используется убедительный репрезентативный эмпирический материал (более 1680 судебных актов Высшего Арбитражного Суда РФ86, как это явствует из раздела «Актуальность темы»), но при этом раздел о эмпирической основе исследования отсутствует. Следует ли уделять внимание разделу о эмпирической базе научно-исследовательской работы в то время, как известно, что в Положении о порядке присуждения ученых степеней отсутствует требование о необходимости включения этих сведений в автореферат диссертации87?

Представляется, что ответ на данный вопрос может зависеть от признания (или не признания) юриспруденции наукой экспериментальной, так как, не секрет, что порой данная позиция ставится под сомнение. Контраргументация сводится к констатации «оценочности» понятия справедливость, как основы права, поиску сходных черт с религиозным учением «когда все как факт принимают то, чего никто не видел или не наблюдал88». По мнению Е.Ю. Пермякова невозможно наблюдать «ненаблюдаемое», в частности подтвердить эмпирическими опытами истинность суждения, что покушение на умышленное убийство возможно только с прямым умыслом. Полагая, что «прямой умысел», не относится к числу непосредственно наблюдаемых и констатируемых на основе собственных ощущений фактов, автор полагает, что «юриспруденция с позиций сенсуализма, редуцирующего теоретическое знание к чувственным данным, никак не может быть признана наукой»89, опирающейся на эмпирические исследования. С точки зрения Е.Ю. Пермякова, эффективность и практическая значимость правового научного исследования зависит от того, «сформулировано ли правило (доктрина), подлежащее безусловному применению в правотворческой и правоприменительной деятельности»90 или нет. Таким образом, представляется, что аргументация выше процитированных ученых основывается на утверждении о невозможности совмещения в правовом исследовании эмпирического и теоретического уровней исследования. Так ли это? Попробуем прояснить ситуацию и вначале ответим на вопрос: что понимается в науке под эмпирическим исследованием?

Понятие «эмпирический» введено в научный оборот от фамилии древне-римского философа Секста Эмпирика, занимавшегося медицинской практикой в III в. н. э. и полагавшего, что в основе развития научных знаний могут находиться только данные опыта. С тех пор термин «эмпирический» означает: получаемый опытным путем (опытный), а под эмпирическим исследованием понимается процесс сбора конкретных данных (фактов), полученных в ходе изучения отдельными группами методов какого-либо явления (объекта)91. Особенность гуманитарного исследования, к которому следует относить юридическую диссертацию, заключается в том, что оно имеет дело в первую очередь не с реально существующими невымышленными событиями-фактами, как это следует из буквального перевода латинского термина (factum — сделанное, свершившееся), а с высказываниями исследователя об этом событии, научными фактами, представляющими эмпирическое знание92. В этом контексте «ненаблюдаемое», о котором пишет Е.Ю. Пермяков, становится вполне наблюдаемым.

Гуманитарное исследование имеет в методологическом арсенале такие эмпирические методы, как наблюдение, эксперимент, сравнение, измерение и другие93. Если постановка правового эксперимента является редкостью в цивилистическом исследовании, ввиду сложности организации94, то наблюдение и сравнение применимы в их подавляющем большинстве. Так же, как и широко используются методы теоретического уровня познания, такие как абстрагирование, анализ и синтез, индукция и дедукция, идеализация, аналогия, формализация, моделирование, системный метод и т. д. Кроме того, первичную обработку, обобщение, систематизацию полученной эмпирическими методами информации — научных фактов, невозможно осуществить без использования теоретических методов: анализа и синтеза, индукции и дедукции, идеализации и аналогии. Как эмпирические, так и теоретические методы составляют единую методологическую базу цивилистического исследования.

Действительно, в философии науки эмпирическое исследование (уровень исследования) по методам деятельности, характеру и формам знания принято отличать от исследования теоретического95.Базовой основой эмпирического уровня является научно-практическая деятельность, обеспечивающая накопление и первичное обобщение исходного познавательного материала, а — теоретического уровня — абстрактно-теоретическая деятельность по формированию различных систем знаний и идеальных моделей. Вместе с тем эмпирическое исследование не может сводиться к обыденно-практическому знанию, так как оно является уровнем специализированного научного познания, предполагающего, в отличие от обыденного, целенаправленный систематизированный процесс на основе специальных методов и системы понятий. Так же неправомерно всякую умственную деятельность признавать теоретической, а эмпирическое и теоретическое отождествлять с чувственным и логическим. Если на эмпирическом уровне формируются знания, основанные на фактах, непосредственно отражающие свойства и отношения явлений действительности, то на теоретическому уровне в логически организованной форме доктринального знания выявляется сущность данных явлений, закономерности их развития. Таким образом, как представляется, для противопоставления эмпирического и теоретического уровней научного познания оснований нет, поскольку они находятся в тесной взаимосвязи и взаимозависимости96.

Следует согласиться с оценкой, что: «Элементы эмпирической базы — «болевая точка» исследований по юриспруденции»97, так как, к сожалению, порой к этому вопросу относятся формально. Анализ показывает, что чаще всего, в качестве эмпирической основы «указываются судебная и (гораздо реже) административная практика, данные официальной статистики»98. Представляется обоснованным дополнить данный перечень такими элементами эмпирической базы, как: послания Президента страны Федеральному Собранию, отчеты правительства и высших государственных должностных лиц перед Государственной Думой РФ, данные сравнительно-правового анализа отечественных нормативных актов с зарубежными источниками, фактический материал, содержащийся в СМИ, а также не только судебная, но и практика самого разного вида (договорная, надзорная, адвокатская, медиационная и т.п.)99. При этом в случае отсутствия легального определения социального предпринимательства, как исследуемого правового явления, важнейшее методологическое значение в сравнительно-правовом исследовании приобретает российская и зарубежная правотворческая практика.

Методологическое значение практики, как элемента эмпирической базы, заключается в ее способности обеспечения обоснованности и достоверности выводов, результатов исследования. Однако, следует обратить внимание на то, что методологическое значение при исследовании социального предпринимательства приобретает прежде всего не российская правотворческая практика, представленная в виде трех имеющихся законопроектов100, а сложившаяся успешная зарубежная правотворческая и правоприменительная практика миссия-ориентированных корпораций, к сожалению, не получившая в российской научной литературе должной оценки.

Нельзя сказать, что о социально-предпринимательских корпорациях совсем ничего не писалось. В том или ином аспекте информация о них приводилась в работах различных авторов101. Не секрет, что с 1991 года, вслед за итальянским социальным кооперативом в результате законотворческих инициатив стали появляться различные миссия ориентированные социально-предпринимательские корпорации: компания с социальной миссией (Бельгия 1996); кооператив общественной солидарности (Португалия 1998), социальный кооператив с ограниченной ответственностью (Грецият1999); кооператив социальной инициативы (Испания 1999); кооператив коллективного интереса (Франция 2001); компания общественного интереса (Великобритания 2004); низкодоходная корпорация с ограниченной ответственностью (США Вермонт 2008); социальная корпорация (США Мэриленд 2010); корпорация с гибкими целями (США Калифорния 2012); компания, действующая в интересах общества (Канада, Британская Колумбия 2012); некоммерческое общество с ограниченной ответственностью (Германия 2013); компания общественного блага (Италия 2016); компания c расширенным социальным объектом (с миссией) (Франция 2018). Однако, в качестве эмпирической базы научного исследования данные юридические факты, наряду с изучением практики работы конкретных корпораций, анализа условий эффективности управления и результативности обеспечения конкурентных преимуществ, в совокупности способных доказать обоснованность новой модели корпоративного управления и соответствующей ей организационно-правовой формы, в том числе адекватно реагирующих на вызовы цифровой экономики, в российских работах не использовались.

В настоящее время большинство широко представленных в науке корпоративного управления доминирующих подходов (трансакционного [Alchian, Demsetz (1972), Cheung (1983), Demsetz (1988), Williamson (1999)]102, ресурсного [Wernerfelt (1984), Prahalad, Hamel (1990), Grant (1991)]103, процессного [Pettigrew (1992)]104, подхода, основанного на знаниях [Kogut, Zander(1992), Spender (1996)]105, концепции динамических способностей [Teece, Pisano, Shuen (1997), Helfat (1997)]106, предпринимательских теориях фирмы [Foss (1994), Dulbecco, Garrouste (1999), Alvarez, Barney (2005) Zander 2007]107), способных в совокупности составить основу «стратегической теории фирмы»108), основываются на позиции, что целью фирмы, в той или иной интерпретации, является повышение акционерной стоимости компании. Представители российской науки, как экономической (стратегического менеджмента), так и цивилистической (корпоративного права), в подавляющем большинстве исходят из той же цели — максимизации прибыли в интересах акционеров. В этом нет ничего удивительного, поскольку в соответствии с п.1 ст.50 Гражданского кодекса РФ подобным образом определена основная цель деятельности коммерческих юридических лиц.

Вместе с тем, стремительно врывающаяся в общественные отношения цифровизация экономики меняет многие стереотипы мышления, обусловливая необходимость поиска новых инновационных правовых инструментов, адекватных времени. Сегодня наряду с извлечением прибыли коммерческие корпорации призваны эффективно решать социальные, научные, экологические и другие общественно полезные задачи, диктуемые добровольно принятой миссией. Смещение в корпоративных целях приоритетов и акцентов диктует потребность в новых, не акционер ориентированных, моделях корпоративного управления, защищающих менеджмент — руководство корпорации и обеспечивающих легальной правовой формой успех избранной миссии. В российской науке, к глубокому сожалению, отвечающие требованиям времени новые модели корпоративного управления отсутствуют. Представляется, что в этом вопросе на помощь теории может прийти практика, а именно вышеуказанная правотворческая и правоприменительная практика миссия ориентированных социально-предпринимательских корпораций.

Под практикой понимается накопленный опыт, совокупность приемов и навыков в какой-либо сферы деятельности109. Одной из отправных точек исследования должно стать не только исследование особенностей социально-предпринимательских правовых моделей, но и исследование практики, наблюдение за «феноменом», совокупности юридических фактов: волной правотворческих инициатив по легализации новых миссия-ориентированных правовых форм корпораций, обобщение практики работы и управления конкретных миссия и социально ориентированных социально предпринимательских корпораций, что несомненно, должно положительно сказаться на научной и практической значимости результатов исследования.

В целом, представляется, что все предложенные элементы методологического аппарата исследования в совокупности позволят дать целостное научное представление о социально предпринимательской идеологии, особенностях зарубежных моделей и подходов, понятии и критериях социального предприятия, тенденциях, закономерностях и перспективах развития социального предпринимательства в России и зарубежных стран, а на этой основе разработать и обосновать научно-практические рекомендации по легализации социального предпринимательства с учетом зарубежного правоприменительного опыта.

Выводы.

1. Методологической основой исследования проблем легализации социального предпринимательства в России и за рубежом следует считать не только метод сравнительного правоведения, как центральный способ познания при сравнивании российского и зарубежных институтов, а все элементы методологического аппарата (актуальность проблемы; степень ее научной разработанности; цель; задачи; объект; предмет; используемые методы; теоретическая, нормативная и эмпирическая основа) сравнительно-правового исследования, позволяющие в совокупность дать ответы на два основных методологических (определяющих вектор исследования) вопроса: 1) что сравнивать? и 2) как сравнивать?

2. Исходя из цели, заключающейся в разработке и обосновании научно-практических рекомендаций по легализации социального предпринимательства с учетом зарубежного правоприменительного опыта, определены задачи сравнительно-правового исследования, обусловливающие его архитектонику, этапы и основания сравнения.

Первый этап (предварительный) — заключается в обосновании теоретико-методологических основ исследования.

Второй (основной) — в критическом сравнительно правовом исследовании зарубежных законодательных подходов к легализации социального предпринимательства и условий его государственного обеспечения, по четырем, в зависимости от определенных социально-предпринимательских (европейской, американской, британской и южно-корейской) моделей, основаниям: законодательство 1) большинства европейских континентальных стран; 2) США; 3) Великобритании и Канады; 4) Южной Кореи.

Третий (заключительный) – в оценке российских правотворческих и правоприменительных подходов к легализации социального предпринимательства и перспектив использования положительного зарубежного опыта.

3. Определено высокое методологическое значение социально-предпринимательского правотворческого и правоприменительного опыта миссия-ориентированных корпораций, практики работы конкретных корпораций, анализа условий эффективности управления и результативности обеспечения конкурентных преимуществ, заключающееся в том, что данную практику следует рассматривать в качестве эмпирической базы обоснования не только научно-практических рекомендаций по легализации социального предпринимательства, но и разработки новой теоретической правовой модели корпоративного управления, альтернативы доминирующим акционер ориентированным моделям.

1.2. Социальное предпринимательство как антикризисный инструмент решения социальных проблем в зарубежной и российской правовой доктрине

Вторая половина ХХ в. стала историческим этапом в осмыслении принципов и основ существования и деятельности любого правового, экономически развивающегося государства. Именно в этот период ряд государств закрепили в своих конституциях ряд положений о социальной составляющей их правового статуса. Считается, что само понятие «социальное государство» («sozialer Rechtsstaat») легально впервые было закреплено в Конституции Германии в 1949 году в статье 20, согласно которой Федеральная Республика Германии является демократическим и социальным федеральным государством»110. Еще ранее в Веймарской конституции Германии 1919 года указывалось, что частная собственность должна служить общему благу (ст. 158), а человеку необходимо обеспечить достойное существование. В 1917 году в Конституции Соединенных Штатов Мексики (которая действует до сих пор) также имелась попытка обозначить социальную составляющую государства, и провозглашалась необходимость не только «непрерывного улучшения экономического, социального, культурного уровня населения», но и социальной ответственности и социальной справедливости (ст. 3, 25)111. Характеристика государства как социального нашла свое отражение в конституциях многих стран: Россия (1993), Франции (1958), Испании (1978), Румынии (1991), Украины (1996), Колумбии (1991), Перу (1993), Эквадора (1998). Для ряда других государств (например, Польша (1997), Швейцария (1999), Бразилия (1988), Гвинея (1990)) социальные положения содержатся в виде руководящих принципов государственной политики. Так или иначе, но любое государство стремится стать социальным, в котором каждому гражданину гарантирован достойный уровень жизни, благополучия, а также широкий набор социальных благ: медицинские услуги, обеспечение жильем, образовательные услуги, пенсионное обеспечение и т. д. И здесь справедливым является высказывание В. И. Кручинина о том, что социальные функции безусловно внедрены в правовой статус любого государства, поскольку последнее выполняет роль основного регулятора общественных отношений и является «главным инструменту координации общественного процесса, объединяющего сообщество людей в определенную ценность112.

Заявления многих государств о социальной составляющей в их правовом статусе тем не менее не решает проблему реализации социальной функции государства, и исключения, например, разрыва в доходах между бедными и богатыми (Мировая лаборатория неравенства (World Inequality Lab) провела глобальное исследование, посвященное соотношению богатых и бедных, нашедшее отражение в докладе World Inequality Report, согласно которому неравенство в доходах растет практически во всем мире, а одним из лидеров по этому показателю в последние годы стала Россия113), низкого уровня медицинского обслуживания ( в 2018 году агентством Bloomberg на основании данных Всемирной организации здравоохранения, Организации Объединенных Наций и Всемирного банка (The Most Efficient Health Care) был составлен рейтинг стран мира по эффективности системы здравоохранения, в основе которого такие важные показатели как средняя ожидаемая продолжительность жизни при рождении, государственные затраты на здравоохранение в виде процента от ВВП на душу населения, стоимость медицинских услуг в пересчете на душу населения. Как не печально, но последнее место в рейтинге было заняла Россия. В пятерке худших, помимо нашей страны, также входят Бразилия, Азербайджан, Колумбия и Иордания114), низкого уровня жизни (индекса человеческого развития) в ряде государств (по данным агентства Legatum Prosperity Index (критериями оценки стали не только общегосударственные показатели, а также качество жизни самого населения (например, уровень зарплат, качество образовательных и медицинских услуг, соотношение цен в государстве и реального материального положения и т.д.)) Россия в 2018—2019 годах, например, заняла 61 место среди 142 стран, расположившись между Шри-Ланкой и, Вьетнамом115) и т.д.

Применительно к России многие экономисты и юристы считают, что «провозглашение России социальным государством является преждевременным», так как до сих пор окончательно не выстроена доктрина устройства социальной сферы России116. Именно поэтому все чаще звучат «призывы» о том, что необходимо учитывать такой правовой индикатор социального государства как социальные обязанности и социальную ответственность, под последней предлагают понимать моральную и нравственную обязанность бизнесменов помогать бедному населению (низкооплачиваемым и обездоленным), способствовать экономическому и культурному развитию страны, ее различных регионов, создавать благоприятные условия для работников и т.д.117 По мнению Ю. В. Суевой, инструментом повышения эффективности решения социальных проблем является не что иное как социальное предпринимательство (социальный бизнес), поскольку именно оно позволит сохранить или увеличить так называемый социальный капитал любой страны, помочь безработному и обездоленному населению в поиске и трудоустройстве, повысить качество жизни населения в целом или отдельных его групп, а также сможет сформировать такую сферу деятельности человека, в которой он сможет себя реализовать по своим психологическим показателям118. Э.Г. Ванхемпинг, ректор Скандинавского института академической мобильности (г. Сейнайоки, Финляндия), также подчеркивает значимую роль социального предпринимательства в решении социальных проблем в таких странах как Финляндия, Казахстан, Киргизия и Россия: феномен социального предпринимательства обладает свойством особой полезности и инновационной составляющей, что позволит говорить о реальном повышении эффективности новой социальной политики и усиления ее адресности119. В. В. Лысенко приходит к не менее однозначному и тождественному предыдущим высказываниям выводу о том, что развитие социального предпринимательства в России обусловлено неспособностью общества эффективно решать социальные проблемы традиционными способами рыночной экономики и государственной поддержки120.

Стоит отметить, что социальный бизнес в международной практике действительно стал успешным инструментом решения многих социальных проблем. Примеров тому много, среди знаковых — создание Майклом Янгом в 1954 году Института изучения сообществ, основной целью которого стала поддержка социальных организаций и социальных инициатив. Или, другой пример, в 1976 году Мухаммад Юнус основал Grameen Bank в Бангладеш, который предоставлял микрокредиты (причем как правило без залога) наиболее бедным слоям населения для достижения экономической самодостаточности через занятость. В 1981 году Билл Дрейтон создал ассоциацию «Ашока: новаторы общества», которая поддержала более 1800 проектов социальных предпринимателей — «людей, знающих как решить наиболее острые социальные проблемы и способных осуществить задуманное», и за 25 лет существования названной компании ее капитал вырос с 50 000 долларов до 30 миллионов долларов. Билл Дрейтон делает акцент на том, что в основе социального предпринимательства лежит принцип «идея, плюс энергия того, кто способен ее воплотить»121. На данный момент фонд ведет свою деятельность более чем в 60 странах мира и поддерживает около 1500 социальных предпринимателей.

В России, несмотря на отсутствие вплоть до 26 июля 2019 года легального определения социального предпринимательства, на практике предприняты ряд важных шагов для его воплощения «в жизнь». И в первую очередь для развития социального предпринимательства созданы стимулирующие механизмы и средства. Как справедливо отмечает А.С. Плетень, российское социальное предпринимательство (которое вплоть до 26 июля 2019 года не было легализовано) развивается только благодаря инициативе активных граждан нашей страны, поддержке негосударственных российских фондов и практике иностранной сертификации122. Первой организацией, которая стала системно развивать социальное предпринимательство в России, стал учрежденный в 2007 году Фонд «Наше будущее», среди основных задач которого обнаружение новых предпринимательских инициатив в области социального предпринимательства (в том числе социальных бизнес-идей), а также социальных предпринимателей, обеспечение поддержки развития и повышения эффективности деятельности социальных предпринимателей, их социальных инициатив, обеспечивающих их успешную реализацию, вовлечение в сферу социального бизнеса новых организаций и предпринимателей. На сегодняшний день данный фонд является крупнейшей частной организацией по поддержке социального предпринимательства123. Обратим внимание на то, что указанная деятельность фонда вряд ли может рассматриваться как благотворительная деятельность, поскольку согласно п. 2 ст. 2 ФЗ от 11.08.1995 № 135-ФЗ (ред.18.12.2018) «О благотворительной деятельности и добровольчестве (волонтерстве)»124 направление денежных и других материальных средств, оказание помощи в иных формах коммерческим организациям не является благотворительной деятельностью. Кроме того, названный фонд путем заключения соглашений о сотрудничестве по развитию социального предпринимательства, вовлекает государственные органы в число лиц, оказывающих информационную, консультационную и методическую помощь. Так, 4 сентября 2017 года было заключено соглашение о сотрудничестве между Правительством Московской области и Фондом региональных социальных программ «Наше будущее» (в г. Красногорске 04.09.2017 № 163)125, в котором, во-первых, социальное предпринимательство определяется как институт, способствующий смягчению социальных проблем и достижению позитивных социальных изменений в обществе, а, во-вторых, в названном соглашении определяются направления сотрудничества по вопросам социально-экономического развития Московской области и разработке мер поддержки социального предпринимательства в Московской области.

Однако, несмотря на попытки сегодня внедрить в экономику ряда государств социальное предпринимательство и легализовать его определение на уровне законодательства, выяснить саму сущность этого понятия, его неотъемлемые признаки и особенности его ведения представляется не так-то просто. Как справедливо отмечает директор фонда «Наше будущее», грань между деятельностью социального предпринимателя и традиционной предпринимательской деятельностью очень тонкая126. Милена Арсланова, директор департамента инвестиционной политики Минэкономразвития, приходит к следующему выводу: «… социальное предпринимательство — новое для России явление. Это деятельность, находящаяся на стыке коммерческого и некоммерческого секторов, некая гибридная форма организации…»127. О том, что социальное предпринимательство влечет за собой появление гибридных организаций с особыми признаками и сферой ответственности которых является социальная сфера (заметим, что здесь речь не идет о новой организационно-правовой форме юридического лица), еще в 90-х годах прошлого века писал и говорил Грегори Диз, директор Центра развития социального предпринимательства, и ученый, который, как принято считать, ввел в научный оборот сам термин «социальное предпринимательство»128. Именно поэтому вполне обоснованной выглядит точка зрения профессора О. А. Серовой, согласно которой «данное явление не может быть встроено в существующую парадигму отношений, закрепленную Гражданским кодексом РФ, в том числе и в действующую систему юридических лиц. В зависимости от выбранного направления деятельности организации, ее доходности, признаваться субъектами социального предпринимательства будут и коммерческие, и некоммерческие организации, корпоративные и унитарные, государственные и частные»129.

В доктринальных российских и зарубежных источниках мы сегодня найдем огромное множество предлагаемых определений социального предпринимательства (начиная от высказанных родоначальником введения этого термина в науку — Грегори Диза и заканчивая современным видением этого понятия с учетом сегодняшних реалий (А.В. Барков, Я.С. Гришина, О.А. Серова, А.А. Мохов, А. Московская и др.). На наш взгляд, чтобы разобраться в вопросе о характеристике социального предпринимательства как самостоятельного явления общественной и экономической деятельности в России, необходимо выяснить прежде всего его отличие от традиционного предпринимательства, от благотворительной деятельности и от деятельности некоммерческих организаций, поскольку признаки всех указанных видов деятельности находят проявление в социальном предпринимательстве, что приводит к смешению и неоднозначности трактовки последнего.

Социальное предпринимательство, как справедливо отмечается в юридической литературе, основано на общей теории предпринимательства и опирается на ее основополагающие принципы130. Такой вектор рассмотрения социального предпринимательства задается прежде всего самим термином. Грегори Диз, вводя в научный оборот термин «социальное предпринимательство», также в числе признаков этого понятия косвенно обозначил предпринимательский характер деятельности, которая осуществляется в рамках социального предпринимательства131. Р.И. Мартин и С. Осберг отстаивают позицию, согласно которой ключевым в категории социального предпринимательства является «предпринимательство», а «социальность» играет лишь модифицирующую роль. Ученые, подчеркивая важность выделяемых классиками теории предпринимательства — учеными — экономистами Жан-Батистом Сей, Питером Друкером признаков предпринимательства, таких, например, как создание ценности (в результате размещения активов в область с более высокой производительности), поиск изменений и использование возможностей, считают, что они относятся в равной степени и к предпринимательству, и к социальному предпринимательству132. Соответственно, давая определение социального предпринимательства и выделяя его признаки, практически все ученые как экономисты, так и юристы выделяют все те признаки, которые свойственны предпринимательской деятельности либо с точки зрения ее законодательных характеристик, которые находят свое отражение в ст. 2 ГК РФ, либо с точки зрения экономической теории. Так, например, О.А. Серова в числе признаков социального предпринимательства, свойственных предпринимательской деятельности согласно ст. 2 ГК РФ, относит самостоятельную деятельность хозяйствующих субъектов, рисковый характер, а в числе непоименованных признаков в ГК РФ предпринимательской деятельности, относит инновационный характер, считая, что инновационность является «характерной чертой предпринимательства в целом, так как позволяет субъекту увеличить доходность бизнеса и получить конкурентные преимущества»133. Д.В. Калиниченко к признакам социального предпринимательства, являющихся «предпринимательскими», причисляет непрерывную предпринимательскую деятельность по производству (оказанию) общественно полезных товаров и (или) услуг; инициативный характер общественно полезной деятельности; высокую степень самостоятельности и независимости от органов государственной власти, рисковый характер134.

Мы полностью солидализируемся с точкой зрения ученых, согласно которой при определении признаков социального предпринимательства следует отталкивается прежде всего от признаков самой предпринимательской деятельности, так как социальное предпринимательство следует рассматривать как один из ее видов или способов осуществления, наравне, например с иными ее видами (способами осуществления), такими, например, как семейное предпринимательство, которое также основывается на сущностных признаках предпринимательской деятельности, и в свою очередь являющиеся основополагающими в этом понятии, но при этом семейное предпринимательство не может быть сведено исключительно к видам социального предпринимательства. В этой связи вызывает критику точка зрения А. Н. Левушкина, относящего семейное предпринимательство к виду социального предпринимательства135. Семейное предпринимательство, имея свойственные только ему признаки (семейно-правовые связи, складывающиеся между членами семьи — участниками семейного бизнеса предприятия, а также личное трудовое участие членов семьи в предпринимательском деле136), может быть отнесено к социальному предпринимательству только при условии соответствия его не столько признакам предпринимательской деятельности, а сколько при условии наполнения его признаками, позволяющими отличать предпринимательскую деятельность от социального предпринимательства. Многие ученые, при определении сущностного признака социального предпринимательства, указывают на его миссию (социальную и экономическую)137. Эксперты фонда «Наше будущее» определяют социальное предпринимательство как новаторскую деятельность на условиях самоокупаемости и устойчивости, изначально направленную на решение или смягчение социальных проблем общества138. Заметим, что еще Г. Диз выделял среди признаков социального предпринимательства такой как возложение социальной миссии и использование новых возможностей для ее реализации139. Соглашаясь в целом с позициями ученых, отметим, что традиционная предпринимательская деятельность отнюдь не лишена социальной сущности. Как справедливо отмечал А.Г. Быков, государство, провозглашенное в Конституции РФ как социальное, «имеет право и обязано возложить на предпринимательскую деятельность (базовую и единственно пока выработанную цивилизацией общественную форму организации экономической деятельности по производству и реализации товарного продукта) социальные функции и решение социальных задач. По существу, это означает, что наряду с экономической составляющей предпринимательской деятельности имеет место и социальная составляющая»140. О.Н. Ермолова, И.В. Игнатова полагают, что предпринимательской деятельности также свойственны социальные аспекты, поскольку она способна решать отдельные социальные проблемы путем создания рабочих мест, предоставления сотрудникам возможности реализовывать свои способности, обеспечивать достойную жизнь для своих семей, путем создания конкурентной среды, что способствует снижению цен, повышения качества товаров и услуг, снижению дефицита141. Как видим, п

...