автордың кітабын онлайн тегін оқу  Теория судебных доказательств в советском праве

Андрей Вышинский

Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова

Юридический факультет

кафедра уголовного процесса, правосудия и прокурорского надзора

А.Я. Вышинский

Теория
судебных доказательств
в советском праве

Издание третье, дополненное
Государственного издательства юридической литературы,
Москва, 1950

Постановлением Совета Министров СССР
от 6 июня 1947 года

академику

Вышинскому Андрею Януарьевичу

за научный труд

«Теория судебных доказательств в советском праве»,

опубликованный в 1946 году, присуждена

Сталинская премия

первой степени

Издательский дом «Городец» благодарит за оказанную помощь
в выходе издания независимую частную российскую производственную
компанию «Праймлайн» (www.prime-l.ru)
ПРАЙМЛАЙН: КОМПЛЕКСНЫЕ ЕРС-ПРОЕКТЫ

© Вышинский А.Я., 2022

© Издательский Дом «Городец» — оригинал-макет (верстка, корректура, редактура, дизайн), полиграфическое исполнение, 2022

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

@ Электронная версия книги подготовлена

ИД «Городец» (https://gorodets.ru/)

Введение

Учение о доказательствах представляет собой одну из наиболее важных и ответственных частей науки о процессуальном праве и судебном процессе.

Это находит свое объяснение раньше всего в самой сущности, в самом содержании судебного процесса, в его задачах, связанных с установлением определенных явлений, обстоятельств, фактов, с их анализом и вытекающими из этого анализа выводами, на основе которых складывается судебное решение или судебный приговор.

Основная обязанность суда состоит в окончательном уста­новлении фактов, относящихся к исследуемому событию, в установлении при помощи этих фактов отношения к данному событию тех или иных лиц (в уголовном процессе — обвиняемого, в гражданском процессе — истца или ответчика), в оценке этих фактов с точки зрения требований и принципов материального права, а в уголовном процессе — еще и в оценке дей­ствий обвиняемого с точки зрения их общественной опасности и применения в соответствии с этим мер наказания и иных мер воздействия в целях охраны общественного и государственного порядка, прав и интересов граждан.

Эта обязанность суда чрезвычайно сложна и ответственна, так как судебное решение или судебный приговор, вступившие в законную силу, приобретают общеобязательный характер, становятся требованием, беспрекословное исполнение которого является обязанностью каждого гражданина. В этом смысле правильна римская формула, рассматривающая судебное решение как истину (res iudicata pro veritate habetur — решение по делу считается истиной). Принцип общеобязательности судебного решения, его незыблемости и беспрекословности его исполнения — один из важнейших принципов государственного управления. На этом принципе покоится в значительной степени авторитет судебной власти, не допускающий игнорирования вступившего в законную силу постановления суда.

До вступления приговора или решения суда в законную силу они могут оспариваться в установленном законом порядке (апелляция, кассация); после их вступления в силу — оспаривать приговор или решение суда возможно лишь при наличии особых, предусмотренных законом обстоятельств и лишь представителями судебной и прокурорской власти (так называемый порядок надзора).

Действующее советское уголовно-процессуальное право исходит из принципа всеобщей обязательности вступивших в законную силу судебных приговоров. Приговоры и решения подлежат беспрекословному исполнению всеми судебными, следственными и административными органами на всей территории Союза ССР1.

Такое категорическое требование закона о беспрекословном исполнении судебных приговоров и решений является, если можно так выразиться, conditio sine qua non судебной деятельности — таким условием, без которого самая эта деятельность была бы невозможна.

Вполне естественно, что, ставя столь высоко деятельность судебных органов, государство должно обеспечить и соответствующие условия этой деятельности, обеспечить суду возможность правильно и объективно решать судебные дела, возможность выносить такие решения и приговоры, которые не вызывали бы сомнения в своей обоснованности и законности. Без этого условия принцип общеобязательности судебного приговора или решения останется формальным требованием, лишенным внутреннего, так сказать, материального содержания, лишенным морально-политического значения, нисколько не соответствующим укреплению авторитетности суда и его решений в глазах народа. В этом вопросе, конечно, основную роль играет самая организация судебной системы, определяемая классовым характером, классовой сущностью государственного и общественного устройства страны. Никакие процессуальные и материальные законы и правила не могут обеспечить авторитет в глазах народа суду, являющемуся орудием эксплуататорских классов, — «тонким орудием беспощадного подавления эксплуатируемых, отстаивающим интересы денежного мешка»2. Естественно, что на такой суд народ справедливо смотрит, по выражению Ленина, как «на нечто казенно-чуждое»3.

Приговоры и решения такого суда не могут пользоваться уважением и доверием со стороны народа. Буржуазия старается поэтому придать своему суду возможно более демократический характер, прикрыть истинное назначение своего суда как орудия расправы с трудящимися такими «демократическими» формами его организации и деятельности, как участие в решении судебных дел так называемых «народных» представителей (присяжные, шеффены), как гласность, состязательность и т.п. В этом отношении буржуазно-демократические принципы организации судебной системы и судебной деятельности ничем не отличаются от буржуазно-демократических принципов вообще — они столь же формальны и фальшивы, они столь же приспособлены к задаче эксплуатации и угнетения трудящихся, как буржуазная демократия в целом. Вот почему «безусловной обязанностью пролетарской революции было, — как писал Ленин, — не реформировать судебные учреждения (этой задачей ограничивались кадеты и их подголоски — меньшевики и правые эсеры), — а совершенно уничтожить, смести до основания весь старый суд и его аппарат. Эту необходимую задачу Октябрьская революция выполнила, и выполнила успешно»4.

Судебный приговор и судебное решение имеют громадное значение. Это значение они имеют не только в силу формальных требований, которые предъявляются от имени государственной власти ко всем, кого касаются судебные решения и приговоры, но и в силу своего морального и общественно-политического веса.

Приговор или решение выносятся и провозглашаются судом от имени государства. Придавая судебным постановлениям силу государственных актов, государство как бы принимает на себя всю ответственность за их содержание и за все вытекающие из этих постановлений последствия. Государственная власть всей силой своего авторитета обеспечивает судебному приговору или решению реальность его исполнения, санкционируя безоговорочное применение необходимых мер репрессии ко всем, кто сделает попытку не подчиниться приговору или решению суда, вступившему в законную силу.

Именно в этой авторитетности судебного приговора заключается объяснение того общеизвестного факта, что в некоторых странах (например, в Англии) огромная область неписанного права (common law) всецело почти является продуктом судебных решений, накоплявшихся в течение столетий (начиная с конца XIII века).

Вся так называемая теория прецедента покоится на признании относительной истинности судебного приговора, если он не изменен или отменен вышестоящей судебной инстанцией, или безусловной истинности приговора, если он провозглашен высшим судом, не допускающим критики его решений5.

Когда, читаем мы у Франквилля в его “Le système judiciaire de la Grande Brétagne”, по делу Толсона в Палате лордов был возбужден вопрос о том, что Высший уголовный суд (Courts of Crown cases reserwed) явно изменяет законы, лорд-канцлер ответил: «Приговор суда не подлежит обсуждению парламента, а судей нельзя обвинять в нарушении закона, так как только они могут сказать, что такое закон»6.

Такое отношение к судебному приговору говорит не только об исключительной роли суда в государственной системе. Оно говорит также о том, что суду принадлежит чрезвычайно активная роль в осуществлении общей политики, что судебное решение в некоторых буржуазных странах считается способным создавать и изменять важнейшие институты публичного и частного права. Не случайно поэтому английская теория права различает наряду с законодательством или правом общим еще и право, создаваемое судебными прецедентами (case law — закон, основанный на практике судебных решений): столь важное значение придается сторонниками этой теории судебной деятельности, приравниваемой к деятельности законодательной.

Некоторые ученые судебному решению придают такое значение, что самое появление закона объясняют действием судебных решений. Мэн в своей работе «Древнее право, его связь с древней историей общества и его отношение к новейшим идеям» высказывает мысль, что «…судебные приговоры и решения, основанные на прежних примерах, предшествуют составлению общих правил, основных положений и классификаций»7.

Гомеровские «Фемиды» (“Thémistes”), по Мэну и Гроту, — это приговоры царей, они предшествовали закону.

«Литература героического периода, — говорит Мэн, — показывает нам закон в его зародыше под видом «Фемид» и в более развитом состоянии в понятии Διχη (справедливость)».

«Эпоха закона» — уже следующая ступень в развитии права. Она связана с появлением в обществе классов, с возникновением: государства и государственных учреждений. На примере Афин Энгельс показывает в «Происхождении семьи, частной собственности и государства» процесс образования государства, явившегося следствием развития экономических отношений, породившего частную собственность, деньги и денежное обращение, превратившего продукты в товары, углубившего разделение труда между различными отраслями производства, создавшего постепенно новые должности, новые отношения — государственный строй, государство. Оно явилось только следствием развития производительных сил и производственных отношений данного общества, необходимым условием дальнейшего его развития. Оно явилось силой, которая была призвана держать «общество в границах порядка». Оно явилось «организацией имущего класса для защиты его от неимущего класса» (Энгельс), организацией, обладавшей вооруженными отрядами (армия, флот, полиция), тюрьмами и другими принудительными учреждениями, пользовавшейся для своих целей законами, правом, неизбежными спутниками государства. Государство предполагает наличие права, играющего роль одного из важнейших рычагов государственного управления. Это, разумеется, не следует понимать в том смысле, что использование государством права делает это государство «правовым государ­ством», как это воображают либеральные и «демократические» профессора права. Это означает лишь то, что господствующий в обществе класс выражает свою волю в форме закона и пользуется своей властью при помощи своих законов. В свою очередь, право предполагает наличие государства, ибо «право есть ничто без аппарата, способного принуждать к соблюдению норм права»8.

Но в родовом обществе не было ни государства, ни права. В родовом обществе люди обходились «без солдат, жандармов и полицейских, без королей, дворянства, наместников, префектов и судей, — без тюрем, без процессов» (Энгельс). Они обходились и без законов, хотя жизнь шла далеко или даже вовсе не так замечательно удобно и радостно, как ее рисует Овидий Назон в своих «Метаморфозах». Общественные отношения регулировались на основе требований морали и обычая, или так называемого обычного права, уступившего свое место с появлением государства праву в собственном смысле этого слова.

В статье к «Жилищному вопросу» Энгельс показал процесс образования правовых обычаев и переход обычного права в законное право, переход обычая в закон: «На известной, весьма низкой ступени развития общества, возникает потребность охватить общим правилом повторяющиеся изо дня в день акты производства, распределения и обмена продуктов, позаботиться о том, чтобы индивидуум подчинялся общим условиям производства и обмена. Это правило, вначале выражающееся в обычае, становится затем законом»9.

В «Происхождении семьи, частной собственности и государства» Энгельс с исключительной глубиной и научной убедительностью показал историческое происхождение государства из родового общества и права — из родовых обычаев. Хотя Энгельс, говоря о родовом устройстве, и упоминает «материнское право», «отцовское», «право взаимного наследования», «право усыновления» и тому подобные «права», эти термины в данном изложении берутся не в их прямом назначении, так как право в собственном смысле этого слова явилось лишь в результате разделения общества на классы.

Описывая разложение греческого рода, Энгельс отмечает влияние имущественных различий на общественный строй, почитание богатства как высшего блага и злоупотребление древними родовыми учреждениями для оправдания насильственного грабежа богатств. «Недоставало еще только одного: учреждения, которое не только обеспечивало бы вновь приобретенные богатства отдельных лиц от коммунистических традиций родового строя, которое не только сделало бы прежде столь мало ценившуюся частную собственность священной и это освящение объявило бы высшей целью человеческого общества, но и приложило бы печать всеобщего общественного признания к развивающимся одна за другой новым формам приобретения собственности, а значит, и к непрерывно ускоряющемуся накоплению богатств; не хватало учреждения, которое увековечивало бы не только начинающееся разделение общества на классы, но и право имущего класса на эксплуатацию неимущих и господ­ство первого над последними. И такое учреждение появилось. Было изобретено государство»10. Было «изобретено» и право.

Не останавливаясь на этом последнем вопросе как непосредственно не относящемся к данной теме, мы сделали указанную выше ссылку на Мэна лишь для того, чтобы показать, какое исключительное значение склонны придавать судебной практике некоторые историки права.

Однако господствующая в буржуазной науке права точка зрения по этому вопросу отказывается рассматривать судебную практику как источник законодательства. «Назначение судов как органов правосудия, — говорит Иордан, — состоит в том, чтобы изрекать право (ius reddere), т.е. применять нормы действующего права к отдельным случаям, встречающимся в жизни». «Судебная деятельность есть всего только применение если не буквы, то духа закона, всегда только развитие этого духа; никогда не имеет она и не может иметь законодательного характера… Поэтому и отдельный приговор суда создает права и обязанности только для сторон дела и не имеет значения нормы, обязательной для третьих лиц»11.

Один из авторитетных юристов дореволюционной России проф. Фойницкий также отрицает за судебной деятельностью законодательный характер, так как она, по его словам, подзаконна и ограничивается рамками данного дела: “Judex lex fecit inter partes” — «Судья осуществляет закон между сторонами»12.

Из этого некоторые буржуазные ученые (например, проф. И.Я. Фойницкий) делали вывод, что судебная деятельность не является творческой, так как суд не творит норм права, а лишь применяет нормы, созданные законодательным органом. Целиком разделяя мнение о недопустимости в какой-либо степени придавать судебной деятельности законодательный характер, нельзя, однако, лишать судебную деятельность элементов творчества. Судья не может механически решать стоящие перед ним в судебном процессе задачи, сводя свою деятельность к прилаживанию, к пригонке данного судебного случая к формуле уголовного или гражданского закона и наоборот. Формула закона всегда имеет родовой, общий, типовой характер. Закон — это принцип, который нужно применить к конкретным, жизненным случаям. Это требует творческих усилий суда, в результате которых сам уголовный или гражданский закон раскрывает свое жизненное значение.

Однако как бы ни смотреть на судебную деятельность с точки зрения приближения ее к законодательным функциям, несомненно одно: судебная деятельность представляет собой одну из наиболее мощных функций государственного управления, одно из могучих средств государственной политики. Значение этой деятельности таково, что, как было сказано выше, иногда в судебной деятельности видят даже один из источников действующего права. В отношении к советскому праву — это неправильно, так как в советском праве строго проводится принцип подзаконности судей, как это выражено в ст. 112 Сталинской Конституции и в ст. 6 Закона о судоустройстве СССР, союзных и автономных республик. Допущение, что суд творит право, является одним из источников права, прямо противоречило бы указанным конституционным принципам Советского государства13.

Советский суд не создает нового права. Советские судьи — не законодатели. Советские судьи, как и судьи вообще, — если правильно организованы суды и судебная деятельность, — призваны не творить право, а осуществлять правосудие в соответ­ствии с требованиями закона, т.е. в соответствии с действующим правом.

Судьи подзаконны. Судебная деятельность — подзаконна в такой же мере, так как она не является и не может являться ни источником закона, ни независимой от закона областью государственной деятельности. Поэтому в Сталинской Конституции говорится четко и определенно: судьи подчиняются только закону. Это означает, что судьи должны действовать не по собственному произволу, а в соответствии с законом. Это означает еще и то, что в своей судебной деятельности судьи должны согласовывать свои действия и решения только с законом. О каком же «правотворчестве» может идти в таком случае речь, если не иметь в виду лишь применения закона к конкретным явлениям и фактам!

Неправильность взгляда на судебную деятельность как на источник законотворчества, иначе говоря, как на одну из форм законодательной деятельности видна и из анализа самого существа закона как общей нормы поведения. Закон выражает собой требования, которые господствующий в обществе класс считает необходимыми предъявить всему обществу как общую норму поведения в своих классовых интересах. Закон выражает то, что господствующий класс считает справедливым, выгодным и угодным для себя и для всего общества, от имени которого он действует и имеет возможность действовать в силу факта своего господствующего положения в обществе.

В одной из своих замечательных работ («Святой Макс») Маркс, разоблачая гегельянско-анархическую «философию» Макса Штирнера и, в частности, идеалистическую путаницу штирнианцев в вопросе о праве, законе, преступлении и наказании, дал подлинно философское понимание этих категорий. Маркс, говоря о законе, показал, что источником закона является не сила, как думали Гоббс, его ученики и последователи, не произвол или «воля» в идеалистическом смысле этого слова, «идея» и т.п. Маркс показал, что материальная жизнь людей, зависящая не от их «воли», а от их способа производства и формы общения, которые взаимно обусловливают друг друга, есть реальный базис государства и остается им на всех ступенях, на которых еще необходимы разделение труда и частная собственность, совершенно независимо от воли людей.

«Эти действительные отношения, — читаем мы у Маркса, — отнюдь не создаются государственной властью, а, наоборот, сами они — созидающая ее сила»14.

Отношения, в которые вступают между собой в обществе люди, создаются независимо от воли людей, которая сама обусловлена определенными, данными отношениями. Но люди, говорит Маркс, должны придать своей воле всеобщее выражение в виде государственной воли, в виде закона, — выражение, содержание которого всегда дается отношениями этого класса, как это особенно ясно доказывает, добавляет Маркс, частное и уголовное право.

Маркс поясняет это таким примером:

Подобно тому, говорит он, как от идеалистической воли или произвола людей не зависит тяжесть их тел, так от них не зависит и то, что они проводят свою собственную волю в форме закона, делая ее в то же время независимой от личного произвола каждого отдельного индивида среди них15.

Маркс говорит: «Их личное господство должно в то же время конституироваться как общее господство. Их личная сила основывается на жизненных условиях, которые развиваются как общие для многих индивидов и сохранение которых они, в качестве господствующих индивидов, должны утвердить против других индивидов, и притом в виде действительных для всех условий. Выражение этой воли, обусловленной их общими интересами, есть закон»16.

Уместно здесь же сказать, что этот принцип ниспровергает все принципы юридического мировоззрения, покоящегося на иллюзии, что право и закон имеют свою историю развития. «Особое развитие и история чистых мыслей», не зависящие от развития общественных, материально-производственных отношений, — это, как говорит Маркс, — «специфическая иллюзия юристов и политиков, которую без церемоний усваивает наш Jacques le bonhomme»17 или Святой Jacques le bonhomme, т.е., все тот же Святой Макс.

Таково принципиальное положение марксизма-ленинизма об источнике права и закона, устраняющее всякую возможность сводить то и другое к произволу людей («идеалистическая воля»), не допускающее сомнения в том, что закон — это выраженная в праве воля господствующего в обществе класса. Такое понимание закона требует и особой организации способа выявления этой господствующей воли, что, как известно, и достигается при помощи специально построенных систем законодательства. Право законодательства — это исключительное право, это важнейший конституционный принцип, не допускающий рассеивания и раздробления на тысячи кусочков, как неизбежно получилось бы при предоставлении судьям права творить закон.

Закон формулирует свои требования в соответствии с интересами и выражающим эти интересы правосознанием господствующих классов. Судебная практика должна полностью отвечать этим требованиям. Следовательно, судебная практика не может быть источником права. Она должна быть и является в действительности деятельностью, целиком и полностью строящейся в соответствии с принципами позитивного права, с его особенностями и отличиями. Значение судебной деятельности определяет общественно-политическое значение судебного приговора или судебного решения, в которых не только даются ответы на вопрос о виновности или невиновности подсудимого, об обоснованности или необоснованности исковых притязаний и, таким образом, разрешается ряд вопросов, связанных с тем или иным конкретным судебным делом, но в которых находит свое выражение общая политика данного государства. В судебных решениях выражается отношение государственной власти к тем или иным общественным явлениям, находящимся в сфере внимания суда. В силу всех этих обстоятельств приговор или решение, выносимые судом, должны удовлетворять специальным требованиям. Первое из этих требований — это правильность и убедительность судебного приговора или решения.

Всякое постановление суда должно быть убедительным, должно создавать в обществе уверенность в безусловной правильности и справедливости выраженного в нем судейского решения. Убедительность постановления суда обеспечивает уверенность не только в том, что оно полностью соответствует обстоятельствам дела, задачам и принципам выраженной в приговоре судебной политики. Убедительность судебного решения18 означает также уверенность в исчерпывающем анализе всех обстоятельств дела в том, что дело решено с учетом всех обстоятельств, какие только возможно было установить и выяснить. В применении к уголовным делам это означает такой анализ всех обстоятельств дела, при котором полностью вскрыты действия и факты, составляющие преступление, выяснены условия и факты, способствовавшие его осуществлению, установлен виновник, исчерпывающе установлены основные причины, породившие данное преступление.

Эта сторона дела всегда привлекала особенное внимание правящих кругов капиталистических стран, весьма заботящихся о том, чтобы приговоры и решения судов выглядели возможно более убедительно и авторитетно, внушали к себе уважение, вызывали «священный трепет» в умах и сердцах народа. Извест­ный английский юрист Джемс Стифен откровенно выразил эту заботу еще в прошлом столетии в следующих словах, высказанных в работе «Уголовное право Англии»: «Надобно помнить, что для общества важно в одинаковой степени не только то, чтобы приговоры были справедливы, но и то, чтобы они призна­ваемы были справедливыми»19.

Это замечание, верное само по себе, в применении к приговорам и решениям буржуазных судов имеет еще тот смысл, что, внушая народным массам или «обществу» иллюзию справедливости творимого буржуазией правосудия, буржуазия использует суд как тонкое, говоря словами Ленина, орудие беспощадного подавления эксплуатируемых20.

Совершенно бесспорно, что с того момента, как решения и приговоры судов лишаются в глазах общества или населения убедительности, суды теряют весь свой авторитет. Смысл буржуазной юстиции, широко использующей судебный процесс и судебный аппарат в интересах охраны существующего общественного строя и защиты опирающихся на этот строй частных интересов отдельных граждан и их объединений, заключается не только в том, чтобы обеспечить выполнение этой «охранительной» роли при помощи принудительных государственных мер, но еще и в том, чтобы создать убеждение в справедливости и разумности этих мер, якобы выгодных для всего общества в целом. Суд должен не только наказать, подавить «преступную волю». Суд должен убедить в правильности принятых им решений.

Общественно-политическая функция суда не в меньшей степени заключается именно в этой моральной силе судебных решений. «Права» и «гарантии» обвиняемого в судебном процессе являются лишь следствием установленного порядка разбирательства судебных дел. Общественно-политическое значение этих прав обвиняемого состоит не столько в том, чтобы служить интересам тех, кому они предоставлены по закону, сколько в том, чтобы обеспечить всеобщее убеждение в непререкаемости закона и уверенность в справедливости, объективности и обоснованности приговора или решения суда. Эта функция суда вызывает необходимость существующей организации суда и судебного процесса, необходимость отказа от письменного и тайного судопроизводства и установления устного и гласного ведения судебных дел со всеми вытекающими отсюда политико-юридическими гарантиями. Принципы гласности и состязательности, явившиеся основами современного суда, с правом обвиняемого на защиту и равное положение в суде с обвинителем являются, несомненно, прямым следствием развития этой функции.

Назначение суда как «тонкого» орудия охраны господствующих в данном обществе интересов тем более будет оправдано, чем более убедительно и авторитетно будут звучать слова судебных решений и приговоров. Именно степенью развития этой функции суда в капиталистических государствах определяется роль и значение судебной машины и судебного процесса, представляющего собой не что иное, как деятельность этой машины.

С этой точки зрения интересно проследить историю развития судебных систем, дающую много поучительного материала, позволяющего хорошо понять особенности и сущность не только судебного, но всего государственного механизма. Безусловно, развитие суда присяжных объясняется именно тем, что при известной общественно-политической структуре государства эта форма судебной деятельности, выполняемой представителями господствующих классов, рассматриваемых в качестве представителей всего общества, лучше, чем чиновничий суд, отвечала задаче укрепления авторитета государства, авторитета государственной власти. Скамья присяжных, избранников общества, несомненно, более авторитетна, чем оторванный от общества и нередко противостоящий обществу чиновничий, коронный суд. В интересах господствующей в капиталистическом обществе верхушки творить суд и расправу над недисциплинированными или враждебными этому общественному строю элементами именно руками представителей самого общества.

Такая форма организации отправления правосудия создает большую авторитетность приговору суда, укрепляя веру в объективность и беспристрастность его действий, в непререкаемость его решений, веру в их законность и справедливость. Такому значению суда присяжных весьма содействовали и принципы судопроизводства, лежащие в его основе, — устность и состязательность, нашедшие в деятельности судов присяжных свое наиболее полное выражение, как высшие формы буржуазного демократизма. Здесь необходимо отметить и такой факт, как два параллельных ряда процессуальных действий, прав и обязанностей, характеризующих объем полномочий и содержание судебных прерогатив скамьи присяжных, с одной стороны, и коронного суда — с другой. На этой стороне дела обыкновенно редко останавливается внимание исследователя — историка судебного права.

Между тем в этом своеобразном «разделении властей» скрывается глубоко принципиальная особенность всей организации механизма суда присяжных, сущность которой состоит в двух явлениях: такое «разделение властей» или разделение функций в суде означает, что вся тяжесть решения главной судебной задачи, а именно — признание подсудимого виновным и его осуждение или признание его невиновным и оправдание ложится не на представителей власти, какими являются члены коронного суда, а на представителей общества, какими являются присяжные заседатели. Следовательно, и вся ответственность за решение дела, по существу, полностью падает на присяжных. Не случайно же присяжные называются «судьями факта», им предоставлено право или, вернее, на них возложена обязанность решать важнейший вопрос судебного процесса — вопрос о виновности. Общее мнение защитников суда присяжных сводится к тому, что присяжные судьи — «наилучшие судьи», что именно этот суд является «лучшим хранителем» принципов судебной демократии, что он ближе всего к населению и что присяжные «наиболее других способны вселить к себе доверие»21.

Крупнейший процессуалист дооктябрьской эпохи проф. Фойницкий подчеркивает, говоря о суде присяжных, именно это его качество: при существовании этого института, говорит проф. Фойницкий, народ получает доверие к судебной деятельности, крайне нужное для нормального отправления правосудия22. «…В той форме народного участия, которая известна под именем суда присяжных, — читаем мы в указанном выше сочинении, — судебные достоинства его получают самое высшее развитие, которого до сих пор достигало человечество, так что до наших дней суд присяжных представляется наиболее близким к идеалу суда»23.

В чем же заключается причина таких восторгов, расточаемых по адресу суда присяжных его апологетами? Оказывается, в том, что суд присяжных, вследствие своих организационных и принципиальных особенностей, «удален, — как говорит Фойницкий, — от опасности смешения юстиции с политикой».

Это проистекает из такой особенности суда присяжных, как утверждают его апологеты, как то, что присяжные призываются решать не вопросы права, а «вопросы жизни практической, более доступные уму и пониманию людей из народа, все классы которого споспешествуют их освещению»24.

Это последнее замечание представляет особый интерес. История развития судебных форм, приведших к возникновению и укреплению суда присяжных, свидетельствует ре только о том, что суд присяжных явился одним из звеньев системы политических учреждений, созданной буржуазно-демократическим движением в борьбе против абсолютизма. Одного этого обстоя­тельства, между прочим, достаточно для того, чтобы опровергнуть взгляд на суд присяжных как на не политическое, а сугубо юридическое учреждение. Суд присяжных выступал в свое время именно в качестве одного из форпостов буржуазно-демократических свобод, одного из политических орудий буржуазии. Этим и объясняется восхваление либеральными буржуазными деятелями и учеными суда присяжных этого, по словам Фойницкого, «ревностного стража общественной безопасности и строгого судьи злодеяний», суд присяжных объявлялся представителями либеральных кругов не чем иным, как «палладиумом личной свободы и политической независимости народной». Ясно, что суд присяжных — учреждение политическое и даже остро политическое; как бы ни пытались либеральные ученые отрицать политический характер суда присяжных, однако они исходили именно из политических мотивов. Важно, с другой стороны, отметить, что передовая часть буржуазии, создавшая суд присяжных как орудие охраны интересов нового общества, охраны «личной свободы и политической независимости народной», была заинтересована в рекламировании этого суда как всесословного, межклассового или надклассового учреждения, стоящего якобы над интересами одного какого-либо класса.

Суд, составленный из представителей разных классов, — в действительности же только имущих классов — присяжных, по утверждению его хвалителей, представляется лучшей гарантией против узко классовых или сословных тенденций и влияний. Основная идея суда присяжных, по утверждению проф. Фойницкого, заключается именно в том, чтобы решение судебных дел освободить от опасности «классовых влияний», прочно укоренившихся в коронных судах и в сознании профессиональных судей, и поставить под контроль «совести» и «внутреннего убеждения» народных судей, т.е. судей, состав которых пополняется всеми сословиями, всеми классами общества25.

В действительности, скамья присяжных формируется под явным влиянием господствующих, правящих кругов общества, всякими способами добивающихся такого положения, чтобы в присяжные заседатели призывались люди, вполне благонадежные, готовые целиком и полностью поддержать политику правящего класса, воспитанные в духе господствующих в правящих кругах идей, взглядов, правил поведения. Здесь дело не столько в формальной принадлежности к тому или иному классу, сколько в политической и вообще идеологической направленности присяжных. Отсюда необходимость для правительственных органов, руководящих деятельностью и организацией суда присяжных, особо тщательного подбора кандидатов в присяжные, которые отвечали бы соответствующим классовым требованиям и задачам осуществляемой в данном обществе судебной политики. В этой связи нельзя не напомнить характеристику суда присяжных, данную Ф. Энгельсом: «Суд присяжных есть по своей сущности политическое, а не юридическое учреждение; но так как всякое юридическое существо имеет по своему происхождению политическую природу, то в нем проявляется истинно юридический элемент; и английский суд присяжных, как самый выработанный, есть завершение юридической лжи и безнравственности»26.

«Так называемый “беспристрастный состав присяжных”, — читаем мы в той же статье Ф. Энгельса “Положение Англии”. — Английская конституция, — есть вообще нелепость».

Энгельс разоблачает здесь фикцию «беспристрастных присяжных», показывая, с каким классовым пристрастием формируется суд присяжных — суд богатых над бедными, суд, прикрывающий открытую войну между богатыми и бедными, раздирающую капиталистическое общество. Еще Дж. Стифен, известный английский криминалист второй половины XIX в., подчеркивал, как мы видели выше, роль буржуазного суда как формы или, лучше сказать, орудия воздействия на общественное мнение. Замечания Стифена о суде нельзя понять иначе, как признание того факта, что при помощи суда «верховная власть», т.е. господствующий в данном обществе класс, получает широкие возможности организовывать и направлять общественное мнение в соответствии со своими классовыми интересами.

Это обстоятельство не ускользнуло от проницательного взора Стифена, особенно ценившего в суде присяжных два его качества: первое — способность именно этого суда, больше чем какого-либо другого, создавать в обществе уверенность в справедливости приговора, и второе — служить, как выражался Стифен, клапаном безопасности для «общественных страстей».

«Образ действий правосудия, — говорит Стифен, — не может быть вполне беспристрастен если только он должен пользоваться общественным сочувствием, потому что право само есть грубое и несовершенное средство, а безусловно непреклонное применение его во всяком возможном случае не могло бы быть терпимо».

Вот тут-то и обнаруживается вся польза для буржуазии суда присяжных.

«Для массы публики, которая не вдается в детали, кончает на грубых очертаниях и заботится более о частных результатах, нежели об общих правилах, эта гибкость института присяжных содействует популярности отправления правосудия, — говорит Стифен и добавляет: Это такая выгода, за которой законодателю не следует гоняться, но когда к счастью случится на лицо, то нельзя ею пренебрегать легкомысленно»27.

Стифен безусловно правильно и метко подчеркивает общественно-политическое значение суда в буржуазной государственной системе. Это значение суда объясняет, почему буржуазные правительства так тщательно оберегают авторитет своих судов, стараясь создать вокруг их деятельности ореол беспристрастия, непогрешимости, почти святости. Они всячески стремятся замаскировать подлинную роль своего суда как аппарата угнетения, как тонкого орудия защиты денежного мешка (Ленин). Аппарат и деятельность своей юстиции буржуазия ставит в условия особой авторитетности, создаваемой специальным процессуальным ритуалом, торжественным, строгим, подобным священнодействию. Внешние атрибуты судебной, а также следственной и прокурорской власти рассчитаны на всемерное поддержание их авторитета. Однако одних внешних средств для этого было бы недостаточно. Важно обеспечить следственным, прокурорским и особенно судебным органам и соответствующее этой задаче качество их работы. Государство заинтересовано в правильном функционировании судебного, как и всего вообще аппарата, управления, оно заинтересовано в таком качестве работы судебного механизма, которое обеспечило бы наилучшее выполнение стоящих перед ним задач, подчиненных общему направлению государственной политики. Такова принципиальная постановка вопроса о роли и значении судебного аппарата во всей государственной системе.

Советское государство не в меньшей степени заинтересовано в поддержании и укреплении авторитета советских судебных органов, хотя и по совершенно иным мотивам, чем буржуазные государства, и при помощи совершенно иных методов, принципиально отличных от методов буржуазии. На советский суд ложится не только задача подавления эксплуататоров и их агентуры, пытающихся, как писал Ленин, «восстановить свое господство, или отстаивать свои привилегии, или тайком протащить, обманом заполучить ту или иную частичку этих привилегий», но и задача (Ленин подчеркивал, что это «громадная задача») «воспитании населения к трудовой дисциплине»28.

Ленин придает столь большое и важное значение этой стороне деятельности суда потому, что именно на советский суд возлагается задача «добиться того, чтобы у нас была революционная власть», чтобы «пожелания дисциплины и самодисциплины не остались голыми пожеланиями»29.

Напомним исторические указания Ленина по вопросу о роли суда в борьбе с различными остатками и пережитками прошлого. Ленин писал: «Надо не бояться суда (суд у нас пролетарский) и гласности, а тащить волокиту на суд гласности: только так мы эту болезнь всерьез вылечим»30. Ленин дал примерный, типовой проект приговора по делам о волоките. В этом проекте примерного приговора Ленин писал: «Придавая исключительное значение гласному суду по делам о волоките»31 и т.д.

Это не тот «гласный» суд, какой пользовался таким успехом у буржуазии в эпоху расцвета ее «демократических» увлечений, с его лицемерием и пустословием, а подлинно народный советский суд, творящий правосудие руками самих трудящихся. Значение такого суда, с его беспристрастием и объективностью, с его гласностью, состязательностью, равенством сторон со всеми процессуальными гарантиями, действительно огромно. Это его значение отражено с исчерпывающей полнотой в Законе о судоустройстве 16 августа 1938 г., разработанном под непо­средственным руководством товарища Сталина.

В этом законе показано все исключительное значение советского суда как органа укрепления государственной дисциплины, как орудия борьбы с преступными нарушениями советского государственного и общественного порядка, как школы воспитания и перевоспитания неустойчивых и колеблющихся людей в духе, как говорится в Законе о судоустройстве, «преданности Родине и делу социализма, в духе точного и неуклонного исполнения советских законов, бережного отношения к социалистической собственности, дисциплины труда, честного отношения к государственному и общественному долгу, уважения к правилам социалистического общежития» (ст. 3).

§ 1. Роль и значение суда
в Советском государстве

Ленин и Сталин высоко ценят роль и значение советского суда в социалистическом государственном и общественном строительстве.

В 1921 г., говоря о борьбе с волокитой, Ленин требовал среди других мер «…обязательно этой осенью и зимой 1921–1922 гг. поставить на суд в Москве 4–6 дел о московской волоките, подобрав случай “поярче” и сделав из каждого суда политическое дело…»32 В деле с волокитой по изготовлению плугов Фаулера Ленин подчеркивал значение публичного суда не только с точки зрения наказания, а с точки зрения «…публичной огласки и разрушения всеобщего убеждения в ненаказуемости виновных»33. Ленин требовал уменья применять «…наше революционное правосознание, показывать систематически, упорно, настойчиво, на ряде образцовых процессов, как надо делать с умом и энергией»34.

Открытые судебные процессы в СССР мобилизуют внимание общества, народа на наиболее острых и важных моментах борьбы с врагами социализма. Открытые судебные процессы в СССР воспитывают массы показом зла, разоблачением всяческих «махинаций» классового врага и его агентуры, укрепляя бдительность масс, укрепляя их преданность делу социалистического строительства. В этой работе советского суда заключается его громадное общественно-политическое значение. Эта работа делает советский суд крупнейшим фактором борьбы за социализм, мощным орудием пролетарской диктатуры.

Если обратиться к истории советского суда, то надо сказать, что переход от периода военного коммунизма к новой экономической политике, вызвавшей необходимость в укреплении начал революционной законности, не мог не оказать своего влияния на построение и на организацию работы всей судебной системы. В борьбе социалистических и капиталистических элементов, развязанной в условиях «новой экономической политики», явившейся выражением гениального плана подготовки социалистического наступления, формой подготовки победы социалистических элементов в хозяйстве над элементами капиталистическими, немалая роль выпала на долю советских законов, имевших своей задачей содей­ствовать этой победе. «Революционная законность первого периода нэпа обращалась своим острием главным образом против крайностей военного коммунизма, против “незаконных” конфискаций и поборов.

Она, — говорил товарищ Сталин в 1933 году, — гарантировала частному хозяину, единоличнику, капиталисту сохранность их имущества при условии строжайшего соблюдения ими советских законов»35.

На 4-й сессии Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета IX созыва (1922 г.) Ленин так определил задачи советской юстиции, говоря о Гражданском кодексе РСФСР: «Мы и здесь старались соблюсти грани между тем, что является законным удовлетворением любого гражданина, связанным с современным экономическим оборотом, и тем, что представляет собой злоупотребление нэпом, которое во всех государствах легально, и которое мы легализовать не хотим»36.

Правильное понимание сущности нэпа, его политического и экономического содержания с точки зрения форм и задач борьбы за социализм, должно было в этот период служить направляющим принципом для деятельности советских судов, которые должны были знать, как говорил Ленин, что такое госкапитализм и «чтó мы допускаем»37.

Из сказанного видно, какое место занимает советский суд в советской государственной системе, какая роль возлагается на него в общих усилиях советской страны и ее народов по строительству нового, социалистического общества, какие перед советским судом стоят задачи и каковы методы решения этих задач, какова материальная и организационная особенность этих методов.

Перед советским судом в качестве важнейшей задачи стоит задача, прекрасно выраженная в ст. 3 Закона о судоустройстве СССР, союзных и автономных республик в следующих словах:

«Советский суд, применяя меры уголовного наказания, не только карает преступников, но также имеет своей целью исправление и перевоспитание преступников.

Всей своей деятельностью суд воспитывает граждан СССР в духе преданности родине и делу социализма, в духе точного и неуклонного исполнения советских законов, бережного отношения к социалистической собственности, дисциплины труда, честного отношения к государственному и общественному долгу, уважения к правилам социалистического общежития».

Выраженные в этой статье принципы, как и вся статья в целом, необычны в таких документах, как законы о судоустройстве, являющиеся обычно актами сугубо юридически организационного характера. В законодательстве других стран мы не находим таких статей, как не находим и изложения содержащихся в них принципов. Как правило, законодательные акты других стран, устанавливающие систему судебных учреждений, их взаимосвязи, их функции, ограничиваются сухим описа­нием организационных, структурных черт судебной системы, не вскрывая ее материального существа. Закон о судоустройстве СССР, союзных и автономных республик наполняет формы судебного устройства материальным содержанием, показывая самое существо, самые принципы организации судебного устройства и органически связывая с ним принципы самой судебной деятельности. Именно это обстоятельство придает Закону о судоустройстве иной характер, чем это бывает обычно с подобными законами, освещая светом провозглашенных им основ судебной системы путь и направление советской судебной деятельности.

Не только задача наказания преступников, но и их исправление и перевоспитание составляют цель деятельности советского суда. Не только воздействие в указанном выше направлении на преступников, но и воспитание граждан СССР в духе преданности родине и делу социализма составляет задачу советского суда. Советский суд воспитывает уважение к законам Советского государства, способствует созданию той атмосферы «общего морального бойкота и ненависти окружающей публики», о которой говорил товарищ Сталин в своем докладе активу Ленинградской партийной организации в 1926 г.38 Эта воспитательная работа советского суда не превращает советский суд в морализующее учреждение, где читаются наставления предписанной морали. Советский суд есть суд, и не дело советского суда читать проповеди или морализовать. Дело советского суда подвергнуть конкретному рассмотрению дела о преступлениях людей и, определив их общественную опасность, оправдать или осудить и, в таком случае, наказать, поставив наказанных в положение, которое должно соответствовать интересам общества и тяжести совершенного преступления.

Воспитательная задача суда состоит в том, чтобы: 1) гласным разбирательством дел вскрывать и вытаскивать на всеобщее позорище бесчестные дела врагов Советского государства, врагов трудящихся; 2) примерным наказанием виновных внушить убеждение в неизбежности строгой ответственности виновных перед народом и государством; 3) тщательным и объективным разбором судебного, дела внушить обществу убеждение в справедливости судебного приговора и непоколебимую уверенность в торжестве социалистического закона.

Исключительное значение разоблачений бесчестных дел врагов советского народа в результате судебных процессов неоднократно отмечал товарищ Сталин: «Сама жизнь не раз сигнализировала нам о неблагополучии в этом деле», — говорил товарищ Сталин, имея в виду науку управления производством. В качестве примера товарищ Сталин ссылался, как известно, на шахтинское дело и процесс «Промпартии»39.

На X съезде партии в речи о профессиональных союзах Ленин говорил о значении в системе советского управления метода убеждения таким образом:

«…для того, чтобы установить взаимоотношение, взаимодоверие между авангардом рабочего класса и рабочей массой, надо было, если Цектран сделал ошибку… надо было ее исправлять. Но когда эту ошибку начинают защищать, то это делается источником политической опасности… Прежде всего мы должны убедить, а потом принудить. Мы должны во что бы то ни стало сначала убедить, а потом принудить. Мы не сумели убедить широкие массы и нарушили правильное соотношение авангарда с массами»40.

То же самое говорит Ленин в своей брошюре «О профсоюзах»:

«Мы тогда правильно и успешно применяли принуждение, когда умели сначала подвести под него базу убеждения»41.

Приведя эти указания Ленина, товарищ Сталин еще в 1926 го­ду писал: «И это совершенно правильно. Ибо без этих условий невозможно никакое руководство. Ибо только таким образом можно обеспечить единство действий в партии, если речь идет о партии, единство действий класса, если речь идет о классе в целом. Без этого — раскол, разброд, разложение в рядах рабочего класса.

Таковы в общем основы правильного руководства партии рабочим классом.

Всякое иное понимание руководства есть синдикализм, анархизм, бюрократизм, все, что угодно, — только не большевизм, только не ленинизм»42.

Сталин говорит дальше:

«Нельзя не вспомнить золотых слов Ленина, сказанных им на XI съезде нашей партии:

«В народной массе мы (коммунисты. — И. Ст.) все же капля в море, и мы можем управлять только тогда, когда правильно выражаем то, что народ сознает. Без этого коммунистическая партия не будет вести пролетариата, а пролетариат не будет вести за собою масс, и вся машина развалится» (см. т. XXVII, стр. 256).

«Правильно выражать то, что народ сознает, — это именно и есть то необходимое условие, которое обеспечивает за партией почетную роль основной руководящей силы в системе диктатуры пролетариата»43.

Все сказанное в полной мере применимо к вопросу о проблеме убеждения в деятельности суда.

Советский суд в качестве одного из могущественнейших рычагов регулирования общественных социалистических отношений пользуется в осуществлении стоящих перед ним задач методом принуждения и методом убеждения, карая и воспитывая людей, нарушающих общественную и государственную дисциплину, становящихся на путь преступлений.

На XVIII съезде партии В.М. Молотов, указывая на значение борьбы Советского государства с врагами социализма, подчеркивал в то же время и значение борьбы за укрепление трудовой и общественной дисциплины, борьбы за перевоспитание отсталых слоев населения. Товарищ Молотов говорил о советских передовых людях, за которыми сознательно идет подавляющая масса рабочих и крестьян, честно и самоотверженно борющихся за социализм под руководством большевистской партии. В подавляющей массе рабочих и крестьян живут великие принципы коммунизма и великая патриотическая преданность своей социалистической родине, поднимающие на подвиги миллионные массы трудящихся.

Но при всем том среди трудящихся находится еще не мало отсталых и недисциплинированных людей, грубо нарушающих интересы своего класса и своего дела. Об этих людях В.М. Молотов говорил как об уродах, как о таких людях, среди которых весьма живучи мелкобуржуазные привычки.

Имея это в виду, товарищ Молотов говорил о некоторой части не только служащих или крестьян, но и рабочих:

«Но и среди рабочих, не говоря уже о служащих, весьма живучи мелкобуржуазные привычки. Еще не мало таких, которые готовы урвать для себя у государства побольше, а там хоть трава не расти. Поэтому нужна борьба за интересы государства и за укрепление трудовой дисциплины в наших предприятиях и учреждениях, нужна борьба с лодырями, разгильдяями и летунами. Среди крестьян также не мало еще таких, которым нет дела не только до интересов государства, но и до интересов своего колхоза, которые думают только о том, чтобы урвать для себя побольше и у государства и у колхоза. И здесь нужны серьезные меры в области укрепления дисциплины и в области воспитания. Без таких мер, без усиленной работы по воспитанию трудящихся в духе укрепления социалистической собственности и государства, нельзя отсталых людей превратить в сознательных и активных строителей коммунизма»44.

В деле воспитания чувства уважения к социалистической собственности и преданности социалистическому государству советскому суду принадлежит крупная роль.

Советский суд сочетает в своей деятельности задачи наказания и задачи воспитания. Но это его качество прямым образом связано с тем, насколько убедительно суд действует, насколько его работа, его приговор или решение, завершающие его работу, доходят до сознания масс, насколько они воспринимаются массами и завоевывают их сердца и разум. Советский суд должен прежде всего уметь убедить, доказать, подчинить общественное внимание своему моральному влиянию и авторитету. Убедить массы в правильности своих решений, направленных против вражеских остатков эксплуататорских классов и их агентуры, против кучки недисциплинированных и разложившихся людей из своего собственного класса, — это исключительно важная общественно-политическая задача. Такая задача по плечу только подлинно демократическому, подлинно народному суду, каким является советский суд.

Вот почему в судебном процессе играет такую серьезную роль, имеет такое серьезное значение внутренняя сторона судебной деятельности, т.е. содержание тех или других процессуальных действий суда, их логичность, обоснованность, продуманность.

Особенно это надо сказать о судебном приговоре и судебном решении, значение которых определяется не столько избранной судом мерой наказаний или предметом гражданского спора, сколько силой судейской аргументации, силой положенных в основу приговора или решения доводов, иначе говоря, обоснованностью и убедительностью изложенных в приговоре (или решении) доказательств.

Только тот судебный приговор или судебное решение оправдывают свое назначение и служат своей цели, которые исключают какое бы то ни было сомнение в их правильности.

Перед судом стоит основная задача — установить истину, дать правильное, т.е. соответствующее фактическим обстоятельствам дела, понимание данного события, роли и поведения в событии лиц, фигурирующих в процессе в качестве обвиняемых, ответчиков, потерпевших или истцов, дать правильную юридическую и общественно-политическую оценку этого поведения, определить вытекающие из этой оценки юридические последствия (оправдать, осудить, наказать, удовлетворить иск, отклонить иск и пр.).

Это значит, что задача суда заключается в том, чтобы дать ясный и точный ответ на вопросы, непосредственно связанные с рассматриваемым судом делом. В применении к уголовному процессу — это вопросы о данном преступлении, о конкретном виновнике, о конкретных условиях подготовки и совершения преступления, о тех конкретных обстоятельствах, которыми обосновывается правильность обвинительных выводов в отношении лиц, привлеченных к уголовной ответственности по данному конкретному делу.

Правильные и убедительные ответы суда на все эти вопросы увеличивают политическое и общественное значение судебного приговора или решения, увеличивая вместе с тем и престиж, авторитет государства в целом, авторитет самого закона, что означает укрепление дисциплины, повышение чувства ответственности и уважения к правилам социалистического общежития. Высокое благотворное влияние на общество и особенно на тех его членов, которые проявляют морально-политическую неустойчивость и общественную недисциплинированность по­ставленной на должную высоту судебной деятельности совет­ской юстиции, неоспоримо.

Лучшее воспитательное средство суда — культура, не та культура, которая проявляется во внешнем лоске и холодной чиновничьей напыщенности, которая отталкивает от себя мыслящих людей и вызывает чувство глубокой неудовлетворенности судебной комедией и судейскими комедиантами, а подлинная культура социалистического гуманизма, мудрого в искании правды, беспощадного и строгого в анализе, подчиняющего каждое действие судьи высокому требованию судейской объективности и принципиальности.

Ленину принадлежат замечательные слова, которые должны звучать напутствием советским судьям в их ответственной работе: «Бороться культурно за законность, ничуть не забывая границ законности в революции». Это — историческая директива гениального учителя пролетариата, точно определившая направление судейской деятельности в деле строительства социализма судебного деятеля, будет ли это судья, обвинитель или защитник. В применении к судебной деятельности служение этим принципам означает следующее.

В каждом судебном деле в какой-то мере, в одних делах в большей, в других — в меньшей, отражается борьба противостоящих общественных сил, борьба сил, созидающих новый, социалистический строй и содействующих его успехам, и сил враждебных, противодействующих этому великому делу.

Ленин с первых же дней советской власти указывал на важность борьбы этих сил, на необходимость обеспечить победу первых над вторыми, на что и должна быть направлена вся сила государственной власти и таких ее органов, как суд и прокуратура. Об этом убедительно говорит вся история советского суда.

Вот несколько таких исторических фактов и справок.

Конец 1919 г. и начало 1920 г. ознаменовались разгромом Колчака, Юденича и Деникина. Это обеспечило Советскому государству громадные успехи и в области нашего международного положения, которое «никогда не было так выгодно, как теперь» (Ленин) и которое внушало самые радостные надежды на будущее.

Уже на IX съезде партии (29 марта — 5 апреля 1920 г.) Ленин говорил о главной нашей задаче — о задаче строительства, задаче восстановления хозяйства страны, укрепления продовольственного положения.

«Мы совершаем, — говорил Ленин, — переход к социализму, и самый существенный вопрос — о хлебе, о работе — не является вопросом частным, частным делом предпринимателя, а вопросом всего общества…»45

Ленин требовал «сосредоточить все силы, все внимание на… простейших хозяйственных задачах, которые каждому крестьянину понятны… Самая несознательная рабочая и крестьянская масса подтвердит, что главное — это восстановить сейчас хозяйство так, чтобы оно не могло попасть снова в руки эксплуа­таторов, чтобы не получил ни малейшей поблажки человек, который в голодной стране, имея излишки хлеба, использует их для того, чтобы обогатиться и заставить голодать бедноту»46.

Вот какая задача встала перед Советской страной в момент этой новой передышки, в условиях победоносного окончания гражданской войны.

Это была гигантски трудная задача — «труднее, чем задача военной победы»47.

«Ее нельзя решить простым энтузиазмом и простым самопожертвованием и героическим подъемом!» — говорил Ленин48. Здесь нужны были еще и такие факторы победы, как «работа организации», как «работа самодисциплины», строжайшая централизация и т.п.

Задачи хозяйственного строительства в этот период составляли уже «главную заботу и главное внимание всей политики»49, а это требовало коренного изменения тех методов, при помощи которых могли быть в то время решены эти задачи.

Однако должен был пройти еще почти год, чтобы со всей отчетливостью выявилась необходимость «перемены курса», перехода к новым методам строительства, в корне отличных от методов эпохи гражданской войны и «военного коммунизма».

«Когда мы все внимание направляем на восстановление хозяйства, мы должны знать, — говорил Ленин на X съезде партии (март 1921 г.), — что перед нами мелкий земледелец, мелкий хозяин, мелкий производитель, работающий на товарный оборот до полной победы крупного производства, до его восстановления. А это восстановление невозможно на старой базе это дело многих лет, не меньше, чем десятилетия, а при разоренности нашей, вероятно, и больше. До тех пор долгие годы мы с этим мелким производителем должны будем иметь дело, как с таковым, и лозунг свободной торговли будет неизбежным»50.

Этот «лозунг свободной торговли» обозначал необходимость по-новому, иначе, чем в период военного коммунизма, по­строить отношения между пролетариатом и мелкими землевладельцами, решая при этом ряд трудных проблем.

Здесь важнейшей проблемой являлась проблема создания сильнейшей крупной промышленности, которая, как указывал Ленин, способна дать мелкому производителю такие блага, что он убедится в преимуществах этого крупного хозяйства, т.е. хозяйства, опирающегося на обобществленный, коллективный труд. В плане речи Ленина на X съезде о замене разверстки налогом мы читаем: «11. Индивидуальный товарообмен? Да! Усилим производство, двинем оборот, дадим передышку, усилим мелкую буржуазию, но гораздо больше укрепим крупное производство и пролетариат. Одно с другим связано. — 12. Нельзя укрепить крупное производство, фабрики и заводы, пролетариат, не оживляя до известной степени мелкую буржуазию и ее оборот»51.

В этом плане, как и в самой речи Ленина на X съезде, заключается изложение всей сущности нового курса, всей сущности перехода к новой экономической политике.

Здесь ясно выражена и основная цель этой новой политики — создать условия, при которых глубже могла бы развернуться борьба между социалистическими и капиталистическими элементами нашего хозяйства, при которых была бы обеспечена победа социалистических элементов над капиталистическими. «Нэп есть капитализм, говорит оппозиция, — писал товарищ Сталин в 1926 году, борясь против так называемой новой оппозиции, превратившейся в открытую контрреволюционную группировку. — Нэп есть отступление по преимуществу, говорит Зиновьев. Все это, конечно, неверно. На самом деле нэп есть политика партии, допускающая борьбу социалистических и капиталистических элементов и рассчитанная на победу социалистических элементов над элементами капиталистическими»52. Эти «борьба и победа» социалистических элементов нашего хозяйства не могла бы протекать самотеком, независимо от организующей эту борьбу и победу воли рабочего класса. Для правильного развертывания этой борьбы и обеспечения социа­лизму победы над капитализмом нужно было создать определенные политические условия, нужно было в первую очередь обеспечить крепкий и прочный революционный порядок. «Ему (крестьянскому хозяину — А.В.) нужна уверенность, — говорил Ленин, — что он столько-то отдает, а столько-то может употребить для своего местного оборота»53.

В плане речи, о которой мы упоминали выше, Ленин, говоря о натуральном налоге и иной постановке этого вопроса в 1921 г., чем в 1918 г., подчеркивал его экономическое значение словами: (1) «Стимул мелкому производителю: двинь производство. Важнее всего». И дальше: «(3) Точные обязательства перед государством. Ослабление бюрократизма. (4) Свободнее весь “оборот” и освободить от “отрядов”…»

Ленин ставил все эти вопросы как части большого и основного вопроса — кто кого?

«Кто кого? — отмечал Ленин в плане речи. — 2 разных класса. Урок “Кронштадта” — в политике: больше сплоченности (и дисциплины) внутри партии, больше борьбы с меньшевиками и социалистами-революционерами — в экономике: удовлетворить возможно больше среднее крестьянство»54.

В самой речи Ленин говорил: «Мы не забываем, что есть разные классы, что мелкобуржуазная анархическая контрреволюция есть политическая ступень к белогвардейщине»55.

На XI съезде партии Ленин подвел первые итоги практики новой экономической политики, еще раз с исключительной силой и яркостью показав основное содержание новой экономической политики и основное ее значение для дальнейших успехов борьбы за социализм в СССР.

В политическом отчете ЦК ВКП(б) на XI съезде партии (1922 г.) Ленин говорил о значении новой экономической политики, заключающемся в том, чтобы установить смычку «между той новой экономикой, которую мы начали строить (очень плохо, очень неумело, но все же начали строить, на основе совершенно новой социалистической экономики, нового производства, нового распределения), и крестьянской экономикой, которой живут миллионы и миллионы крестьян»56.

«Наша цель, — говорил Ленин в 1922 г., — восстановить смычку, доказать крестьянину делами, что мы начинаем с того, что ему понятно, знакомо и сейчас доступно при всей его нищете, а не с чего-то отдаленного, фантастического с точки зрения крестьянина, — доказать, что мы ему умеем помочь, что коммунисты в момент тяжелого положения разоренного, обнищалого, мучительно голодающего мелкого крестьянина ему сейчас помогают на деле. Либо мы это докажем, либо он нас пошлет ко всем чертям. Это совершенно неминуемо. Вот в чем значение новой экономической политики, вот в чем основа всей нашей политики»57.

Несколько раньше, на IX съезде Советов, говоря о сущности новой экономической политики, Ленин говорил о союзе авангарда пролетариата «с широким крестьянским полем», о поднятии производительных сил — «во что бы то ни стало, немедленно, теперь же»58.

В этой связи Ленин говорил и об ожидающих молодую пролетарскую республику опасностях со стороны мелкобуржуазной стихии, способной порождать и, так сказать, химически выделять всевозможные преступления против пролетарского государства.

Вот почему в «Наказе» по вопросам хозяйственной работы, принятом IX Всероссийским съездом Советов 28 декабря 1921 г., съезд потребовал от НКЮ «несравненно большей энергии в двух отношениях: во-первых, чтобы нарсуды республики строго следили за деятельностью частных торговцев и предпринимателей, не допуская ни малейшего стеснения их деятельности, но вместе с тем строжайше карая малейшие попытки отступления от неуклонного соблюдения законов республики и воспитывая широкие массы рабочих и крестьян в деле самостоятельного, быстрого, делового участия их в надзоре за соблюдением законности; во-вторых, чтобы нарсуды обратили больше внимания на судебное преследование бюрократизма, волокиты, хозяй­ственной нераспорядительности»59.

Здесь характерны три момента: требование не допускать ни малейшего стеснения деятельности частных торговцев и предпринимателей, если они не нарушают законов советской власти, т.е. требование строгого соблюдения советских законов, строжайше наказывать за малейшее нарушение советских законов и воспитывать к дисциплине широкие массы рабочих и крестьян путем активного участия в борьбе за революционную законность, т.е. сочетания метода принуждения и наказания в собственном смысле слова с методом убеждения и воспитания.

На XI съезде партии (1922 г.) Ленин вновь подчеркнул задачу Госполитуправления и наших судов энергично и решительно бороться с врагами пролетарской революции в следующих словах: «Это — самая неважная часть дела, если мы эксплуататора обезвредим, ударим по рукам и обкарнаем. Это надо делать. И наше Госполитуправление и наши суды должны делать это не так вяло, как делают до сих пор, а помнить, что они — пролетарские суды, окруженные врагами всего мира»60.

Ленин вновь подчеркнул также необходимость уметь культурно подходить к каждому, даже простейшему, государственному делу, уметь «не коммунистическими руками строить коммунизм».

«В нашей борьбе, — говорил В.И. Ленин, — нужно помнить, что коммунистам нужна обдуманность… Нужен культурный подход к простейшему государственному делу, нужно понимание, что это — дело государственное, торговое, если будут препятствия, надо уметь их устранить и тянуть к суду виновных за волокиту. Я думаю, — добавляет Ленин, — пролетарский суд сумеет наказать, а чтобы наказать — надо найти виновных, а я вам ручаюсь, что найти виновных нельзя, пусть каждый из вас посмотрит это дело — нет виновных, а есть сутолока, суматоха и ерунда»61.

Вот какова была, с одной стороны, общественно-политическая и хозяйственная обстановка в 1921–1922 гг., создавшая предпосылки для постановки вопроса о революционной законности по-новому, по-иному, чем в годы военного коммунизма, и вот каковы, с другой, были задачи в эту эпоху органов юстиции, вот как стоял вопрос о методах и формах деятельности этих органов и, в частности, судебных органов.

Вопросы революционной законности, призванной играть в условиях советской власти и пролетарской диктатуры выдающуюся роль одного из активных средств укрепления пролетарского государства, всегда привлекали к себе особенное внимание нашей партии.

Еще в 1918 г. в декрете «О точном соблюдении законов» указывалось, что точное соблюдение законов РСФСР «необходимо для дальнейшего развития и укрепления власти рабочих и крестьян в России». «Исходя из этого, VI Всероссийский Чрезвычайный Съезд постановил: “Призвать всех граждан республики, все органы и всех должностных лиц советской власти к строжайшему соблюдению законов РСФСР, изданных и издаваемых центральной властью постановлений, положений и распоряжений” и устанавливал при всяком отступлении от действующих законов, в силу “экстренных условий гражданской войны и борьбы с контрреволюцией”, необходимость особого оформления этих отступлений, с предоставлением гражданам права обжалования действий должностных лиц»62.

В 1919 г. в связи с освобождением от Колчака Урала и началом освобождения Сибири Ленин в своем знаменитом письме к рабочим и крестьянам по поводу победы над Колчаком намечал пять главных уроков, «которые все рабочие и крестьяне, все трудящиеся должны извлечь из этого опыта, чтобы застраховать себя от повторения бедствий колчаковщины», причем третий урок целиком посвятил вопросам революционной законности.