Л. Ю. Василевская, Е. Б. Подузова, Ф. А. Тасалов

Цифровизация гражданского оборота:
правовая характеристика «искусственного интеллекта» и «цифровых» субъектов
(цивилистическое исследование)

Монография в 5 томах.

Том III

Ответственный редактор 
доктор юридических наук, профессор 
Л. Ю. Василевская

---

ebooks@prospekt.org

Информация о книге

УДК 347:004.8

ББК 67.404:32.813

В19

Авторы:
Василевская Л. Ю., доктор юридических наук, профессор, профессор кафедры гражданского права Московского государственного юридического университета имени О. Е. Кутафина (МГЮА) – § 2 гл. 1, гл. 2;
Подузова Е. Б., кандидат юридических наук, доцент кафедры гражданского права Московского государственного юридического университета имени О. Е. Кутафина (МГЮА) – § 1 гл. 1, гл. 3, 4;
Тасалов Ф. А., кандидат юридических наук, руководитель управления по нормотворческой работе и правоприменительной практике ООО «РТС-тендер» – § 3 гл. 1, гл. 5, 6.

ISBN 978-5-392-34429-1 Монография представляет собой третий том серии книг, посвященных наиболее актуальным и востребованным на практике проблемам цифрового гражданского оборота.

Современное состояние законодательства, доктрины и правоприменительной практики демонстрирует неразрешенность значительного количества проблем, связанных с правовой характеристикой «искусственного интеллекта» и «цифровых» субъектов. К таким проблемам относятся определение понятия, конститутивных признаков «искусственного интеллекта» и его правового режима, установление соотношения понятий «субъект» права и «объект» права в цифровой среде, разграничение субъекта права и его цифровой проекции, определение статуса и правил взаимодействия субъектов в цифровом пространстве, в том числе в сфере digital-закупок.

На основе нормативного, доктринального и эмпирического материала, включая разбор конкретных практических ситуаций, было проведено исследование данных проблем, представлены выводы и предложения по их решению. Позиция авторов обосновывается с учетом актуальных тенденций в законодательстве и правоприменительной практике. Это позволяет использовать данную монографию руководителям правовых подразделений юридических лиц и органов государственной власти, представителям нотариата, адвокатуры и судейского сообщества, иным правоприменителям для обоснования принимаемых ими решений.

В книге представлено подробное рассмотрение практических проблем, связанных с правовой характеристикой «искусственного интеллекта» и «цифровых» субъектов, что делает ее интересной для представителей бизнес-сообщества, осуществляющих свою деятельность в цифровой среде, а также для практикующих юристов, специализирующихся в области интеллектуальной собственности и государственных закупок.

Законодательство приведено по состоянию на 1 июля 2021 г.

Материал монографии базируется на системном анализе большого количества источников. Для обучающихся высших учебных заведений уровней бакалавриата, магистратуры, специалитета и аспирантуры после каждой главы представлен перечень нормативных правовых актов, иных актов, судебной практики и дополнительной литературы. Критический анализ современных доктринальных и практических подходов к правовой характеристике «искусственного интеллекта» и «цифровых» субъектов является хорошей основой для подробного изучения данных проблем в ходе обучения по юридическим и экономическим образовательным профилям.

УДК 347:004.8

ББК 67.404:32.813

© Василевская Л. Ю., Подузова Е. Б., Тасалов Ф. А., 2021

© ООО «Проспект», 2021

ПРЕДИСЛОВИЕ

Цифровизация гражданского оборота ставит новые цели и задачи перед учеными. Субъекты и объекты права являются ключевыми элементами гражданского оборота в digital-среде, особое значение приобретает определение правового режима «искусственного интеллекта», выявление специфики статуса «цифровых» субъектов.

Анализируя публикации за последние несколько лет, можно прийти к неутешительному выводу о том, что свойствами «цифрового» субъекта наделяются не только субъекты гражданского права, но и объекты гражданских прав — «искусственный интеллект», роботы, боты (при этом авторы либо приравнивают робота и бота к «искусственному интеллекту», либо считают их самостоятельными «субъектами» права), информационные системы, электронные платформы. «Искусственный интеллект» наделяется самостоятельной «волей», «волеизъявлением», возможностью «совершать юридически значимые действия» и даже способностью быть «представителем физического или юридического лица в гражданском правоотношении».

Помимо этого, значительным количеством исследователей ошибочно и безосновательно выделяется новый «субъект» права, не являющийся физическим, юридическим лицом или публично-правовым образованием, — «цифровой субъект» как некая «сущность», «обитающая» исключительно в digital-среде. Ряд авторов приравнивает к данной «цифровой сущности» «искусственный интеллект». Ими не принимается во внимание тот факт, что в digital-среде взаимодействуют друг с другом только классические субъекты гражданского права — физические лица, юридические лица, публично-правовые образования, именно они являются «цифровыми» субъектами.

Выделение «цифровой сущности» («цифрового субъекта») осуществляется посредством механистического сочетания данных терминов, при этом утверждается, что такой «субъект» обладает «цифровой» личностью, «цифровой» правосубъектностью и «цифровым» правосознанием. Некоторые авторы без какой-либо аргументации утверждают, что в современном праве и обществе существуют «цифровое» государство и «цифровые» социальные институты.

В ряде нормативных правовых актов смешиваются понятия «субъект права» и «объект права», субъект права наделяется «правовым режимом», а объект права — «статусом», при этом сами участники информационного взаимодействия не квалифицированы в качестве субъектов права. Статус реальных субъектов цифрового взаимодействия (операторов информационных систем и цифровых платформ) закреплен в законодательстве некорректно, непоследовательно и неполно. Наиболее показательным примером является сложившаяся проблемная ситуация в отношении статуса операторов государственных и частных информационных систем в сфере digital-закупок. Государственный заказчик и участник digital-закупок также не наделены необходимыми правами, обязанностями и ответственностью, позволяющими сделать вывод о юридической корректности и полноте норм действующего законодательства и подзаконных актов в данной сфере.

Все вышеизложенное стало объектом научного интереса авторского коллектива монографии.

Спорные положения законодательства и подзаконных актов, ошибочное их толкование влекут за собой негативные практические последствия. К таким последствиям можно отнести: неопределенность правовой природы и правового режима «искусственного интеллекта», ошибочную квалификацию его в качестве субъекта права, одновременно являющегося «источником повышенной опасности»; расщепление понятия субъекта гражданского права, неясность правового режима объекта гражданского права; юридически автономное существование субъекта права и его цифровой проекции; отсутствие правовой связи, признаваемой судебной практикой, между субъектом права (правообладателем) и объектом («искусственный интеллект», информационная система, цифровая платформа, информационный ресурс).

Важную теоретико-практическую проблему составляет выявление специфики взаимодействия операторов государственных и частных информационных систем, а также государственного заказчика и участника закупок в цифровой среде.

Особый объект и предмет исследования предопределили название и структуру монографии. Авторы в рамках одного исследования рассматривают различные по своей правовой сущности явления — объект права («искусственный интеллект») и субъект права («цифровой» субъект). Выбранное направление исследования представляется единственно возможным для анализа и разрешения актуальных научно-практических проблем, связанных с правовой характеристикой «искусственного интеллекта» и «цифровых» субъектов.

В представленной научной работе дается критическая оценка современных нормативных и доктринальных подходов к «искусственному интеллекту» и к «цифровым» субъектам права, включая субъектов digital-закупок, проводится разграничение субъектов права и квазисубъектов права, дается определение понятия цифровой проекции субъекта и квалификация юридической связи субъекта права и его цифровой проекции.

Представлено научное обоснование квалификации «искусственного интеллекта» в качестве интеллектуальной собственности, «искусственный интеллект» рассматривается как сложный объект интеллектуальных прав, исследуется юридическая природа и особенности правового режима «искусственного интеллекта», рассматриваются особенности правового режима робототехнического устройства, в котором находится встроенный в него «искусственный интеллект».

В монографии разработана система субъектов цифровых отношений, исследуются особенности статуса отдельных субъектов — владельцев агрегаторов, операторов информационных систем и цифровых платформ, оператора информационного ресурса, организатора распространения информации в сети «Интернет» и др.

В работе рассматриваются также трансформация статуса государственных и частных операторов информационных систем в сфере digital-закупок, особенности статуса и специфика взаимодействия государственного заказчика и участника digital-закупок.

Для наиболее полного раскрытия темы исследования выбрана определенная структура работы: весь материал поделен на главы и параграфы, после каждой главы представлен библиографический список (нормативные правовые акты, иные акты, судебная практика, дополнительная литература).

Содержание монографии делает ее востребованной для широкого круга читателей: студентов бакалавриата и магистратуры, специалитета, аспирантуры, практикующих юристов, сотрудников научно-исследовательских центров, судей, нотариусов, адвокатов, должностных лиц органов государственной власти, представителей бизнес-сообщества. В ней подробно анализируются актуальные нормативные правовые акты, положения доктрины, правоприменительная практика, дается критическая оценка нормативному, доктринальному и эмпирическому материалу. Сделаны предложения по изменению действующего гражданского законодательства и подзаконных актов, даются практические рекомендации по разрешению правовых проблем.

На наш взгляд, монография является хорошим подспорьем для научной и практической деятельности, для обучения и повышения квалификации по дисциплинам гражданско-правовой направленности.

Предлагаемый читателю том III1 подготовлен вместе с моими талантливыми учениками — Подузовой Екатериной Борисовной и Тасаловым Филиппом Артемьевичем, кандидатами юридических наук, закончившими с отличием Университет имени О. Е. Кутафина (МГЮА) и аспирантуру по кафедре гражданского права нашего университета.

Доктор юридических наук, профессор,
профессор кафедры гражданского права
Университета имени О. Е. Кутафина (МГЮА)
Л. Ю. Василевская.
25.07.2021

Глава 1.
«ИСКУССТВЕННЫЙ ИНТЕЛЛЕКТ» И «ЦИФРОВЫЕ» СУБЪЕКТЫ ПРАВА: ЮРИДИЧЕСКИЕ МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ

§ 1. «Цифровые» субъекты и квазисубъекты: доктринальные и практические проблемы

За последний период времени российское законодательство претерпело ряд существенных изменений относительно субъектов и объектов права в digital-среде, оно было дополнено нормами об информационных системах, информационных ресурсах, их операторах; агрегаторах, владельцах агрегаторов; цифровых платформах и их операторах. В то же время нормативное регулирование отношений, связанных «цифровыми» субъектами и объектами, невозможно признать полным и системным. В законодательстве не дается правовая характеристика данных субъектов и объектов, остается неясной их правовая природа; производится подмена понятий, наделение субъектов права свойствами объектов права и признание за объектами права признаков субъектов. «Искусственный интеллект» является одним из ключевых элементов гражданского оборота в digital-среде, однако, Федеральный закон от 24.04.2020 № 123-ФЗ2 носит общий характер, в нем не дается юридическая характеристика данного объекта.

Все это порождает цивилистические проблемы доктринального и практического характера. Так, на основании анализа современного законодательства возникает ряд вопросов: можно ли считать информационную систему, информационный ресурс и их операторов, агрегаторов, владельцев агрегаторов, цифровые платформы и их операторов новыми «цифровыми» субъектами гражданского права, статус которых существенно отличается от статуса иных, нецифровых субъектов? Есть ли основания утверждать о существовании системы «цифровых» субъектов гражданского права? Возможно ли отнести «искусственный интеллект» к «цифровым» субъектам? Применимы ли классические правила о правоспособности и деликтоспособности физических и юридических лиц к «цифровым» субъектам и квазисубъектам права?

К сожалению, научные исследования, посвященные «цифровым» субъектам, не лишены юридических ошибок и неточностей. Выделим наиболее существенные из них:

1. Признание в доктрине нового «цифрового субъекта» — «электронного лица» («цифровой личности»). При этом «электронное лицо» — качественно новый субъект гражданского права, по своей правовой природе не являющийся физическим лицом, юридическим лицом, публично-правовым образованием.

2. Наделение «электронного лица» особыми «электронными правами». Сущность таких прав авторами не раскрывается, признается лишь специальное право такого «субъекта» на доступ в сеть «Интернет».

3. Отождествление «электронного лица» с «искусственным интеллектом», информационным ресурсом, информационной системой и цифровой платформой.

4. Признание наличия правосубъектности у «искусственного интеллекта», робота, бота, информационной системы, информационного ресурса, цифровой платформы. При этом робот и бот приравниваются к «искусственному интеллекту» или квалифицируются в качестве самостоятельного «субъекта» права. Робототехническое устройство не рассматривается в качестве сложного объекта гражданских прав.

5. Выделение наряду с «электронной личностью» «электронных социальных и публично-правовых образований» — «электронных социальных групп и объединений», «цифрового государства» в лице «электронных органов государственной власти». Квалификация «цифровых государственных органов» как отдельного «субъекта гражданского права».

6. Непризнание в качестве самостоятельного субъекта гражданско-правовой ответственности обладателя прав на информационную систему, цифровую платформу, иной информационный ресурс, обладателя прав на аккаунт.

7. Ошибочное применение юридической фикции, аналогии закона, аналогии права и философских учений, неверное толкование норм действующего законодательства при аргументации своих выводов о признании новых «цифровых субъектов» и «цифровых сущностей» в гражданском праве.

Так, например, М. А. Аксенова в своей работе отмечает: «В целях избегания терминологических различий, препятствующих процессу разработки теории “электронного лица”, необходимо описать онтологическую модель, выделить основные категории теории “электронного лица”, раскрыть основные принципы соотнесения тех или иных категорий. По аналогии можно ориентироваться на сформированное соотношение понятий в праве. Например, понятия “физическое лицо” — “человек” (“индивид”). Опираясь на данный пример, считаем логичным выстроить первичную цепочку предполагаемого категориального ряда: “лицо” — “электронное лицо” — “искусственный интеллект” (выделено нами. — Е. П.)… Одной из самых прогрессивных и интересных считаем “Чистое учение о праве” Г. Кельзена, которое разъясняет понятие лица как персонифицированного комплекса правовых норм, редуцирующего обязанности и субъективные права (в формально-техническом смысле) к норме права, которая связывает определенное поведение (действие) с санкцией3. Согласно Г. Кельзену, быть лицом означает возможность иметь юридические обязанности, а иметь правосубъектность означает возможность нести субъективные права. Следуя заложенной в “Чистом учении о праве” конструкции, существует возможность использования юридической фикции по аналогии с юридическим лицом, что позволяет рассмотреть “электронное лицо” как комплекс юридических обязанностей и субъективных прав (выделено нами. — Е. П.)»4.

В процитированной нами фразе М. А. Аксеновой допущены ошибки. Аналогичные ошибки делают и другие авторы5.

Так, в правовой литературе рассматривается понятие «электронного лица» во взаимосвязи не с субъектом права, а с объектом права — «искусственным интеллектом»6. Несмотря на то, что в Саудовской Аравии робот получил статус гражданина7, безосновательно для российского права отождествлять понятие субъекта цифрового взаимодействия с результатом интеллектуальной деятельности — «искусственным интеллектом».

Обоснование выводов в юридической науке с помощью философско-правовых учений представляется удачным только в случае корректного сопоставления мнения философа с актуальными положениями законодательства. В работе Г. Кельзена содержатся философские выводы о правовом статусе личности, то есть об установленных в законе правах, обязанностях и ответственности. Правовой статус личности, философские выводы о нем не могут служить обоснованием введения нового субъекта права в гражданское правоотношение.

Механистическое наложение термина «электронный» на понятие «личность» не является аргументом в пользу существования особых «цифровых» субъектов и субъектов «цифровых правоотношений», которых в настоящий момент времени также не существует. Действующее законодательство не содержит системы норм о «цифровых» субъектах и «цифровых» юридических фактах, являющихся основаниями возникновения правоотношений.

Как справедливо отмечается Л. Ю. Василевской: «До тех пор, пока законодателем не будет принят пакет законов, решающих проблему регулирования отношений в информационной системе, говорить о возможности применения норм, разработанных для включения в гражданский оборот вещей и имущественных прав (см. ст. 128 ГК РФ), нельзя (выделено нами. — Е. П.). В противном случае, такое применение норм будет означать не что иное, как допущение механицизма, вольная и субъективная интерпретация основных теоретических положений науки гражданского права»8.

Предлагаемое М. А. Аксеновой «использование юридической фикции по аналогии с юридическим лицом» возможно только в том случае, когда в сфере фактических отношений уже возникли субъекты определенных свойств и качеств, иных, чем свойства и качества физических и юридических лиц. Таких субъектов на практике еще не появилось. Юридическую фикцию в данном случае применять неуместно.

Физические и юридические лица являются субъектами цифрового взаимодействия, в случае осуществления ими деятельности в цифровой среде под аккаунтом субъектом цифрового взаимодействия остается физическое или юридическое лицо, использующее свою цифровую проекцию. Цифровая проекция физического или юридического лица — отражение субъекта гражданского права в цифровом пространстве. Цифровая проекция не может являться самостоятельным субъектом права. «Электронной личности», статуса «электронной личности» в гражданском праве не существует.

В настоящее время все больше видов деятельности осуществляется в digital-среде, новые требования предъявляются к «цифровым» субъектам в различных сферах, в частности, в области субсидирования. В постановлении Правительства РФ от 03.05.2019 № 5509 оператор цифрового взаимодействия, которому предлагается предоставлять субсидии из бюджета, имеет организационно-правовой форму фонда — классической разновидности некоммерческих юридических лиц.

Так, согласно пп. 1 и 2 постановления Правительства РФ № 550 субсидия предоставляется Министерством цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации в пределах бюджетных ассигнований на поддержку проектов, в частности, направленных на обеспечение социального дистанцирования, повышение эффективности удаленной работы, учебы и досуга, повышение доступности онлайн-занятости, создание и развитие рекомендательных, коммуникационных, игровых сервисов, а также сервисов и платформ для создания информационного содержания, оказания услуг онлайн, развитие систем удаленной диагностики, мониторинга состояния здоровья и вакцинации, повышение доступности медицинской помощи путем развития телемедицины, а также на поддержку проектов по переходу на отечественное программное обеспечение.

Субсидия предоставляется организации, созданной Российской Федерацией в соответствии со статьей 15.1 Федерального закона «О науке и государственной научно-технической политике»10 в организационно-правовой форме фонда, к основным целям деятельности которой относятся финансовое обеспечение и иная поддержка научной, научно-технической и инновационной деятельности в сфере информационно-коммуникационных технологий, а также содействие продвижению продукции, интеллектуальных прав, работ и услуг российских организаций в сфере информационно-коммуникационных услуг на российском и иностранных рынках (далее — оператор).

Необходимо отметить, что в данном примере, а также в иных нормативных правовых актах отсутствуют какие-либо правила об «электронных» субъектах и «электронных» лицах.

В цифровой среде набирают высокую популярность информационные системы, имеющие алгоритмы автономного функционирования.

С. М. Зубарев и С. В. Сабаева отмечают: «…государственные информационные (автоматизированные) системы созданы в системах жилищно-коммунального хозяйства, топливно-энергетического комплекса, государственных муниципальных платежей, социального обеспечения, обеспечения градостроительной деятельности, здравоохранения, средств массовой информации… мониторинга за оборотом товаров, подлежащих обязательной маркировке средствами идентификации, аккредитации, на государственной гражданской службе РФ, ЭРА-ГЛОНАСС, “Национальная электронная библиотека”, “Выборы”, “Правосудие”, “Единый реестр проверок”, “Типовое облачное решение по автоматизации контрольной (надзорной) деятельности» и др. …Тематика региональных ГИС11 во многом повторяет федеральные информационные системы. Однако в отличие от федерального уровня, где пока нет отдельных ГИС, полностью нацеленных на осуществление контроля в сфере государственного управления…, в некоторых субъектах Российской Федерации созданы специальные ГИС для государственного контроля за деятельностью органов исполнительной власти и их должностных лиц. Среди таких ГИС можно выделить информационные системы, которые обеспечивают: 1) контроль за деятельностью органов исполнительной власти, их структурных подразделений и государственных служащих; 2) контроль за соблюдением порядка рассмотрения обращений граждан; 3) контроль за исполнением государственных функций и предоставлением государственных услуг (выделено нами. — Е. П.)»12.

А. В. Серова выделяет ряд частных информационных систем, имеющих большое значение на рынке труда: «Специализированные электронные базы вакансий (в литературе их именуют еще работными сайтами): общероссийская база вакансий “Работа в России” (trudvsem.ru), “SuperJob” (superjob.ru), “HeadHunter” (hh.ru) и др. …Мобильные приложения для поиска работы, созданные на основе работных сайтов… Социальные сети (общероссийская социальная сеть деловых контактов “Skillsnet”, “ВКонтакте”, “Одноклассники” и др.). Это один из наиболее перспективных ресурсов, обеспечивающих распространение информации в сети Интернет (выделено нами. — Е. П.)… Чат-боты. Такая цифровая технология используется работодателями для проведения первичных интервью посредством онлайн-обмена сообщениями между соискателем и чат-ботом. В частности, создатели рекрутингового сервиса “PapaJob” разработали специальное мобильное приложение для поиска работы, внедрив в него технологию чат-бота, системы геолокации и нейросети… Роботы-рекрутеры (выделено нами. — Е. П.). Так, компанией “Stafory” был разработан робот-рекрутер Вера — виртуальный помощник в женском облике с множеством разных функций. Вера за несколько минут может сделать подборку резюме с работных сайтов по требованиям, указанным в вакансии… Системы электронного документооборота работодателя и др.»13.

Не оспаривая важную роль государственных, частных информационных систем и информационных технологий в современном управлении, бизнесе, необходимо отметить следующее. Несмотря на то что государственные информационные системы наделяются контрольным функционалом, говорить об осуществлении ими контрольных полномочий невозможно, поскольку за каждой информационной системой стоят ее разработчик, правообладатель и оператор — физическое или юридическое лицо, публично-правовое образование. Именно субъект права закладывает определенный функционал и коды информационного реагирования любой информационной системы, как государственной, так и частной. За ситуационное функционирование информационной системы отвечает субъект права — оператор (юридическое лицо или государственный орган) в лице своих сотрудников.

Сложно согласиться с мнением А. В. Серовой относительно того, что социальные сети оказывают положительное влияние на организацию и функционирование рынка труда. Социальные сети являются разновидностью информационных систем, однако, изначально они были созданы для социального взаимодействия, они не имеют системно функционирующих кодов защиты персональной информации и отбора участников. В ряде случаев сотрудники, находящиеся в черных списках рекрутинговых агентств по причинам грубого нарушения трудовой дисциплины и причинения вреда работодателю, размещают свои резюме именно в социальных сетях, поскольку в данных информационных системах не разрабатываются и не внедряются сервисы проверки субъектов на добросовестность и благонадежность.

Для стабилизации правоприменительной практики, защиты интересов пользователей информационных систем представляется необходимым различать саму информационную систему (совокупность содержащейся в базах данных информации и обеспечивающих ее обработку информационных технологий и технических средств) и разработчика информационной системы, правообладателя, а также оператора. За корректное функционирование информационной системы, отсутствие нарушения прав ее пользователей отвечают классические субъекты гражданского права — физические и юридические лица, публично-правовые образования.

Несмотря на большое значение государственных и частных информационных систем для цифровой экономики, наделение этих квазисубъектов права свойствами, «статусом» и «полномочиями» субъектов права не имеет под собой ни правового, ни практического обоснования и является способом ухода недобросовестных обладателей прав на информационные системы от гражданско-правовой и иных видов юридической ответственности.

Цифровизация отношений между субъектами права стала причиной вновь возникшего междисциплинарного научного интереса к статусу личности.

Так, Е. С. Аничкин применительно к конституционно-правовому статусу личности отмечает: «Но на сегодняшний день мы наблюдаем, что сами общественные отношения продвинулись вперед, а конституционно-правовой регулятор остался на прежних позициях (выделено нами. — Е. П.). Пока Российское государство не успевает адаптировать законодательство под процессы цифровизации и вынуждено применять к “виртуальным личностям”, к “правам и свободам, имеющим виртуальное выражение” нормы, изначально не созданные для регулирования отношений с цифровой спецификой, то есть офлайновый эталон (выделено нами. — Е. П.). В этой связи необходим свежий взгляд на конституционно-правовой статус личности в эпоху информационного общества и цифровых технологий и продуманная системная адаптация традиционных правовых институтов и механизмов к новым реалиям»14.

С Е. С. Аничкиным можно согласиться лишь в одном: сложившиеся отношения цифрового взаимодействия не находят своего достаточного нормативного закрепления не только в нормах конституционного права, являющегося базовой отраслью права, но и в нормах других отраслей.

Представляется спорной его интерпретация государства в качестве прямого правоприменителя, от имени государства как публично-правового образования действуют органы государственный власти, юридические и физические лица.

Не соответствует нормативному регулированию и сложившейся правоприменительной практике позиция этого автора, согласно которой «государство вынуждено применять к “виртуальным личностям”, к “правам и свободам, имеющим виртуальное выражение” нормы, изначально не созданные для регулирования отношений с цифровой спецификой, то есть офлайновый эталон». «Виртуальная личность», «права и свободы, имеющие виртуальное выражение» являются доктринальной разработкой, не имеющей подтверждения в законодательстве и на практике. Не существует самостоятельных «виртуальной личности», «виртуальных прав и свобод», созданный в доктрине «виртуальный субъект права» с приписываемыми ему правами и свободами с юридической точки зрения является цифровой проекций личности.

Отсутствуют основания для отождествления «виртуальной личности» с «искусственным интеллектом», «искусственный интеллект» является не субъектом права, а объектом права независимо от наделения его в доктрине свойствами, сходными со свойствами субъекта права.

По данной проблеме Н. С. Певцова придерживается следующего мнения: «Новое определение конституционного статуса личности должно базироваться на парадигме ценностного подхода к пониманию сущности человека, в котором первична его внутренняя суть, основанная на устоявшихся ценностях общества (выделено нами. — Е. П.). Базовые ценности нуждаются в нормативно-правовом закреплении через их виды (физические, духовные, политические). Исследование темы показало, что именно ценностный подход должен лежать в основе понимания конституционного статуса личности, и не только понимания, но и его закрепления в Основном Законе государства. В современную эпоху проникновения искусственного интеллекта в жизнь людей, нового понимания роли человека в правовом пространстве именно ценности, уровень образованности, воспитанности личности должны стать тем цементирующим началом, который позволит избежать катастрофы и рисков развития общества Big Data и VUCA-мира»15.

Цифровизация общественной жизни должна иметь свои разумные пределы. Авторы, признающие «цифровую личность», «виртуальную личность», занимают позицию обособления цифровых отношений от иных видов общественных отношений. В цифровом пространстве существуют некие «цифровые сущности», не сходные с физическими лицами, юридическими лицами, публично-правовыми образованиями. Доктринальная и нормативная разработка данного спорного направления может привести к тому, что цифровое пространство станет абсолютно бесконтрольным и неуправляемым с правовой точки зрения, а правонарушения в digital-среде останутся безнаказанными.

Помимо «цифровой (электронной) личности» рядом авторов выделяются также «цифровые социальные институты» и «цифровое правосознание».

Так, Е. В. Лунгу, рассматривая данную проблему, приходит к следующему выводу: «В области конституционного строительства среди новых форм объектов конституционных прав можно выделить не только уже известный электронный референдум или электронные выборы, но и статус цифровой личности, полномочия цифрового государства, цифрового правительства, цифрового общества и цифровых институтов гражданского общества (выделено нами. — Е. П.)»16.

А. А. Карцхия отмечает: «Широкое распространение социальных сетей и электронных сервисов уже оказывает формирующее влияние не только на сознание человека и его мировоззрение, но и на создание и функционирование социальных институтов (включая государственные — электронное правительство) (выделено нами. — Е. П.). Цифровая реальность уже формирует поведение человека, нормы социальных отношений, начинает создавать цифровое право и правосознание (выделено нами. — Е. П.). Наглядным примером может служить социальная сеть Facebook, у которой, по данным Thomson Reuters, число ежемесячно активных пользователей по всему миру в настоящее время достигло 1,94 млрд человек, а финансовые показатели за 2016 г. могут быть сравнимы с крупнейшими компаниями мира… Цифровой императив как новая технологическая среда (выделено нами. — Е. П.) не только формирует рынок, экономику и новую социальную экосистему, но и новую парадигму права»17.

Данными авторами не проводится разграничение субъекта права и его цифровой проекции, следовательно, существуют отдельно от классических субъектов права, правосознания и социального образования, «цифровые субъекты», «цифровое правосознание», «цифровое социальное образование». Таким образом, произведено механистическое удвоение субъектов и явлений по причине их существования в цифровой среде, именуемой «цифровым императивом».

В Словаре Д. Н. Ушакова понятие «императив» определяется как категорическое, безусловное требование18, остается неясным, каким образом категорическое требование может быть преобразовано в «среду» в ходе процесса цифровизации общественных отношений. К сожалению, А. А. Карцхия не дает ответа на данный вопрос.

Субъект права, его правосознание, социальные образования первоначально возникают в нецифровом пространстве, в цифровой среде они создают только свою проекцию, не теряя при этом оффлайн-свойств. Указанное выше механистическое удвоение субъектов и явлений таит опасность юридического обособления личности от ее цифровой проекции, что влечет за собой уход реальной личности от ответственности за действия ее цифровой проекции.

Л. Ю. Василевская справедливо отмечает: «Не меньшую опасность несет и механистический подход (выделено нами. — Е. П.), как отмечалось, в анализе новых экономических отношений — распространение правового режима вещей на “бестелесные” цифровые объекты. Вездесущая цифровизация с появлением новых виртуальных объектов гражданских прав (новых цифровых объектов — цифровых прав, криптовалюты, иного виртуального цифрового имущества и проч.) неизбежно изменяет содержание фактических отношений субъектов имущественного оборота. Взаимодействие субъектов гражданского права в информационной системе ставит перед законодателем и цивилистикой проблему выявления особенностей этой взаимосвязи, поскольку совершение трансакций в электронной системе свидетельствует о возникновении специфической относительной связи между ее пользователями»19.

Цифровая трансформация органов государственной власти не предполагает появления новых «цифровых органов власти», планируется лишь внедрить дополнительные технологии цифрового информационного взаимодействия в работу данных органов. Так, в Концепции цифровой трансформации органов и организаций прокуратуры до 2025 года20 (Направление 3. Среда доверия), в частности, предусмотрено: «В целях формирования и развития единой цифровой среды доверия… необходима реализация следующих мероприятий: создание автоматизированной информационной системы обработки обращений граждан и юридических лиц; разработка и внедрение механизмов и технологий реализации доверенных цифровых дистанционных коммуникаций участников взаимодействия экосистемы органов прокуратуры, обеспечивающих удаленное подтверждение личности для совершения юридически значимых действий; обеспечение равного статуса различных способов идентификации и аутентификации физических и юридических лиц; равное с очно-бумажными взаимодействиями правовое признание в гражданско-правовых взаимодействиях; обеспечение доступа граждан и организаций к открытой информации о деятельности органов прокуратуры, а также информации, непосредственно затрагивающей их права и свободы, на основе развития функциональных возможностей ФГИС ЕРП и предоставления цифровых сервисов на едином портале государственных услуг в режиме “единого окна”…».

В литературе справедливо отмечается, что однозначное отождествление конкретного субъекта с его «проекцией» в цифровой среде не всегда возможно, поскольку сам факт существования цифрового образа не всегда означает, что за этим образом стоит тот самый человек, образ которого мы видим (иными словами, когда, к примеру, аккаунт в социальной сети не верифицирован)21.

Без законодательного признания цифровой проекции личности невозможно установить юридическую связь между субъектом права и его цифровой проекцией. Предложенная в доктрине идея введения в законодательство «цифровой личности», «цифрового статуса личности» в отрыве от классических субъектов права окончательно разорвет эту юридическую связь.

Уже сейчас судебная практика выбрала подход, согласно которому, любые действия в цифровой среде совершает только тот, кого возможно идентифицировать22, как правило, идентифицировать возможно лишь потребителя товаров, работ, услуг, поскольку именно он обязан предоставить определенные данные для своей идентификации, без этого он не пройдет аутентификацию и не получит доступа к интересующим его сервисам. При таких обстоятельствах лица, обладающие правами на цифровые платформы, иное программное обеспечение, другие цифровые посредники оказываются вне оснований привлечения к юридической ответственности и зачастую злоупотребляют таким пробелом в праве.

Отчасти разрешает сложившуюся ситуацию разработанный судебной практикой иной подход, согласно которому заинтересованная сторона должна доказать, что субъект и его цифровой образ совпадают23. В то же время, если субъект права, создавая свою цифровую проекцию, предоставил информационной системе все свои персональные данные, то, поскольку согласно п. 5 ст. 10 ГК РФ добросовестность поведения субъектов гражданских правоотношений презюмируется, существует презумпция совпадения реальной личности и ее цифровой проекции.

Как справедливо отмечается в судебной практике, поведение одной из сторон может быть признано недобросовестным не только при наличии обоснованного заявления другой стороны, но и по инициативе суда, если усматривается очевидное отклонение действий участника гражданского оборота от добросовестного поведения; в этом случае суд при рассмотрении дела выносит на обсуждение обстоятельства, явно свидетельствующие о таком недобросовестном поведении, даже если стороны на них не ссылались24.

Таким образом, бремя оспаривания презумпции должно быть возложено на обладателя прав на аккаунт.

Выработанный судебной практикой подход, в силу которого заинтересованная сторона должна доказать, что субъект и его цифровой образ совпадают, защищает субъекта права в случаях, когда третьи лица неправомерно завладели его аккаунтом либо иными идентификационными данными, однако, в тех случаях, когда сам субъект нарушает права третьих лиц, недобросовестно используя свою цифровую проекцию, потерпевшая сторона остается без защиты в ситуации, когда отсутствуют или умышленно уничтожены доказательства юридической связи между субъектом и его цифровой проекцией.

При этом операторы и правообладатели информационных систем, иных сервисов в большинстве случаев выступают пассивными участниками процесса идентификации и аутентификации, не неся никакой ответственности за отсутствие корректной идентификации субъекта, за действия субъекта под чужой или анонимной цифровой проекцией, а также под ложной цифровой проекцией.

Описанные практические проблемы могут быть решены только с использованием комплексного подхода — посредством внесения изменений в гражданское законодательство и законодательство об информации и информационных технологиях. Обязанность идентификации должна быть возложена на каждого субъекта права; каждого оператора и обладателя прав на информационную систему. Оператора и обладателя прав на иные сервисы необходимо обязать проверять, предоставил ли субъект свои идентификационные данные, а также проверять представленные при идентификации сведения на соответствие действительности.

Т. С. Черепанова в своей работе высказала следующее мнение: «Перед государствами стоит задача — встроить основы цифрового государства в рамки действующих основ конституционного строя, в том числе и в России (выделено нами. — Е. П.). Индустриальная революция неизбежно спровоцирует появление новых цифровых прав человека (выделено нами. — Е. П.). Права человека, действующие сегодня, раскрывают потребность индивида на свободу и предусматривают обязанности государства по ее уважению и защите, а права цифровой личности раскрывают потребность в социальной помощи со стороны государства (выделено нами. — Е. П.). Первоочередным становится право на доступ к Интернету (выделено нами. — Е. П.). В международно-правовой, судебной практике, национальных конституциях и законах такое право является гарантией реализации традиционных прав человека... Анализ опыта зарубежных государств показывает заинтересованность правительства в обучении граждан цифровым технологиям посредством создания бесплатных зон WI-FI и бесплатного доступа к образовательным организациям и библиотекам... Введение подобной практики в России во многом будет способствовать заинтересованности социума в успехе реализации государственных программ»25.

Вызывает сомнения предложенное Т. С. Черепановой введение в Конституцию РФ нормы о праве на доступ к сети «Интернет». В ч. 4 ст. 29 Конституции РФ предусмотрено: «Каждый имеет право свободно искать, получать, передавать, производить и распространять информацию любым законным способом (выделено нами. — Е. П.)»26. Право на доступ в сеть «Интернет» как один из популярных информационных ресурсов входит в содержание права на информацию.

В стремлении оцифровать с правовой точки зрения все явления и субъекты реальной жизни можно прийти к абсурдному выводу, что ничего нецифрового в праве не существует вообще. Насколько целесообразна тотальная правовая цифровизация? Введение норм, регулирующих цифровые отношения, в законодательство представляется оправданным в тех случаях, когда нормы о цифровизации соответствуют фактическим цифровым процессам и явлениям. Тогда происходит классическая трансформация фактических отношений в юридические.

Признание цифрового публично-правового образования «субъектом права», в том числе «субъектом гражданского права», не имеет под собой фактического и юридического обоснования. Государство, иное публично-правовое образование, действуя в цифровой среде, автоматически не становится цифровым субъектом. Выступая субъектом цифрового взаимодействия через своих представителей, публично-правовое образование использует цифровую проекцию последних, новым цифровым субъектом публично-правовое образование при этом не становится. Как было нами отмечено ранее, личность, участвуя в цифровом взаимодействии, применяет свою цифровую проекцию, нового цифрового субъекта — «цифровой личности» при этом не возникает, говорить «о цифровых правах личности на доступ в Интернет» безосновательно.

Наука конституционного права является основой для других правовых наук, в том числе, для цивилистики. Предложенные в конституционно-правовой доктрине направления изменения действующего законодательства не могут не отражаться на цивилистических теоретико-практических проблемах. В связи с этим представляет интерес для исследователей выделяемые И. А. Кравец опасности цифровизации.

Так, автор отмечает: «В числе скрытых опасностей следует выделить следующие… 1. Превращение ряда субъективных прав в обязанности, в частности следует отметить сформировавшуюся правоприменительную практику, которая в качестве критерия добросовестного приобретателя устанавливает обязательность проверки покупаемого объекта на предмет запрета на распоряжение имуществом у продавца, в том числе принятия всех разумных мер для выяснения правомочий должника на отчуждение имущества. В частности, проверить информацию, представленную на государственных сайтах в сети Интернет об отсутствии залога или ареста на приобретаемое имущество… 2. Вместе с тем стоит обратить внимание на то, что отправка гражданином на свой (личный) адрес электронной почты не принадлежащей ему информации создает условия для ее дальнейшего неконтролируемого распространения… 3. Стагнация в развитии права, замена человека искусственным интеллектом (выделено нами. — Е. П.) — искусственный интеллект не способен развивать право и такую его формулировку, как принципы, являющиеся основой в правосудии… 4. Нивелирование добровольности выбора возможных законно установленных средств обращений в органы судебной власти и технологий судебной защиты… 5. Обеспечение идентификации субъектов, реализующих электронные права»27.

С мнением А. И. Кравец можно согласиться лишь отчасти. Справедливым представляется ее замечание относительно замены человека «искусственным интеллектом», поскольку с правовой точки зрения такой замены произведено быть не может. «Искусственный интеллект» не субъект права, а объект.

Принцип добросовестности при реализации субъектами своих прав (ст. 10 ГК РФ) применяется независимо от цифровизации гражданского оборота и предполагает заинтересованность субъекта в совершаемых юридических действиях. Если субъект имеет интерес в приобретении объекта права, обычным его поведением является выделяемые А. И. Кравец «проверка покупаемого объекта на предмет запрета на распоряжение имуществом у продавца, в том числе принятие всех разумных мер для выяснения правомочий должника на отчуждение имущества».

Обязательная идентификация субъектов права, то есть добросовестное создание субъектами права легальных персональных средств цифровой коммуникации — цифровых проекций, является условием успешного функционирования цифрового взаимодействия. Отсутствие идентификации, напротив, стимулирует противоправное поведение, поскольку анонимность создает иллюзию безнаказанности за любое действие, в том числе за несанкционированное использование и распространение информации.

Цифровая среда в случае добросовестного поведения ее субъектов способствует оптимизации и ускорению социальных и государственных процессов, включая использование субъектами юрисдикционных способов защиты своих прав. Отсутствие идентификации или ложная идентификация дестабилизируют цифровую среду и все происходящие в ней процессы, поскольку нарушается соответствие субъекта права его цифровой проекции.

Подводя итоги рассмотрению доктринальных и практических проблем субъектов и квазисубъектов цифровых отношений, необходимо отметить следующее.

Несмотря на выделение в доктрине «цифровой личности», «цифровых прав личности», «цифрового субъекта», «цифровых социальных институтов», «цифрового публично-правового образования», квазисубъектов права («искусственного интеллекта», роботов, ботов, программных ресурсов, информационных систем, цифровых платформ), в гражданском праве, иных отраслях права, а также в цифровом пространстве существуют только классические субъекты права. Для гражданского права к ним относятся: физические лица, юридические лица, публично-правовые образования. Предлагаемая в доктрине цифровизация субъектов гражданского права является результатом некорректного понимания субъекта права и его цифровой проекции.

В цифровой среде субъект права взаимодействует при помощи цифровой проекции, создаваемой им при авторизации, иных формах идентификации и аутентификации. Цифровая проекция — созданное волевыми действиями субъекта права персональное средство цифрового взаимодействия. Программный код создания этого средства заложен в информационной системе, ином информационном ресурсе. Цифровая проекция представляет собой отражение субъекта права в цифровом пространстве. Цифровая проекция не может быть признана самостоятельным субъектом права, поскольку является создаваемым субъектом права элементом информационной системы либо иного программного ресурса. В случае наличия признаков интеллектуальной собственности (например, цифровая проекция — персонаж в онлайн-игре), цифровая проекция может признаваться объектом права при соблюдении правил п. 1 ст. 1225 ГК РФ. В практике цифрового взаимодействия субъектов цифровая проекция состоит из аккаунта (учетной записи) и цифрового образа субъекта права.

За все действия цифровой проекции несет ответственность субъект права, ее создавший. В ситуации создания ложной цифровой проекции, анонимной цифровой проекции, использования чужой цифровой проекции к ответственности должны быть привлечены (помимо непосредственного правонарушителя) правообладатель и оператор информационной системы, иного информационного ресурса (сервиса).

Описываемая в доктрине «цифровизация субъектов права» разрушает юридическую связь между субъектом права и его цифровой проекцией. В частности, для привлечения субъекта к гражданско-правовой ответственности, применяя элементы генерального деликта, потерпевшей стороне необходимо доказать, что именно конкретное лицо (ответчик) совершило гражданское правонарушение28. Определение ответчика — необходимое условие для реализации права субъекта на судебную защиту (п. 1 ст. 200 ГК РФ). В случае признания существования «цифрового субъекта» — квазисубъекта, отличного от классического субъекта права, потерпевшая сторона во многих случаях не сможет доказать юридическую связь между этими субъектами, определить ответчика, а значит, потерпевшая сторона лишается своего права на судебную защиту.

Недобросовестная сторона при таком доктринальном подходе всегда сможет апеллировать к недоказуемости прямой связи между действиями классического субъекта и «цифрового субъекта», то есть к тому, что реальная личность, стоящая за таким квазисубъектом, не может быть идентифицирована однозначным образом, а значит, нет оснований для привлечения реальной личности к гражданско-правовой ответственности. Аналогичная ситуация складывается и в отношении применения иных видов юридической ответственности.

Только признание в праве и на практике цифровой проекции субъекта как персонального средства цифровой коммуникации физического или юридического лица позволит сохранить данную юридическую связь, стимулировать субъектов права к надлежащему и добросовестному поведению в цифровом пространстве, а также защитить свои права в случае их нарушения.

Взаимодействие субъектов права в цифровой среде имеет гораздо больше преимуществ, чем негативных признаков, выделяемых рядом авторов. В то же время такое взаимодействие должно происходить на основании нормативных правил. Основой внесения изменений в действующее законодательство являются требование к обязательной идентификации личности, к установлению юридической связи между субъектом и его цифровой проекцией, нормативное закрепление оснований для привлечения к ответственности операторов и правообладателей информационных систем, иных информационных ресурсов. Именно система субъектов права, построенная на легальной их классификации (физическое лицо, юридическое лицо, публично-правовое образование) — основа для реализации всех преимуществ цифрового взаимодействия.

§ 2. «Искусственный интеллект»: мифы о правосубъектности

В последнее время среди юристов стало модным рассуждать не только о блокчейне, токенах, криптовалюте, майнинге, но и цифровых объектах субъектах и IT-технологиях. Настоящий бум наблюдается среди юристов в сфере исследований так называемого искусственного интеллекта. Внедрение этих новых феноменов в гражданский оборот, с одной стороны, порождает необходимость правового регулирования соответствующих, связанных с ними отношений, а с другой, объективное восприятие указанных понятий обусловливает потребность в элементарном багаже знаний юриста о новых экономических, технических, технологических явлениях тех отраслей знания (математики, физики, информатики, экономической теории и др.), с которыми юриспруденция ранее никогда не сталкивалась. Поэтому неслучайно Законопроект № 424632-7 «О внесении изменений в части первую, вторую и статью 1124 части третьей Гражданского кодекса Российской Федерации» (далее — Законопроект о цифровых правах) был подвергнут серьезной критике со стороны юридического сообщества29.

Появление и развитие IT-технологий стало радикально менять прежде всего динамику имущественных отношений субъектов частного права. Цифровизация фактических (экономических) отношений обмена обусловила необходимость их регулирования с использованием научного инструментария, чуждого и сложного для восприятия юридического сообщества. Речь идет о новых для цивилистики понятиях точных наук, суть которых начала искажаться юристами. В результате домысливания стали анализироваться правовые конструкции, правоотношения в цифровой среде, которых на самом деле не было и не могло быть из-за отсутствия соответствующих законодательных предписаний, регулирующих фактические отношения в digital-среде. Многие авторы стали рассуждать о правосубъектности «искусственного интеллекта», забывая непреложную истину о том, что решение этого вопроса — прерогатива законодателя.

Термин «искусственный интеллект» стал активно использоваться в правовых актах. Например, Международная классификация товаров и услуг для регистрации знаков (МКТУ)30 называет такой вид товара: «Роботы человекоподобные с искусственным интеллектом» (класс 09, базовый № 090778). В соответствии с распоряжением Правительства РФ от 28.07.2017 № 1632-р «Об утверждении программы “Цифровая экономика Российской Федерации”» «искусственный интеллект» отнесен к основным сквозным цифровым технологиям, которые входят в рамки указанной Программы31. Вышел Указ Президента РФ от 10.10.2019 № 490 «О развитии искусственного интеллекта в Российской Федерации» и принят Федеральный закон от 24.04.2020 № 123-ФЗ «О проведении эксперимента по установлению специального регулирования в целях создания необходимых условий для разработки и внедрения технологий искусственного интеллекта в субъекте Российской Федерации — городе федерального значения Москве и внесении изменений в статьи 6 и 10 Федерального закона “О персональных данных”» (далее — Закон об искусственном интеллекте, Закон № 123-ФЗ), в которых «искусственный интеллект» рассматривается в самом общем виде — в этих актах не содержится гражданско-правовых норм.

До тех пор, пока законодателем не будет принят закон, решающий проблему регулирования отношений с «искусственным интеллектом», говорить о возможности его правосубъектности преждевременно. В противном случае, наделение «искусственного интеллекта» общественно-юридическим свойством, как правосубъектность, будет означать не что иное, как допущение механицизма, вольная и субъективная интерпретация основных теоретических положений науки гражданского права.

Ранее нами отмечалось32, что в настоящее время в правовых исследованиях об «искусственном интеллекте» можно выделить два основных недостатка. Первый заключается в поспешности выводов, к которым приходят авторы. Например, Д. Л. Кутейников, О. А. Ижаев, В. А. Лебедев В. А. и С. С. Зенин приходят к скоропалительному и опрометчивому выводу о том, что технические средства становятся субъектами, обладают особым правовым статусом, близким к правовому статусу личности, могут защищать свои права, но будучи связанными с человеком, несут с ним солидарную ответственность33. В настоящее время, на наш взгляд, эти суждения утопичны и представляют собой один из вариантов мифологизма в праве.

Второй недостаток заключается в отсутствии правового анализа «искусственного интеллекта». В юридической литературе среди огромного количества публикаций по «искусственному интеллекту» нет фундаментальных исследований. Авторы занимаются либо цитатничеством, переписывая, как правило, англоязычные тексты, либо подменой понятий: вместо правовой характеристики самого «искусственного интеллекта» пишут о технологии «искусственного интеллекта» (хотя законодатель разводит понятия «искусственный интеллект» и «технологии искусственного интеллекта»34), приводят многочисленные примеры о создании роботов, ставят вопросы, связанные с использованием «искусственного интеллекта», — о возможности рассмотрения роботов в качестве авторов произведений и возникновении у них интеллектуальных прав и проч.

На наш взгляд, правильный ответ на различные вопросы подобного рода может быть дан только после выяснения правовой сути: как в гражданском праве следует рассматривать «искусственный интеллект» — как субъект или объект права? Если «искусственный интеллект» — субъект права, то должна быть представлена развернутая и убедительная аргументация с учетом специфики российской системы права, со ссылкой на нормы закона, а не на абстрактные, умозрительные политико-правовые суждения с позиций экономической теории права. Если «искусственный интеллект» — объект права, то, очевидно, в этом случае необходимо ответить на ряд сущностных по своей значимости вопросов: что это за объект, в чем его специфика, каков его правовой режим? Только правовой режим объекта дает возможность ответить на вопрос: какие юридически значимые действия может совершать с объектом конкретное лицо. Именно правовым режимом отличаются любые объекты права друг от друга, а не их технической характеристикой. Вряд ли юрист сможет адекватно воспринять и оценить особенности и «тонкости» технической характеристики «искусственного интеллекта», особенности программного обеспечения, с помощью которого компьютер выдает запрограммированный IT-специалистом, программистом «машинный продукт» — исполняемый код и т. д. и т. п. Выяснение и анализ технической сути объекта права — не проблема юриста! Исходя из общей технической характеристики объекта законодатель посредством принятия закона и соответствующих норм решает правовую судьбу объекта права, а именно: определяет его суть, относя к определенной группе объектов гражданских прав (см. ст. 128 ГК РФ) и регламентируя в законе возможную совокупность юридических действий (сделок, прежде всего), которые физическое или юридическое лицо вправе совершить с этим объектом. Именно правовая характеристика объекта должна интересовать юриста, а не общие и отвлеченные рассуждения об «искусственном интеллекте», не имеющие к гражданскому праву никакого отношения.

Приведем пример. Так, уважаемый автор — П. М. Морхат — пишет, что «нормативный правовой режим использования искусственного интеллекта может быть существенно многообразным, будучи зависимым от следующих условий: …

– меры и онтологии сопряженных с искусственным интеллектом рисков;

– меры реального административного потенциала человека (его способность управлять и контролировать) в отношении соподчиненного юнита искусственного интеллекта;

– особенности роли и значения норм экстраправовых (иных помимо права) систем нормативной регламентации и их иерархической сопряженности с правом в данной конкретной среде»35.

После прочтения такого текста возникает ряд вопросов к уважаемому автору. В чем выражаются «онтологии сопряженных с искусственным интеллектом рисков»? Каковы «особенности роли … экстраправовых … систем нормативной регламентации и их иерархической сопряженности с правом»? Что имеет ввиду автор, когда пишет о «мерах реального административного потенциала человека в отношении соподчиненного юнита искусственного интеллекта»?

Или обратим внимание, что пишет автор о своей концепции искусственного интеллекта. Согласно его концепции, «модели определения ответственности (в том числе в сфере права интеллектуальной собственности) за действия юнита искусственного интеллекта, повлекшие за собой наступление вредных последствий, могут быть следующими:

– модель инструмента реального актора, в рамках которой юнит искусственного интеллекта презюмируется как невиновный («безвинный») агент, инструмент действительного исполнителя правонарушения;

– модель естественных вероятных последствий, в рамках которой презюмируется, что юнит искусственного интеллекта реализует действия, являющиеся естественным, логически закономерным и вероятным следствием (производным) его производства/программирования, а лицо, создавшее и/или запрограммировавшее машину, презюмируется проявившим преступную небрежность;

– модель прямой ответственности (выделено нами. — Л. В.) непосредственного юнита искусственного интеллекта за его действия (или бездействие);

– модель квазисубститутивной ответственности (ответственность за небрежность других лиц) (выделено нами. — Л. В.) владельца и/или эксплуатанта юнита искусственного интеллекта за неспособность надлежащим образом истолковать намерения и действия этого юнита и предупредить эти действия»36.

Возникает ряд вопросов. Как понимать «инструмент реального актора», «инструмент исполнителя правонарушения»? В чем суть «модели естественных вероятных последствий», о какой гражданско-правовой ответственности идет речь в данном случае? В гражданском праве нет понятий ни «прямой ответственности», ни «квазисубститутивной ответственности», о которых пишет автор. Так в чем суть правового режима искусственного интеллекта? Непонятно.

Кроме указанных ранее двух недостатков в правовых исследованиях об «искусственном интеллекте» можно выделить и третий недостаток. Его суть заключается в том, что, не решив вопроса о юридической природе «искусственного интеллекта» и его гражданско-правовом режиме, авторы начинают рассуждать о возникновении интеллектуальных прав на объекты, которые созданы с «участием» и «единолично» «искусственным интеллектом». В публикациях ставится немало вопросов: каким образом следует решать проблему принадлежности интеллектуальной собственности для целей оборота, например, когда автором картины является интеллектуальный робот, написавший ее самостоятельно? Возникают ли в таких случаях интеллектуальные права? Если признать ответ на этот вопрос положительным, то кто становится правообладателем — владелец робота, разработчик программного обеспечения, или человек, нажавший кнопку на компьютере? Можно ли говорить о возникновении интеллектуальных прав на результат «творчества» у лица, использующего специальную, включающую элементы «искусственного интеллекта» программу? На наш взгляд, ответить на возникающие вопросы подобного рода можно только в случае выяснения, как уже отмечалось, юридической природы и гражданско-правового режима «искусственного интеллекта».

Итак, возникает вопрос: можно ли рассматривать «искусственный интеллект» как субъекта права? Известно, что правосубъектность — это способность лица быть субъектом права, вступать в правоотношения. Она складывается из правоспособности, дееспособности и деликтоспособности лица. Правосубъектность возникает исключительно в силу закона применительно к определенным лицам — физическим и юридическим. Некоторые авторы (например А. И. Тиунова), ставя вопрос о возможности робота быть субъектом правоотношения37, ссылаются на взгляды авторитетных ученых, таких как, Г. А. Гаджиев38, Е. А. Войниканис39, В. В. Архипов40, В. Б. Наумов41, допускающих рассмотрение роботов субъектами права для определенной цели и только в определенных правоотношениях, говоря о так называемой частичной правосубъектности. В доказательство своей позиции А. И. Тиунова ссылается на существующие в мировой юридической практике прецеденты, когда роботы наделялись частичной правоспособностью. Так, в октябре 2017 г. в Саудовской Аравии человекоподобный робот София стал первой в мире машиной, получившей гражданство. Позднее Япония предоставила резидентство искусственному интеллекту по имени Shibuya Mirai, представляющему собой чат-бот42.

Рассматривая общие и частные цели наделения робота правосубъектностью, А. И. Тиунова отмечает, что «к общим целям относится регулирование поведения робота как субъекта права, а также поведения иных субъектов по отношению к нему. Для этого робот должен обладать особыми характеристиками, которые позволили бы ему стать субъектом не только права, но в первую очередь общественных отношений в целом. В большинстве своем роботы представляют собой машины, работающие автоматически, что предполагает непосредственное участие и контроль со стороны человека. Так, работа робота невозможна без предварительного программирования, которое осуществляется человеком. Однако в рамках развития технологий искусственного интеллекта становится возможным создание автономных роботов — машин, способных самостоятельно обучаться, поддерживать беседу с живыми людьми, осуществлять иную интеллектуальную деятельность… Более интересны, как отмечает автор, частные цели. Одной из предпосылок для появления дискуссии о правосубъектности роботов стали случаи причинения вреда машинами без непосредственного участия человека (в частности — аварии с участием автопилотируемых машин “Тесла”). Но неясно, кто должен нести ответственность — компания-производитель или собственник машины. С появлением искусственного интеллекта мы можем добавить еще одного “кандидата” — робота»43.

В связи с этим обратим внимание на то, кого предлагает автор рассматривать в качестве субъекта права — «искусственного интеллекта» или его материального носителя, в котором выражен «искусственный интеллект» (ср. п. 1 ст. 1227 ГК РФ). В доктрине по этому вопросу существует определенная путаница. Так, например, В. Л. Энтин в своей работе «Авторское право в виртуальной реальности», по сути, отождествляет искусственный интеллект с роботом44. Судья Конституционного Суда РФ Г. А. Гаджиев, выступая на научно-практической конференции в рамках Международного Петербургского юридического форума в 2017 г., отметил, что «надо признать роботов “не грудой металла”, а искусственным интеллектом, объектом права»45. Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо разобраться, что же такое «искусственный интеллект».

Не углубляясь в естественнонаучные и технические характеристики «искусственного интеллекта», отметим, что для юридической характеристики последнего они не имеют определяющего значения. Восприятие «искусственного интеллекта» физиками, математиками, IT-специалистами существенным образом отличается от трактовки его юристами. Для юристов, как подчеркивалось ранее, важна не естественная или искусственная сущность объекта, а его юридическая характеристика, его правовой режим.

Следует обратить внимание, что в ст. 2 Закона об искусственном интеллекте законодатель разводит понятия «искусственный интеллект» и «технологии искусственного интеллекта». В подп. 2 п. 1 ст. 2 Закона № 123-ФЗ дается такое определение «искусственного интеллекта»: «искусственный интеллект — комплекс технологических решений, позволяющий имитировать когнитивные функции человека (включая самообучение и поиск решений без заранее заданного алгоритма) и получать при выполнении конкретных задач результаты, сопоставимые как минимум с результатами интеллектуальной деятельности человека. Комплекс технологических решений включает в себя информационно-коммуникационную инфраструктуру (в том числе информационные системы, информационно-телекоммуникационные сети, иные технические средства обработки информации), программное обеспечение (в том числе в котором используются методы машинного обучения), процессы и сервисы по обработке данных и поиску решений».

В отличие от «искусственного интеллекта» в подп. 3 п. 1 ст. 2 Закона об «искусственном интеллекте» технологии искусственного интеллекта определяются как «технологии, основанные на использовании искусственного интеллекта (включая компьютерное зрение, обработку естественного языка, распознавание и синтез речи, интеллектуальную поддержку принятия решений и перспективные методы искусственного интеллекта)».

Очевидно, что законодатель использует понятие «искусственного интеллекта» в широком значении. Кратко остановимся на технической оценке искусственного интеллекта в целях выяснения его правовой характеристики.

Наше поколение стало свидетелем и участником небывалого развития науки и техники, настоящего всплеска развития физико-математических и технических наук, микроэлектроники и появления ЭВМ, зарождения и начала своего триумфального шествия кибернетики и информатики, а вслед за ними и программирования. Были разработаны такие сложные программы для компьютеров, некоторые из которых были настолько совершенными, что иногда могло складываться впечатление, будто компьютер многое знает, понимает и даже может думать. Это обстоятельство сыграло, на наш взгляд, не последнюю роль в появлении в середине прошлого столетия словосочетания «искусственный интеллект» (англ. Artificial intelligence, AI-предложенное Дж. Маккарти в 1956 г. на конференции в Дартмутском университете). На слуху были такие достижения науки и промышленности (особенно оборонной) как автопилотирование воздушных судов, самонаводящиеся заряды (как боеголовки ракет, так и артиллерийские снаряды), самоходные установки на Луне и многое другое. Конечно же, эти и другие успехи науки и техники широко освещались в средствах массовой информации, однако трудно вспомнить, чтобы при этом употреблялось словосочетание «искусственный интеллект» как журналистами, так и разработчиками-создателями, хотя уже в 70-х годах прошлого века в Совете по кибернетике АН СССР была создана комиссия «Методы математической логики в проблемах Искусственного Интеллекта», то есть это словосочетание уже было известно.

В настоящее время разве что только ленивый не говорит и не пишет об «искусственном интеллекте». Не обошли эту тему стороной и юристы, как теоретики, так и практики. Есть, на наш взгляд, серьезные исследования, заслуживающие внимания, а встречается, опять же, по нашему мнению, и нечто, написанное по принципу «бумага все стерпит». Думается, что именно к подобным авторам обращается из глубин XVIII в. Антиох Кантемир: «Уме недозрелый, плод недолгой науки! Покойся, не понуждай к перу мои руки».46

Нас, юристов, интересует прежде всего ответ на вопрос, о чем или о ком идет речь, является ли «искусственный интеллект» объектом или субъектом права.

В «Толковом словаре по искусственному интеллекту» находим следующее определение «искусственного интеллекта» — свойство интеллектуальных систем выполнять творческие функции, которые традиционно считаются прерогативой человека47, а Дж. Маккарти определяет его как науку и технологию создания интеллектуальных машин, особенно интеллектуальных компьютерных программ48. В Википедии на английском языке читаем: «Искусственный интеллект (ИИ) — это интеллект, демонстрируемый машинами в отличие от естественного интеллекта, проявляемого у людей или животных. Ведущие учебники по ИИ определяют эту область как учение об “интеллектуальных агентах”: любая система, которая воспринимает свою среду и предпринимает действия, максимизирующие ее шансы на достижение своих целей»49.

Так, авторы учебника «Компьютерный интеллект»50 вместо словосочетания «искусственный интеллект» (Artificial Intelligence) предлагают использовать «вычислительный, компьютерный интеллект» (Computational Intelligence). Это, по их мнению, отражает суть анализируемого явления, поскольку вычислительная, компьютерная составляющая четко выражена в названии. Такие авторы, как С. Рассел и П. Норвиг в своем учебнике отдают предпочтение термину «рациональный агент»51. Некоторые авторы используют термин «искусственный интеллект» для описания машин, имитирующих определенные «когнитивные» функции, такие как «обучение» и «решение проблем», которые ассоциируются с человеческим разумом.

Особое внимание, на наш взгляд, следует обратить на высказывание известного специалиста по компьютерной безопасности Е. Касперского: «Искусственный ли это интеллект у нас на работе? Нет, это просто компьютерные алгоритмы (автор, на наш взгляд, имел ввиду и алгоритмы, и программы, их реализующие. — Л. В.), в нашем случае, очень хорошие, написанные с высочайшим профессионализмом, талантом и любовью к борьбе с кибернегодяйством. Называть это ИИ было бы умышленной подменой понятий (выделено нами. — Л. В.)»52.

Следуя приведенным выше и другим многочисленным определениям «искусственного интеллекта», отметим их наиболее важную, по нашему мнению, особенность — явно или неявно дается указание на присутствие вычислительной системы, компьютера.

Центральной частью устройств с «искусственным интеллектом», интеллектуальных систем является работающий компьютер (либо система компьютеров, связанных в «традиционную» сеть (Ethernet или wifi), либо кластер, либо искусственная нейронная сеть (ИНС), либо программируемые микроконтроллеры), то есть компьютер с выполняемой на нем специальной программой, — своеобразный симбиоз, некое единство аппаратного и программного обеспечения.

Прежде всего речь идет о работающей программе (или совокупности программ), то есть программе в процессе ее исполнения на ЭВМ (компьютере или группе компьютеров), при этом ЭВМ выступает материальным носителем программы.

Сделаем небольшое пояснение, чтобы проще разобраться в сути проблемы. Допустим, необходимо при исследовании какого-либо процесса решить некоторую задачу. В процессе размышлений исследуемый процесс формализуется и создается модель53, появляется идея, метод решения. Следуя идее, методу решения, составляется, по возможности, наиболее подробная инструкция действий, выполнение которых исполнителем должно привести к ожидаемому результату. В математике и информатике такую детальную инструкцию принято называть алгоритмом. Исполнителями могут выступать человек, машина, всевозможные устройства — сложная бытовая техника, станки с числовым программным управлением, всевозможные роботы, искусственные спутники, и даже некоторые детские игрушки. Особо отметим, что во всех перечисленных и других всевозможных устройствах- исполнителях обязательно встроен компьютер, управляющий данным устройством. Компьютер же без программного обеспечения есть ничто иное, как «груда железок, пластика и горстки песка» (как шутят программисты). Именно программное обеспечение, созданное человеком-программистом, и «делает» компьютер компьютером в нашем современном обыденном понимании.

Алгоритм, записанный на формальном языке (языке программирования), называется в информатике программой. Иногда само понятие алгоритма отождествляется с его записью, программой, так что слова «алгоритм» и «программа» выступают как синонимы. Основное различие между ними заключается в том, что под алгоритмом, как правило, понимают описание метода пошагового решения некоторой задачи, схему его представления. Программа же всегда связана с записью алгоритма на конкретном формальном языке. Следует отметить, что один и тот же алгоритм может быть реализован различными программами, что обусловлено использованием различных языков программирования, стиля и техники написания программ и применения того или иного типа компьютерной системы. Поэтому можно говорить о главенствующей роли именно алгоритма, а, следовательно, как о своеобразном ноу-хау (от англ. know how — «знать как») или секрете производства конкретного устройства с «искусственным интеллектом».

Строго говоря, процесс создания программы состоит из двух фаз, этапов. На первом этапе алгоритм записывается программистом на том или ином языке программирования. В результате этой записи появляется текст программы на конкретном языке программирования, исходный код программы, который сохраняется в понятной для юристов письменной форме. На компьютере и других носителях информации этот код хранится в виде текстового файла. На втором этапе программист запускает на выполнение специальное программное обеспечение, которое: а) переводит исходный код, понятный человеку, но не понятный процессору, в объектный цифровой код (уже понятный процессору) и б) полученный объектный код преобразует в исполняемый цифровой код.

Программа базируется на алгоритмах — своеобразной «инструкции» создания программистом программы. Отметим, что обработка любой информации базируется на алгоритмах, предназначенных для ее (информации) формирования, хранения, поиска, представления и контроля. Понятие алгоритма относится к основным, базисным понятиям математики, с развитием которого постепенно происходила его экспансия из математики в другие сферы. Начало ей положило появление компьютеров, благодаря которому слово «алгоритм» вошло в 1985 г. во все учебники информатики и обрело новую жизнь. Речь идет об определенной последовательности команд, направленной на достижение поставленной цели или решения задачи. Еще раз подчеркнем, что IT-специалист разрабатывает алгоритмы, которые реализуют создаваемые им программы на конкретном языке прог

...