И. В. Ищенко

Общественная опасность как интегративное свойство преступления (понятие, характеристика)

Монография

Ответственный редактор
кандидат юридических наук
В. П. Бодаевский

---

ebooks@prospekt.org

Информация о книге

УДК 343

ББК 67.408

И98

Автор:

Ищенко И. В. – мировой судья.

Ответственный редактор кандидат юридических наук В. П. Бодаевский.

Работа посвящена одной из центральных проблем теории уголовного права – общественной опасности как интегративному свойству преступления. Сформулировано понятие, раскрыты сущность, характер и степень опасности, проявление вовне. Показано ее значение для криминализации деяния, категоризации преступлений, дифференциации уголовной ответственности, назначения наказания, освобождения от ответственности и наказания. Предложены меры, направленные на совершенствование уголовно-правового регулирования.

Законодательство приведено по состоянию на 1 февраля 2023 г.

Рекомендована для студентов, магистрантов, аспирантов, преподавателей, а также судей, прокуроров и адвокатов. Может быть полезна для всех, кто интересуется вопросами уголовного права.

УДК 343

ББК 67.408

© Ищенко И. В., 2023

© ООО «Проспект», 2023

Введение

Общественная опасность является одним из старейших уголовно-­правовых понятий — его законодательные и доктринальные истоки можно видеть уже в первых попытках осмысления и характеристики преступления, которые относятся к XVIII в.1 Важнейшим законодательным памятником, определявшим область преступного, признается Наказ Екатерины II, предусматривавший, что «главною чертой преступного как такового является вредное или каждому особенно, или всему обществу»2. А определение вредности, в свою очередь, связывалось не с произвольным усмотрением законодателя, а прежде всего с взглядами народа, которому адресуются законы3. Допустимо заключить, что с этого времени проблемы общественной опасности стали постоянной и довольно внушительной составляющей доктрины уголовного права. Над ними задумывались лучшие представители дореволюционной и советской науки, не обходят их своим вниманием и современные ученые.

Такая значительная история общественной опасности обогатила теорию уголовного права размышлениями и выводами о содержании и важности этого материального признака преступного деяния, выявила прямую и тесную связь между пониманием общественной опасности и конкретной исторической эпохой и в целом, на наш взгляд, позволила обеспечить преемственность как научных, так и законодательных подходов к ее характеристике.

Вместе с тем общественная опасность остается одним из самых сложных объектов для исследования: будучи фундаментальной уголовно-­правовой категорией, она заключает в себе такие черты, как многозначность, интегративные качества, взаимодействие и взаимозависимость со многими феноменами уголовного права. Следствие этого — неоднозначность и дискуссионность всех аспектов общественной опасности, причем с самой широкой «линейкой» научных подходов: от отрицания ее необходимости как одного из признаков законодательной характеристики преступления по причинам «политической ангажированности»4 до различной (а подчас и противоположной) трактовки ее содержания. Яркими примерами последней являются характер и степень общественной опасности: редкое уголовно-­правовое единство теории, законодательства и практики, одинаково рассматривающих данные понятия в качестве инструментов познания и «измерения» опасности, фактически заканчивается на терминологическом уровне. Что же касается содержания характера и степени, их взаимосвязи с общественной опасностью, то здесь с трудом отыщутся два схожих научных мнения5.

Изучение научной разработанности темы выявило и такую ее особенность, как многократное и настойчивое тиражирование точек зрения, спорность и даже ошибочность которых сегодня кажутся очевидными. Одним из показательных примеров этого может служить дискуссия об отраслевых рамках общественной опасности и, соответственно, применимости данного понятия не только к преступлениям, но и к иным видам противоправной и — шире — человеческой деятельности. В этой связи полагаем, что рассмотрение общественной опасности как уголовно-­правового понятия, характеризующего исключительно преступные деяния, было объяснимым на более ранних стадиях развития уголовного права. Однако в наши дни отстаивание такой точки зрения6 убедительно опровергается известными и существенными трудностями разграничения преступлений и иных правонарушений, преобладанием в структуре ежегодно регистрируемой преступности преступлений небольшой и средней тяжести7, инициативой Верховного Суда РФ о введении в Уголовный и Уголовно-­процессуальный кодекс понятия «уголовный проступок»8 и научными спорами вокруг нее и другими обстоятельствами, свидетельствующими об изменениях социально-­правовой практики. Думается, назрела необходимость обнаружения подобных взглядов и более внимательное их изучение в условиях сегодняшнего дня.

Считаем целесообразным отметить и такое обстоятельство, актуализирующее, по нашему мнению, исследование проблем общественной опасности, как значительный удельный вес в теории уголовного права утверждений, основанных на высоких идеалах, но не имеющих основательной «доказательственной» базы. К ним, в частности, можно причислить положения о первичности общественной опасности по отношению к санкциям статей Особенной части, устанавливающим наказания за конкретные преступные деяния или к категориям преступлений, указанным в ст. 15 УК РФ. В научной литературе постоянно повторяется, что тяжесть наказания, равно как и категории преступления, производны от общественной опасности деяния, а не наоборот9. Сами по себе эти взгляды верно отражают общие представления о соотношении деяния и воздаяния, а также соответствуют уголовному закону (ст. 6, 15, ч. 3 ст. 47, ч. 3 ст. 60, ч. 1.1 ст. 63, ч. 1 ст. 64, ч. 1 ст. 68, ч. 2 ст. 73 УК РФ и др.). В то же время при ближайшем рассмотрении выявляется их декларативность, обусловленная, в первую очередь, недостаточной определенностью понятия «общественная опасность». Данное противоречие создает, помимо проблемных вопросов, важные стимулы для попыток его разрешения или хотя бы смягчения.

С учетом изложенного нам представляется, что масса доктринальных взглядов на общественную опасность достигла критического уровня и нуждается в новом осмыслении. Кроме того, она в большей своей части существует параллельно с уголовным законодательством и практикой его применения10. В связи с этим остается актуальным дальнейшее исследование вопросов общественной опасности с точки зрения прикладных задач нормотворчества и судебной практики.

Серьезные перспективы для дальнейшей научной разработки проблем общественной опасности открывает, на наш взгляд, ее понимание как интегративного свой­ства преступления. Важные шаги в этом направлении уже сделаны. В частности, Ю. Е. Пудовочкин подчеркивает интегративный характер общественной опасности и справедливо утверждает, что ее оценка осуществляется «на всех этапах применения уголовно-­правовой нормы»11. Мы убеждены, что не менее важное влияние общественная опасность оказывает также на процесс нормотворчества. Комплексное исследование этого влияния — многообещающая задача, способная привести к новым и интересным результатам, причем не только в области преступного и непреступного, но и в других, не менее значимых сегментах уголовного права (уголовная ответственность и ее дифференциация, назначение наказания, освобождение от уголовной ответственности и наказания и проч.).

Думаем, нельзя не отметить также, что понятие общественной опасности интересно не только тем, что имеет неисчерпаемый уголовно-­правовой, т. е., профессиональный потенциал. Наряду с этим изучение ее проблем с неизбежностью предполагает и обращение к духовно-­нравственным ценностям, побуждает к рефлексии относительно их наличия и понимания в современном обществе, в исторической ретроспективе, к анализу их динамики и проч.

Глава I. ОБЩЕСТВЕННАЯ ОПАСНОСТЬ ДЕЯНИЯ12: ПОНЯТИЕ, СУЩНОСТЬ, КАЧЕСТВЕННАЯ И КОЛИЧЕСТВЕННАЯ ХАРАКТЕРИСТИКИ

§ 1. Понятие и сущность общественной опасности деяния

Общественная опасность деяния как важнейшее понятие уголовного права, отражающее прежде всего закономерности становления, развития и закрепления в законодательстве определения преступления, без сомнения, характеризуется серьезными трудностями для исследования. Это обстоятельство хорошо осознается в науке уголовного права. «Одна из фундаментальных категорий уголовного права»13, одна из проблем, изучение которой способно обеспечить новую интеграцию уголовно-­правового и криминологического знания о преступности и мерах борьбы с ней14, «важнейший признак преступления»15, «интегрированное понятие»16, «феномен»17, «универсальная категория уголовного права»18, признак преступления, «предопределяющий само существование уголовного закона»19 — далеко не исчерпывающий перечень примеров высокой оценки значения общественной опасности, которая одновременно предполагает ее многоплановость, интегративные качества, дискуссионность и другие подобные свой­ства, присущие в той или иной мере всем основополагающим понятиям науки уголовного права.

Помимо отмеченных сложностей общественная опасность деяния как предмет научного изучения отличается, на наш взгляд, повышенной «производительностью» иллюзий или заблуждений, которые, к тому же, часто приобретают устойчивый характер, воспринимаются как аксиомы и многократно тиражируются на страницах научной печати. Примерами могут служить выводы об общественной опасности как признаке исключительно преступных деяний20, как объективном свой­стве преступления21 и др.

На этом проблемном научном фоне высказываются и весьма экзотичные идеи относительно сущности и уголовно-­правовых перспектив общественной опасности. Так, Т. Г. Понятовская является сторонником исключения данного признака из законодательной характеристики преступления в силу его конъюнктурного характера, политической ангажированности22, Д. В. Мирошниченко характеризует общественную опасность как фикцию23, а современную методологию познания преступления именует «наивным реализмом»24. Пространно комментировать такие крайние взгляды вряд ли целесообразно — их сомнительность очевидна, но отдельные критические замечания, на наш взгляд, просто необходимы. К примеру, «политическая ангажированность» признака общественной опасности обусловлена в целом тесной связью уголовного права и государства. С этой точки зрения, «политически ангажированными», в большей или меньшей степени, следует признать все уголовно-­правовые явления. Так что, следуя логике Т. Г. Понятовской, можно прийти к абсурдному выводу об «исключении» уголовного права из системы права и даже больше — об отказе от права вообще, поскольку оно также является инструментом государства. Вряд ли к таким выводам можно относиться серьезно. Кроме этого, отказ от признака общественной опасности приведет к невозможности разграничения преступлений и малозначительных деяний: что, если не общественную опасность можно положить в основу такого разграничения? Аналогичный вопрос возникает при попытке отграничения отдельных преступлений и административных правонарушений. Например, и в уголовном, и в административном праве законодательные формулы клеветы совпадают: «распространение заведомо ложных сведений, порочащих честь и достоинство другого лица или подрывающих его репутацию» (ч. 1 ст. 128.1 УК РФ, ч. 1 ст. 5.61.1 КоАП РФ). Конечно, нельзя не увидеть, что в административном праве состав клеветы предполагает юридическое лицо в качестве субъекта правонарушения, но можно ли проводить межотраслевую дифференциацию только по одному этому признаку, без учета масштабов распространения ложных сведений, их содержания, степени порочности и проч.? Думается, что нет, поскольку все перечисленное характеризует общественную опасность клеветы и позволяет выбрать наиболее соответствующий способ защиты чести, достоинства, деловой репутации и выявить виновника с учетом отраслевой специфики.

Принимая во внимание изложенное, полагаем, что для характеристики современного состояния научной разработанности проблем общественной опасности вполне применимо суждение М. А. Чельцова-­Бебутова: критикуя формальные исследования отвлеченного понятия преступления вообще, он справедливо и точно замечал, что «по каждому отдельному вопросу быстро накопилось множество тончайших, часто противоречивых и туманных теорий, иногда безнадежно запутывающих существо вопроса и совершенно бесполезных для судебной практики»25.

Не претендуя на исчерпывающее решение уголовно-­правовых проблем, связанных с понятием общественной опасности, попытаемся хотя бы частично прояснить их, руководствуясь как раз интересами и потребностями судебной практики.

Значительная трудность, возникающая на этом пути, заключается в необходимости решить вопрос о возможности и допустимости размышлений об общественной опасности как об одном из признаков преступления (т. е. о частном) в условиях доктринальной неопределенности относительно преступления (т. е. целого). Примечательно, что многие исследователи не обращают внимания на данную трудность, однако, на наш взгляд, она нуждается в комментарии хотя бы потому, что сформулирована достаточно давно. В качестве одного из наиболее показательных примеров приведем первое крупное произведение П. Сорокина «Преступление и кара, подвиг и награда», которое вышло в свет в 1913 г. В нем отмечается, что по поводу преступления и наказания написаны «сотни тысяч томов и имеется множество определений. Но, несмотря на это богатство, приходится сознаться, что общепризнанного понятия преступления… до сих пор еще нет»26.

Из числа современных ученых сходную мысль очень ярко сформулировал Н. Г. Иванов. Проанализировав прошлые («седая старина») и современные («текущий мейнстрим») концепции преступления, ученый отмечает «аморфность определений», которые «решительно ничего не дают для определения преступного и возможности его отличия от непреступного» и заключает, что «преступление остается для исследователей трансцендентным феноменом»27.

Думаем, что эти справедливые мнения, которые мы разделяем, все же не исключают осуществимость научных исследований общественной опасности по следующим причинам. Во-первых, многозначность и неопределенность фундаментальных категорий — неотъемлемая черта юриспруденции и гуманитарного знания в целом. Преступление, наказание, право, закон, справедливость — каждое из этих и других основополагающих понятий мотивирует исследователя на непрекращающийся научный поиск наиболее адекватного их смысла и значения. Во-вторых, последовательное продвижение от частного к общему, от знания отдельных фактов к знанию целого характеризует один из классических методов рассуждения и познания действительности. В-третьих, неопределенность понятия преступления — доктринальная проблема. Согласно уголовному законодательству, преступление есть «виновно совершенное общественно опасное деяние, запрещенное настоящим Кодексом под угрозой наказания». Так что с точки зрения правоприменительной практики, это понятие вполне информативно, лаконично и включает общественную опасность в число признаков преступления. По этому поводу очень точно высказался П. Сорокин, подчеркнув прикладную значимость законодательных определений: «…само уголовное уложение преследует задачи практические, и поэтому вполне понятно, что определения преступления, по существу лишь воспроизводящие определения уголовных уложений, — также принимают характер практический, пригодный для уголовной политики…»28. Исходя из этого, считаем не только уместным, но и целесообразным изучение общественной опасности преступления, особенно ориентируясь на проблемы судебной практики.

При этом оптимальной моделью научного «продвижения» к сущности и понятию общественной опасности представляется индуктивная логика, позволяющая сформулировать их понимание, последовательно рассматривая сложившиеся краеугольные проблемы профессионального дискурса. А. И. Коробеев, автор главы, посвященной понятию и признакам преступления в 10-томном Академическом курсе уголовного права, вышедшем в свет под редакцией Н. А. Лопашенко, тщательно систематизировал их и назвал принципиальными вопросами, предложив тем самым универсальный алгоритм исследования. Воспользуемся им и мы, дополнив этот перечень принципиальных вопросов.

Первый из них, который, с нашей точки зрения, нельзя обойти, рассматривая понятие общественной опасности, заключается в том, следует ли выявлять специфику понятия «общественная опасность» применительно к области криминализации деяний. В науке уголовного права разграничиваются общественная опасность преступления и общественная опасность деяния, которое может быть (или должно быть) признано преступным29. При этом сфера криминализации справедливо рассматривается как «обширная область неопределенности», компонентами которой выступают неопределенность «содержания и иерархии социальных ценностей, требующих уголовно-­правовой защиты, критериев оценки общественной опасности, цели криминализации и др.»30. Что касается оценки уже криминализированного поступка, то утверждается, что «диапазон оценки задан санкцией и категоризацией»31.

Думается, что при всей внешней формальной стройности такого подхода, с ним трудно полностью согласиться, поскольку установление санкции (т. е. наказания) охватывается понятием «пенализация», которая, в свою очередь, образует составную часть процесса криминализации32, а точнее — количественный показатель криминализации33. Таким образом, можно заключить, что главный вектор оценки криминализированного деяния — санкция — также задан его криминализацией. Другими словами, санкция, воплощая в себе один из важнейших результатов процесса криминализации, одновременно выражает общественную опасность криминального деликта. Исходя из этого, более продуктивно с практической точки зрения различать не общественную опасность криминализированного и нуждающегося в криминализации деяния, а два относительно самостоятельных, несовпадающих уровня оценки общественной опасности преступления: нормативный и правоприменительный. Нормативный уровень охватывает и процесс криминализации, и его результат, воплотившийся в санкции конкретной статьи Особенной части УК РФ, а правоприменительный — характеризует конкретную деятельность органов государства, управомоченных на применение уголовного закона (назначение наказания, изменение категории преступления, освобождение от уголовной ответственности и наказания, признание малозначительным деянием и проч.). Вместе с тем нельзя не согласиться с мыслью о том, что процесс криминализации, целиком лежащий в русле правотворческой деятельности, имеет свою собственную логику и особенности, исследование которых представляется важным для более глубокого понимания не только уголовно-­правовых запретов, но и уголовного закона в целом.

Второй вопрос связан с природой общественной опасности и сферами ее проявления и требует формирования научной позиции относительно давнего и в ­какой-то степени «вечного» спора: общественная опасность — это свой­ство исключительно преступных деяний или оно характеризует и иные виды человеческой деятельности?

Уголовно-­правовую «монополию» на общественную опасность обосновывали, в частности, некоторые советские криминалисты. Они полагали, что признак общественной опасности присущ только преступлениям (Н. Д. Дурманов, М. И. Ковалев, М. А. Шнейдер, М. С. Строгович и др.). Думается, для своего времени такой взгляд был вполне понятным и закономерным с учетом социально-­политического контекста, содержания уголовных кодексов и отраслевых законов, регулирующих административные проступки. К тому же он не был господствующим: наряду с ним высказывалось и мнение о том, что признак общественной опасности присущ всем правонарушениям, однако в преступлениях он достигает своего максимума (В. Ф. Кириченко, А. Б. Сахаров, О. Ф. Шишов и др.). Вместе с тем постулируемый в наши дни34, он представляется очевидно ошибочным, причем по тем же основаниям несоответствия социально-­правовой практике. Приведем лишь некоторые аргументы, давно ставшие предметом научных дискуссий: интенсивная и часто беспорядочная динамика изменений действующего законодательства35, значительные трудности разграничения преступлений и административных правонарушений36, преобладание в структуре ежегодно регистрируемой преступности преступлений небольшой и средней тяжести37, инициатива Верховного Суда РФ о введении в Уголовный и Уголовно-­процессуальный кодекс понятия «уголовный проступок»38 и научные споры вокруг нее и др.

Отмеченные обстоятельства убедительно свидетельствуют о том, что исключительные притязания уголовного права на категорию общественной опасности несостоятельны, а их обоснование идет вразрез с реальным положением дел и порождает иллюзии, которые дезориентируют доктрину и судебную практику. Вследствие этого, разделяя в целом мнение криминалистов, считающих общественную опасность свой­ством любого правонарушения, отметим следующее.

Представляется, что опасность для общества как таковая не имеет и не может иметь ­каких-либо отраслевых или иных границ, поскольку ее универсальная суть, выраженная в языке — в потенциальной или реализовавшейся угрозе причинения различного вреда39. Следовательно, опасными (или угрожающими) могут быть не только преступления, но и иные правонарушения, действия невменяемых, малолетних, всевозможные формы девиантного поведения и проч. А. И. Коробеев прав, утверждая, что «…опасными для общества являются… и девиации (пьянство, наркомания, проституция, бродяжничество, психические отклонения и проч.), многие из которых, являясь противоправным или аморальным поведением, одновременно «встроены» в систему причин и условий преступности»40. Мы намерены пойти еще дальше этого утверждения и обосновать, что свой­ство опасности также может быть, при определенных условиях, присуще правомерным действиям, силам природы и любым явлениям, несущим в себе потенциальную или реализованную угрозу обществу. Так, общественную опасность правомерных действий целесообразно проиллюстрировать на примере обстоятельств, исключающих преступность деяния. На то, что данные обстоятельства сохраняют характеристику общественно опасных, обратил внимание В. В. Орехов41. Однако его взгляд подвергся критике. В частности, А. И. Коробеев назвал вывод об общественной опасности обстоятельств, исключающих преступность деяния, парадоксальным, аргументируя это тем, что они «…имеют ярко выраженный положительный окрас, характеризуются позитивностью и социальной полезностью; они прямо дозволены уголовным законом и регламентируются управомочивающими (дозволительными) нормами»42 (курсив наш. — И. И.). Далее цитируемый автор продолжает: «наличие указанных обстоятельств, по сути дела, выводит (курсив наш. — И. И.) общественные отношения, которые при иных условиях были бы объектами уголовно-­правовой охраны, за рамки таковой»43. Данная критика представляется нам неубедительной, а правота В. В. Орехова — несомненной, по следующим основаниям.

Во-первых, все обстоятельства, предусмотренные в гл. 8 УК РФ, состоят в причинении вреда охраняемым уголовным законом отношениям, это их имманентное и неоспоримое свой­ство, которое одновременно свидетельствует об их общественной опасности, абсолютно «укладываясь» в ее понятие. В силу этого в науке уголовного права даже высказано предложение о целесообразности переименования рассматриваемых обстоятельств. Так, А. И. Бойко полагает, что название гл. 8 УК РФ неудачно, поскольку «акцент на последствии явно проигрывает упоминанию о существенных (социальных) свой­ствах явления. Да и сами по себе обстоятельства, названные в гл. 8, преступную окраску не ликвидируют: для этого нужно специальное дозволение законодателя (курсив наш. — И. И.). По этим соображениям предпочтительнее было бы иное наименование главы, например, «Ситуации правомерного причинения вреда»44.

Во-вторых, как верно подчеркнул А. И. Бойко, исключительные обстоятельства, регламентированные в гл. 8 УК РФ, не являются преступлениями не потому, что они не обладают признаком общественной опасности, а потому, что таковыми их признал законодатель. В сущности, об этом же пишет и А. И. Коробеев, совершенно справедливо указывая, что обстоятельства, исключающие преступность деяния, дозволены уголовными законами; регламентируются управомочивающими (дозволительными) нормами, а их наличие выводит соответствующие общественные отношения из объектов уголовно-­правовой охраны.

В-третьих, о наличии признака общественной опасности обстоятельств, перечисленных в гл. 8 УК РФ, свидетельствует, на наш взгляд, и тончайшая, часто неверно понимаемая в судебной практике грань между правомерными действиями, превышением пределов данных обстоятельств и даже общеуголовными преступлениями. Самой яркой и убедительной иллюстрацией этого является необходимая оборона: многочисленные ошибки ее правовой оценки в следственной и судебной практике — предмет постоянного научного внимания45. В сложнейших вопросах о квалификации действий обороняющегося (необходимая оборона — превышение ее пределов — «извинительная» мнимая оборона — «неизвинительная» мнимая оборона — убийство при превышении пределов необходимой обороны и проч.) часто точку ставит Верховный Суд РФ46. И так же часто эта «точка» воспринимается профессиональным сообществом как многоточие, побуждающее к новым дискуссиям47. Следовательно, общественную опасность обороны, равно как и других действий, совершаемых в рамках обстоятельств, указанных в гл. 8 УК РФ, исключать нельзя. По сути, они представляют собой непреступное причинение общественно опасного вреда48.

Другим примером опасности правомерных действий могут служить контртеррористические операции, то есть «комплекс специальных, оперативно-­боевых, вой­сковых и иных мероприятий с применением боевой техники, оружия и специальных средств по пресечению террористического акта, обезвреживанию террористов, обеспечению безопасности физических лиц, организаций и учреждений, а также по минимизации последствий террористического акта»49. Так, ст. 22 Федерального закона от 6 марта 2006 г. № 35-ФЗ «О противодействии терроризму» (далее — ФЗ № 35) предусматривает, что «лишение жизни лица, совершающего террористический акт, а также причинение вреда здоровью или имуществу такого лица либо иным охраняемым законом интересам личности, общества или государства при пресечении террористического акта либо осуществлении иных мероприятий по борьбе с терроризмом действиями, предписываемыми или разрешенными законодательством Российской Федерации, являются правомерными». Иначе говоря, как и в случае с обстоятельствами, исключающими преступность деяния, именно законодатель «выводит» соответствующие контртеррористические действия из сферы правовой ответственности, хотя преступная практика террористических актов и вынужденных операций спецслужб по их пресечению свидетельствует о колоссальных масштабах последствий, в том числе выражающихся в «наличии жертв по неосторожности»50.

Опасными для общества, разрушительными по своим последствиям и вредоносными для большого количества людей могут быть природные или техногенные катастрофы. К примеру, лесные пожары в Сибири летом 2019 г. повлекли экономический ущерб в размере 2,4 млрд руб.,51 в результате наводнения в Иркутской области в июне 2019 г. 25 человек погибли, 6 пропали без вести; 14 428 жилых помещений оказались затоплены, а вторая волна паводка, пришедшаяся на конец июля, охватила 58 населенных пунктов и затронула более 5 тыс. человек. В результате еще 45 домов оказались непригодными для восстановления52. К прямым последствиям аварии на Чернобыльской АЭС 24 апреля 1986 г., признанной крупнейшей за всю историю атомной энергетики по количеству погибших и пострадавших, а также по экономическому ущербу, относят 51 смерть сотрудников ЧАЭС и членов спасательных команд, 134 случая острой лучевой болезни различной степени тяжести, радиоактивное загрязнение европейской территории и проч53.

Можно ли утверждать, что в рассматриваемых примерах катастроф их опасность имеет ­какую-то специфическую природу по сравнению с преступными деяниями? Нам думается, что нет. При всей специфичности источников этих стихийных и техногенных бедствий, следует признать, что они заключают в себе угрозу для социума, часто даже не сопоставимую с преступлениями, а гораздо большую. Однако, в отличие от преступлений, эта угроза не поддается минимизации или ­какому-то иному существенному влиянию со стороны государства (хотя и здесь могут приниматься и реализовываться стратегические программы, нацеленные на оздоровление, например, экологической обстановки). И уж совсем природные или техногенные угрозы неподвластны основному инструменту ответственности в уголовном праве — уголовному наказанию (если, конечно, они не являются прямым следствием преступного поведения человека)54.

С учетом этого представляется целесообразным разграничивать такие понятия, как «опасность для общества» и «общественная опасность». При этом опасность для общества является универсальной категорией, сущность которой заключается в потенциальной или реализованной угрозе социуму. Она может характеризовать правомерные и преступные действия людей, природные и техногенные катастрофы и проч. Опасность для общества по-разному закрепляется и оценивается в праве. Понятие общественной опасности, являясь более узким, как раз отражает особенность уголовно-­правовой оценки, обусловленной спецификой данной отрасли права, ее предметом, методом, а также главными принципами, нашедшими свое отражение в тексте уголовного законодательства, одним из которых является принцип личной виновной ответственности. Исходя из этого, общественная опасность в уголовном праве — это прежде всего свой­ство поведения человека, которое учитывается на всех этапах реализации уголовной ответственности и иных мер уголовно-­правового характера.

Третий важный, или в терминологии А. И. Коробеева, принципиальный вопрос, который невозможно обойти в контексте темы диссертационного исследования, предполагает уяснение онтологического статуса общественной опасности. В юридической науке сложились три основных ответа, согласно которым общественная опасность преступления трактуется как объективная, субъективная или объективно-­субъективная категория. Обзор аргументов адептов каждого из трех представлений многократно систематизирован и изложен в доктрине уголовного права55.

Помимо этого, М. М. Бабаев и Ю. Е. Пудовочкин выдвинули тезис о том, что общественно опасных деяний как таковых не существует. «Суть общественной опасности, — пишут они, — определяется великим множеством факторов, характеризующих не только, а точнее, не столько само деяние… сколько взаимодействие этого деяния с той средой, в которой оно совершается…»56. Продолжая эти рассуждения, авторы отмечают, что «реальная общественная опасность деяния не дана нам в иных «нормативных ощущениях», кроме как в санкции», а в конструкции санкции «отражается не только общественная опасность деяния, но и иные факторы, не связанные с характеристикой отдельного поведенческого акта: объективные (степень распространенности деяния, состав бюджета), субъективные (политические интересы, общественное мнение) и проч57. Близок к такой научной позиции и Л. В. Головко, полагающий, что «единственным критерием разграничения запрещенных уголовным законом деяний на преступления, проступки и правонарушения должно служить наказание (его вид и размер), которого заслуживает то или иное поведение. Ответ на вопрос о виде и размере наказания должен приводить к автоматическому попаданию запрещенного деяния в ту или иную категорию»58.

Несмотря на внешнюю обособленность от трех основных представлений об общественной опасности, эти взгляды, по нашему мнению, все же тяготеют к ее пониманию как субъективной категории, поскольку, по существу, восходят к деятельности законодателя, его оценке общественной опасности преступления в санкции статьи Особенной части УК РФ.

Мы относим себя к той части профессионального юридического сообщества, которая дефинирует общественную опасность преступления как объективно-­субъективную категорию, и вот почему. Дело в том, что законодатель, являясь монополистом в сфере криминализации общественно опасных деяний, не может действовать абсолютно произвольно, в полном отрыве от социальных реалий, в том числе, требующих уголовно-­правовой охраны. То есть может, конечно, — отечественная и мировая история тому беспристрастный свидетель. Но каждое такое волюнтаристское действие, словно подчиняясь невидимому камертону, сразу же обнаруживает себя и вызывает мгновенную реакцию со стороны общества. К примеру, Д. А. Шестаков, характеризуя преступление, выделяет три его понятия: криминологическое — как виновное деяние, представляющее для общества значительную опасность, безотносительное к признанию его в качестве такового законом; узкоюридическое — как деяние, преступность и наказуемость которого установлены уголовным законом и мнимое преступление, т. е. деяние, не обладающее общественной опасностью, но запрещенное под угрозой уголовного наказания59. В целом на расхождении между общественной опасностью и противоправностью деяния построена и классификация законов, которые, по мнению М. М. Бабаева и Ю. Е. Пудовочкина, являются «источником зла» и для уголовного права, и для криминологии. Они называют три разновидности таких законов: а) законы, которые становятся «мертвыми», поскольку приняты в качестве реакции на некую просто надуманную проблему; б) законы провокативные, которые способны лишь обострять и дестабилизировать социальную обстановку; в) законы откровенно криминогенные60.

При этом возникает естественный интерес: на основании чего определяется область должного? Что выступает в качестве эталона для формирования права и минимизации коллизий между ним и регулируемыми общественными отношениями? Данный вопрос можно по праву отнести к числу неисчерпаемых. Вместе с тем полагаем, что приемлемую современную трактовку ответа на него дал В. Д. Зорькин. Размышляя о понятии «подлинного права» и констатируя такое негативное явление, как «инфляция законодательного материала», он подчеркнул, что «существует тесная связь между природой человека и понятиями права, справедливости и морали», что «в самой наследственной природе человека, обусловленной действием особых биологических, а потом и социальных факторов, игравших существенную роль в механизмах естественного отбора в процессе эволюции наших предков, заложено нечто, неудержимо влекущее его к самоотвержению и подвигам во имя святых идеалов справедливости и альтруизма»61. Тем самым Председатель Конституционного Суда РФ снова обращает нас к идее и ценностям естественного права.

Следовательно, можно сделать вывод, что в феномене преступления и главном его признаке — общественной опасности — одновременно заключены два параметра: объективный (область должного, уходящая корнями в сферу естественного права) и субъективный (область сущего). И только познание их обоих в максимально возможной полноте позволит достичь значимых результатов в науке и практике.

Четвертый вопрос, который приближает нас к формулировке понятия общественной опасности, характеризует составляющие данного понятия. Из чего «складывается» общественная опасность преступления? Или — иначе — какие признаки и обстоятельства позволяют ее выявить, констатировать и положить в основу определения уголовно-­правовых последствий совершенного преступления? А. И. Коробеев формулирует данный вопрос так: в каких признаках состава преступления находит отражение ее содержание62? Примерно в таком же традиционном ключе много лет ведется дискуссия в науке уголовного права: общественная опасность раскрывается посредством характеристики либо всех признаков состава преступления, либо некоторых. Так, Н. Ф. Кузнецова утверждала, что «основными слагаемыми общественной опасности… являются: общественно опасные последствия (ущерб, вред), вина, способ (групповой, насильственный, обманный, с использованием служебных полномочий)»63. Ю. Е. Пудовочкин полагает, что «следует четко разделять опасность преступления и опасность лица, совершившего преступление»64; что опасность личности виновного «только в одном случае может составлять компонент опасности преступления: если свой­ствам личности законодатель придает значение одного из признаков состава преступления»65 и что при этом «они утрачивают значение собственно личностных свой­ств человека и становятся признаком преступления, что требует их оценки уже с позиций опасности не лица, а совершенного им преступления»66.

В некоторой стороне от приведенных классических представлений находится позиция А. В. Иванчина. Развивая встречающиеся в науке утверждения о том, что состав преступления «не обладает общественной опасностью», он провозглашает, что «установление признаков состава преступления означает, что содеянное запрещено уголовным законом, но еще ничего не говорит об опасности содеянного»67. Продолжая далее эту мысль, цитируемый автор заключает: «обнаружение соответствия между признаками состава и признаками конкретного деяния позволяет лишь утверждать, например, применительно к квалифицированному групповому убийству: «Да, это деяние предусмотрено уголовным законом — пунктом “ж” ч. 2 ст. 105 УК». Утверждается только, что деяние подпадает под ч. 2 ст. 105 УК (п. «ж»), и не более. Для признания этого убийства преступлением необходимо выявить его общественную опасность (после обнаружения состава она презюмируется, но при возникновении сомнений в ее наличии — устанавливается). И когда это будет сделано, только тогда будет правомерен вывод о том, что содеянное является преступлением, а не просто деянием, запрещенным уголовным законом»68. Таким образом, А. В. Иванчин приходит к выводу о «нахождении общественной опасности за рамками состава преступления69.

Рассмотрение общественной опасности вне категории состава преступления, равно как и сведение только к его признакам, представляются нам искусственным сужением исследовательской рамки, заведомо приводящим к неполноте знания. Обоснуем эту мысль.

Прежде всего мы считаем, что дистанция (и даже разрыв) между общественной опасностью преступления и характеристиками личности преступника, а тем более — понятием состава преступления, является не только недопустимой, но и не соответствующей уголовному закону. Вызывает сомнения также трансформация свой­ств личности в признаки (какие?) совершенного преступления как чисто умозрительная конструкция. Да, нельзя не согласиться с тем, что формально в ч. 1 ст. 14 УК РФ законодатель называет вину наряду с общественной опасностью, тем самым как бы подчеркивая их обособленность друг от друга70. Оценивая этот формальный аргумент, можно подвергнуть его критике как минимум с двух позиций: во-первых, памятуя о множественных несовершенствах уголовного закона. К сожалению, с учетом этого УК РФ не может служить «последним» (или даже веским) словом в научном споре: позицию законодателя следует оценивать в общем социально-­правовом контексте. Иначе противоположный вывод делает вообще ненужными любые догматические и иные, связанные с ними, исследования. Во-вторых, в том же УК РФ можно найти доказательства широты содержания общественной опасности. Приведем самое близкое к понятию преступления определение малозначительного деяния как исключения из области преступного поведения.

В соответствии с ч. 2 ст. 14 УК РФ «не является преступлением действие (бездействие), хотя формально и содержащее признаки ­какого-либо деяния, предусмотренного настоящим Кодексом, но в силу малозначительности не представляющее общественной опасности». Полезно вспомнить, что данная законодательная формула появилась уже после вступления кодекса в законную силу, в 1998 г. Первоначальная редакция выглядела иначе: «не является преступлением действие (бездействие), хотя формально и содержащее признаки ­какого-либо деяния, предусмотренного настоящим Кодексом, но в силу малозначительности не представляющее общественной опасности, т. е. не причинившее вреда и не создавшее угрозы причинения вреда личности, обществу или государству».

Причину отказа от расшифровки понятия малозначительности деяния можно видеть в разных обстоятельствах. В частности, некоторые ученые объясняли это тем, что первоначальное определение было внутренне противоречивым, поскольку деяние потому малозначительно, что оно все же причиняет вред, но такой, который крайне невелик71. Нам кажется более логичным, а потому допустимым другое объяснение: законодатель отказался связывать малозначительность деяния исключительно с причиненным вредом, так как она определяется не только последствиями преступления72, но широким кругом обстоятельств, связанных с совершенным преступлением: формой и видом вины, наличием смягчающих обстоятельств, характеристиками личности лица, совершившего преступление, его постпреступным поведением и проч. Этот вывод находит свое полное подтверждение в судебной практике по конкретным уголовным делам, в судебном толковании признака малозначительности. Так, суды, констатируя малозначительность деяния, принимают во внимание такие обстоятельства, как «мотив и цель, которыми руководствовался обвиняемый (подсудимый), обстоятельства, способствовавшие совершению деяния, и др.»73; «мотив и цель, которыми руководствовался обвиняемый (подсудимый), его отношения с лицом, в связи с которым были нарушены положения миграционного законодательства (например, при фиктивной регистрации близкого родственника по месту пребывания или по месту жительства в жилом помещении в Российской Федерации)»74; «размер и состав аудитории, которой соответствующая информация была доступна, количество просмотров информации, влияние размещенной информации на поведение лиц, составляющих данную аудиторию»75; «мотив и цель, которыми руководствовалось лицо, поведение, предшествующее совершению деяния и (или) в период совершения деяния»76 и др.

Другим не менее показательным примером может служить категоризация преступлений в ст. 15 УК РФ: она осуществляется, согласно ч. 1 цитируемой статьи, «по характеру и степени общественной опасности», а из ч. 2–5 ст. 15 УК РФ следует, что вина является одним из составляющих такой опасности.

Считаем необходимым также прокомментировать довод, который используют ученые, исключающие данные о личности преступника из содержания общественной опасности. Они апеллируют к тексту УК РФ и полагают, что личность преступника упоминается не в разделе о преступлении, а в разделе о наказании, точнее, назначении наказания. Следовательно, личность виновника не входит в общественную опасность деяния77.

Такая логика кажется нам сомнительной, так как наказание является важнейшей и основной формой реализации уголовной ответственности именно за преступление, а значит, оно отражает и его общественную опасность: типовую — в санкции статьи Особенной части УК РФ, конкретную — в приговоре суда. При этом суд, назначая наказание, опирается как раз на законодательные правила, предусмотренные гл. 10 УК РФ.

С учетом изложенного следует признать, что общественная опасность преступления — это всеобъемлющая интегративная категория, которая охватывает все юридически значимые признаки, связанные с совершенным преступлением как в рамках состава преступления, так и вне его пределов.

Такое широкое понимание общественной опасности преступления позволяет, на наш взгляд, разрешить давнюю дискуссию между сторонниками нормативистского понимания состава преступления, различающими материальные и формальные составы, и их оппонентами, полагающими, что беспоследственных (или безвредных) преступлений не существует. Одним из таких последовательных и значимых оппонентов была Н. Ф. Кузнецова. В частности, она отмечала: «Нормативистская позиция о безрезультатных формальных составах не согласуется с нормативистским определением состава преступления как законодательной моделью, характеризующей преступление. В преступлении (ст. 14 УК) общественная опасность названа обязательным свой­ством преступления, но она невозможна без причинения вреда объектам посягательства… Система «состав» распадается, если не происходит посягательства на объект… Именно общественно опасные последствия в

...