Аркадий Владимирович Корнев

Государство и право
в контексте консервативной
и либеральной идеологии:
опыт ретроспективного анализа

Монография

---

ebooks@prospekt.org

Информация о книге

УДК 340(075.8) 

ББК 67.0я73 

К67

Автор:

Корнев А. В., д-р юрид. наук, проф.

Рецензенты:

В. В. Лазарев, доктор юридических наук, профессор, заслуженный деятель науки Российской Федерации;

В. В. Барис, доктор политических наук, профессор.

В монографии рассматриваются проблемы становления и развития консервативной и либеральной политико-правовых идеологий в России, их концептуальной сущности, содержания и форм выражения. Имеет место сравнительно-правовой анализ политической и юридической составляющей этих ведущих доктрин второй половины XIX — начала ХХ в. Кроме того, предпринята попытка объяснения закономерного исторического фиаско этих двух политических партий, считавшихся демиургами политического процесса дореволюционной России. По вполне очевидным причинам дискуссии между консерваторами и либералами сфокусированы на институте государства, ибо любая политическая борьба имеет одну цель — завоевать государство и посредством законов навязывать свою политическую волю. Современная Россия находится в состоянии политической, а если смотреть шире — исторической неопределенности. Взаимное отчуждение общества и государства достигло опасных пределов. Представляется, что уверенности, а вместе с ней относительной социальной гармонии в обществе наша страна достигнет лишь в том случае, если будет найдена отвечающая исключительно нашим российским реалиям пропорция консервативных, либеральных и социалистических начал, как, собственно, это имеет место в других странах. В силу этого обстоятельства автор по тексту нередко обращается к современности.

Книга окажется полезной тем, кто интересуется проблемами истории и теории государства и права, политической теории, истории политических и правовых учений, философии права.

УДК 340(075.8)

ББК 67.0я73

© А. В. Корнев, 2013

© ООО «Проспект», 2013

Введение

Изучение любых аспектов отечественной истории всегда было и будет интересным не только с чисто познавательных позиций. Настоящее любой страны своими корнями уходит в прошлое и связано с ним тысячами невидимых нитей. Всякое движение, в том числе и в области государственно-правового строительства, есть путь от прошлого к будущему через современность. 

Российская государственность, законодательство, политическая, экономическая, правовая системы за последние 20 лет претерпели значительные, даже радикальные изменения. К сожалению, отдельные из них оказывались настолько губительными, что уместно говорить скорее о потерях, чем о полезных приобретениях. Сегодня понятной является истина, высказанная более 100 лет назад публицистом консервативного направления М. Н. Катковым: «Слово реформа понимают в смысле улучшения существующего порядка. Тем не менее, произвести реформу и действительно улучшить положение дел совсем не одно и то же».1

Почему последствия радикальных преобразований столь разрушительны? Отчасти это объясняется тем, что российское общество не потрудилось оценить возможные плюсы и минусы определенных идеологических схем, лежащих в основе государственных преобразований. «Идеи правят миром» — постулат настолько убедительный, насколько и спорный. Тем не менее идея, мысль материализуются в поступок, действие, определенную программу. Хочется это кому-либо признавать или нет, но итоги отдельно взятых реформ дают серьезные основания сомневаться в том, что либеральной парадигме нет альтернативы, будь то сфера экономики, права или политики.

Частная собственность, парламентаризм, демократия, права абстрактного человека приобретают настолько фетишизированный характер, что за всем этим потерялась конкретная личность. Выдающемуся поэту А. Вознесенскому принадлежит очень глубокая фраза: «Все прогрессы реакционны, если разрушается человек». Сегодня десятки миллионов людей могут считать себя потерпевшими от «либеральных» преобразований. 

Собственно говоря, в либерализме нет ничего плохого, но только при определенных обстоятельствах и факторах. Вопрос заключается в том, насколько он необходим в стране с традиционно консервативным мышлением и ментальностью. Либеральная риторика изобилует лишь на официальном уровне, но в быту слова «либерал» и «демократ» употребляются скорее как ругательства. Иногда это явление объясняют тем, что демократию и либерализм скомпрометировали люди, которым они были нужны для обретения собственности и власти. Но это только лишний раз доказывает, что у нас нет широкой социальной основы для реализации либеральной парадигмы.

Нельзя ничего монополизировать, либерализм в том числе. Большая часть человечества представляет собой традиционалистские сообщества. Россия — евразийская держава, в силу чего она не может придерживаться только либерализма или только консерватизма. Древние недаром так высоко ценили чувство меры, а также дихотомию, т. е. двойственность. Изрядная доля консерватизма совсем не помешает нынешней России, в том числе и в государственно-правовой сфере. Между тем нет уверенности в том, что люди, выбравшие развитие России в сторону либерализма, имели полное представление о его позитивных или негативных сторонах в сопоставлении с противоположным ему консервативным направлением.

Очевидные истины не так просты, как кажутся на первый взгляд. В обстановке увлечения всем зарубежным мы как-то забываем, что правовые, экономические, политические модели, сложившиеся в рамках другой политической культуры, с одной стороны, могут оказаться просто несостоятельными на российской почве. С другой стороны, нельзя бесконечно эксплуатировать нашу «самобытность», замыкаться только на своем собственном опыте. Можно выбрать нечто среднее, и это не следует расценивать как эклектику. Одно не подлежит сомнению — мы слишком плохо знаем свою историю и тех российских мыслителей, которые ее не только творили, но, что еще важнее, оценивали. Пусть их мнения порой были субъективны, ошибочны, но они смотрели на Россию изнутри, а не со стороны. У нас сложилась какая-то ненормальная практика разрешать наши проблемы по зарубежным рецептам и инструкциям. Но неужели профессор какого-нибудь заштатного иностранного университета знает Россию лучше, чем знали ее Н. М. Карамзин, Б. Н. Чичерин или П. Б. Струве? Чего стоит фраза последнего: «Российские консерваторы преимущественно строили русское государство, а российские революционисты (либералы) его только разрушали»?! А ведь Струве считается одним из столпов российского либерализма. Уже одна эта идея актуализирует тему российского консерватизма и либерализма. Мысль П. Б. Струве к нашей современности применима еще в большей степени, чем к событиям рубежа XIX–XX вв. Российский консерватизм выступал не просто против либерализма как определенного мировоззрения, а против его крайних, радикальных форм.

Консерватор противится переменам не потому, что они новы, а в силу того, что могут нести разрушение некоторых устоев, которые являются основой общества и его институтов. Одним словом, консерватизм во все времена выступал некоторым сдерживающим началом, если угодно — противовесом скоропалительным, необдуманным шагам.

В основе государственно-правовых преобразований лежат какие-то идеи, ценности. В идеале их надо исследовать до начала реформ, а не после, когда необходима работа над ошибками. Любое рациональное реформирование предполагает сравнение теоретических моделей в целях изучения их отрицательных и положительных моментов. Современные реалии уже позволяют оценивать все плюсы и минусы реализации той или иной идеологической концепции и сделать определенные выводы.

Консерватизм, либерализм и социализм за последние 200 лет были самыми заметными политическими теориями. В дооктябрьский период российской истории консерваторы боролись с либералами, и наоборот, до тех пор, пока не были сметены с исторической арены большевиками, которые стали проводить в жизнь социалистические идеи и за короткий исторический период сумели построить современное индустриальное общество. Под лозунгом борьбы с привилегиями партийных и советских работников, а также сырьевой направленностью экономики к власти пришли либералы, отбросившие страну далеко назад. На этом фоне консерватизм сегодня опять приобрел респектабельность. Одно время даже «партия власти» примеряла на себя консервативные одежды, а известный кинорежиссер и актер Н. С. Михалков опубликовал «Манифест просвещенного консерватизма». Что ж, сейчас многие говорят о традициях, патриотизме, государственности. Видимо, пора прекратить движение по кругу, выбрав из этих теорий все то, что отвечает нашим национальным российским интересам.

Русская гуманитарная наука — явление уникальное в своем роде. С одной стороны, русские дореволюционные мыслители внесли неоценимый вклад в развитие европейской и мировой общегуманитарной культуры. С другой — не будет большим преувеличением сказать, что сегодня, когда сняты все препоны для изучения дореволюционного российского гуманитарного наследия, остается актуальным выявление неизвестных страниц, оригинальных идей и конструкций. И конечно же, просчетов и откровенных фантазий.

По образному выражению И. Л. Солоневича, русская общественная мысль шатается из стороны в сторону так, как не шатается никакая общественная мысль в мире. Она представляет собой «кооператив изобретателей, наперебой предлагающих русскому народу украденные у нерусской философии патенты полного переустройства и перевоспитания тысячелетней государственности».2

Солоневич прав и не прав одновременно. На то и существует общественная наука, чтобы исследовать закономерности развития общества. Волей или неволей она всегда выражала интересы или общества в целом, или его небольшой части. Общественная наука не может быть в стороне от борьбы политических сил и теорий. Не все ученые-обществоведы могут позволить себе искренне выражать собственное мнение. Именно поэтому ученые-гуманитарии у нас, к сожалению, не свободны, как видимо, и везде. Рыночные отношения действительно сильно повлияли на все сферы жизни общества, но унификации мышления, к счастью, пока не произошло.

Если сравнивать этимологию слов «либерализм» и «консерватизм», то первое, что бросается в глаза, — это их абсолютная противоположность. На деле все значительно сложней, чем представляется на первый взгляд. Именно поэтому в данном исследовании взгляды консерваторов и либералов подаются в сравнении по тому или иному вопросу государственно-правовой действительности. Нельзя отдельно рассмотреть, скажем, консервативную теорию права или государства, а затем сравнить ее с либеральной, поскольку одних и тех же авторов, политиков и ученых можно назвать и консерваторами, и либералами одновременно. Политическая идентификация П. Б. Струве, Б. Н. Чичерина, Г. Ф. Шершеневича, В. С. Соловьева и многих других очень затруднительна и зачастую зависит только от субъективного мнения тех, кто о них пишет. Если всякая классификация условна, то разделение российских мыслителей на консерваторов и либералов условно вдвойне. Принято считать Н. М. Карамзина, А. С. Пушкина, Н. Я. Данилевского, Л. А. Тихомирова, М. Н. Каткова, К. Н. Леонтьева, К. П. Победоносцева консерваторами, а некоторых из них еще и реакционерами. Однако они порой высказывали такие идеи, что оказывались впереди либералов. В силу этих соображений в настоящей работе рассматриваются взгляды российских дореволюционных авторов на вопросы, обозначенные не по отдельности, а вместе, принимая во внимание классификационные условности.

Основная гипотеза исследования состоит в том, что государственно-правовое развитие отражает борьбу различных теорий и попыток их реализации. Существуют закономерности эволюции, смены и сочетания определенных теоретических конструкций, каждая из которых и их своеобразный синтез определяют вектор общественного развития.

Теоретической основой настоящей работы послужили фундаментальные труды дореволюционных авторов: В. М. Гессена, Б. А. Кистяковского, П. И. Новгородцева, С. А. Муромцева, Н. Я. Данилевского, К. П. Победоносцева, К. Н. Леонтьева, Л. А. Тихомирова и многих других.

На этой теоретической основе в работе предпринята попытка обосновать следующие тезисы.

1. Консервативная и либеральная теории в России являлись исторически подвижными и динамичными. В зависимости от объективных условий они претерпевали существенные изменения в довольно широком диапазоне — от изоляции и борьбы друг с другом до синтеза и сотрудничества.

2. Идентификация политических и правовых теорий строится на принципе моделирования. В итоге абстрактные модели, в частности, консерватизма и либерализма порой очень далеки от эмпирической действительности. Консерватизм и либерализм в виде теоретических моделей обладают вполне конкретными квалифицирующими признаками. Однако если рассматривать их в качестве типа мышления, общественно-политической мысли, программы или практики, то эта определенность исчезает. Как следствие, одну и ту же идею, как впрочем, и ее носителя, можно квалифицировать по-разному, например консервативно-либеральной или либерально-консервативной.

3. Принимая некоторую условность квалификации политико-правовой теории в качестве консервативной или либеральной, в своих сущностных характеристиках они все-таки противоположны. Классический консерватизм — это прежде всего сознательный традиционализм, сопротивление прогрессизму (но не прогрессу. — А. В.) и сохранение устоявшихся порядков. Классический либерализм — это свобода, рациональные инновации и стремление к прогрессу. В России и та и другая теории носили скорее не классический, а персонифицированный характер.

4. Консерватизм и либерализм продуцированы различными типами цивилизаций. Либерализм в дореволюционной России имел европейское происхождение. Консерватизм соответствовал институциональным особенностям российского общества: соборности, державности, патриотизму и т. д. В этой связи либерализм оставался оппозиционным движением, направленным против базисных ценностей российской этнокультурной общности. Социальная основа либерализма была ничтожно малой для того, чтобы претендовать на ведущую политическую силу в конце XIX – начале XX в. Такое положение сохранилось и сегодня.

5. В Европе некогда социальной основой либерализма являлась буржуазия и отчасти средний класс. В России же либеральную парадигму исповедовали в основном представители интеллигенции, равноудаленные как и от правительства, т. е. власти, так и от народа. Российские же консерваторы, как и на Западе, не имели четко артикулированной социальной базы. Консерватором мог быть и министр, и архиерей, и крестьянин, даже несмотря на огромную разницу между их культурным и образовательным уровнем.

6. Политическим идеалом большинства российских либералов, как и западных, было светское правовое государство. Консерваторы оставались верными монархии — самодержавной, как М. Н. Катков, Н. М. Карамзин, Л. А. Тихомиров, К. П. Победоносцев, или соборной (народной), как И. Л. Солоневич. В этом смысле российские консерваторы не совпадали во взглядах со своими западными коллегами, как правило, политически индифферентными.

7. Среди представителей российской интеллигенции, придерживающихся либеральных взглядов, преобладали представители юридических профессий: профессора, доценты, адвокаты, судебные деятели. Многие из них учились, стажировались, а некоторые преподавали в зарубежных университетах. В силу этого, а отчасти и по другим причинам правопонимание либералов базировалось на естественно-правовых и социологических теориях. Консерваторы, среди которых также было немало юристов, симпатизировали юридическому позитивизму, исторической школе права, а некоторые из них видели основу права в этике, воле монарха, интересах русского народа.

8. Либералы в своих интерпретациях власти исходили из рационалистических европейских традиций, заложенных Дж. Локком и Ш. Л. Монтескье. Консерваторы нередко следовали в этом вопросе теологическим (библейским) постулатам. Если либералы выступали за разделение власти на законодательную, исполнительную и судебную, то консерваторы допускали возможность относительно независимого существования власти Государства (Императора), Церкви и Земли (местного самоуправления).

9. Историю России, а также государственные и правовые институты либералы рассматривали в основном с юридических позиций. Консерваторы предпочитали давать им более широкую, т. е. религиозную, а где-то и нравственную оценку. Отсюда проистекает несовпадение взглядов между ними на прошлое, настоящее и будущее страны, а также трудности в осуществлении сравнительно-правового анализа консервативных и либеральных теорий.

10. Любой вариант либерализма, и российский не является здесь исключением, космополитичен по своей сути. Консерватизм, в том числе и российский, имеет свою специфику, поскольку ментальность, традиции, устои общества всегда национально окрашены. В этом смысле либерализм стремится к всеобщей унификации политических и правовых институтов. Консерватизм отстаивает право на национальную идентичность в самых различных смыслах этого слова.

11. Теоретический багаж российского консерватизма значительно скромнее либерального. Объясняется это вовсе не интеллектуальным преимуществом либералов над консерваторами, а скорее «разделением труда». В то время, когда либералы штудировали западных авторов и на основе этого создавали свои теоретические конструкции, консерваторы преимущественно занимались конкретными проблемами государственно-правового строительства. Консерваторы в этом смысле более состоятельны как управленцы-государственники, но выглядят заметно скромнее как теоретики. Либералы же, наоборот, больше проявляли себя на теоретической ниве, и практически никогда им не удавалась роль государственных деятелей или, как принято сейчас говорить, эффективных государственных менеджеров.

12. Есть все основания полагать, что роль тех или иных идей очень важна в контексте эволюции общества, а особенно в период реформ. В тех странах, где реформы проведены более или менее удачно, найдена нужная пропорция между консерватизмом, либерализмом и социализмом. В этих странах практически нет никакой однобокости, монополии той или иной идеологии. Там же, где она есть, например в современной России, итоги «реформ» настолько неоднозначны, что есть сомнения квалифицировать их именно в этом качестве. 

Изучение консервативных и либеральных воззрений на политико-правовые институты существенно обогащает как теорию государства, так и теорию права. Знакомство с взглядами крупнейших дореволюционных правоведов расширяет возможности для изучения основополагающих проблем юридической науки в целом, и прежде всего понимания сущности государства и права. Интерпретация функций государства и права, эволюция государственно-правовых институтов, закономерности соотношения личности, общества и государства, теоретические представления о государственном устройстве, мнения и взгляды о развитии местного самоуправления, место и роль исполнительной, законодательной и судебной власти — эти и другие вопросы имеют не только познавательное, историческое, но и современное значение. В Российской Федерации сегодня осуществляются крупномасштабные преобразования, в том числе правовая реформа и реформа системы управления. Реформирование должно опираться на солидное методологическое и научное обеспечение. В этом смысле точки зрения крупнейших наших ученых и мыслителей могут быть очень кстати, тем более что рациональная, теоретическая сторона реформ в России традиционно отстает от практики, эмпирики и как следствие — неверные шаги, за которые затем расплачивается все общество в целом.

Глава I. 
История и теория консерватизма и либерализма

§ 1. Возникновение и развитие консервативных и либеральных идей

Начало политической истории консервативной мысли обычно связывают с именем английского мыслителя Эд. Берка (1727–1797 гг.), который выразил свое отношение к эпохе в «Размышлении о революции во Франции…» Историки политических идей считают эту книгу энциклопедией консерватизма. Но не стоит забывать, что консерватизм в различных странах и в разные исторические эпохи принимал самые неожиданные черты.

«Люди проходят как тени, но вечно общее благо» — эта мысль Берка является одной из важнейших в понимании сути консерватизма и его исторического развития. Политическая теория Берка базируется на трех принципах: истории, интерпретации общества и преемственности. Берк считал, что человечество может реализовать себя только в истории и только через институты, выдержавшие проверку временем. Традиция — собранная история обычаев, предрассудков и мудрости — единственно разумное средство достижения справедливости. Берк не понимал, как человек может довести себя до такого уровня самонаде-янности, чтобы рассматривать собственную страну как чистый лист бумаги, на котором можно писать все что угодно. Только преемственность, наследие прошлого, как индивидуальное, так и коллективное, остаются стабилизирующими факторами в обществе. Для него идея наследия предопределяет принцип консервации, сохранения, а также принцип трансмиссии, отнюдь не исключая принципа совершенствования.3

Берк упрекал французских революционеров за желание разрушить «старый порядок» только потому, что это «старый порядок». Наоборот, именно возраст института есть основание для его сохранения, ибо сама действительность его существования показывает его полезность.

Отдавая приоритет социального над индивидуальным, Берк вместе с тем не заигрывает с общественным мнением. Что такое народ? Толпа случайно сошедшихся личностей. Сосчитанная поголовно, она не сделается умнее от того, что ее сосчитали. В чем проявляется народный суверенитет? Говорят, в воле большинства. Но воля большинства есть в высшей степени искусственная фикция, так как составление единой совокупности личности из многих людей — первая фикция, возможность этой совокупности и действовать как одно лицо — другая фикция.

Отцы-основатели консерватизма, пишет К. С. Гаджиев, противопоставили выдвинутым европейским Просвещением и Великой французской революцией идеям индивидуализма, прогресса, рационализма взгляд на общество как на органическую и целостную систему. Реализация этих идей, утверждали они, предполагает обесценивание унаследованных от предков традиций и бессмысленное разрушение моральных и материальных ценностей общества. У консервативных мыслителей так или иначе присутствует идея некоего жизненного начала всего реального мира. У некоторых русских мыслителей, например у В. Соловьева, в качестве такого жизненного начала выступала София — Душа мира, Премудрость Божия. Предполагалось, что человек в силу ограниченности своего разума не вправе бездумно браться за переустройство мира, поскольку тем самым он рискует задеть заключенную в этом мире духовность, или жизненное начало.

Характеризуя общество как амальгаму институтов, норм, моральных убеждений, традиций, обычаев, восходящих своими корнями глубоко в историю, сам по себе факт их взаимосвязанности и единства консерваторы рассматривали как чудо истории, поскольку этот факт невозможно объяснить рациональными доводами. Существующим институтам, по их мнению, следует отдать предпочтение перед любой теоретической схемой, какой бы совершенной она ни показалась с рациональной точки зрения. Поскольку все формы моральной и политической приверженности зиждятся на ассоциациях и поскольку ассоциации нельзя искусственно создать за короткое время, то разрушение унаследованных институтов является крайне безответственным делом. Как считали основатели консерватизма, политические принципы следует приспосабливать к обычаям, национальным традициям, установившимся общественно-политическим институтам. В их конструкциях естественным и законным считалось лишь общество, основанное на иерархической структуре, отдельные части которой обеспечивают жизнеспособность и целостность общественного организма, подобно тому, как отдельные органы человеческого тела — жизнеспособность и целостность всего организма.

Как тип общественно-политической мысли и идейно-политического течения консерватизм отражает идеи, идеалы, установки, ориентации, ценностные нормы тех классов, фракций и социальных групп, положению которых угрожают объективные тенденции общественно-исторического и социально-экономического развития, тех привилегированных социальных группировок, которые испытывают всевозрастающие трудности и давление со стороны не только демократических сил, но и наиболее динамичных фракций имущих слоев населения.4

В истории консерватизм нередко был защитной реакцией каких-то слоев населения, чаще всего дворянства, духовенства, мелких предпринимателей, а и иногда и крестьянства. Принимая существующее положение вещей, консерватизм делает ударение на необходимости сохранения традиционных правил, норм, иерархий и ценностей, социальных и политических институтов, власти. Существующий мир консерватор рассматривает как лучший из миров.

В литературе, посвященной истории консервативной мысли, общим местом считается тот факт, что возникновение и развитие консерватизма начинается со времен Великой французской революции конца XVIII в., бросившей вызов самим основам старого порядка, всем традиционным силам, всем формам господства аристократии. Именно с этого времени берут начало две классические традиции консерватизма. Первая восходит к французским мыслителям де Местру и де Бональду, вторая — к английскому мыслителю Берку. Если в англосаксонских странах в основном утвердился берковский вариант консерватизма, то в странах континентальной Европы — своеобразный синтез идей, ценностей и установок обеих традиций, которые, естественно, в каждой конкретной стране, особенно в современных условиях, проявляются в национально-специфических формах.5

Этих мыслителей без преувеличений можно назвать «классиками» консервативного направления. Основная функция консерватизма состоит в сохранении существующего политического строя и развитии охранительного мировоззрения.

Итак, классический консерватизм характеризуется тем, что:

1) исходил из примата общества как «продукта» истории, регулируемого традициями. В его рамках все естественные права человека ограничивались только «историческим правом», т. е. необходимостью жить в данном обществе и взаимодействовать с ним;

2) проявлял истинное внимание к конкретному опыту и одновременно скептицизм по отношению к политическим теориям, жестко формулирующим идеалы и цели;

3) в отличие от либерализма, особенно от социализма, оптимистически относящихся к природе человека и рассматривающих присущее ему «зло» во многом как результат несправедливого общественного устройства, консерватизм считает человека несовершенным по своей натуре. Государственное регулирование, с этой точки зрения, и должно предохранять общество от проявлений не самых лучших качеств человека, ибо «государство — это средство совершенствования добродетелей»;

4) главная задача классического консерватизма тесно связана с его охранительной, «женской» функцией, и вся его идеологическая и политическая деятельность направлена на предупреждение революций, гражданских войн, крутых исторических перемен.

Общей чертой консерватизма и консервативной революции является «ностальгия» по прошлому и попытка перенесения исторических образцов в будущее политическое устройство общества.6

Консервативную «волну», вне всякого сомнения, всколыхнули бурные потоки французской революции с ее лозунгами равноправия, свободы, братства. Носители государственной идеи феодального общества, прежде всего земельная аристократия, духовенство, всерьез опасались социальных катаклизмов, в результате которых падет монархия, а стало быть, их привилегированное положение. Америка была где-то далеко, а вот Франция лежала на перекрестке торговых, экономических, политических артерий европейского континента. Так что консерваторам было что терять и они, как могли, противодействовали распространению либеральных идей.

История распространения консервативной идеологемы будет неполной без упоминания имени французского писателя Шатобриана, который впервые употребил термин «консерватизм». Консерватизм означал идеологию феодальной аристократической реакции периода французской буржуазной революции конца XVIII в., критику идей Просвещения «справа», апологию феодальных устоев и дворянско-клерикальных привилегий. Так характеризует консерватизм одно из справочных изданий.7

Идеи консервативных мыслителей XVIII — начала XIX в. занимают особое место в истории политической и правовой мысли. Де Местр, де Бональд, Галлер звали к восстановлению прежнего, феодального строя; идеалы консервативных мыслителей относились не столько к прошлому, сколько к той части настоящего, которая несет на себе наибольшие отпечатки, пережитки прошлого. 

Рационалистическим идеям Просвещения Берк и теоретики исторической школы права противопоставляли историзм и традиционализм, убеждение в неодолимости хода истории, не зависящего от человеческого произвола. Идеи консерватизма направлялись против легисломании французских философов и революционеров, их надежд на возможности быстрого преобразования всей общественной жизни при помощи законов. Еще резче правовой волюнтаризм французских радикалов критиковали де Местр, де Бональд и другие мыслители реакционного толка. Они основательно критиковали априоризм теоретиков естественного права, полагавших, что все принципы права могут быть чисто логически выведены из природы человека вообще. В этой критике заслуживает внимания положение о зависимости права каждого из народов от исторического развития, условий жизни, особенности бытовых, производственных, религиозных, нравственных отношений. Данное положение обосновал еще Монтескье, но более глубоко оно развито в трудах Берка и исторической школы права. Определенным достижением правоведения были также их мысли о границах деятельности законодателя, который всегда создает право не на пустом месте, а для конкретного народа, и потому вынужден и должен считаться с традициями, нравами, историческим наследием. Помимо прочего подход к праву, признающий объективность разнообразия и изменчивости правовых систем, создавал теоретические основы для создания и развития сравнительного правоведения.

Шагом вперед в развитии правовой науки были попытки обнаружить закономерности истории права, рассмотреть эту историю как объективный процесс, не во всем и не всегда зависящий от воли законодателя. Верны и выводы Берка, де Местра, де Бональда, теоретиков исторической школы права в том, что право в целом создается объективным процессом жизни народа, а не кабинетным теоретическим творчеством и не устанавливается каждым поколением людей всякий раз заново и произвольно. Наконец, они правильно замечали, что революция, как и всякий общественно-политический катаклизм, не способствовала укреплению правовых начал, а напротив, вела во многом к неоправданному разрушению правового здания, создаваемого веками, к ломке традиционной правовой культуры, к правовому нигилизму и разгулу террора.

Консервативные идеологи были правы и в том, что законодательство каждого народа должно соответствовать условиям его жизни, а не абстрактным представлениям о человеке вообще. Но критика этих абстрактных представлений подчинялась предвзятой идеологической цели — сохранить униженное положение человека, свойственное феодализму. Однако гуманизм Просвещения вовсе не призывал к нивелированию людей и народов. Представления о правах человека многих теоретиков разнообразны, противоречивы и порой произвольны, но провозглашенная Французской революцией Декларация прав человека и гражданина содержала главные для той эпохи общечеловеческие ценности и принципы нового права. Абстрактность определения прав человека делала их применимыми к другим народам, поскольку давала возможность конкретизировать с учетом национальных особенностей. Именно это больше всего возмущало де Местра, де Бональда и других идеологов, не способных смириться с мыслью о всеобщем правовом равенстве и свободе как зависимости только от закона.8

Авторы предисловия к третьему тому «Антологии мировой правовой мысли» отметили ряд положений либеральной теории и более широко — идеологии Просвещения. Это касалось преемственности в правовом развитии каждого народа, самобытности его культуры, в том числе правовой, индивидуальных особенностей исторического развития каждого народа. Одновременно с этим они упрекают классиков консервативной мысли в том, что они не захотели принять «общечеловеческие ценности», которые закрепляла французская Декларация прав человека и гражданина. Налицо явное противоречие, объяснить которое не составляет труда. Эвфемизм «общечеловеческие ценности» является порождением атлантической, западной цивилизации и к остальному миру, который территориально и количественно (имеется в виду население. — А. К.) имеет самое отдаленное отношение. Сопротивление глобализации есть не что иное, как попытка сохранить свое лицо, а не раствориться среди двойников, если это вообще возможно в условиях агрессивной культурной экспансии атлантической цивилизации. Да, консерваторы отстаивали «феодальное» неравенство, но разве буржуазные революции обеспечивали людям равное положение? Они принесли еще большие неравенства, чем это имело место раньше. Достаточно почитать классиков западной литературы, и начинаешь понимать, что представляло собой становление нового, более «прогрессивного» буржуазного государства. Да и собственно «права человека» во всех эпохальных историко-правовых документах — это права только мужчины, только белого европейца и только христианина. Все другие, включая женщин, в это понятие не входили. Точно такое же значение имеет и понятие «народ» в исторической ретроспективе. Это редко кому сегодня приходит в голову, но это именно так. 

Трудно сохранить объективность при анализе противоположных направлений общественно-политической мысли. Вопреки распространенному мнению П. А. Сорокин говорил, что только современники событий могут давать им адекватную оценку. В этой связи лучше всего обращаться к мнениям очевидцев событий. Эдмунд Берк — английский политический деятель, публицист и философ, родился в семье адвоката, несколько раз избирался в парламент, где примыкал к партии новых вигов. В своей книге «Размышления о революции во Франции» Берк писал, что начиная с Великой хартии до Декларации прав наша конституция следовала четкой тенденции отстаивания свобод, которые являются нашим наследством, полученным от праотцов и переданным потомкам как достояние народа, и без каких-либо ссылок на другие более общие приоритетные права. Такое политическое устройство представляется мне плодом следования мудрым законам природы. Дух новшеств присущ характерам эгоистическим, с ограниченными взглядами. Английский народ прекрасно понимает, что идея наследования обеспечивает верный принцип сохранения и передачи и не исключает принципа усовершенствования. Дух свободы, часто провоцирующий беспорядки и эксцессы, действуя как бы в присутствии канонизированных предков, умеряется благодаря глубокому уважению и благоговению. Идея свободы, полученная людьми вместе с врожденным чувством достоинства, защищает поколения от неизбежной наглости выскочек. Вот почему наша свобода — это благородная свобода. Она значительна и величественна. У нее есть родословная, своя портретная галерея предков, ей принадлежат подписи на монументах, документы, свидетельства, титулы и права.9

«Поверьте мне, сэр, — пишет Эд. Берк, — те, кто покушается на ранги, никогда не обретают равенства. Во всех обществах, состоящих из разных категорий граждан, одна должна доминировать. Уравнитель только искажает естественный порядок вещей; возводя общественное здание, они подвешивают в воздухе конструкции, которые должны быть положены в его основу».10

Рассуждая о правах человека, Эд. Берк говорил, что и на практике и в теории он готов принять право человека на жизнь, свободу, достоинство, право добывать себе благополучие и т. д. Но что касается прав на раздел власти, руководство государственными делами, то он готов утверждать, что они лишь формально входят в число прямых и основных прав человека в гражданском обществе. Один из первых мотивов гражданского общества, который стал его основополагающей нормой, — утверждение, что «ни один человек не может быть судьей в собственном деле». Уже одно это лишает человека его естественного права, которое принадлежит ему вне зависимости от договора, т. е. самому судить и отстаивать свои интересы. Человек должен отказаться даже от самозащиты — этого первого закона природы. Люди не могут одновременно пользоваться правами цивилизованного государства и государства нецивилизованного. Чтобы сохранить свободу, они должны полностью отдать ее на общее хранение.

Правительство создается не для защиты естественных прав человека, которые могут существовать и существуют независимо от него. Государство — мудрое изобретение человечества, предназначенное для обеспечения человеческих желаний. Люди имеют право на то, чтобы эта мудрость была направлена на удовлетворение их потребностей. Но государство требует, чтобы они сдерживали свои страсти и желания. В этом смысле ограничения, так же как и свобода, должны быть включены в права человека.

Высказывания Берка о правах человека очень современны. Он спрашивает, какая польза от дискуссий о правах человека, если она не обеспечивает его ни пищей, ни медицинской помощью? Права, о которых толкуют теоретики, — это крайность. В той мере, в какой они метафизически правильны, они фальшивы с точки зрения политики и морали. Права людей в государстве — это преимущества, к которым они стремятся. Некоторые софистически смешивают права людей с их возможностями, и пока возможности и права — одно и то же, они вместе несовместимы с благоразумием.

Наши современные российские либералы, которые уже более двадцати лет стоят у власти, оказались неспособными удовлетворить самые жизненно необходимые права огромного числа людей, которые просто выживают, но вовсе не живут. Более того, общество оказалось отброшенным далеко назад. Но они с видимым удовольствием любят порассуждать о свободах и правах, что уже даже не смешно.

Берк говорит, что в Англии, рыцарство и духовенство сохраняли обычаи предков, а государство, опираясь на них, крепло и развивалось. Он пророчески подчеркивал, что оправдание убийств и злодейств, совершенных во имя общественного блага, скоро приведут к тому, что общественное благо станет предлогом, а злодейство и убийство — целью. С этого момента разбой, обман, мщение и страх, более отвратительный, чем мщение, станут обыденностью. Они потребуются для удовлетворения ненасытных аппетитов правителей. Таковы будут неизбежные последствия великолепного триумфа прав человека, которые смешают все естественные представления о добре и зле.

Эд. Берк с неприкрытой гордостью и менторством пишет своему адресату: «Мы в Англии не доверяли политикам, подобно Вашим. Благодаря нашему упрямому сопротивлению нововведениям и присущей национальному характеру холодности и медлительности мы до сих пор продолжаем традиции наших праотцов. Мы не утратили благородства и достоинства мысли четырнадцатого столетия и не превратились в дикарей. Руссо не обратил нас в свою веру; мы не стали учениками Вольтера; Гельвеций не способствовал нашему развитию. Атеисты не стали нашими пастырями; безумцы — законодателями. Нас еще не выпотрошили и подобно музейным чучелам не набили соломой, тряпками и злобными и грязными бумагами о правах человека».11

Мы в Англии, признается Берк, нежно любим наши предрассудки именно потому, что они предрассудки, которые полезны, поскольку в них сконцентрированы вечные истины и добро. Наша Конституция создавалась под эгидой благочестия и религии. Францией скоро будут править биржевики и спекулянты, которые составят бесчестную олигархию, которые похоронят все грезы о равенстве и правах человека.

Собственно говоря, так скоро и случилось. Именно поэтому итоги французской революции напугали многих тех, кто первоначально симпатизировал ей. Взять хотя бы Фихте, Канта, Гегеля и многих других.

Местр Жозеф Мари де (1753–1821 гг.) — публицист, политический деятель и консервативный мыслитель, родился в графской семье. Воспитывался иезуитами, изучал право в Туринском университете. Отрицательно относился к естественно-правовой теории, надеялся на восстановление монархии во Франции, отстаивал тезис о непрочности писаных конституций.

Человек, с его точки зрения, может много изменить, но он ничего не создает. Как же при этом он вообразил, что обладает властью создать конституцию? Иногда конституции появляются исподволь, благодаря стечению многих факторов, иногда у них один творец, который появляется как чудо природы и заставляет повиноваться себе. Отношение к конституциям основано на том, что:

— никакая конституция не следует из обсуждения, права народов никогда не бывают писаными, или, по крайней мере, писаные учредительные акты или основные законы всегда суть лишь документы, объявляющие о предшествующих правах, о которых можно сказать лишь то, что они существуют;

— поскольку Бог не счел своевременным употребить в этом деле сверхъестественные средства, он, по крайней мере, ограничивает человеческие деяния, с тем чтобы при образовании конституций обстоятельства были всем, а люди являлись только обстоятельствами;

— права народа в собственном смысле довольно часто вытекают из пожалований суверенов;

— чем больше пишется, тем более учреждение оказывается слабым. Причина этого ясна. Законы являются лишь заявлениями о правах, а права заявляются лишь тогда, когда на них наступают; так что множество писаных конституционных законов свидетельствуют о множестве потрясений и об опасности распада. Вот почему самым прочным учреждением непросвещенной античности оказалось утверждение Лакедемонии, где ничего не записали;

— ни одна нация не может даровать себе свободу, если она ее не имеет. Человеческое влияние не простирается за пределы развития существующих прав, которые, однако, недооценивались или оспаривались; если люди неблагоразумные преступают эти границы безрассудными реформами, то нация теряет то, что она имела, не достигая того, чего она желает. Отсюда вытекает необходимость лишь крайне редкого обновления, всегда проводимого с умеренностью и трепетом;

— свобода всегда была в каком-то смысле даром королей, ибо все свободные нации образованы были королями.

Де Местр говорит, что «конституция, которая создана для всех наций, для общечеловека, — как он выражается, — не годится ни для одной. Это чистая абстракция, схоластическое произведение, выполненное для упражнения ума согласно идеальной гипотезе»12. Далее он смело отстаивал мысль о том, что ни одна конституция не возникла в результате зрелого размышления, что права человека или нации лучше не выражать в письменном виде, но если уж закреплять их на бумаге, то они должны быть транскрипцией неписаных, извечно существовавших прав, нащупываемых метафизически, ибо все, становящееся текстом, теряет силу.13 Незадолго до смерти он написал: «Я умираю вместе с Европой. Приятная компания».

Бональд Луи Габриэль Амбураз (1754–1840 гг.) — французский философ-идеалист, политический деятель, публицист. Учился в колледже ораторианцев. Являлся членом Французской академии. Выступил одним из основателей газеты «Консерватор». Он не принимал идей Просвещения, критиковал договорную теорию происхождения государства, поддерживал божественную теорию власти. Политическим идеалом Бональда являлась сословно-представительная монархия при сохранении привилегированного положения духовенства. В 1804 г. он выступал против Гражданского кодекса, который, по его мнению, основан индивидуалистической психологией. «Бог — автор всех совершенных законов», поэтому всевозможные Декларации прав человека были для него пустым звуком.

Любой закон есть божественная воля и человеческое правило. Божественная воля выражается в первоначальном, общем, основном законе: первоначальном, что касается времени; общем, что касается существ; основном, что касается общества; закон-принцип — то, что обычно называется естественным законом. Он опосредован в частных, вторичных, местных законах, которые называют позитивными законами и которые можно было бы назвать законами-следствиями, поскольку они должны быть естественным следствием основных законов. Легитимность человеческих действий заключается в их соответствии общему закону, а их легальность — в их соответствии местным законам. Легитимность есть совершенство, абсолютное добро, необходимость; легальность есть благопристойность, относительное добро, полезность.14

Консервативную линию в юриспруденции развивала так называемая историческая школа права, которая оформилась в первой трети XIX в. в Германии. Наиболее выдающимися ее представителями являлись Густав Гуго (1764–1844 гг.), профессор Геттингенского университета; Пухта Георг Фридрих (1798–1846 гг.), профессор Берлинского и других германских университетов; Савиньи Фридрих Карл (1779–1861 гг.), декан юридического факультета Берлинского университета, а впоследствии министр юстиции Пруссии.

Естественно-правовую доктрину и вытекавшие из нее демократические и революционные выводы историческая школа права избрала главной мишенью для своей критики. Теоретики исторической школы права выдвинули тезис о позитивном праве как об искусственной конструкции, создаваемой нормотворческой деятельностью законодателя. Позитивное право является лишь дополнением к праву обычаев, которые возникают стихийно из недр «национального духа», глубин «народного сознания». Представители исторической школы права не воспринимали метафизическую трактовку генезиса и бытия права, которую предлагала естественно-правовая доктрина. Эволюция права, как полагал основатель школы Гуго, совершается объективно, приноравливаясь к потребностям и запросам времени, поэтому лучше держаться обычаев и традиций, которые существуют веками и проверены временем. Большая часть правовых норм, действующих у данного народа, возникли стихийно, подобно тому, как возникли язык и нравы этого народа, или, скорее всего, являясь частью того и другого, возникли в результате привычки.15

Г. Пухта полагал, что нельзя искусственно конструировать и предлагать людям ту или иную правовую систему. Созданная отдельно от жизни народного духа, она не будет принята этим обществом. 

Юристы исторической школы права видели назначение действующих в государстве юридических институтов в том, чтобы служить опорой внешнего порядка, каким бы консервативным этот порядок ни был (Г. Гуго). Положительные законы, утверждали они, бессильны бороться со злом, встречающимся в жизни. В лучшем случае они способны помочь упорядочению обычного права и политической структуры, которые формируются естественным путем под влиянием происходящих в народном «духе» необъяснимых мутаций (К. Савиньи). Законодатель должен стараться максимально точно выражать «общее убеждение нации», при этом условии правовые нормы будут обладать ценностью божественного и потому приобретут самодовлеющее значение (Г. Пухта).16

Видными западными консерваторами были А. Гамильтон, Дизраэли, Бисмарк, Дж. Адамс и др. Но это была уже совсем другая регенерация консервативной волны. Эпоха окончательной победы капитализма многое изменила в консерватизме как особом стиле мышления и определенной идеологии.

После Второй мировой войны, особенно после кризиса «левых» партий, консерватизм вновь стал популярным, однако в названиях консервативных по сути партий не присутствовало слово «консервативная». Еще слишком свежи были воспоминания о неисчислимых жертвах, поэтому консервативные политики опасались, что с этим словом будут возникать нехорошие ассоциации, подозрения в реакции и т. д. Однако в 70-х гг. XX в. в Европе стали возникать консервативные партии практически во всех государствах. В их названиях было, как правило, два прилагательных: «консервативно-народная», «-демократическая», «-христианская», «-прогрессивная» и т. д. Тори в Великобритании, республиканцы в Соединенных Штатах, голлисты во Франции и христианские демократы в полудюжине европейских стран являются консервативными партиями в полном смысле этого слова. Современные «неоконсерваторы» — это, как правило, бывшие либералы или даже социал-демократы. Они «увели» государство из экономики так далеко, что превзошли в этом даже либералов радикального толка.

Объективную основу распространения консервативных идей в России, как правильно отмечает А. Н. Медушевский, составляет ряд фундаментальных особенностей социального и политического строя данной страны и ее исторического опыта. Это традиционализм крестьянского образа жизни, и экономического уклада, и социальной психологии, приверженность монархической власти как гарантии от внешней и внутренней нестабильности, специфический порядок управления. Путем огромных усилий выработался и долгое время оправдывал себя определенный механизм социального регулирования, позволявший держать в определенном равновесии проявление таких разнородных факторов, как географический (огромность территории и постоянное воздействие на социальный процесс колонизации); демографический и национальный (сосуществование этносов и культур поразительного разнообразия); социальный (противоречия и взаимное переплетение различных общественных укладов); политический (постоянная напряженность внутри- и внешнеполитических отношений).

Общество обращается к консерватизму всякий раз, когда оно устает от радикализма, слишком крутых перемен, нестабильности, когда ему хочется иметь страну «предсказуемого завтра», что не всегда гарантируется либералами. Впрочем, в этом можно упрекнуть и других.

Сам термин «либерализм» — от латинского liberalis, французского liberte′, вошел в европейский политический лексикон в начале XIX в. Первоначально это слово использовалось в Испании, где в 1812 г. «либералами» называли одну из групп делегатов-националистов в испанском парламенте, заседавших в Кадиссе. Затем оно вошло во все крупные европейские языки и особенно активно стало использоваться во второй половине XIX столетия.

Своими корнями либеральное мировоззрение восходит к Ренессансу, Реформации, ньютоновской научной революции. У его истоков были идеи таких разных авторов, как Дж. Локк, Ш.-Л. Монтескье, И. Кант, А. Смит, В. Гумбольдт, Т. Джефферсон, Дж. Мэдисон, Б. Констан, А. де Токвиль и др. На протяжении всего XIX в. эти идеи были развиты И. Бентамом, Дж. С. Миллем, Т. Х. Грином, Л. Хобхаузом, Б. Бзанкетом и другими представителями западной политической мысли. Несомненный вклад в формирование либерального мировоззрения внесли деятели европейского и американского просвещения, французские физиократы, приверженцы манчестерской школы, представители немецкой классической философии, в частности И. Кант. Классический либерализм исходил из идеи индивидуальной свободы, и на этой основе выдвигалась проблема взаимоотношений государства и отдельного человека, а более широко — проблема вмешательства государства в дела индивида. Сфера индивидуальной свободы рассматривалась как реализация принципов естественного права и естественной свободы. В догосударственном состоянии каждый человек был наделен некоторыми естественными правами, руководствуясь которыми, люди определяли формы и принципы взаимоотношений друг с другом.

Исходя из этого постулата были сформулированы политэкономическая, государственно-политическая концепция и правовая система, в которых право было превращено в инструмент гарантирования отдельному индивиду свободы выбора моральных ценностей, форм деятельности и создания условий для претворения в жизнь этого выбора. Эти идеи воплотились в принципах free trade (свободного рынка), свободной, ничем не ограниченной конкуренции. В политической сфере они нашли выражение в идеях государства — «ночного сторожа» и правового государства, демократии и парламентаризма.17

Эволюция либерализма — это история учений о свободе. Так думает большинство исследователей, посвятивших себя изучению либерализма. Но есть и другие точки зрения. Р. Пайпс, например, считает, что история либеральных идей есть развитие взглядов общества на собственность. Не свобода, а собственность, вернее, свобода собственности является стволом древа либерализма, а права человека, законность в общественной и государственной жизни, выборность власти, ее ответственность перед обществом и т. д. являются ее ветвями. Надо сказать, что подобная точка зрения имеет все права на существование и достойна рассмотрения. Следовательно, привычная схема развития либерального мировоззрения должна быть скорректирована. Эрнест Ренан, например, считал, что все французские конституции имели один и тот же философский фундамент — «сделать каждого француза сторожем своего кармана».

Трудно категорично утверждать — индивидуалистическая психология породила собственность или, наоборот, собственность породила индивидуализм. В основе всех споров о собственности лежат моральный или прагматический подходы к делу. Древнегреческий реформатор Солон еще в VI в. до нашей эры провел свои знаменитые реформы, «силу с правом сочетав». Едва ли не главным итогом этой реформаторской деятельности является создание легитимного института собственности, над которым ни у кого нет власти, кроме ее владельца. Для западной культуры это было событием, которое трудно переоценить. Совсем не случайно сформировалось мнение, что западная и восточная цивилизации оформились как принципиально разные именно тогда. В этом и состоял прагматизм великого реформатора. Более того, согласно одному из законов, которые он провел, сын мог отказать престарелому отцу в содержании, если тот не научил его какому-нибудь ремеслу или не оставил какой-нибудь собственности. Так что у либерализма уже на ранних стадиях сформировались свои представления о добре и зле, нравственном и безнравственном и т. д.

Однако сразу после легитимации института собственности возник вопрос: обладание вещью относится к естественным правам или она все-таки результат договора между людьми? Во втором случае ее просто можно отменить. Начало этому спору положили Платон и Аристотель. Последний, как известно, выбрав истину, а не дружбу, отнес собственность к естественным и неотъемлемым правам человека. Более того, он полагал, что чувство собственности является врожденным. Трудно выразить словами, писал Аристотель, сколько наслаждения в сознании того, что нечто принадлежит тебе, ведь свойственное каждому чувство любви к самому себе не случайно, но внедрено в нас самой природой. Если это так, полагает Аристотель, то суть свободы состоит в том, чтобы жить в соответствии с законами природы. Иными словами, признавать собственность необходимо в контексте целостного восприятия действительности.

Древние греки дали философское обоснование собственности, но они не касались ее юридических аспектов, может быть, главным образом потому, что их культура была художественной, а не политической, как у римлян, и не религиозной, как у древних евреев.

Доказательства в пользу собственнической психологии идеологи либерализма искали и ищут в областях, которые, казалось бы, далеки от предмета исследования. В том, что дети являются еще большими собственниками, чем взрослые, убедительно доказал З. Фрейд. Этология, сравнительно новая наука о поведении диких животных, утверждает, что тяга к обладанию территорией присуща почти всем животным — от простейших одноклеточных до самых высокоорганизованных приматов. Последний оплот противников частной собственности — первобытное общество — либеральные ученые характеризуют по-своему. Первобытный коммунизм они объявляют мифом. Первобытное общество, по их мнению, знает две формы собственности: родовую (племенную или семейную) и личную. Если основу родовой собственности составляет земля, на которой они охотились, ловили рыбу, выращивали съедобные культуры, то основой личного имущества были одежда, оружие, орудия труда, равно как и невещественные объекты: песни, гимны, заклинания, мифы, молитвы, одним словом — все то, что сегодня называют интеллектуальной собственностью.

Римляне внесли свое представление о собственности, главным образом не в области философии, а права. Римские юристы впервые ввели в оборот отсутствовавшее у греков слово dominium, что означало понятие абсолютной частной собственности. Право частной собственности предполагало законность приобретения, исключительность, абсолютность и постоянство.

Может быть, основу либеральной политико-правовой мысли следовало бы осветить и без столь подробного анализа проблем собственности, но это только на первый взгляд. Наиболее последовательные либералы считают, что если собственность может существовать без свободы, то свобода без собственности — никогда. Эд. Берк писал, что свобода обитает в каком-нибудь конкретном предмете, и каждый народ находит для себя некий излюбленный предмет, который ввиду его важности становится для этого народа мерилом счастья. С древнейших времен в Англии великие сражения за свободу развертывались главным образом вокруг вопроса о налогообложении.

Ни одна страна и ни одна другая культура не сделали для становления либерализма столько, сколько сделала Англия. Здесь впервые в европейской истории возникло национальное государство. Англия — не только родной дом парламентской демократии, но и родина капитализма. Все свои революционные потрясения она перенесла легче всех, в том числе последствия «великой депрессии», только потому, что институт собственности никогда не подвергался опасным колебаниям. Недаром говорят, что конституционное развитие Англии шло под гром барабанов ее финансовой истории.

Англичане в буквальном смысле покупали себе свободу за деньги. Уже в Великой хартии вольностей (1215 г.) король Иоанн взял на себя обязательство не вводить дополнительных налогов без согласия страны, т. е. парламента. Следовательно, в Англии с XIII в. парламент контролировал исполнительную власть во главе с королем. С этого же момента английские крестьяне, обрабатывающие землю, смотрели на нее как на товар. В XV в. законодательный акт вступал в силу, если имелось согласие и Палаты лордов, и Палаты общин. Обычно буржуазные революции начинаются с выступления против короля. В Англии же все было наоборот. Карл I выступил против парламента, поскольку тот не давал ему денег, в том числе на содержание кораблей (так называемые корабельные деньги) и на подавление религиозного мятежа в Шотландии, который, кстати, поддерживал парламент. Последующие английские короли Карл II и Яков II приносили клятву «никогда не посягать на собственность своих подданных».

В становлении английского либерализма огромную роль сыграли юристы — сэр Джон Фортескью, главный судья Королевской скамьи, сэр Эдвард Кук, судья и член парламента, автор «Петиции о праве». Нигде эксперты-правоведы не оказывали такого воздействия на политику, как в Англии. Профессия светского законника появилась там в XIII в. К 1300 г. Англия обзавелась постоянными юридическими школами («inns of court»). Их выпускники становились не академическими теоретиками — эти оседали в университетах, где преподавали каноническое и римское гражданское право, — а юрисконсультами-практиками, разбиравшими дела на основе обычного права и имевшими ту же профессиональную подготовку, что и судьи, перед которыми они выступали. Поскольку обычное право, как и английская политика, коренилось в исторических прецедентах, юристы, признанные знатоки прошлого, приобрели видную роль в толковании конституции. Им приписывается заслуга в отмене крепостничества (виллендажа) и в утверждении принципа, согласно которому «никто не может быть заточен в тюрьму без законных на то оснований».

Чрезвычайно большая роль права и правоведов в Англии и во всем англоязычном мире в изрядной степени объясняется тем, что там рано образовалась собственность, ибо собственность предполагает, что притязания не должны принудительно поддерживаться законным порядком, право является ее непременным спутником.18

Принято считать, что английский мыслитель Джон Локк (1632–1704 гг.) впервые в истории разработал принципы либерализма — идейной платформы буржуазии. Действительно, Англия дала Европе не только примеры демократического строительства государства, которыми восторгались Вольтер и Монтескье, но и оригинальных, глубоких мыслителей, к которым, безусловно, относится Локк, родившийся в семье юриста, закончивший колледж Св. Петра в Лондоне, а затем продолживший свое образование в Оксфорде. Основное его философское учение «О человеческом разуме» стало Евангелием нового европейского эмпиризма и сенсуализма. Он написал два политических трактата: один — направленный против патриархальной теории монархической власти, учившей о ее происхождении от власти первого человека — Адама; другой — выступивший на защиту демократии и прирожденных прав человека. Исходной точкой политической теории Локка является учение о естественном праве. В «естественном состоянии» каждый обязан заботиться о собственной жизни, но в то же время, когда жизнь эта вне опасности, каждый должен стремиться к сохранению жизни всех других людей. В естественном состоянии люди, не прося не от кого разрешения и не завися от воли других людей, могут делать все, что им угодно, могут располагать всем, в чем у них нужда, могут располагать собой как хотят, предполагая, однако, что они не выходят за границы, поставленные им законами природы. Естественное состояние есть также состояние равенства, в котором нет никаких социальных и политических различий и нет никакого подчинения одного человека другому.

Естественное состояние в тех чертах, в каких оно изображается Локком, близко стоит к земному раю. Локк не считал естественное состояние продуктом фантазии, он верил, что оно некогда существовало и даже теперь существует там, где люди живут еще вне государственных связей. Законы, действующие в естественном состоянии, суть предписания разума, диктующие человеку, что никто не должен вредить другому, его жизни, здоровью, свободе и имуществу.19

При всей серьезности аргументации Дж. Локк не совсем ясно объясняет своим читателям, каким образом люди перешли от «земного рая», т. е. естественного состояния, к государству, указывал только причины этого перехода. Он полагал, что недостатки догосударственного общества выражались в том, что «в естественном состоянии каждый человек является судьей в своем собственном деле, что не гарантирует общественного порядка и может привести к хаосу и борьбе. Это первая причина. Вторая заключается в постепенной утрате способности понимать естественные законы существования, поскольку люди погружаются в свои житейские проблемы и им уже не до «высоких материй». Третья причина состоит в том, что в естественном состоянии права и свободы человека недостаточно защищены. Не ограждена частная собственность человека и его жизнь».

Наиболее глубоким моментом акта учреждения государства нужно считать то, что посредством него образуется, как говорил Локк, некоторое «новое тело» с присущими ему новыми правами, которые превосходят отдельные права, принадлежащие отдельным людям. Такое «тело» образуется добровольным согласием всех и каждого, однако, когда оно уже установлено, то все действия отдельных лиц считаются происходящими не из их частной воли, а из воли большинства. Политическое тело, говорит Локк, не установлено с той целью, с которой люди ходят в театр, т. е. с намерением в конце концов из него выйти. Раз люди согласились образовать такое новое «тело», то каждый отдельный человек становится обязанным сообразовывать свои действия с тем, чего хочет большая часть его членов.20

Дж. Локка почитают и за его обоснование категории собственности, хотя в XX в. отдельные либералы не вполне стали соглашаться с локковской позицией по поводу возникновения института собственности. Локк обосновал значение труда как основы неприкосновенности права собственности. Человек имеет право лишь на то, что он произвел своими собственными руками. Бог дал землю в собственность только людям трудолюбивым, прилежным и разумным, а не всяким лентяям и захватчикам. Размер земельной собственности определяется возможностями человека его обрабатывать. Если кто-либо не способен обработать больше, чем может, то на эту землю он не имеет никакого права. Одним словом, все, что не создается личным трудом, не может быть частной собственностью.

 Сегодня, когда материализация собственности сильно изменилась (акции, облигации, паи и т. д.), эту локковскую посылку современные либералы весьма жестко критикуют.

Власть общества, пишет Локк, или созданного людьми законодательного ранга никогда не сможет простираться далее, нежели это необходимо для общего блага. И кто бы ни обладал законодательной или верховной властью в любом государстве, он обязан править согласно установленным постоянным законам, провозглашенным народом и известным народу, а не путем импровизированных указов; править при помощи беспристрастных и справедливых судей, которые должны разрешать споры посредством этих законов.21

Локк проводил в своих работах идею разделения власти на законодательную, исполнительную, судебную и федеративную, которая проявляется в отношениях с другими государствами. Первостепенное значение он отдавал законодательной власти. Она должна действовать при соблюдении следующих условий. Во-первых, она не может быть деспотической, и ограничена общим благом. Она не имеет иной цели, кроме сохранения общества. Во-вторых, законодательная, или высшая власть, не может повелевать посредством деспотических указов, наоборот, она обязана отправлять правосудие и определять права подданного посредством провозглашенных постоянных законов и известных уполномоченных на то судей. В-третьих, верховная власть не может лишить какого-либо человека какой-либо части его собственности без его согласия. Ибо сохранение собственности является целью правительства, и именно ради этого люди вступают в общество. В-четвертых, законодательный орган не может передавать право издавать законы в чьи-либо другие руки. Ведь это право, которое ему доверил народ.22

Политическим идеалом Локка, констатирует Н. Н. Алексеев, является тот вид демократии, который можно назвать либеральным. Охрана прирожденных естественных прав личности является главной его целью. В политической доктрине Локка нужно искать истоки тех законодательных актов, которые носят имя Деклараций прав человека и гражданина (американская Декларация независимости 1776 г. и французская Декларация прав человека и гражданина 1789 г.).23

Идеи Дж. Локка получили распространение и в России благодаря В. Т. Золотницкому и А. Н. Радищеву, которые популяризовали его взгляды.

Видным деятелем английского либерализма являлся Джон Стюарт Милль. Свои взгляды он изложил в «Основах политической экономии» (1848 г.) и в своем самом известном труде «О свободе» (1859 г.). У современных бескомпромиссных либералов он все-таки находится под большим подозрением, поскольку частную собственность считал не гарантией свободы, а фактором, способствующим росту производительности труда. Его идеи стимулировали появление в Англии идеи «нового либерализма», сильно приправленные «социалистическими принципами».

Известным идеологом английского либерализма был Иеремия Бентам (1748–1832 гг.). В своих самых известных произведениях — «Принципы законодательства», «Деонтология», «Руководящие начала конституционного кодекса для всех государств» — он разработал так называемую теорию утилитаризма, краткая формула которой имеет следующий вид: «Наибольшее счастье для наибольшего количества людей». Цель человеческой жизни по Бентаму — искать удовольствия и избегать страданий, поэтому человек в его теории выступает как цель, а государство — как средство.

И. Бентам не побоялся выступить против концепции естественного права и Декларации прав человека и гражданина. Естественны в человеке его чувства, способности, дарования, а естественные права всего лишь фикция, опасное заблуждение, которое может быть использовано фанатиками и революционерами. С этой точки зрения, право есть установленная законом возможность и гарантия дозволенных поступков. Бентам — один из немногих, кто понимал диалектическую связь права и собственности. «Собственность и закон вместе родятся, — писал он, — вместе и умирают. Пока не было законов, не было и собственности. Уничтожьте законы, исчезнет и собственность».24

Бентам привнес в либерализм категорию пользы, и это очень важно для понимания его эволюции. Как совершенно беспристрастно замечает современный французский юрист Жан-Луи Бержель, «в сфере прав человека семантический и понятийный анализ текстов и споров, связанных с принятием Декларации 1789 г., порожденной, как известно, идеологией естественного права, показывает абсолютное преобладание идеи пользы над идеей справедливости».25

В конце XVIII в. эпицентр активной политической жизни Европы перемещается во Францию. Встать в один ряд с «передовыми» странами Европы ей мешает феодализм, который ассоциируется прежде всего с абсолютной монархией и католической церковью. Идеи французского либерализма развивали такие представители Просвещения, как Д. Дидро, П. А. Гольбах, Ж. К. Гельвеций, Ф. Вольтер, Ш. Л. Монтескье, Б. Констан.

Вольтер (Франсуа Мари Аруэ) (1694–1778 гг.) может быть охарактеризован как олицетворение либерализма, помня о том, что его идеалом является свобода, а демократии — равенство. «Дирижер» Просвещения был довольно циничным, не совсем порядочным ученым и не очень удобным собеседником. Он прямо говорил, что свой разум и перо он посвящает служению высшим кругам общества. Удачливый предприниматель и талантливый публицист, сформулировавший правило «Я категорически не согласен с Вами, но я готов отдать жизнь только за то, чтобы Вы имели возможность это говорить», — на практике никогда не придерживался этой формулы. Единственным критерием всех существующих институтов он объявил разум. Последовательно отстаивал такой тип общественного устройства, в основе которого бы лежали принципы равенства, свободы и неограниченной частной собственности. Равенство уместно лишь в области частного права, а в политической оно вредно и не нужно, поскольку «власть всегда принадлежит тем, кто имеет деньги». Свобода, по его мнению, состоит в том, чтобы зависеть только от законов.

Шарль Луи Монтескье (1685–1755 гг.) был выдающимся политическим мыслителем и правоведом французского Просвещения. Во Франции он был первым, кто разрабатывал светскую систему правовых взглядов, отвечающих идеалам Просвещения. Мыслитель видел в праве общечеловеческую ценность, находя его цель в свободе, равенстве, безопасности и счастье всех людей. Придерживался теории общественного договора. Люди объединились в государство, по его мнению, для того, чтобы исключить вражду и соединить единичные силы и волю в одну общую волю государства. Главная цель государства, согласно теории Монтескье, примирить возникшие противоречия между людьми в обществе и направить их в правовое русло.

Ш. Л. Монтескье много взял у Дж. Локка относительно условий существования политической свободы. «В государстве, т. е. в обществе, — пишет он, — свобода может заключаться лишь в том, чтобы иметь возможность делать то, чего должно хотеть, и не быть принуждаемым делать то, чего не должно хотеть… Свобода есть право делать все, что дозволено законами».26

Разработка модели будущего государства — одна из основных тем Просвещения. По мнению французского просветителя, это государство должно базироваться на концепции разделения властей, цель которой — гарантировать безопасность граждан от произвола и злоупотребления власти, обеспечить их политическую свободу, сделать право подлинным регулятором отношений между правительством и гражданами.

Монтескье различал свободу естественную и политическую. Первая имеет место в догосударственном состоянии, вторая получает развитие в государственно организованном обществе. В государстве свобода защищается правом, которое выступает мерой свободы.

Законодательная власть есть не что иное, как выражение «общей воли». Ее основное назначение — формировать право в виде положительных законов. Исполнительная власть организует выполнение законов, принятых законодательной властью. Власть может осуществлять король или другие назначенные лица, но только не члены законодательного собрания. В противном случае политическая свобода будет утрачена.

Судебная власть «карает преступников и разрешает столкновения частных лиц». Судебную власть Монтескье предлагал передать народу, представители которого будут собираться по мере необходимости для отправления правосудия.

В рамках теории естественного права Монтескье различал право и закон, стремясь при помощи понятия «дух законов» объяснить их соотношение. Он создал историко-фактологическое направление в юридической науке, создав хороший фундамент для социологии права и сравнительного правоведения. Н. И. Кареев, видный русский социолог, вообще считал Монтескье основателем социологии.

«Закон, говоря вообще, — пишет Монтескье, — есть человеческий разум, поскольку он управляет всеми народами земли, а политические и гражданские законы каждого народа должны быть не более как частными случаями приложения этого разума. Эти законы должны находиться в таком тесном соответствии со свойствами народа, для которого они установлены, что только в чрезвычайно редких случаях законы одного народа могут оказаться пригодными и для другого народа».27

Видеть в законе воплощение разума есть одна из характерных черт европейского, либерального рационализма. Если консерваторы с большим подозрением относились к разуму человека, то либералы, наоборот, верили в его безграничные возможности. Монтескье объединяет с консерваторами неуверенность в создании законов, которыми могли бы пользоваться все народы.

Бенжамен Констан (1767–1830 гг.) был видным идеологом буржуазного либерализма во Франции первой половины XIX в. Получил образование в Эдинбургском университете. Его мировоззрение сформировалось под влиянием английских политических традиций и парламентаризма, французских мыслителей эпох Реформации и Просвещения. Отстаивал права и свободы, либеральный политический режим, невмешательство государства в экономику, разделение властей и конституционную монархию как политическую форму компромисса между буржуазией и дворянством.

Б. Констан, занимаясь проблемами свободы, отметил, что если у древних народов наличествовала политическая свобода, то у современных она имеет форму личной свободы. Он спрашивает, какой смысл в наши дни вкладывает в понятие свободы англичанин, француз или житель Соединенных Штатов Америки? (Избирательный подход говорит сам за себя. — А. К.). Это право каждого подчиняться одним только законам, не быть подвергнутым ни дурному обращению, ни аресту, ни заключению, ни смертной казни вследствие произвола одного или нескольких индивидов. Это право каждого: высказывать свое мнение; выбирать себе дело и заниматься им; распоряжаться своей собственностью, даже злоупотребляя ею; не испрашивать разрешения для своих передвижений и не отчитываться ни перед кем в мотивах своих поступков. Это право объединяться с другими индивидами либо для обсуждения своих интересов, либо для отправления культа, избранного им и его единомышленниками, и либо просто для того, чтобы заполнить свои часы соответственно своим склонностям и фантазиям. Наконец, это право каждого влиять на осуществление правления либо путем назначения всех или некоторых чиновников, либо посредством представительства, петиций, запросов, которые власть в той или иной мере принуждена учитывать.28

Для Констана подлинная, «современная» свобода ассоциируется с личной свободой, т. е. свободой от государственного вмешательства. «Я установил, — пишет Б. Констан, — что индивиды имеют права и что эти права не зависят от общественной власти, которая не может на них посягать, не становясь виновной в их узурпации». Всем ли законам необходимо подчиняться, спрашивает Констан. Ответ сводился к тому, что подчинение закону — это обязанность, но, как и всякая другая обязанность, не является абсолютной — она относительна, основывается на предположении, что закон исходит из легитимного источника и имеет справедливые границы. Эта обязанность не прекращается, когда закон лишь в каком-то отношении не соответствует данному предположению.29

Взгляды Б. Констана — это измышления отнюдь не кабинетного ученого. Он пережил все перипетии Великой французской революции — восторг, террор, деспотизм и т. д. Известно, что Наполеон Бонапарт больше всех ненавидел Жермену де Сталь и Бенжамена Констана за независимость суждений. Всегда и везде, по его словам, он отстаивал свободу, которая есть не что иное, «как торжество личности над властью». Он предвосхитил «негативное» понимание свободы, которое получило распространение в конце XIX — начале XX в.

Гениальный философ и политический мыслитель Иммануил Кант (1724–1804 гг.) был в Германии первым, кто систематизировал либеральные идеи. Гегель говорил, что от философии Канта он ожидает революции. Теперь уже трудно понять, что хотел сказать этой фразой Гегель, известный своей осторожностью и неприятием резких скачков общественного развития. Скорее всего, здесь имелось в виду революция в познании, в технологии о

...