Система права и система законодательства современное состояние и перспективы развития в цифровую эпоху

Монография

Под научной редакцией 
доктора юридических наук, профессора 
А. В. Корнева

---

ebooks@prospekt.org

Информация о книге

УДК 340.1

ББК 67.0

С40

Монография издана при финансовой поддержке РФФИ в рамках научного проекта № 18-29-16114.

Авторы: Корнев А. В., Барзилова И. С., Липень С. В., Танимов О. В., Шепелев Д. В., Арнаутова А. А.

Рецензенты:
Арзамасов Ю. Г., доктор юридических наук, профессор;
Пожарский Д. В., доктор юридических наук, доцент.

Под научной редакцией доктора юридических наук, профессора А. В. Корнева.

В настоящей работе рассмотрены общетеоретические проблемы воздействия процессов цифровизации и информатизации общественных отношений на российскую правовую систему. 

Адресована специалистам в области теории государства и права, всем, кто интересуется проблемами юридической науки. 

Может быть использована в учебном процессе в юридических вузах при изучении общетеоретических и отраслевых юридических дисциплин.

УДК 340.1

ББК 67.0

© Коллектив авторов, 2019

© ООО «Проспект», 2019

Введение

Настоящая монография является первой из четырех запланированных в рамках научно-­исследовательского проекта. В них авторы намерены отразить процессы, связанные с трансформацией российской системы права и системы законодательства в условиях развития цифровых технологий.

В монографии сделан акцент на современном состоянии системы права и системы законодательства Российской Федерации и высказаны определенные соображения в части их эволюции в так называемую цифровую эпоху.

Весь мир вступил в эру четвертой промышленной революции, или «Индустрии 4.0». С разной степенью интенсивности ведущие страны мира переходят к VI технологическому укладу, в основе которого преобладающими будут нанотехнологии.

Справедливости ради стоит отметить, что Россия пока еще не занимает подобающего ей места на рынке хайтек-­продукции. Конкретные показатели на этот счет имеют место в работе. Главная причина технологической отсталости, как нам представляется, заключается в рентно-­сырьевой модели экономики, которая прочно утвердилась в постсоветский период. Очевидно, что оставлять все как есть, значит, превратиться в экономического, политического и военного аутсайдера, да еще и в условиях нарастания санкций.

Выход из сложившейся ситуации может быть только один — развитие собственных технологий и переориентация экономики преимущественно с сырьевой составляющей на технологическую. Все для этого у страны есть. Особое значение в контексте «Индустрии 4.0» приобретает цифровая революция. Среди девяти национальных целей, обозначенных в «Стратегии развития информационного общества в Российской Федерации на 2017–2030 годы», утвержденной Указом Президента РФ от 9 мая 2017 г. № 203, есть и такая — «Обеспечение ускоренного внедрения цифровых технологий в экономическую и социальные сферы».

Блокчейн и технологии распределенного реестра; Интернет вещей; Искусственный интеллект и роботы; Аддитивное производство и многомерная печать; Новые материалы; био- и нейротехнологии способны изменить наш мир до неузнаваемости. Уже появились мнения о смерти фантастики как жанра, поскольку реальность может опередить самые смелые прогнозы. Тем не менее какие бы новые технологии ни появились, они в любом случае будут продолжением цифровой революции.

Создающаяся принципиально новая реальность способна решить множество проблем, которые стоят сегодня перед человечеством. Но, увы, технологическая революция потенциально таит и множество опасностей. Это прежде всего рост неравенства, дальнейшее загрязнение окружающей среды и создание оружия массового поражения на основе новейших технологий.

Сегодня ставится вопрос о создании новых ценностей, которые будут определять поведение людей в недалеком будущем. Естественно, встает вопрос и о праве как универсальном регуляторе коммуникаций.

В современном мире на право возлагают две основные функции. С одной стороны, ожидается, что с его помощью можно будет удержать человека от опасных экспериментов, особенно в сфере генной инженерии. С другой стороны, ставится задача создания «нового» права, адекватного эпохе цифровой революции.

Авторы исходят из посылки о неизбежной трансформации права в целом, системы права и системы законодательства в частности. Общая теория права, по сути, вступила в совершенно новый этап своего развития. Дигитализация, или цифровизация, права выдвигают проблемы, с которыми не могла иметь дело «классическая», «доцифровая» юриспруденция. Мы находимся в этом смысле только в начале пути. В силу этого в монографии затрагиваются методологические проблемы исследования правовой системы в цифровую эпоху.

В работе показано влияние технологических революций на право, равно как и наоборот. Цифровизация социальной среды органично вплетается в процессы глобализации. Ежедневно через систему WhatsApp передается более 30 млрд сообщений.

Имеет место иллюстрация тех изменений, которые происходят в системе права в условиях четвертой промышленной революции. Система права, как и система законодательства, имеет свою структуру. В силу этого в монографии нашла отражение модификация структурных подразделений системы российского права в условиях развития цифровых технологий.

Задача и роль права в эпоху «Индустрии 4.0» в первую очередь заключается в том, чтобы создать правовую основу для развития новых технологий. Правотворчество — основной канал воздействия государства на общество. В наиболее развитых странах Запада и Востока НИОКР в основном финансируют частные компании. У нас — государство. Оно же и устанавливает правила игры, то есть законы, регулирующие разнообразные отношения. Дигитализация права проявляется и в том, что в сфере правотворчества активно используются информационные технологии, в том числе создаются реестры, банки данных нормативных правовых актов. По сути, в нашей стране формируется электронная форма законодательства. Активно используются информационные технологии при проведении экспертиз проектов нормативных правовых актов.

Поведение человека определяют интересы, которые он преследует. Интересы являются важнейшим правообразующим фактором. Вполне обоснована позиция Рудольфа фон Иеринга — «Право есть защищенный государством интерес». В монографии обращается внимание на соотношение правовых интересов и цифровизации права. Юридическая терминология пополнилась такими категориями, как: цифровые права, цифровое равенство, цифровая дискриминация. Разумеется, все они неразрывно связаны с интересами.

Развитие технологий, становящаяся привычной виртуальная реальность, к тому же все более и более «наполняемая» правом, актуализирует роль нестандартных правовых регуляторов, к которым относятся юридические фикции, и не только. Информационно-­электронная среда может стереть дистанцию между реальным и воображаемым, между феноменом и ноуменом, изобретением И. Канта.

Авторы по понятным причинам не смогли обойти вниманием проблемы, связанные с правовым регулированием коммуникаций в сети Интернет. Здесь существует масса вопросов, на которые пока нет готовых ответов.

Общая тенденция развития права, по нашему мнению, будет выражаться в его дальнейшей «технологизации». Уровень развития любого общества лучше всего характеризует состояние техно-­социальных систем, им созданных.

Небольшая по объему книга может быть полезна всем тем, кто интересуется проблемами трансформации системы права в условиях технологических революций.

Монография подготовлена коллективом авторов:

Корнев Аркадий Владимирович, доктор юридических наук — введение, § 1, 2 гл. 1;

Барзилова Инна Сергеевна, доктор юридических наук — § 1–3 гл. 3;

Липень Сергей Васильевич, доктор юридических наук — § 3 гл. 1, § 2, 3 гл. 2;

Танимов Олег Владимирович, кандидат юридических наук — § 4, 5 гл. 3;

Шепелев Денис Викторович, кандидат юридических наук — § 4 гл. 1;

Арнаутова Александра Александровна — § 1 гл. 2, избранная библиография.

Глава 1.
Глобализация, информатизация, четвертая промышленная революция и развитие правовой системы общества

§ 1. Правовая система России и вызовы глобализации

Мы живем в глобальном мире. Это просто констатация факта. С чисто социологических позиций под глобализацией понимают «Разнообразные процессы, через которые географически разобщенные популяции людей обретают более близкие и непосредственные связи друг с другом, становясь единым сообществом или глобальным обществом»1. Причем, глобализация воспринимается обывателем исключительно в позитивном ключе, как правило. Понятие глобализации, приведенное выше, «выстроено» под категорию коммуникации. В этом смысле всемирная паутина, «цифровизация» всей нашей жизни как нельзя лучше иллюстрирует современную эпоху — глобализации и постмодерна. Постмодерн, в свою очередь рассматривается как исторический период, следующий за модерном. Он менее четко определенен, более плюралистичен и социально разнообразен, чем предшествующий ему модерн. Считается, что постмодерн начал развиваться в 1970-е гг.2

Глобальный мир представляет собой всепроникающие коммуникации. Как совершенно справедливо отмечает Крис Скиннер: «Колоссальный эффект цифровой революции, с которой начинается четвертая эра в истории человечества, заключается в том, что впервые все мы оказались на связи друг с другом»3.

Подобную точку зрения высказал и Клаус Шваб, основатель и президент Всемирного экономического форума в Женеве: «Цифровая революция создает радикально новые подходы, коренным образом изменяющие способ взаимодействия и сотрудничества между отдельными людьми и учреждениями»4.

Но не все так просто. Выдающийся экономист современности Джозеф Стиглиц, нобелевский лауреат в области экономики (2001) одну из своих книг назвал очень красноречиво «Глобализация: тревожные тенденции». В русском переводе она вышла в 2003 г. очень незначительным тиражом всего 3000 экземпляров, и практически стала библиографической редкостью. Конечно, с ней можно ознакомиться в электронном виде. Это тоже, так сказать, одно из достижений современного мира. Но дело даже не в этом. Об этой книге мало кто знает, разве что за исключением узкого круга специалистов, интересующихся общественно-­политической мыслью. Или, говоря конкретнее, экономической мыслью. Сам Дж. Стиглиц называет экономику наукой о выборе. Представляется, что это очень верный подход. Безусловно, все в этом мире подчиняется определенным закономерностям. К мнению Стиглица о глобализации мы еще вернемся, возможно, и не раз. Правда, в последнее время стали все чаще говорить о том, что никаких закономерностей не существует и все развивается произвольно. Не случайно синергетический подход стал очень популярным в науке, в том числе и юридической. Справедливости ради стоит сказать о весьма скромном числе его последователей. Хотя они есть и их мнение довольно заметно.

Экономика является определяющим фактором нашей жизни. И здесь никак нельзя избежать учения Маркса. Совершенно верно утверждается, что в основе учения Маркса лежат два главных тезиса. Первый их них — главенствующая роль экономики в общественной жизни; преемственность и последовательность смены способов производства в истории5.

Марк и Энгельс писали о способах производства. Мы же сейчас преимущественно говорим о технологических укладах, промышленных революциях, которые были бы невозможны без революций научных.

Томас Кун обоснованно считает, что «…каждая научная революция меняет историческую перспективу сообщества, которое переживает эту революцию…»6 Т. Кун оперирует такой категорией как «нормальная наука». Нормальная наука, на развитие которой вынуждено тратить почти все свое время большинство ученых, основывается на допущении, что научное сообщество знает, каков окружающий нас мир. Нормальная наука, например, часто подавляет фундаментальные новшества, потому что они неизбежно разрушают ее основные установки. Как полагает Т. Кун «нормальная наука» означает исследование, прочно опирающееся на одно или несколько прошлых научных достижений — достижений, которые в течение некоторого времени признаются определенным научным сообществом как основа для его дальнейшей практической деятельности»7.

Научные революции, которые предопределяют промышленные, предполагают смену парадигм, под которыми обычно подразумевают признанные всеми научные достижения, которые в течение определенного времени дают научному сообществу модель постановки проблем и их решений.

Собственно говоря, прежде чем говорить о современном обществе, тем более оценивать так называемую «цифровую эпоху», необходимо затронуть и некоторые методологические проблемы.

Прежде всего, это касается понятия «социальная система». Мы живем в обществе, которое суть система. Понять современное общество, значит обратиться к тому понятийному аппарату, который сложился в современную эпоху. И здесь тоже придется иметь дело как с устоявшимися категориями, так и с новеллами. Крупнейший ученый современности Н. Луман констатирует, что общая теория систем в настоящее время не предстает как консолидированная совокупность основных понятий, аксиом, производных высказываний. С одной стороны, она служит собирательным обозначением весьма разнообразных исследований, которые сами являются общими постольку, поскольку не обозначают своей сферы применения и ее границ. С другой стороны, такие исследования, как и исследования систем определенных типов (например, в области вычислительных машин), обеспечили опыт работы с соответствующими проблемами, включая попытки его понятийного обобщения.

Из всех аспектов системы в интерпретации Н. Лумана остановимся только на двух, имеющих наиболее важное значение в контексте трансформации российской правовой системы в условиях развития цифровых технологий.

Н. Луман отмечает, что исходным пунктом любого системно-­теоретического анализа должно быть различие системы и окружающего мира — на сей счет сегодня есть, как он полагает, полный профессиональный консенсус. Системы ориентированы на свой окружающий мир не столько случайным образом или адаптивно, но прежде всего по структуре. Они конституируются и сохраняются путем создания и сохранения различия с окружающими миром и пользуются своими границами для его регулирования. Без различия с окружающим миром не было бы даже самореференции, так как различие является функциональной предпосылкой самореферентных отношений. В этом смысле сохранение границ является сохранением системы.

Окружающий мир сохраняет свое единство лишь благодаря системе и лишь относительно ее. Со своей стороны, он определен открытыми горизонтами, а не границами, которые можно пересечь; таким образом, он сам не есть система.

Другим важным аспектом является и этот тезис. Различие системы и окружающего мира в качестве парадигмы теории систем вынуждает к замене различия целого и части теорией системной дифференциации. Системная дифференциация есть не что иное, как повторение образования систем в системах. Внутри систем могут иметь место дальнейшие различия систем и окружающих миров. Тем самым совокупная система приобретает функцию «внутреннего окружающего мира» для частичных систем, а именно для каждой частичной системы своим специфическим образом8.

Эти положения относятся к фундаментальным концептам в социологии. Тем не менее, современный период истории человечества вносит свои коррективы. Сейчас принято говорить о том, что наряду с физическим и социальным миром существует и виртуальный мир.

В современном российском обществе наблюдаются очевидные процессы, связанные с ожидаемыми изменениями в самом скором времени. К России в той или иной степени пока относятся соображения известного французского художника и философа Ги Дебора: «Существуют так называемые гомеостатические, «застывшие общества», в них историческая активность практически отсутствует, они стараются сохранить всякое, даже самое шаткое равновесие в противостоянии со своими внутренними и внешними врагами: природной средой и другими обществами… Структура таких обществ отрицает даже само понятие «перемен». Здесь господствует конформизм: он считается единственным человеческим достоинством»9.

К сожалению, Россия может в определенной степени характеризоваться в качестве гомеостатического общества. Рывок в развитии у нас был связан только с мощнейшими мобилизационными процессами, которые ассоциируются с Петром Великим и Сталиным. Внешние факторы заставили развиваться темпами, которые ранее не были известны истории. Да, за это заплачена огромная цена. Видимо пассионарность, выражаясь языком Л. Гумилева, в нашей стране имеет принудительную силу. Может быть, нужен какой-­то толчок. Многие объясняют интерес к погоде у русских людей не случайным явлением. Кстати, это обстоятельство неоднократно отмечалось в русской классической литературе. Только в погоде и возможны реальные перемены. Как пишет известный литературовед: «Вероятно, этим объяснимо, отчего, по наблюдению одного из современных писателей, столь внимательны россияне к погоде, и когда ее передают, затихают, вслушиваясь: климатическая динамика — единственная область реальных перемен»10.

В наиболее развитых странах мира наблюдается настоящая революция. Само это слово предполагает резкие и радикальные изменения. Как уже отмечалось, технологические революции шли параллельно с научными. Революции происходили в ходе исторического развития человечества, когда новые технологии и новые способы восприятия мира вызывали фундаментальные изменения экономических систем и социальных структур.

Первый кардинальный сдвиг в образе жизни человека — переход от собирательства к земледелию — произошел десять тысяч лет назад благодаря одомашниванию животных. Аграрная революция была построена на соединении силы животных и людей в целях обеспечения производства, транспортировки и коммуникации. Постепенно эффективность производства продуктов питания повышалась, стимулируя рост населения и обеспечивая жизнеспособность крупных поселений. Это со временем привело к урбанизации и расцвету городов.

После аграрной революции последовал ряд промышленных революций, начавшихся во второй половине XVIII в. Они стали вехами на пути от использования мышечной силы к механической энергии. Все это привело к сегодняшнему историческому моменту, когда в процессе четвертой промышленной революции производство развивается за счет познавательной деятельности человека11.

Разумеется, промышленные революции не смогли произойти на пустом месте. До них была проведена масштабная историческая работа, которую можно условно назвать мини-­глобализацией.

Известный современный французский историк Жак Ле Гофф констатирует, что XV в. стал временем большого прогресса в европейской экономике. Ее знаменитый исследователь Фернан Бродель, чтобы описать и объяснить происходящие процессы, ввел понятие «мир-­экономика». Мир-­экономика — это организованное пространство, в котором налажены регулярные экономические обмены, происходящие под контролем какого-­то города или центрального региона. В XI в. через установление регулярных связей между Северной Европой, Фландрией, азиатским миром и крупными итальянскими портами (Генуя, Венеция) складывается европейский мир-­экономика, центром которого в XV в. был Антверпен. Этот процесс стал первой серьезной глобализацией после римской глобализации античного мира, которая объединяла только страны Средиземноморья. Как и все случаи глобализации, этот процесс обогатил города, регионы, социальные группы и семьи, которые в нем участвовали. Фернан Бродель подчеркивает, что такая глобализация не ограничивалась экономической сферой, она затронула также сферы политики и культуры. Политика откликнется на складывание мира-­экономики явлением, которое назвали европейским равновесием. Начнется эпоха глобализации экономических связей, но одновременно — усугубления социального и политического неравенства12.

Первая промышленная революция длилась с 1760-х по 1840-е гг. Ее пусковым механизмом стало строительство железных дорог и изобретение парового двигателя, что способствовало развитию механического производства.

Как пишет в своей работе Генри Форд — один из самых выдающихся предпринимателей в мировой истории: «Американская нация начала с использования водяной силы, но с помощью мельничного колеса можно было утилизовать только очень небольшую ее долю, так как при этом большая часть силы пропадала зря. Поэтому, когда была изобретена паровая машина, доставляемая углем энергия заставила забыть о естественной силе текучей воды. Теперь мы можем дешево и легко превращать ее энергию в форму электричества и с помощью водяной турбины можем использовать любые количества водяной силы и передавать ее в виде электричества на любые расстояния. При этом достигаются все выгоды, связанные с массовым производством»13.

С некоторого момента истории, полагает Кристиан Лаваль: «Индустриальность становится основным параметром человеческой жизни, а все прочие определения и качества бытия человека постепенно исчезают. Что есть человек? Он — то, что он делает. Или, скажем так, он — то, что делает с самим собой»14.

В прошлом, как обоснованно пишет Жак ле Гофф, самая известная попытка периодизации европейской истории была предпринята К. Марксом. Средневековье приравнивалось им к феодализму, и в этой перспективе оно длилось со времени падения Римской империи, которая характеризовалась рабовладельческим способом производства, до индустриальной революции. Определяемое так Средневековье квалифицируется также тем, что в нем начинает действовать трехфункциональная индоевропейская система, описанная Жоржем Дюмизелем. Ее можно обнаружить в Англии уже в IX в., а в XI в. она победила вместе с формулой «oratores, bellatores, laboratories» — «священники, воины, крестьяне», — которая просуществует до созыва депутатов от трех сословий в канун Французской революции. После же индустриальной революции вступит в действие совсем другая трехфункциональность: выделение первичного, вторичного и третичного сектора деятельности, как их называют экономисты и социологи15.

Вторая промышленная революция, начавшаяся в конце XIX и продлившаяся до начала ХХ в., обусловила возникновение массового производства благодаря распространению конвейера. Генри Форд полагает, что «…назначение машины заключается в том, чтобы избавить человека от тяжелых работ и освободить его энергию для усовершенствования его интеллектуальных и духовных сил и для завоеваний в области мысли и высшего творчества. Машина — символ власти человека над обстановкой»16.

Третья промышленная революция началась в 1960-х гг. Обычно ее называют компьютерной или цифровой революцией, так как ее катализатором стало развитие полупроводников, использование в шестидесятых годах прошлого века больших ЭВМ, в семидесятых и восьмидесятых — персональных компьютеров и сети Интернет в девяностых.

Клаус Шваб считает, что сегодня мы стоим у истоков четвертой промышленной революции. Она началась на рубеже нового тысячелетия и опирается на цифровую революцию. Ее основные черты — это «вездесущий» и мобильный Интернет, миниатюрные производственные устройства (которые постоянно дешевеют), искусственный интеллект и обучающие машины17.

Сегодня понятно, что мир, точнее, отдельные его географические части, переходят к новому этапу своего развития. В настоящее время те, кто квалифицирует современное общество в качестве постиндустриального, выглядят ретроградами, отсталыми от жизни. До сего времени мы не можем определиться с тем миром, в котором живем. Речь касается не только названия, хотя это тоже очень важно. Пока сложно понять сам характер того социума, который сложился в результате реформ. Возникает желание использовать другой термин. Все-таки реформы должны приводить к социально ожидаемым полезным результатам. В российском социуме нарастает общее недовольство, фобии перед настоящим, а, главное, перед возможными перспективами. А они не столь очевидны, как хотелось бы.

Отсюда в российской науке сложилось весьма любопытное явление. Суть его в том, что многие представители социальных наук вообще отказались от каких-либо характеристик современного российского общества. Открывая любой реферат диссертации, написанной на соискание ученой степени кандидата или доктора юридических наук, непременно читаешь следующее «В современный период, когда в нашей стране проводятся глубокие преобразования (в других вариантах — реформы) особую актуальность приобретает проблема…», а далее повествуется о том, что представляется соискателю важным и актуальным. О чем бы автор ни написал свои 150–500 страниц, он убежден, что они будут полезны для этих самых «реформ». А вот что такое эти самые реформы, и к чему они привели, практически ничего не говорится в современных исследованиях. Вот и вся «наука».

Но ведь у нее, то есть науки, много функций, и не надо прятать голову в песок. Обществоведы не страусы, а диагносты и предсказатели. Во всяком случае, так должно быть.

Есть веские основания утверждать, что современное общество развивается в условиях дефицита знаний о себе. И особенно это касается российского общества и государства.

У этого весьма печального явления есть свои причины. В последние годы в социологии научного знания (sociology of scientific knowledge) особенно популярным стал так называемый социальный конструктивизм, т. е. подход, занимающий агностическую позицию в отношении реальности социальных явлений и предпочитающий исследовать способы, какими они производятся внутри социальных отношений (Гидденс Э., Саттон Ф.)

В этом смысле создается ситуация, которая хорошо укладывается в схему «Мир политики, это, прежде всего, слова» (Бурдье). Иначе, социальные процессы воспринимаются не так, как этого требует реальность, а так, как это следует из понятий о ней. К сожалению, в современном образовательном процессе такой подход стал практически доминирующим. Отсюда тенденция — максимальное сокращение часов по фундаментальным дисциплинам, формирующим навыки самостоятельного мышления. Другими словами, обучаемым дают такую картинку реальности, которую они воспринимают как истину в последней инстанции. Поэтому задача современного образования состоит в том, чтобы сформировать устойчивое отношение к социальным процессам, по возможности без всякого критического анализа. Именно по этой причине с людьми, которые получили западное образование очень трудно дискутировать. У них на все есть готовые ответы только потому, что их так научили. По-­другому, они пользуются готовыми схемами. Правда, сегодня видны и некоторые изменения.

Конечно, в социальном конструктивизме много направлений. Он не является однородным по своей природе. Один из вариантов может быть весьма полезным для юридической науки и образования, поскольку ставит перед социологами четко определенную социальную задачу — обнаружить процессы социального конструирования и тем самым получить возможность лучше информировать участников общественных дискуссий по важнейшим вопросам.

Что же так сильно изменило нас, общество, в котором живем, и почему мы к этому оказались не готовы? Среди таковых факторов можно назвать следующие: огромные гендерные изменения (в России катастрофическая смертность мужчин и как следствие, огромный дисбаланс между мужским и женским населением); изменение классовой структуры общества (в России — уничтожение двух массовых классов, на которых всегда держалась страна: рабочих и крестьян, печальная участь ждет и интеллигенцию); неконтролируемые миграционные потоки (Россия — вторая страна в мире после США по количеству прибывающих мигрантов), которые фактически меняют социальный ландшафт и культурно-­исторический код страны); массовый политический терроризм, погрузивший мир в обстановку постоянного страха; хорошо организуемый политический хаос в определенных географических регионах, которые привлекают к себе внимание углеводородными и другими природными ресурсами, которых, увы, все меньше на планете.

Нельзя не обойти вниманием и урбанизацию. Сельское население в России составляет только 32 млн человек. Безработных среди них — 36%, малоимущих — 39%.

К этому можно добавить Интернет, цифровые коммуникации, кибертерроризм, регулярные мировые финансовые кризисы. И наконец, глобализация. Обыватель видит в ней преимущественно удобства, не особенно утруждая себя размышлениями. Надо сказать, что современный человек так устроен, что он хочет скорее получать информацию в качестве своего рода товара. Но сегодня все более очевидно, что глобализация иная, в современном варианте, но, тем не менее, форма господства.

Принято считать, что глобализация имеет экономическое, политическое и культурное измерения. Для одних исследователей феномен глобализации носит преимущественно экономический характер и связан с механизмами финансового обмена, торговли, глобального производства и потребления, глобального разделения труда и функционированием глобальной финансовой системы. Экономическая глобализация способствует усилению миграции, изменяя способы передвижения и проживания и создавая более текучие формы человеческого существования.

Для других исследователей более важной является культурная глобализация. В этом смысле глобализация приводит к возникновению разнонаправленных потоков культурных продуктов, проходящих между различными обществами мира.

Те, кто впечатлен политической глобализацией, делают акцент на усиление механизмов регионального и международного управления. К примеру, ООН и Европейский союз объединяют национальные государства и международные неправительственные организации в форумы по принятию совместных решений, призванных регулировать нарождающуюся глобальную систему.

Многие социологи связывают начавшееся в 1970-е гг. ускорение процессов глобализации с возникновением дигитализации, бурным развитием информационных технологий и прогрессом в транспортировке товаров, услуг и людей. Быстрые темпы глобализации имеют далеко идущие последствия. Решения, принятые в одной точке земного шара, могут оказать огромное влияние на весь мир, а национальное государство, будучи до этого центральным актором, ныне частично утратило свою власть и способность к контролю18.

В этой связи хотелось бы по-­прежнему настаивать на том, что социальные науки должны оценивать реальность такой, какой она есть, а не заниматься мифотворчеством. Очевидно, прав Сергей Кара-­Мурза, обосновывающий тезис первопричинности возникновения социальной науке не столько осознанной самоценностью человека, сколько социальными угрозами. В ранних обществах люди боялись природных катаклизмов: наводнений, землетрясений, засух, извержения вулканов. Эти страхи сегодня не только не исчезли, но значительно приросли. Однако в Новое время главные угрозы стали порождаться самим обществом — и создаваемой человеком техносферой, а также конфликтами интересов между социальными и национальными общностями, быстрыми сдвигами в массовом сознании или коллективном бессознательном19.

Глобализацию, как можно легко убедиться, понимают по-­разному. Во всех своих трех ипостасях — экономической, культурной, политической, она представляет определенную опасность для национального государства. Однако национальные государства далеко не все одинаковы. Кто-­то добровольно или под давлением отказался от своей политической субъектности, приняв тот курс, который проводят ведущие экономические игроки (игрок). Те же государства, которые по разным причинам не хотят терять своего суверенитета, как раз испытывают сегодня наибольшее давление со стороны так называемого «Коллективного Запада». Самый яркий пример — Россия. Когда в 90-е гг. происходило тотальное разрушение технико-­социальных систем, созданных не одним поколением советских людей, никаких претензий Запад нам не предъявлял. Уступка за уступкой явно поощрялись. Нам не отказывали в кредитах, которые преимущественно разворовывались властвующими элитами. Дж. Стиглиц, бывший в свое время главным экономистом, а затем вице-­президентом Всемирного банка утверждает: «Международный валютный фонд является политическим институтом. При операции по выкупу долгов в 1998 г. он руководствовался задачей сохранения у власти Бориса Ельцина, хотя, исходя из всех принципов кредитования, эта операция была практически бессмысленной. Молчаливое согласие с приватизацией через коррумпированные залоговые аукционы, если не прямая их поддержка, частично основывалась на том факте, что коррупция способствовала благой цели — переизбранию Ельцина. Политика МВФ в этой сфере была неразрывно связана с политическими установками министерства финансов администрации Клинтона»20.

В другом месте он пишет, что приглашение заместителем министра финансов США Лоуренсом Саммерсом, а затем — министром к себе домой Анатолия Чубайса, который руководил приватизацией, организовывал мошеннические залоговые аукционы и стал (что неудивительно) одним из наименее популярных официальных лиц во всей России, рассматривалось как публичная демонстрация поддержки коррупции21.

И, наконец, совсем вопиющий факт. Последний кредит, полученный от Международного валютного фонда (6 000 000 000 $), как утверждает Дж. Стиглиц, появился на счетах кипрских и швейцарских банков всего лишь через пару-­тройку дней после того, как деньги были предоставлены российскому правительству. Назначенные властью олигархи становились собственниками несметных богатств в то время, как государство было не в состоянии платить своим пенсионерам по 15 $ в месяц.

Вывод напрашивается очень простой. Глобализационные процессы, желание «вписаться» в мировую экономическую систему, поставили нашу страну на грань катастрофы. В итоге, констатирует Стиглиц: «Россия быстро трансформировалась из промышленного гиганта — первой в мире страны, спутник которой вышел на околоземную орбиту, — в экспортера природных ресурсов, в особенности нефти и газа, которые составляют сегодня половину ее экспорта»22.

Экономическую картину мира в ХХ в. долгое время определяли два выдающихся ученых: «отец» либеральной экономики — Фридрих фон Хайек (1899–1992) и основоположник принципов государственного планирования и регулирования в условиях капиталистического хозяйства — лорд Джон Мейнард Кейнс (1883–1946).

Противостояние двух экономических подходов сохраняется и поныне. Однако есть и иная точка зрения. Речь, прежде всего, идет о государстве, его роли в организации экономической жизни. Всемирный банк и Международный валютный фонд настоятельно требовали от России минимального вмешательства государства в экономическую сферу. Мировая экономическая мысль условно придерживается двух точек зрения на роль и место государства в организации экономики. С одной стороны, имеет место концепция самодостаточного государства, своего рода автаркии, которое производило бы все необходимое внутри. Такая точка зрения в свое время имела место в Германии. С другой стороны, есть немало сторонников международного разделения труда между государствами. Адептов этой концепции довольно много в англоязычных странах. Есть плюсы и минусы как у одной, так и другой у модели. Все зависит от исторического контекста. Например, СССР фактически производил все необходимое на своих внутренних рынках. Ему не страшны были санкции, под которыми он существовал фактически всю свою историю. Иное дело сейчас.

Как пишет современный автор: «Глобализация — это такой процесс производства и обмена, в котором благодаря господству информационных (т. е. «нематериальных факторов» над вещественными («материальными»)) капитал оказывается практически свободным от всех ограничений локального и государственного уровня — пространственных, материальных, социальных. Глобализация — это, прежде всего, создание глобального рынка финансовых капиталов, свободного от контроля со стороны государства»23.

В контексте названия параграфа, прежде всего, хотелось бы обратиться к двум очень важным вопросам. К экономике и духовной сфере. Они очень взаимосвязаны друг с другом. И что особенно важно, образование имеет отношение как к одной сфере, так и к другой.

Человечество слишком долго находилось в плену западной модели развития как абсолютно безальтернативной. Сегодня это уже не работает, во всяком случае, так, как некогда. Повсюду ощущается кризис: экономический, финансовый, социальный, политический, духовный. К рынку, демократии, правам человека и другим «священным коровам» западной модели развития отношение скорее ироническое. Во всяком случае, укрепляется понимание того, что они в качестве идеальных проектов отнюдь не безупречны. Касается, это, прежде всего, экономической модели. Об этом все больше пишут западные ученые. У нас почему-­то об этом замалчивается. Оно и понятно. Мы отказались от своего пути развития, взяли иную, будем прямо говорить западную модель и от этого очень сильно пострадали. Вступив в ВТО на их условиях (Китай тоже вступил, но на своих. — А.К.), находимся под санкциями. При этом, мы свои обязательства выполняем, а наши партнеры — нет. На каком основании именуем такую систему отношений рынком? Никакого рынка никогда не было и никогда не будет. Все диктуется исключительно протекционизмом сильных игроков, а их вассалы следуют в фарватере того, кто определяет вектор мирового развития.

Сейчас модно говорить об экономике знаний. Но это все слова. Образование, судя по бюджету, не является приоритетным направлением для российской власти. Как и прежде, наша экономическая политика ориентирована на получение прибылей теми структурами, которые находятся ближе к власти и пользуются ее защитой. Все остальные выживают.

В этих условиях пока еще отдельные ученые, как на западе, так и в России, как например, академик РАН С. Глазьев, кстати, советник президента Российской Федерации убеждены, что мы стоим на пороге смены экономического уклада, который господствовал последние несколько десятилетий. Кроме «коллективного» Запада, который на поверку оказался не таким уж сплоченным, появились и другие экономические игроки, находящиеся в стадии пассионарного развития. У них есть самый главный ресурс — люди. Сколько вкладывает Китай в образование и в науку, и сколько Россия? Понятно, что цифры несопоставимы. Но дело даже не в этом. Важнее другое, то есть приоритеты. По мнению академика Глазьева, Россия не сможет конкурировать с западом, прежде всего с США, пока мы не нанесем неприемлемый для них ущерб в двух сферах, которые обеспечивают мировое господство: финансовой и информационной24.

Блестящий знаток мировой экономики Джозеф Стиглиц, к мнению которого мы уже обращались, заявляет о том, что глобализация и переход к рыночной экономике не дали обещанных результатов в России, как и в большинстве других стран, переходящих от коммунизма к рынку. Запад внушил этим странам, что новая экономическая система должна принести им беспрецедентное процветание. Вместо этого она принесла беспрецедентную бедность: во многих отношениях для большинства населения рыночная экономика оказалась даже хуже, чем это предсказывали их коммунистические лидеры. Больший контраст, чем переход к рынку в России, организованный международными экономическими институтами, и переход к рынку в Китае, программа которого была разработана собственными силами, трудно себе представить. Если в 1990 г. внутренний валовый продукт Китая (ВВП) составлял 60% от российского, то к концу ХХ в. соотношение стало обратным. В то время как в России произошел беспрецедентный рост бедности, Китай пережил ее беспрецедентное сокращение25.

По количеству миллионеров и миллиардеров Россия входит в тройку лидеров. Это на фоне почти 20-миллионного нищего населения. В России сложилась абсолютно уродливая модель социально-­экономического развития, которая не дает стране развиваться. По некоторым видам технологий мы отстаем на 20, а то и 50 лет. Такого не было в ХХ в.

Большинство развитых стран, констатирует Дж. Стиглиц, в том числе Соединенные Штаты и Япония, построили свою экономику благодаря мудрой и селективной защите ряда своих отраслей, которая осуществлялась до тех пор, пока они достаточно не усилились для конкуренции с иностранными компаниями. Хотя сплошной протекционизм часто не срабатывал в странах, пытавшихся его применять, однако не срабатывала и скоропалительная либерализация.

Глобализация, утверждает известный экономист, сама по себе не является ни хорошей, ни плохой. В ней заложена огромная сила делать добро, и для стран Восточной Азии, принявших глобализацию на своих собственных условиях и придавших ей свой собственный темп, она принесла огромную пользу, несмотря на откат во время кризиса 1997 г. Но для большей части мира она не принесла сопоставимой пользы, а для многих обернулась катастрофой26.

Для России — глобализация, скорее катастрофа, чем благо. По указанию Всемирного банка, МВФ, ВТО и других глобальных мегарегуляторов мировых экономических процессов, наша страна добровольно (добровольно ли?) согласилась с ролью аутсайдера. Нашей экономике, социальной сфере, науке, образованию, населению нанесен урон, в чем-­то сопоставимый с потерями в Великой отечественной вой­не. Но тогда страна была самостоятельной и имела независимую внутреннюю и внешнюю политику. Сегодня у Росси

...