А. В. Наумов

Преступление и наказание в истории России

Монография
в 2 частях

Часть I

Издание второе, переработанное и дополненное

---

ebooks@prospekt.org

Информация о книге

УДК 343(470+571)(091)

ББК 67.408(2Рос)г

Н34

Автор:
Наумов А. В., доктор юридических наук, профессор, профессор Всероссийского государственного университета юстиции (РПА Минюста России), заслуженный деятель науки Российской Федерации, лауреат Национальной премии по литературе в области права, член Союза писателей Москвы.

Проблема преступления и наказания исследуется на всем протяжении российской истории. Структура монографии включает краткую историческую справку соответствующего периода; характеристику преступности; значимых уголовных процессов; отражение проблемы в художественной литературе, науке уголовного права и уголовном законодательстве.

Книга представляет интерес для научных работников, преподавателей, аспирантов и студентов юридических вузов, а также для практических работников, занимающихся правоприменительной деятельностью.

Изображение на обложке А. М. Васнецов «Московский застенок. Конец XVI века». 1912 г.

УДК 343(470+571)(091)

ББК 67.408(2Рос)г

© Наумов А. В., 2014

© Наумов А. В., 2020, с изменениями

© ООО «Проспект», 2020

Дочери своей Лене посвящаю.
Автор

Предисловие
(ко второму изданию)

Со времени выхода из печати первого издания данной книги прошло пять лет. Автор не может пожаловаться на невнимание читателей. Двухтомник был почти сразу же отрецензирован в серьезных отечественных и зарубежных изданиях (в т.ч. — в Германии, Китае, Белоруссии, Казахстане)1. Все рецензии были весьма благожелательными. Так что же «подвигло» автора на новое издание своей книги? Пожалуй, на первом месте стоит его желание оценить деятельность законодателя в уголовно-правовой сфере за пять прошедших лет. Она была традиционно интенсивной и продолжала буквально «штамповать» принимаемые уголовные законы в виде многочисленных поправок к действующему Уголовному кодексу Российской Федерации (как правило, изобретающие новые уголовно-правовые запреты или иным образом усиливающие уголовную ответственность и наказание). Чаще всего эти изменения вряд ли можно признать удачными, так как они не воспринимались ни жизнью, ни правосудием, ни доктриной уголовного права. Законодатель при этом наступал на те же «грабли», что и раньше, по прежнему превращая уголовный закон в ложно понимаемый им «инструмент» для достижения социальных целей, заведомо неспособных быть реализованными путем приятия законов уголовных. Последнее не могло не влиять негативно и на деятельность суда и правоохранительных органов. Яркий пример этого — «попытка» последних бороться с предпринимательством, на что в этом издании книги обращается особое внимание. А ведь все это, как искусственная криминализация бизнеса, было подробно проанализировано еще в первом издании (на анализе конкретных уголовных дел). Но что такое всего лишь Книга на эту тему? Вспомним лишь Послания последних лет Президента государства Федеральному Собранию. Ведь и на них наши правоприменительные органы (включая суды), получается, не обращают внимания. Но, как бы то ни было, уголовно-правовая наука не может и не должна проходить мимо таких проблем.

Был и остается еще один мотив того, почему, как говорил поэт, «рука тянется к перу, перо к бумаге». В первом издании достаточно академически (в смысле документально и без эмоций) были проанализированы известные судебные процессы довоенного времени («большого террора» 30-х гг. уже прошлого века) и первых послевоенных (сороковые-пятидесятые годы) и непосредственная роль в этом Сталина. Проанализированы многочисленные опубликованные по этому поводу документы, с которыми автор «Архипелага Гулага» не мог быть знаком по объективным причинам. К сожалению, ни «Мемориал» ни правозащитники не обратили внимание на доктринальную поддержку основных выводов великого писателя о размерах сталинских репрессий, выводов, разумеется, уточненных, но исторически необходимых, в особенности для сегодняшнего времени. Не заинтересовали их и усилия автора по опровержению клеветы, возводимой на Александра Исаевича, распространенный в разных изданиях. А жаль. Соответствующие возражения на этот счет были вполне юридического свойства.

А что в остатке? Полки книжных магазинов «завалены», например, литературой о Берии, как только о выдающемся государственном деятеле, талантливом менеджере, создавшим «атомный щит» Родины, которого Хрущев и К˚ «клеветнически» обвинили во всех смертных грехах. Ну уж, а о его «великом» начальнике и учителе и говорить не приходится. Дело то идет и вовсе к его реабилитации. В том числе, например, на телевидении и даже в монументальной пропаганде. «По стране стоят уже несколько десятков сталиных — больших и маленьких, каменных и бронзовых, гипсовых и железных. И с каждый годом их становится все больше… Архангельск, Владимир, Москва, Клин, Обнинск, Липецк, Пенза, Сочи, Владикавказ… Это лишь начало длинного списка таких городов»2. А репрессии? Какие репрессии? Это было всего лишь истребление инакомыслящих, устранение «пятой» колонны, т.е. врагов государства, необходимая подготовка к грядущей войне, которую без этих «сталинско-ежовских рукавиц» наш народ будто бы не выиграл. И вот уже социологические опросы (сами по себе вполне научно-представительные) превращают организатора и руководителя (в этом смысле, разумеется, талантливого) того самого не выдуманного, а настоящего Большого террора в едва ли не в наиболее удачного правителя России всех времен и народов, лидера нации, без которого ну никак не обойтись и в наше столь сложное и противоречивое время. Причин для этого, т.е. для возрождения мифов о Сталине, Берии и других известных лиц из их окружения, увы, немало и связаны они с неудовлетворительным решением, в первую очередь, жизненно важных, социально-экономически вопросов для жизни многих людей. Но проходить мимо этого нельзя. И долг доктрины, в т.ч. и уголовно-правовой, дать объективный анализ сущности уголовного законодательства того времени и его правоприменительной практики, пытаться на исторически выверенных характеристиках этого процесса отделить «зерна от плевел», добраться до истины. В связи с этим, как и в первом издании, я, может быть несколько самонадеянно повторю, что история преступления и наказания в России — это, своего рода, специфическая история нашего государства, народа и общества, без учета которой не мыслимо никакое продвижение вперед и преодоление на этом пути действительно немалых трудностей.

Автор как и прежде, надеется на благосклонное отношение читателя к его труду.

25 апреля 2019 г.

Предисловие
(к первому изданию)

Настоящий труд можно было бы назвать и проще: история рос­сийского уголовного права. Дело, однако, не только в «кра­сивости» названия (в определенном смысле заимствованного у Ч. Беккариа и Ф. М. Достоевского), но и в его точности (адекватности) содержанию проблемы. Обычно под историей уголовного права пони­мается история его законодательства и науки. Но дело в том, что такой подход слишком обедняет эту историю. Во-первых, уголовный закон и уголовно-правовая наука любого исторического периода не могут быть поняты вне характеристики состояния преступности в соответствующем историческом отрезке времени. И в этом смысле оформившийся в отече­ственном правоведении «развод» уголовного права и криминологии по самостоятельным «квартирам» (самостоятельным отраслям науки) неиз­бежно привел к однобокости рассмотрения преступления и наказания: у криминологов «занижается» роль уголовно-правового в анализе пре­ступности, а в науке уголовного права — соответственно роль кримино­логической характеристики преступности. Разумеется, что подлинную картину рассматриваемой проблемы может дать лишь комбинирован­ный подход к ее решению. При этом криминологическая составляющая (данные о состоянии преступности) должна лежать в основе последую­щей ее уголовно-правовой характеристики (уголовного законодатель­ства), т.е. опережать последнее, а не быть приложением к рассмо­трению уголовного законодательства (как это чаще всего делается, например, в кандидатских диссертациях с подзаголовком «уголовно­-правовое и криминологическое исследование», посвященных какому-либо составу преступления (составам преступлений). В таком порядке происходит механическое соединение уголовно-правовой и крими­нологической проблем. В подлинно научном смысле их соотношение должно быть иным. Криминологическая составляющая исследования преступления и наказания (данные о состоянии преступности) должна выступать как одно из важнейших социальных оснований социальной обусловленности криминализации тех или иных общественно опасных деяний и объявления их преступными и наказуемыми.

Правда, на этом пути исследователя подстерегают большие труд­ности. Известно, что первые статистические данные о преступности в России относятся лишь к 20-м гг. XIX в. Получается, что криминологи, как известно, уж сильно «привязанные» к официальной статистике, по-видимому, считают, что данных о состоянии преступности за весь многовековой предшествующий период не существует. Тем не менее это не так. Можно взять, к примеру, период отсутствия статистических дан­ных о преступности от Соборного Уложения 1649 г. Достаточно богатый на этот счет материал содержится в трудах отечественных историков, в первую очередь в известных трудах Н. М. Карамзина, В. О. Ключев­ского и С. М. Соловьева, выполненных на основе скрупулезного иссле­дования и анализа ими важнейших исторических, в том числе и юри­дических, документов. Разумеется, что о какой-либо полной картине состояния преступности в указанный исторический период говорить не приходится («что имеем, то имеем»), но общее представление об этом, в особенности о главных составляющих преступности (о видах престу­плений), все же из этих источников извлечь можно. Труднее всего сде­лать это применительно к более ранней истории — к периоду Древнерус­ского государства. Однако и в этом случае нельзя говорить о какой-либо сплошной пробельности исторических сведений. Данные о преступно­сти «заложены» в самих текстах древнерусских юридических памятни­ков — Договорах Руси с Византией, Русской Правде, Псковской судной грамоте, а также в тексте известных летописей.

Криминологический аспект — лишь первая составляющая историче­ского исследования о преступлении и преступности в России. История науки уголовного права — его другая составляющая. Но ограничиваться лишь анализом сугубо доктринальных уголовно-правовых исследова­ний — также значит существенно обеднять представление о преступле­нии и наказании в их историческом развитии. Для полной исторической картины требуется рассмотрение философских основ криминализации и пенализации, отраженных в трудах отечественных философов (от Гер­цена и Чернышевского до Бердяева и Зиновьева). Необходимой состав­ляющей (и не менее важной, чем предыдущие) являются уголовно-пра­вовые взгляды наших великих и менее великих писателей, нашедшие отражение в их художественных и публицистических произведениях.

Дело в том, что преступление (эта центральная категория уголовного права) нередко обнажает тайники человеческой души, делает видимой психологию поведения человека. Поэтому обращение к материалам судебной практики для классической литературы всех времен и наро­дов является не просто обычным, а вполне закономерным. Доста­точно вспомнить бессмертные творения А. С. Пушкина и Н. В. Гоголя, Л. Н. Толстого и В. Шекспира, Ф. М. Достоевского и Ч. Диккенса, Ф. Стендаля и Э. Золя, многих других выдающихся писателей. И в этом смысле, например, для проникновения в проблему мотива преступле­ния прочтение «Преступления и наказания» и «Братьев Карамазовых» Достоевского не менее важно, чем изучение учебников уголовного права и специальной монографической и учебной литературы. Точно так же, например, постижение тоталитарной сути советского социалистиче­ского уголовного права и уголовной политики от времен Октябрьской революции и Гражданской войны, сталинских репрессий 30-х гг. XX в., вплоть до так называемой хрущевской оттепели невозможно без вни­мательного прочтения и изучения книги «Архипелаг ГУЛАГ» — этого настоящего историко-литературного подвига А. И. Солженицына.

Художественная литература (настоящая, большая) — вовсе не слу­жит лишь иллюстрацией к научному пониманию проблемы престу­пления и наказания. Более того, она может даже обогнать определен­ные доктринальные представления, в особенности в глубине подходов к социологии преступности. Так, со страниц учебников криминологии 80-х гг. XX в. преступник предстает перед нами в таком социологиче­ском «обличье»: занимающийся неквалифицированным трудом, скорее холостой, чем женатый, от силы закончивший 7–8 классов, распива­ющий в подъездах «на троих», по своей «уголовно-правовой» квалифи­кации чаще всего — хулиган, вор или расхититель социалистического имущества. В это же самое время детективная литература (а также ее интерпретация в кино и на телевидении) даже не очень высокого в худо­жественном отношении уровня рисовала совсем иной портрет преступ­ника: внешне нередко обаятельного, элегантного в одежде, приятного в манерах, с высшим образованием, с достаточно высоким интеллек­том и принципиально употребляющего французские коньяки или иное заморское зелье. Вскоре наше общество на своем опыте почувствовало правоту писателя или кинорежиссера, а не ученого-криминолога.

Но как же это могло случиться? Ведь авторы не очень серьезных в художественном плане детективов не были вооружены социологи­ческим методом, не изучали уголовную статистику, материалы след­ственной и судебной практики, не опрашивали находящихся в местах лишения свободы. Все это так. Но это вовсе не значит, что они не использовали социологические методы. Они в известном смысле опе­редили наших криминологов, потому что, в отличие от них, не абсо­лютизировали строгие требования социологической науки к репре­зентативности изучаемых ими фактов, как не абсолютизировали и источники получения своей информации. Для них неважно было, есть ли необходимые им сведения в официальной информации о пре­ступности, которой располагали наши правоохранительные органы. Наблюдение жизни как таковой, а не через призму признаваемых криминологической наукой материалов, и делало их социологический подход более широким и осмысленным. Литература и искусство, не ограничиваемые жесткими требованиями социологического научного метода, оказались более результативными именно в социологическом плане. Это, кстати, подтверждает и классическая (без кавычек) литера­тура, всегда являющаяся подлинно социологической.

Важной составляющей проблемы преступления и наказания в исто­рическом аспекте является и анализ (в этой книге) значимых в рамках тех или иных эпох уголовных (в первую очередь судебных) процессов. И именно в них становится отчетливо зримым понимание проблемы преступления и наказания. Важно лишь определить действительно такие процессы, что автор и попытался сделать.

Наконец, пожалуй, самое трудное, с чем неизбежно столкнется любой исследователь (в том числе и автор данной работы) истории преступления и наказания в России, — это проблема идеологиче­ской направленности соответствующего исследования. Проще всего пытаться вообще «отречься» от идеологии (призывы к этому в уго­ловно-правовой науке специалистам известны). Последнее невоз­можно, так как будет попросту не исторично. Общественные науки в принципе не могут быть неидеологизированными. Это же относится и к правотворчеству, и, как это кому-то и не нравится, к правопри­менению. Любой закон, и уголовный в том числе, исходит из опреде­ленной идеологии. Например, советское уголовное законодательство свои нормативные установления связывало с определенной политико­-классовой идеологией, что делалось путем объявления социалистиче­ских ценностей, приоритетной задачей уголовного законодательства. Постсоветское уголовное законодательство исходит из принципиально иной идеологии и иных принципов, опирающихся на приоритет обще­человеческих ценностей относительно всех других, включая и классо­вые (другое дело, как это реализуется в нормотворчестве и правопри­менении), признание равной уголовно-правовой защиты всех форм собственности, рыночной экономики, соответствия уголовно-право­вых запретов общепризнанным принципам и нормам международного права. Правоприменение есть реализация правотворчества, и в этом смысле правоприменитель (один сознательно, другой «объективно» или «волей-неволей») проводит идеологию закона в жизнь, т.е. в этом смысле в применение соответствующего закона.

Но как соединить фактически противоположные идеологии в еди­ном историческом процессе? Задача неимоверно трудная, но решение ее необходимо. Следует вспомнить на этот счет заветы наших великих историков. К примеру, С. М. Соловьева, который в качестве эпиграфа к своему основному произведению «История России с древних вре­мен» утверждал: «Не делить, не дробить русскую историю на отдельные части, периоды, но соединять их, следить преимущественно за связью явлений, за непосредственным преемством форм, не разделять начал, но рассматривать их во взаимодействии, стараться объяснить каждое явление из внутренних причин, прежде чем выделить его из общей связи событий и подчинить внешнему влиянию, вот обязанность исто­рика в настоящее время, как понимает ее автор»3. Сказано (написано) это было в середине позапрошлого века, но ни на йоту не потеряло своей актуальности и сейчас, в том числе и для оценки уголовного права различных исторических этапов существования российского государства (досоветского православно-монархического, советского социалистически-атеистического, наконец, постсоветского). Все они (этапы развития российского государства) представляют единый исто­рический процесс, и оценку им следует давать именно с учетом этого процесса как пути (подчас не прямолинейного) к развитию и прогрессу. И только в этом случае характеристика тех или иных уголовно-право­вых актов и уголовно-правовых идей не будет выкрашена в один цвет (либо черный, либо белый) и их цветовая палитра будет достаточно разнообразна, хотя и объединяемая единой исторической предопреде­ленностью и закономерностью исторического прогресса.

Идеологические споры в правовой (в том числе и уголовно-право­вой) науке, по сути дела, вполне традиционны и продолжают спор «сла­вянофилов» и «западников». Реальное же развитие уголовного законо­дательства предполагает взаимное влияние тех и других на развитие последнего. В этом ключе надо толковать и патриотичность историка. Возьмем сферу уголовного правотворчества. Учет национальных тра­диций? Обязательно. Но до определенных пределов, чтобы не отстать. Учет «западного»? Там, когда нужно, обязательно. Но опять-таки до определенных пределов — чтобы не отстать (например, техника уголов­ного закона есть разновидность техники вообще: не можем же мы из патриотизма всегда «клепать» «Волгу») и чтобы не перестать быть рос­сийским законодательством.

Очень хорошо об объективности и патри­отизме сказал А. С. Пушкин в своем известном письме к П. Я. Чаадаеву: «Я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора — меня раздражают, как человека с предрассудками — я оскорблен, — но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отчество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал»4.

Но как сохранить объективность при оценке родного, отечествен­ного уголовного закона, уголовно-правовых идей, уголовно-правовой науки? Способ единственный — сопоставление, например, отечествен­ного уголовно-правового закона с западным. В связи с этим «поле» данного исследования неизбежно расширялось. К чисто отечественной истории иногда (в необходимых случаях) добавлялось и сравнительное правоведение, но также в историческом плане.

Автор сознавал трудности стоявшей перед ним задачи и все-таки решился на опубликование своей истории преступления и наказания в России (над которой напряженно работал последние восемь с лишним лет) и надеется, как и прежде, на благосклонное отношение читателя.

Автор высказывает глубокую признательность жене — Юлии Нау­мовой, без чьей помощи он не смог бы реализовать все задуманное и воплотить это в данную Книгу.

2006–2014 гг.

Глава I.
Древнерусское государство (Х–ХIV вв.)

Летописные сведения о преступности и разновидностях совершаемых преступлений. Повесть временных лет. Договоры Руси с Византией. Русская Правда. Псковская судная грамота и Новгородская судная грамота. Новгородская первая летопись старшего извода.

Самое раннее письменное свидетельство о древнерусском праве и правосудии содержится в первой летописи «Повести временных лет», в которой описываются договоры, заключенные между Русью и Византией (в первую очередь договоры Олега 911 г. и Игоря 944 (945 г.)5. Из их содержания видно, что наиболее опасными (по-видимому и распространенными) преступлениями являлись убийства, кражи и гра­бежи. Нельзя не отметить и то, что эти преступления были характерны и для захватнических набегов Олега (в особенности) и Игоря на грече­ские поселения. «И вышел Олег на берег и начал воевать, и много убийств сотворил в окрестностях города грекам, и разбили множество палат, и церквей пожгли. А тех, кого захватили в плен, одних иссекли, других замучили, иных же застрелили, а некоторых побросали в море, и много другого зла сделали русские грекам, как обычно делают враги»6.

Договоры Руси с Византией. Договор 911 г. был заключен киевским князем Олегом после его отмеченного выше похода на столицу Визан­тии Царьград. В нем, в частности, регламентировалась ответственность за убийство, за нанесение ударов мечом или другим орудием, кражу и грабеж. В случае убийства (в равной степени, если оно совершено рус­ским в отношении христианина или наоборот) убийца подлежал смерти прямо на месте преступления. В случае побега имущество убийцы (того, у которого есть имущество) переходило к законному родствен­нику и жене убитого. Если же сбежит неимущий убийца, то в случае его поимки он подлежит смерти. Если же кто ударит другого мечом или побьет другим орудием, то должен заплатить потерпевшему «по обычаю русскому 5 литров серебра» (неимущий преступник обязан был отдать все, что было при нем, вплоть до одежды, в которую он был одет; в слу­чае, если этого окажется недостаточно, он, согласно своей вере, должен поклясться, что никто не может ему помочь выплатить недостающее, и в этом случае его судебное преследование прекращалось). Если вор будет схвачен потерпевшим во время кражи и окажет при этом сопро­тивление и будет убит, то такое причинение смерти признавалось право­мерным. Если же вор отдается без сопротивления в руки потерпевшего и будет связан, то должен будет возвратить похищенное в тройном раз­мере. Такое же наказание полагалось и в случае завладения чужим иму­ществом с причинением потерпевшему насилия и страданий.

Договор 911 г. содержал и нормы, которые можно считать зачат­ками будущих норм международного уголовного права об экстрадиции (выдаче преступников). В соответствии с ним преступники, бежавшие из Руси и схваченные в Греции, должны были быть насильственно возвра­щены на Русь. Такое же обязательство возлагалось и на русскую сторону: в случае поимки там преступника, совершившего преступление в Греции, тот должен был быть насильственно возвращен в Грецию.

Договором Игоря 944 г. вносились некоторые изменения в договор 911 г. Так, например, запрещалась расправа над убийцей (причинение ему смерти) на месте преступления. За покушение на грабеж наказание снижалось с взысканием с виновного не тройной (по договору 911 г.), а двойной стоимости похищенного имущества, а за кражу потерпевший получал не тройную стоимость, а саму похищенную вещь или ее стои­мость (в случае если эта вещь была найдена; если же вор успел ее продать, то с него взыскивалась двойная стоимость вещи). Эти изменения следует признать для законодателей шагом вперед в направлении прогрессивных начал уголовного права. Договор 944 г. содержал зачатки норм между­народного уголовного права об ответственности за неоказание помощи потерпевшим кораблекрушение на море. Под угрозой наказания он запрещал присвоение какого-либо имущества с такого корабля или обра­щение в рабство членов экипажа.

Русская Правда. Основным правовым памятником Древней Руси явля­ется Русская Правда. Пространная редакция Правды (памятник дошел до нас в двух редакциях — Краткой и Пространной) сложилась не позд­нее XIII в. Из содержания этого древнерусского правового памятника видно, что к этому времени преступления на Руси были достаточно рас­пространенным явлением. По крайней мере уголовно-правовые нормы были рассчитаны на следующие преступления:

– убийства, разновидностью которых были убийства свободного человека (русина, княжеского воина, купца, боярского тиун-приказ­чика, церковного служащего, словенина, княжеского слуги, в том числе конюха, повара, приказчика или конюшего, ремесленника или ремес­ленницы, смерда или чужого холопа-раба);

– членовредительства и побои (удары): удар мечом (без его «обнаже­ния») или рукояткой меча, удар палкой, рогом или тупой стороной меча, повреждение («рана») руки, ноги, глаза или носа, отрубление пальца, удар мечом («но не до смерти»), «толчок» потерпевшего или рывок его на себя, удар по лицу, удар жердью;

– оскорбление: вырывание клока бороды, обида господином закупа;

– кража (татьба), т.е. завладение имуществом без насилия: коно­крадство, воровство из клети, кража скота из хлева или чего-либо из клети, кража скота с поля, кража хлеба с гумна или из ямы, кража бобра, кража ладьи или струга, кража ястреба или сокола, голубя, курицы, утки, гуся, лебедя или журавля, кража сена или дров; преступлением (но не кражей) признавалось взятие чужого коня без спросу (но без умысла на кражу), «если кто сядет на чужого коня без спросу»;

– грабеж или разбой, т.е. завладение имуществом с причинением насилия потерпевшему;

– уничтожение или повреждение имущества: уничтожение борт­ного знака, уничтожение («если кто срубит») бортной межи, распахива­ние полевой межи, перегораживание дворовой межи, «если кто срубит веревку в перевесе», поджог гумна, «если кто по злобе зарежет чужого коня или другую скотину»;

– укрывательство преступления: укрывательство похищенного, по­купка краденого (коня, одежды или скотины), укрытие беглого холопа.

Русская Правда, отражавшая процесс феодализации Киевской Руси, содержала в себе нормы в основном гражданского, уголовного и процес­суального права. Преступление в ней обозначалось термином «обида», под которой понималось причинение потерпевшему материального или морального вреда. Содержание обиды (ее оценка) зависело от сложив­шихся обычаев. Все преступления (обиды) делились на два рода — против личности и имущественные. Субъектом преступления мог быть любой человек, кроме холопа (последние — это феодально зависимые люди, приближавшиеся по своему правовому положению к рабам). За действия холопа отвечал его господин. Правда, в отдельных случаях потерпевший мог расправиться с холопом-обидчиком и без обращения к властям. Рус­ская Правда существенно ограничивала кровную месть, что свидетель­ствовало о процессе усиления государственных начал уголовного наказа­ния, резком возрастании роли князя и княжеского суда.

В Русской Правде еще не существовало возрастного ограничения уго­ловной ответственности; не был известен и институт вменяемости, но уже были заложены основы института индивидуализации ответственности и наказания. Так, убийство при разбое наказывалось гораздо строже, чем убийство в драке. В этом документе можно отыскать и зачатки института соучастия в преступлении: например, размер наказания зависел от того, было ли совершено преступление в одиночку или несколькими лицами.

Высшей мерой наказания являлись «поток и разграбление». В разные времена эта мера понималась по-разному. Это могло означать и убийство осужденного, и разграбление его имущества, и изгнание с конфискацией имущества, и продажу в холопы. Второй по тяжести мерой наказания была вира, то есть своеобразный денежный штраф в пользу князя. Вира обычно назначалась за убийство (за убийство простого свободного чело­века — 40 гривен, за убийство представителя княжеской администрации — 80 гривен). За большинство преступлений наказанием была продажа, т.е. также денежный штраф, размеры которого различались в зависимо­сти от совершенного преступления.

По мнению В. О. Ключевского, основными источниками Русской Правды являлись: «местный юридический обычай и княжеское зако­нодательство при косвенном участии церковно-византийского права... Правда нашла в византийских источниках... образцы кодификации»7.

Псковская судная грамота и Новгородская судная грамота — памятники уголовного нрава Пскова и Новгорода ХIII–XV вв. Эти памятники раз­вивали основные положения Русской Правды и отражали социально-политические условия периода феодальной раздробленности Руси. Они являлись важнейшими законодательными документами Псковской и Новгородской феодальных республик, носивших определенные черты демократического государственного устройства. По сравнению с Русской Правдой эти памятники уже ничего не говорят о кровной мести. В Псков­ской грамоте значительно изменилось понятие преступления. Преступ­ным признавалось посягательство не только на личность и имущество, но и иное запрещенное законом деяние, в том числе направленное против органов власти. Субъектами преступления по Псковской грамоте могли быть все свободные, хотя бы и феодально зависимые люди (о холопах эта грамота не упоминает). В Псковской грамоте уже содержится упоми­нание о государственных преступлениях (таковым являлся, например, «перевет», т.е. государственная измена), о некоторых преступлениях против суда, более детально формулируется ответственность за имуще­ственные преступления (одним из наиболее опасных был поджог, за кото­рый полагалась смертная казнь). Исторические (летописные) источники свидетельствуют, что самыми серьезными преступлениями в Древнерус­ском государстве, в частности в XI в., были мятежи и городские восстания против княжеской власти, обычно сопровождавшиеся убийствами, гра­бежами и разбоями. Таковыми были: «мятеж великий» в Суздале 1024 г., Киевское восстание 1068 г., восстание смердов в Ростове и на Белоозере, а также попытка городского восстания в Новгороде. Приведем лишь при­меры из известной Новгородской первой летописи старшего извода.

1136 г. «Новгородцы призвали псковичей и ладожен и думали, как изгнать князя своего Всеволода, и посадили его в епископов двор, с женою и с детьми... и стража стерегла день и ночь с оружием. И сидел (он) 2 месяца и пустили (выпустили) из города, а Владимира, сына его приняли».

1137 г. «В то же лето пришел князь Всеволод в Псков, желая сесть в Новгороде опять на столе своем... мятеж был велик в Новгороде: не захотели люди Всеволода. И взяли на разграбление даже тех, кто Всево­лоду приятель из бояр».

1167 г. «Святослав пошел на Волгу и дал ему Андрей помощь, и пожег Новый торг... и много пакости творил домам им и села их потратил. А брат его Роман и Мстислав пожгли Луки...».

1209 г. «Новгородцы... пошли на дворы их грабежом, а Мирошкин двор и Дмитров зажгли, а имущество их забрали, а села их распродали и челядь, а сокровища их разыскали и поимели без числа».

1228 г. «Вметнулся весь город, и пошел с веча в оружии на тысячного Вячеслава, и разграбили двор его и брата его... и был мятеж в городе велик».

1269 г. «Был мятеж в Новгороде: начали изгонять князя Ярослава из города, и созвонили вече на Ярославовом дворе, и убили Иванка... И взяли дома их на разграбление и хоромы разнесли...».

1359 г. «И взяли села Селиверстова на щит, а иных сел славянских много взяли; много же невиноватых людей погибло тогда...».

1398 г. «И пошли на князя великого волости на Белоозеро, и взяли белозерские волости на щит, и пожгли, и старый городок Белозеровский пожгли, а полона взяли без числа: и Кубенские волости повоевали, и около Вологды воевали, и Устюг город повоевали и пожгли... токмо с городска (Орлец-городок) единого человека убили.., а городец разграбили...».

1418 г. «Апреле месяце сделалось так в Новгороде наущением дьявола: человек некий Степанко захватил боярина Данила Ивановича, Божина внука, и держа вопил людям: «а господа, пособите мне так на злодея сего». Люди же, видя его вопль, влекомого как злодея к народу и казнили его ранами близко к смерти, а сведя с вече, скинули с моста...».

1444 г. «Той же зимой... в Новгороде хлеб дорог был... и многие от голода падали умирая... А в то же время не было в Новгороде права и пра­вого суда, и встали ябедники, и начали грабить по селам и по волостям и по городу…»8

Все эти и другие восстания в итоге были подавлены, но тем не менее учинили междукняжеские усобицы, получившие свое развитие во второй половине XI в.

Летописные источники свидетельствуют о том, что междуусобные княжеские войны, целью которых было установление своей и только своей великокняжеской власти, также сопровождались неслыханными по своей жестокости преступлениями — убийствами, грабежами и раз­боями, по признанию летописцев, не уступавшими в этом татарско- монгольскому игу. Вот как, например, выглядел один из таких эпизо­дов по истории Н. М. Карамзина. Михаил Тверской получил от Мамая Ярлык на владение великим княжеством Владимирским. Но этому вос­противились другие князья и бояре, в частности Новгородские, склонив против него население. Михаил следующим образом (в 1370 г.) прекра­тил это противодействие: одни «новгородцы» пали мертвыми в пер­вой схватке; другие бежали и не спаслись; конница Михаила топтала их трупы, и князь, озлобленный жителями, велел зажечь город с конца по ветру. В несколько часов все здания обратились в пепел, монастыри и церкви, кроме трех каменных; множество людей сгорело или утонуло в Тверце, и победители не знали меры в свирепости, обдирали донага жен, девиц, монахинь: не оставили на образах ни одного золотого, ни серебряного оклада и с толпами пленных удалились от городского пепе­лища, пополнив 5 скудельниц мертвыми телами. Летопись говорит, что злодейства Батыева в Торжке не были так памятны, как Михайловы»9.

Мало чем от этого отличается описание Карамзиным (также лето­писное в своей основе) жестокости, проявленной князем Смоленским Святославом в 1386 г.: «Святослав вступил в нынешнюю Могилевскую губернию, и начал свирепствовать как Батый в земле, населенной Рос­сиянами, не только убивал людей, но и вымышлял адские для них муки: жег, давил, сажал на кол младенцев и жен, веселился отчаянием сих жертв невинных. Сколь вообще ни ужасны были тогда законы войны, но Летописцы говорят о сих злодействах Святослава с живейшим омерзением...»10.

Глава II.
Московское государство (ХV–ХVI вв.)

Судебник 1497 г. Двинская уставная грамота. Белозерская уставная грамота 1488 г. Губная Белозерская грамота 1539 г. Судебник 1550 г. Приговор о разбойных делах 1555 г. Приговор о лжесвидетельстве 1582 г. Судебник 1589 г. Летописные сведения о преступности.

Этот исторический период характеризуется прекращением княжеских междуусобий, преодолением феодальной раздробленности, объединением русских земель под главенством Москвы, окончательным освобождением от татаро-монгольского ига (1480 г.) и, наконец, созданием централизованного государства. Все это не могло не сказаться на развитии уголовного права как одного из важнейших опор формировавшейся централизованной государственности, на значитель­ном расширении понятий о преступных и наказуемых деяниях в сторону государственно-правовых начал их криминализации и пенализации.

Судебник 1497 г. Этот памятник относится к периоду усиления цен­тральной власти, преодоления феодальной раздробленности, что в пер­вую очередь было вызвано усилением экономических связей между рус­скими землями. Судебник был утвержден великим князем Иваном III и его Боярской думой. Преступление в нем именуется «лихим делом». По Судебнику холоп мог уже быть субъектом преступления и само­стоятельно отвечать за свои поступки и преступления. Дальнейшее развитие получила система преступлений, в частности, выделялись государственные и имущественные преступления. К первым Судебник относил крамолу (например, отъезд бояр от великого князя к другому князю) и подым (это, по-видимому, призывы к восстанию против вла­стей), передачу врагу секретных сведений, поджог города с целью пере­дать его врагу. Эти государственные преступления карались смертной казнью. К имущественным преступлениям относились разбой, татьба, истребление и повреждение чужого имущества, к преступлениям про­тив личности — убийство (душегубство), оскорбление действием и сло­вом. К преступлениям против суда — например, оговор невиновного.

Наказания усиливались вследствие неоднократности совершения преступления и в зависимости от личности преступника. Так, если вор совершит кражу впервые (кроме церковной или сопровождавшейся убийством), он карался торговой казнью. Вор же, совершивший кражу вторично, карался смертной казнью. При этом, если пойманный впер­вые с поличным будет признан под присягой пятью-шестью добрыми людьми вором, совершившим кражи неоднократно, он также карался смертной казнью. При определении наказания за воровство, разбой, убийство, злостную клевету или за совершение какого-либо другого преступления в качестве квалифицированного признака, усилива­ющего наказание, вводилось понятие «лихой человек». Под ним пони­мался опасный преступник, совершавший указанные преступления, и за любые из них тот наказывался смертной казнью.

Судебник предусматривал два вида казни — смертную и торговую. Виды первой законом не регулировались (практически же она исполня­лась в виде повешения, отсечения головы, утопления). Торговая казнь заключалась в битье кнутом на торговой площади и нередко влекла за собой смерть наказуемого. Как и Русская Правда, Судебник допускал такое наказание, как продажа, но уже только как дополнительное, т.е. в сочетании с торговой казнью.

Двинская уставная грамота — наиболее древняя из сохранившихся уставных грамот Московского государства. Уставные грамоты опре­делили предмет и компетенцию местной администрации. Двинская грамота касалась Двинской земли, ранее входившей в состав Нов­городского владения, и представляла своего рода компромисс между централизованной властью и прежними новгородскими законода­телями и судебными установлениями. Грамота содержала и наказу­емые (немногие) уголовно-правовые нормы: об ответственности за убийство, за нанесение ран, за побои боярина, за перепахивание межи, за воровство (за третье — виселица), за самосуд.

Белозерская уставная грамота 1488 г. предусматривала за разбой и убийство (душегубство) продажу и смертную казнь.

Губная белозерская грамота 1539 г. устанавливала в Белозерском уезде (Новгородская земля) новый порядок судопроизводства, что было вызвано резким усилением там преступности (один из основных моти­вов издания такой грамоты — привлечение местного населения к борьбе с преступностью). В качестве примера можно привести соединение в ст. 5 Грамоты процедурно профилактически сыскных и уголовно-правовых норм: «Где разобьют разбойники село или деревню, или кого на дороге разобьют, а с разбоев те разбойники куда-нибудь поедут, и в Новгородскую землю, а вот про тот разбой станет известно, и вы бы между собой свелись все заодно, за теми разбойниками ездили, везде где тех разбойников найдете, и вы б тех разбойников ловили безменно. Да который разбойников поймает с поличным с разбойным, или без поличного, а ведомого разбойника, или у которых людей разбойников обнаружите и наличное у них разбойное вынете, а тот будет ведомой же лихой человек, и вы б тех разбойников и к которым людям, разбойники приезжают, обыскав и пытав накрепко, и выведав у них правду, казнили смертью ж»11.

Судебник 1550 г., изданный Иваном IV, отражал укрепление со­циально-политических основ русского централизованного государ­ства. Судебник ввел понятие новых должностных преступлений (выне­сение неправильного решения в результате получения взятки, подлог судебных документов, фальсификацию протокола судебного заседа­ния, извращение показаний свидетелей), строго карал за лжесвиде­тельство, необоснованную или ложную жалобу, за ложное обвинение судей в умышленном неправосудии, виновный наказывался за это «сверх вины», т.е. помимо вынесенного ему приговором наказания еще и битьем кнутом, и тюремным заключением. В Судебнике впервые сделана попытка разграничить грабеж как открытое похищение вещи и разбой как хищение, связанное с насилием. Из воровства выделялся состав мошенничества. Появились новые составы государственных преступлений (например, сдача города неприятелю).

Судебник расширил применение смертной казни (если в Судеб­нике 1497 г. она предусматривалась в десяти случаях, то в Судебнике 1550 г. — в пятнадцати). Увеличилось и применение торговой казни — битье кнутом на торговой площади. Последнее наказание применя­лось в основном в отношении должников за совершение должностных преступлений. Судебник расширил и усиление тюремного заключе­ния, последнее могло сочетаться с торговой казнью. Сроки тюремного заключения обычно не определялись, и лишь в одних случаях предус­матривалось заключение в тюрьму «до смерти» (т.е. пожизненно). Судебник предусматривал и имущественные санкции — денежные штрафы, которые устанавливались за оскорбление и бесчестье. Размер штрафных санкций зависел от социального положения потерпевшего (например, боярских детей, торговых и посадских людей, волостных жителей) и пола оскорбляемого (за оскорбление женщины штраф удваивался по сравнению со штрафом за оскорбление мужчины, в том числе и от социального положения).

Приговор о разбойных делах 1555 г. После принятия Судебника 1550 г. законодательный процесс в Московском государстве происхо­дил путем издания царских указов и боярских уставов, которые стали вестись в приказах и назывались Уставными, или Указными, книгами приказов. Своим острием они были направлены на борьбу с «лихими людьми», т.е. преступниками и потворствующим им лицами. Последнее было вызвано резким ростом разбойничьих нападений, что подрывало силу централизованной власти. «Приговор о разбойных делах 1555 г. содержал и уголовно-правовые нормы, направленные на борьбу с разбоем. Главное их содержание — пытки обвиненных в раз­бое и применение к ним единственного наказания — смертной казни (в ст. 2 обосновывалась необходимость такой меры наказания: «а если посадить их (то есть виновных в разбое) в тюрьму до смерти, то они из тюрьмы утекают или разбойники их выбивают (то есть освобождают) и кровь от них крестьянская льется»).

Приговор о лжесвидетельстве 1582 г. Был принят Иваном Грозным совместно с Боярской думой в связи с тем, что ухудшение экономиче­ского положения в Московском государстве сопровождалось возрас­танием количества ложных исков и подкупов свидетелей в судебных делах. В нем был сформулирован ряд новых уголовно-правовых норм, в частности о наказании холопов (и иных людей), подавших в суд лож­ные иски; о предъявлении ложных обвинений в убийстве, крамоле или измене царю; о наказании «неправедных» судей; о смертной казни «наемных доводчиков», т.е. тех, кто берет деньги у истцов или ответ­чиков за дачу ложных показаний; об ответственности боярских детей, уклоняющихся от службы и занимающихся сутяжничеством. Под угро­зой смертной казни вводилась обязанность доноса по поводу крамолы (измены), мятежа или умысла на цареубийство. В связи с широким рас­пространением в XVI в. коррупции в судах Приговор под страхом стро­жайшего уголовного наказания запрещал судьям (боярину, наместнику, казначею или дьяку) помогать в суде крамольнику (изменнику), лже­свидетелю, а также любого рода судебную волокиту (например, если в суде дадут говорить «что не по делу»)12.

Судебник 1589 г. Представлял собой юридическое обоснование политических претензий Московского государства на присоединение Новгорода и Пскова. В его задачу входили переработка и дополнение Судебника 1550 г. в направлении реализации в новгородско-псковских землях уже Московского государства его основных административных, финансовых и судейских функций с учетом особенностей новых тер­риторий (например, республиканских «властей», развитых товарно-денежных отношений). Судебник содержал и новые (по сравнению с прежним) уголовно-правовые нормы. При этом большинство новелл касалось борьбы с преступлениями против правосудия.

Так, в случае умышленного искажения судебного документа дьяком он наказывался битьем кнутом и отречением от должности13.

Летописные памятники той эпохи убедительно свидетельствуют о том, что, как и в предыдущие периоды, самые жестокие преступления совер­шались самими правителями (ранее великими князьями в их смертных схватках за власть, теперь царями-самодержцами). Вот как это выгля­дит применительно к правлению Ивана Грозного у Н. М. Карамзина: «Так пишут очевидцы (т.е. летописцы. – А. Н.): в июле месяце 1568 г. в полночь, любимцы Иоанновы, Князь Афанасий Вяземский, Малюта Скуратов, Василий Грязной, с Царскою дружиною вломились в дома ко многим знатным людям, Дьякам, купцам; взяли их жен, известных кра­сотою, и вывезли из города. В след за ними выехал и сам Иоанн, окру­женный тысячами Кромешников. На первом ночлеге ему представили жен; он избрал некоторых для себя, других уступил любимцам, ездил с ними вокруг Москвы, жег усадьбы Бояр опальных, казнил их верных слуг, даже истреблял скот...; возвратился в Москву, и велел ночью раз­вести жен по домам: некоторые из них умерли от стыда и горести»14. «Началось в Торжке, где неистовые Опричники, в день ярмарки, завели ссору и драку с жителями: Царь объявил граждан бунтовщиками; велел их мучить, топить в реке. То же сделалось в Коломне и там же было след­ствие»15. «Но смерть казалась тогда уже легкою, жертвы часто требовали ее как милость. Невозможно без трепета читать в записках современных (т.е. в летописях. – А. Н.) о всех адских вымыслах тиранства, о всех способах терзать человечество. Мы упоминали о сковородах: сверх того, были сделаны для мук особенные печи, железные клещи, острые когти, длинные иглы, разрезывали людей по суставам, перетирали тон­кими веревками надвое, сдирали кожу, выкраивали рамки из спины... И когда в ужасах душегубства, Россия цепенела, во дворце раздавался шум умирающих: Иоанн тешился со своими палачами и людьми весе­лыми, или скоморохами...»16.

Не менее впечатляют и описания жестоких преступлений Ивана Грозного С. М. Соловьевым: «Иоанн решился разгромить Новгород. В декабре 1569 г. он двинулся туда из Александровской слободы и начал разгром с границ тверских владений, с Клина; по всей дороге, от Клина до Новгорода, производилось опустошение, особенно много постра­дала Тверь. 2 января 1570 г. явился в Новгород передовой отряд цар­ской дружины, которому велено было устроить крепкие заставы вокруг всего города, чтобы ни один человек не убежал... запечатали монастыр­ские казны; игуменов и монахов, числом более 500, взяли в Новгород и поставили на правеж до государева приезда... собрали ото всех новго­родских церквей священников и дьяконов и отдали их на соблюдение приставам..; их держали в железных оковах и каждый день с утра до вечера били на правеже..; приказных и торговых людей перехватили и отдали приставам, дома, имущество их были опечатаны, жен и детей держали под стражей... приехал сам царь с сыном Иоанном, со всем двором и с 1500 стрельцами... На другой день вышло первое повеление: игуменов и монахов... бить палками до смерти и трупы развозить по монастырям для погребения... Между тем Иоанн с сыном отправился... на Городище, где начался суд: к нему приводили новгородцев, содер­жащихся под стражею, и пытали, жгли какою-то «составною мудро­стью огненною», которые летописец называет поджаром; обвиненных привязывали к саням, волокли к Волховскому мосту и оттуда бросали в реку; жен и детей их бросали туда же с высокого места, связавши им руки и ноги, младенцев, привязавши к матерям; чтоб никто не мог спа­стись, дети боярские и стрельцы ездили на меленных лодках по Волхову с рогатинами, копьями, баграми, топорами и, кто всплывает наверх, того прихватывали баграми, кололи рогатинами и копьями и погру­жали в глубину; так делалось в продолжении пяти недель. По оконча­нии суда и расправы Иоанн начал ездить около Новгорода по монасты­рям и там приказывал грабить кельи, служебные дома, жечь в житницах и на скирдах хлеб, бить скот; приехавши из монастырей, велел по всему Новгороду, по торговым рядам и улицам грабить амбары, лавки рассе­кать и до основания рассыпать; потом начал ездить по посадам, велел грабить все дома, всех жителей без исключения, мужчин и женщин, двери и хоромы ломать, окна и ворота высекать; в то же время воору­женные толпы отправлены были во все четыре стороны... верст за 200 и за 250, с приказанием везде пустошить и грабить. Весь этот разгром продолжался шесть недель»17.

Эти и другие летописные свидетельства (в изложении российских историков) позволяют восстановить картину преступлений и преступ­ности рассматриваемого исторического периода. С одной стороны, наиболее распространенные преступления — грабежи и разбои — были вызваны слабостью централизованной власти, ее неспособностью под­держивать необходимый правопорядок, в особенности в глубинке, в отдаленных от резиденции великих князей и царя местах. И в этом плане применялось официальное уголовное законодательство (те же Судебники). С другой стороны — те же самые (грабежи и разбои) и дру­гие преступления (в том числе убийства, изнасилования) являлись про­явлением жестокого характера правителей (в особенности Ивана Гроз­ного), репрессии которых обрушивались не только на политических противников, но вообще на гражданское население. И эти преступле­ния не были подсудны никаким уголовным законам.

Глава III.
Смутное время (1598–1613 гг.) и его преодоление

Сводный судебник 1606 г. Соборное Уложение 1649 г. Исторические свидетельства о преступлениях и преступности того времени.

Смерть царя Федора Иоанновича (1598 г.) вызвала в стране дина­стический кризис. Впервые в России царский престол был занят путем выборов: его занял боярин Борис Годунов. После его смерти (1605 г.) наступил период, именуемый в отечественной историографии Смутой. Престол поочередно занимали Федор Году­нов, Лжедмитрий I и Василий Шуйский. Последний пытался упрочить крепостное рабство. Эти попытки, умноженные на слабость царской власти, вызвали крепостные волнения, перешедшие в крестьянскую войну, возглавляемую Иваном Болотниковым. Шуйскому при под­держке дворянства удалось разбить восставшие отряды и жестоко покарать восставших. Воспользовавшись тем, что правящие силы были ослаблены подавлением крестьянских восстаний, на Россию в оче­редной раз напали поляки, пытаясь возвести на российский престол Лжедмитрия. Польские шляхтичи на занятой ими территории грабили и подвергали насилию жителей, облагали их непосильными поборами. Это вызвало народное возмущение. Во многих местах Поволжья сти­хийно вспыхивали восстания крестьян и посадских людей. Отряды восставших в течение зимы 1608–1609 гг. освободили большинство захваченных поляками городов и Поволжья, и севера страны. И восста­новили там власть Шуйского. Однако в 1610 г. поляки опять двинулись на Москву, московская рать потерпела поражение, и недовольные сла­бостью Шуйского московские бояре и дворяне свергли его с престола. Власть перешла в руки правительства из семи бояр («семибоярщина»), которые, убоявшись возможного восстания народа в самой Москве, встали на путь национальной измены, заключив с поляками договор о приглашении на русский трон польского королевича Владислава. Поляки заняли Москву. Но их планам не суждено было сбыться, так как этому помешала общенациональная борьба против польских захватчи­ков, на различных этапах возглавляемая П. Ляпуновым, К. Мининым, Д. Пожарским. Москва была освобождена от интервенцев (1612 г.), и Земский собор избрал царем Михаила Романова, ставшего основателем династии Романовых. Произошло восстановление процесса созда­ния централизованного русского государства.

Сводный судебник 1606 г. В силу того, что этот Судебник официально не вступил в действие (не был утвержден высшей властью), он в исто­рической науке оценивается как опыт кодификационной работы, как один из источников при работе над Соборным Уложением 1649 г.18 В целом Судебник представлял собой попытку систематизации пред­шествующего законодательного материала с целью создания единого государственного порядка и единого судопроизводства. Он содержал и нормы материального уголовного права. Среди них следует выделить явное смягчение системы наказаний. В отличие от предыдущих законодательных актов, смертная казнь предусматривалась только в трех случаях. Во-первых, за государственные преступления. Во-вторых, за воровство (татьбу), грабеж и разбой, если они были связаны с убийст­вом и совершались «лихим» или «злым» человеком. И в-третьих, за составление поддельной грамоты на похолопливание. За все другие преступления полагалось «бить батогами», «вкинуть в тюрьму» или отдать «под крепкие поруки».

Соборное Уложение 1649 г. Его принято называть Уложением царя Алексея Михайловича. Это крупный кодифицированный правовой акт, оказавший серьезное влияние на дальнейшее развитие российского уголовного права. Уложение представляет собой своеобраз­ный свод законов и состоит из 25 глав и 967 статей. Целый ряд глав был посвящен уголовному праву. Уложение отражало дальнейшее укрепление самодержавной власти и централизованного управления, юридическое оформление крепостного права, усиление дворянского землевладения, закрепление православия как идеологического фунда­мента государства. Следует отметить, что в Соборном Уложении сделан значительный шаг в развитии уголовно-правовых норм Общей части. В нем впервые была сделана попытка законодательного разграничения деяний на умышленные, неосторожные и случайные. Вводились такие уголовно-правовые понятия, как необходимая оборона и крайняя необходимость, различались инициатор преступления, исполнитель, пособник и укрыватель.

В Соборном Уложении усложняется система наказаний, а сами наказания ужесточаются. Предусматривалось широкое применение смертной казни (в том числе в виде закапывания живым в землю, сожжения, заливания горла расплавленным металлом, четвертования, колесова­ния). Широко применялись членовредительские наказания, тюрьма, ссылка. По сравнению с ними уменьшалась доля штрафных санкций.

Дальнейшее развитие получили нормы Особенной части. При этом наибольшее внимание уделялось борьбе с преступлениями, посягав­шими на основы феодально-крепостнического строя. На первое по опасности место ставились религиозные преступления. За ними шли государственные преступления (государственная измена, посяга­тельство на жизнь и здоровье царя и др.). Тяжкими преступлениями являлись фальшивомонетничество, подделка царских печатей. Более или менее подробно описывались в Уложении другие преступления — воинские, имущественные, против личности. По объему и богатству юридического материала, по уровню законодательной техники Собор­ное Уложение выгодно отличалось от современных ему европейских юридических памятников. Все это предопределило его длительную жизнь. Будучи принятым в 1649 г., оно вошло в Полное собрание зако­нов Российской империи 1830 г., в значительной мере было исполь­зовано при составлении XV тома Свода законов (в этом томе были собраны законы уголовные) и Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г.

Исторические свидетельства о преступлениях и преступности Смут­ного времени и его преодолении. Слабость власти неизбежно приво­дила к совершению в основном двух видов преступлений: разбоев, сопровождавшихся другими насильственными преступлениями, и мятежей. Вот как один из таких «разбойных» годов описывает, например, С. М. Соловьев. В 1601 году Россию постиг страшный голод, вызванный тем, что вначале был «дождь великий», который не давал хлебу созреть, а затем ранний мороз (также «великий») «побил весь хлеб, рожь и овес». «За голодом и мором следовали разбои: люди, спасавши­еся от голодной смерти, составляли шайки, чтобы вооруженною рукою кормиться за счет других. Преимущественно эти шайки составляли из холопей, которыми наполнены были дома знатных и богатых людей... и не только не было от них проезда по пустым местам, но и под самою Москвою, атаманом их был Хлопка. Царь (Годунов. – А. Н.) долго думал с боярами, как помочь беде, и наконец решился послать против разбой­ников воеводу с большою ратью. Воеводою был отправлен окольничий Иван Басманов, который сошелся с Хлопкою под Москвою. Разбой­ники бились, не щадя голов своих, и убили Басманова, несмотря на то, что царское войско одолело их.

Хлопка, чуть живого, взяли в плен; товарищей его, бежавших в Украину, ловили и вешали, но там было много им подобных...»19.

Эти же события, правда, несколько более эмоционально, описаны (со ссылкой на свидетельства современников) и Н. М. Карамзиным: «…голод усиливался и наконец достиг крайности столь опасной, что нельзя без трепета читать ее добросовестного описания в преданиях современников... «Люди сделались хуже зверей; оставляли семейства и жен, чтобы не делиться с ними куском последним. Не только грабили, убивали за ломоть хлеба, но и пожирали друг друга. Путешественники боялись хозяев, и гостиницы стали вертепами душегубства: давили, резали сонных для ужасной пищи! Мясо человеческое продавалось в пирогах на рынках! Матери глодали трупы своих младенцев! Злодеев казнили, жгли, кидали в воду; но преступления не уменьшались… Явились шайки на дорогах… грабили, убивали под самой Москвою. Не боялись и сыскных дружин воинских; злодеи смело пускались на сечу с ними, имея атаманом Хлопка или Косолапа… Государь должен был действовать с усилием немаловажным, и в мирное время отрядить целое войско против разбойника. Главный воевода, окольничий Иван Федорович Басманов, едва выступив в ночь, уже встретил Хлопка, врага презрительного, но злого, который, соединив свои шайки, дерзнул близ Москвы спорить с ним о победе. Упорная битва, бесславная и жестокая, решилась смертью Басманова; видя его падающего с коня, воины кинулись на разбойников, не жалели себя, и наконец одолели их остервенением: большую часть истребили и взяли в плен атамана, изнемогшего от тяжелых ран… удивленный дерзостью сего опасного скопища, Борис искал, кажется, тайных соумышленников или наставников Хлопка между людьми значительными, зная, что в его шайках находились слуги господ опальных, и подозревал, что они могли быть вооружены местью против гонителя Романовых. Нарядили следствие; допрашивали, пытали взятых разбойников, но, по-видимому, ничего не узнали, кроме их собственных злодеяний. Хлопко, вероятно, умер от ран или в муках: всех других перевешали… Еще многие из товарищей Хлопковых спаслися бегством в Украину, где воеводы по указу Государеву их ловили и вешали, но не могли истребить гнезда злодейского, которое ждало нового, гораздо опаснейшего атамана, чтобы дать ему передовую дружину по пути к столице!»20. Пройдет несколько лет, и в качества такого атамана, но уже в ранге предводителя крестьянской войны, появится Болотников.

Восстание (движение, война) под предводительством Болотникова было серьезным проявлением мятежа — как одного из главнейших пре­ступлений Смуты (по определению В. О. Ключевского, «участие низ­ших классов в Смуте»). Краткая его история выглядит следующим обра­зом. 17 мая 1606 г. бояре во главе с князем Василием Шуйским устроили заговоры против Лжедмитрия и подняли восстание в Москве против самозванца и его польских сторонников. Население столицы сразу же поддержало восстание, толпы людей ворвались в Кремль. Лжедмитрий был убит, а его труп был выставлен на Красной площади. К власти пришли бояре, избравшие царем Василия Шуйского. Последний издал несколько законов, упрочивших крепостнические отношения. В ответ начались крестьянские волнения, охватившие многие области страны, началась небывалая ранее крестьянская война. Во главе ее встал Иван Болотников. Вот как описывает ход этого мятежа В. О. Ключевский: «Болотников, человек отважный и бывалый, боярский холоп, попав­шийся в плен к татарам, испытавший и турецкую каторгу… Болот­ников... набирал свои дружины из бедных посадских людей, бездо­мных казаков, беглых крестьян и холопов — из слоев, лежавших на дне общественного склада, и направлял их против воевод, господ и всех власть имущих. Поддержанный восставшими дворянами южных уез­дов, Болотников со своими сбродными дружинами победоносно дошел до самой Москвы, не раз побив царские войска. Но здесь и произошло разделение этих на минуту и по недоразумению соединившихся враж­дебных классов. Болотников шел напролом: из его лагеря по Москве распространялись прокламации, призывавшие холопов избивать своих господ, за что они получат в награду жен и имения убитых, избивать и грабить торговых людей; ворам и мошенникам обещали боярство, воеводство, всякую честь и богатство... дворянские вожди, присмотревшися, с кем имеют дело... покинули его, передались на сторону царя Василия и облегчили царскому войску поражение сбродных отря­дов. Болотников погиб, но его памятка всюду нашла отклик: везде крестьяне, холопы, поволжские инородцы — все беглое и обездолен­ное население поднималось за самозванца. Выступление этих клас­сов и породило Смуту, и дало ей другой характер. До сих пор это была политическая борьба, спор за образ правления, за государственное устройство. Когда же поднялся общественный низ, Смута преврати­лась в социальную борьбу, в истребление высших классов низшими»21.

По-иному Болотникова описывает Карамзин: «Болотников явился, с головы до ног вооруженный, перед шатрами царскими, сошел с коня, обнажил саблю, положил ее себе на шею, пал ниц и сказал Василию: «Я исполнил обет свой: служил верно тому, кто называл себя Димитрием в Сандомире: обманщик или Царь истинный, не знаю, но он выдал меня. Теперь я в твоей власти: вот сабля, если хочешь головы моей; когда же оставишь мне жизнь, то умру в твоей службе, усердней­шим из рабов верных»... Болотникова... и строптивейших мятежников отвезли в Каргополь и тайно утопили»22.

Мятежи продолжались и после, казалось бы, преодоления Смуты, что было вызвано обострением социальных противоречий, в частности грабительской финансовой политикой правительства. С целью попол­нения царской казны прямые налоги в 1646 г. были заменены налогом на соль, в результате чего соль подорожала почти втрое. Возмущение посадских людей и крестьян было столь велико, что правительство было вынуждено отменить налог на соль. Но тогда оно решило взы­скать с населения прямые налоги за 1646 и 1647 гг. и новые прямые налоги. В результате в июне 1648 г. в Москве вспыхнуло восстание. «Июньский бунт и был восстанием «черных людей» на «сильных», когда «всколыбалася чернь на бояр» и принялись грабить боярские, дворянские и дьячьи дворы и избивать наиболее ненавистных правите­лей»23. В том же 1648 г. восстания вспыхнули в других городах: Великом Устюге, Сольвычегодске, Чердыни, Козлове, Воронеже, Курске. Глав­ной силой восстания всюду были низы городского населения, но в ряде мест к восставшим примкнули и крестьяне24.

Именно в этих условиях и было принято Соборное Уложение 1649 г., окончательно закрепившее крестьян с их «родом и племенем» за поме­щиками, а за действия, направленные против государственной власти, определялась смертная казнь. Тем не менее Уложение не смогло смяг­чить остроту социальных и классовых противоречий, что опять-таки сказалось в мятежах и восстаниях, например, в Пскове и Новгороде 1650 г. Новый мятеж в Москве (Медный бунт) 1662 г. Наконец, новая крестьянская война (1667–1771 гг.) под предводительством Степана Разина, начавшаяся в виде разбойничьих действий казацкой вольницы и переросшая в настоящую народную войну. К восстанию примкнули народы Поволжья. Восставшие овладели Царицыным, Астраханью, Саратовым, Симбирском. Но под Симбирском Разин потерпел пора­жение, был схвачен и казнен на Красной площади в Москве.

Глава IV.
Преступность и уголовное право образования абсолютной монархии в России при Петре I
(конец XVII — первая четверть XVIII в.)

Краткая историческая справка о правлении Петра I и его реформах. Исторические сведения о преступлениях и наказаниях Петровской эпохи. Уголовное законодательство Петра I.

Краткая историческая справка о правлении Петра I и его рефор­мах (1689–1725 гг.). Важнейшей своей целью после воцарения Петр считал продолжение завоевания Крыма, войны, нача­той еще Софьей. Однако первая попытка взятия Азова завершилась неудачей, и Петр энергично принялся за строительство флота и увели­чение армии. За короткое время ему это удалось, и уже в 1696 г. Азов был взят. Петр понимал отсталость Руси во всех отношениях, и в 1697 г. он учредил так называемое Великое посольство (состоящее из 250 чело­век) для ознакомления с развитыми европейскими государствами, с их жизнью, достижениями в технике и культуре и установления с ними торговых, технических и культурных связей. Петр посетил Голландию, Англию, Австрию. Там он много времени посвятил изучению жизни европейских стран. Летом 1698 г. ему пришлось прервать поездку в связи с известием о стрелецком мятеже в Москве. По возвращении на родину Петр уже готовился к войне со Швецией за выход России к Балтийскому морю. В 1702 году русские войска провели ряд успешных наступательных операций. В 1703 году в устье Невы был заложен г. Санкт-Петербург, вскоре ставший столицей русского государства, а в 1704 г. были взяты Нарва и Дерпт (Тарту). Таким образом было «прорублено окно в Европу». В 1709 году под Полтавой произошло решающее сраже­ние со шведами, закончившееся полным разгромом шведских войск. В 1710 году войну России объявила Турция (при подстрекательстве евро­пейских держав). Турецкая армия окружила русские войска, и Петр I вынужден был подписать перемирие (условиями последнего были возвращение Турции Азова и разрушение основанной Петром крепости Таганрог). После этого была продолжена Северная война. Сухопутные русские войска успешно вели боевые действия на территории Фин­ляндии, а молодой русский флот одержал свою первую значительную победу (при мысе Гангут) над шведским флотом. Итогом многолетней Северной войны было заключение в 1721 г. успешного для России мира со Швецией. Россия приобретала территории побережья Балтийского моря от Выборга до Риги, а также часть Карелии и Ингрии (по тече­нию Невы), Эстляндию (Эстонию) и Лифляндию (часть Латвии). Важным внешнеполитическим шагом Петра был и Каспийский (Персид­ский) поход 1722–1723 гг., в результате которого Россия присоединила к своей территории западный берег Каспийского моря (с Баку и другими каспийскими городами). В 1724 году турецкий султан заключил с Россией Константинопольский мир, признав ее территориальные завоевания на Каспии. В свою очередь Россия признала права Турции на западное Закавказье.

Петр I сумел осуществить грандиозные преобразования во всех сферах жизни России: в экономике, военные реформы, реформи­рование государственного устройства, реформы в области культуры, науки и образования. Заслугой Петра в области экономики было то, что именно им были заложены основы российской промышленно­сти. Последняя была подчинена интересам армии и флота и началась с создания металлургии, горного дела, кораблестроения, оружейных заводов. Он сумел привлечь к этому людей разных сословий — дво­рян, купцов, посадских (городских) людей, разбогатевших крестьян. Все они получили при этом значительные льготы. Одной из основных трудностей для создания промышленности была нехватка рабочей силы. Петр I решил это простым и присущим ему жестоким способом. По его указу государственные крестьяне, жившие по месту строительства заводов, приписывались к ним в качестве рабочих («приписные» крестьяне), а за уклонение от этой повинности полагались жестокие наказания. В этих же целях Петр разрешил людям разных сословий покупать крестьян для своих заводов, таких крепостных можно было продавать только с заводом. Таким образом, основу промышленности составляли крепостнические отношения. Положение таких заводских крестьян было крайне тяжелым. За малейшие провинности полагались жестокие телесные наказания — битье батогами, заковывание в кандалы, заточение в заводские тюрьмы. Все это позволило Петру в крат­чайшие сроки едва ли не заново создать российскую промышленность. Россия, например, впервые начала продавать железо за рубеж.

Большое внимание Петр уделял развитию торговли — внутренней и внешней, предоставлял купцам различные льготы и привилегии. Он был первым из российских царей, кто стал проводить политику мер­кантилизма (достижения положительного торгового баланса другими странами) и протекционизма (поддержание таможенными пошлинами российских промышленников). Не затронув сущности крепостниче­ских отношений в деревне (а напротив, укрепляя их), он стремился поднять уровень сельскохозяйственного производства (за счет внедре­ния технических новшеств, содействия освоению новых земель, рас­ширению посевных площадей, выписыванию высокопородных видов скота из зарубежных стран). При этом он существенно расширил мас­штабы крепостничества в России, даря своим сподвижникам государ­ственные земли с их крестьянами.

Петр полностью реформировал армию и флот. Он же осуществил военные реформы государственного устройства. Фактически была упразднена Боярская дума. Был создан Правительствующий Сенат, которому поручалось управление страной в его отсутствие. Он ввел долж­ности фискалов, задачи которых состояли в контроле над администра­цией, выявлении нарушения законов, взяточничества, казнокрадства. Над Сенатом был поставлен генерал-прокурор. Имелись прокуроры и в других учреждениях. Прокуроры были действенным «оком госуда­ревым» и подчинялись лишь царю. Вместо устаревших приказов учреж­дались коллегии (близкие к современным министерствам). Уже в конце своего царствования (1721 г.) Петром был учрежден Синод как высший орган по управлению церковными делами (по сути дела, Синод был духовной коллегией) и церковь окончательно была подчинена госу­дарству. Была учреждена Тайная канцелярия как орган политического сыска, в котором производились следствие и расправа по конкретным делам (в чем самое активное участие принимал и Петр I).

Серьезные изменения Петр осуществил и в области культуры, науки и образования. При нем повысилась грамотность населения, развер­нулось книгопечатание, типографское и издательское дела, появи­лись публичные библиотеки, издана новая гражданская азбука (вместо церковнославянской), вышла в свет первая в России массовая газета «Ведомости». Открылась сеть светских школ и других учебных заведе­ний (в частности, так называемые цифирные школы, в которых обуча­лись дети не только дворян, но и чиновников и низшего духовенства; появляются технические учебные заведения). Петр I много сделал для развития науки, пригласив для этого европейских научных светил, направляя одаренных юношей на учебу в европейские страны. При нем были открыты астрологическая обсерватория, Ботанический сад, началось развитие российской юридической науки, открылся первый в России естественно-научный музей (Кунсткамера), утвержден проект создаваемой им Академии наук. При нем были сделаны шаги и в разви­тии литературы и искусства (например, был возрожден театр).

Личность Петра I не может не поражать даже нас, живущих в XXI в. Это был и выдающийся государственный деятель, и полководец, и философ, и судостроитель. В дополнение к этому он овладел мно­гими профессиями и ремеслами — плотника, токаря, лекаря и т.д. и т.п. Его масштабная личность привлекала внимание и писателей (напри­мер, А. С. Пушкина и А. Н. Толстого), художников и скульпторов (Э. Фальконе, В. И. Сурикова, Н. Н. Ге, М. М. Антокольского), нашла свое отражение в кинематографе и музыке. В повседневной жизни он отличался скромностью: в одежде, жилище, еде, доступности окру­жающим. Одновременно он мог быть и очень жестоким. В особен­ности если это касалось интересов государства и его императорской власти (чего стоит лишь одно его личное участие в казнях и пытках; эта жестокость обуславливалась и его едва ли не воинствующим ате­измом, и приверженностью к пьянству и другим аморальным поступ­кам). Реформы Петра — реформы для России великие. Но методы их достижения — чрезвычайно жестокие. Население России при Петре значительно убавилось (на 150 тысяч человек при тогдашних милли­онах), что означало уж слишком завышенную цену его реформ. В связи с этим с XVIII в. и по настоящее время в исторической науке не прекра­щается спор насчет оценки значения петровских реформ для России. «Что это — исторический подвиг народа или меры, которые обрекли страну на разорение после реформ Петра?.. Одни специалисты говорят, что петровские реформы привели к консервации феодально-крепост­нической системы, нарушению прав и свобод личности, вызвавших дальнейшие потрясения в жизни страны. Другие утверждают, что это крупный шаг вперед по пути прогресса, пусть и в рамках феодальной системы»25. Думается, что однозначной оценки здесь быть не может, и объективность этой оценки предполагает учет и того и другого мне­ния (как бы: «да, с одной стороны... но тем не менее...»). И фон данного исследования (преступление и наказание в Петровскую эпоху) лишь подтверждает такой подход.

Исторические сведения о преступлениях и наказаниях Петровской эпохи. Преодоление Смутного времени вплотную привело к созданию абсолютной монархии в России. Последняя была ослаблена во всех отношениях (незащищенность внешних границ, слабость армии, слабость экономики, в частности отсутствие крупной промышленно­сти). В этих условиях началась жестокая борьба за российский престол между юным царем Петром I и родственниками жены царя Алексея Михайловича — боярами Милославскими. В связи с этим основное содержание преступности Петровской эпохи составляли государствен­ные преступления — мятежи, сопряженные с попыткой завладения пре­столом и государственной изменой, а также традиционные для России крестьянские восстания, также угрожавшие незыблемости самодер­жавной власти. Кроме того, значительную составляющую преступно­сти образовывали также такие традиционные для России преступления «любого рода власть имущих», как казнокрадство и взяточничество. Несмотря на, казалось бы, безусловное при Петре I верховенство цен­тральной власти, также распространенными были и вооруженные гра­бежи и разбои, нередко сопровождавшиеся убийствами.

В 1682 году Милославским удалось поднять в Москве восстание стрель­цов. Царем вместе с Петром был провозглашен царевич Иван, сын Алексея Михайловича и Милославской. Петр с матерью должны были отправиться в ссылку — в село Преображенское, а правительство воз­главила Софья — старшая сестра юных царей и ее приближенный князь Голицын. И если Петр с юных лет осознавал необходимость проведе­ния кардинальных реформ в России, то Софья была олицетворением сохранения крепких патриархальных устоев. В начале 1689 г. Софья сделала новую попытку поднять стрельцов с целью свержения Петра, но последнего поддержали отряды дворянского ополчения, и Софья вынуждена была капитулировать. Тем не менее летом 1698 г., во время нахождения Петра в Западной Европе, в Москве произошло новое вос­стание стрельцов, опять же поднятое Софьей. Оно было подавлено еще до возвращения Петра. Более 100 стрельцов было казнено, многие из них были наказаны кнутом и сосланы в различные города. Однако Петр счел эти меры слишком мягкими. Как описывает эти события В. О. Ключевский: «Тотчас по приезде в Москву он принялся за жесто­кий розыск... Петр был вне себя во время этого розыска и в пыточном застенке, как тогда рассказывали, не утерпев, сам рубил головы стрель­цам»26. На этот раз казнили уже более двух тысяч стрельцов, а Софья была пострижена в монахини и заточена в монастыре, где под строжай­шим надзором прожила до конца своей жизни.

Основной исторической внешнеполитической задачей Петра была борьба, как отмечалось, за Балтийское побережье. Началась Северная (шведская) война, потребовавшая неимоверных средств. Перевоору­жение армии, рекрутчина (а служба в армии была пожизненной), соз­дание на Урале горной промышленности, постройка Санкт-Петербурга происходили в результате чудовищной эксплуатации и обнищания основного населения страны. Реакцией на все это были закономерные крестьянские восстания (например, Астраханское восстание 1705 г., Башкирские восстания 1705 г.). Самым серьезным из них была кресть­янская война 1708 г. под предводительством Кондратия Булавина, дви­жущей силой которой были крестьяне и казачество. Разумеется, что эти и другие восстания были жестоко подавлены.

Основное государственное преступление — государственная измена была связана с действиями оппозиции к Петру и его реформам, которая была довольно значительной. Оппозиция не была однородной и состо­яла, условно говоря, из двух ветвей. Во-первых, это Русская право­славная церковь, принципиально выступавшая против откровенно прозападных преобразований Петра. К тому же Петр и юридически и фактически подорвал существовавшую до него неподконтрольную церковную власть. Он уничтожил звание патриарха и стал именовать себя «верховным пастырем» православной церкви. Еще после поражения под Нарвой (Северная война) Петр для восстановления и умножения бое­вой техники приказал перелить в пушки множество церковных колоко­лов. Специальным Указом 1701 г. он отнял у монастырей распоряжение их вотчинными доходами «за то или под тем предлогом, что нынешние монахи, вопреки древних и своему обету, не питают нищих своими тру­дами, напротив, сами чужие труды поедают». Во-вторых, представители мыслящей правящей знати (среди них оказались и некоторые близкие сподвижники Петра), как и Петр, побывавшие за границей, но вынесшие оттуда иные представления о необходимых России преобразованиях. В частности, им была чужда идея неограниченного самодержавия и при­шлась по душе европейская конструкция политической власти, ограни­чивавшая власть короля контролем аристократии и выборных органов27. Практически все оппозиционные силы сделали ставку на наследника престола царевича Алексея, который (волей-неволей) встал во главе заговора против отца28. Его окружение организовало побег наследника за границу (в Австрию), откуда он был переправлен во владение Габ­сбургов в Неаполь. Из Неаполя Алексей обратился с письмом к Сенату и Русской православной церкви, в котором он обличал политику Петра и свое несогласие с ней. Петр по официальной дипломатической линии потребовал выдачи сына, но получил отказ. Тогда обманным путем он был схвачен в Неаполе, арестован и вывезен в Россию. Петр приказал «учинить» следствие по делу, в ходе которого и был установлен антигосу­дарственный заговор с целью свержения царя. Алексей был подвергнут жесточайшим пыткам (во время которых присутствовал и Петр со сво­ими ближайшими сподвижниками), во всем признался, выдав основ­ных заговорщиков. Вот как об этом писал ознакомившийся с (делом) А. С. Пушкин в своей незаконченной работе «История Петра I»: «Тол­стой объявил в канцелярии Сената новые показания царевича и духов­ника его (расстриги) Якова. Он представил и своеручные вопросы Петра с ответами Алексея своеручными же (сначала — твердою рукою напи­санными. А потом после кнута — дрожащею)»29. Суд приговорил царе­вича к смертной казни (по одним сведениям, накануне казни по приказу Петра, чтобы не позорить династию, он был задушен; по другим — умер до казни, не выдержав пыток).

Другим, не менее известным примером государственной измены во время правления Петра I является измена в 1708 г. украинского гетмана Ивана Мазепы во время войны со шведами, выразившаяся в переходе последнего на сторону шведского короля Карла XII. Правда, это пре­ступление гетмана не спасло шведов, их войско было разбито, самому Мазепе удалось избежать плена. По приказу Петра над изображением гетмана был совершен обряд казни, а имя Мазепы было предано цер­ковной анафеме. Петр был ошеломлен изменой гетмана, так как верил ему безгранично и даже выдал ему тех, кто уведомил царя о готовя­щейся измене, которых Мазепа казнил. Эти поистине шекспировские «страсти», усиленные легендой о романтической истории любви юной дочери генерального судьи Кочубея, сообщившего Петру об измене Мазепы, и престарелого гетмана, легли в основу поэмы Пушкина «Полтава» («Зачем он шапкой дорожит? Затем, что в ней донос зашит. Донос на гетмана злодея Царю Петру от Кочубея»30).

О масштабах таких по-современному должностных преступле­ний, как казнокрадство и взяточничество, может наглядно свидетель­ствовать хотя бы следующий пример, дошедший до нас в изложении С. М. Соловьева: «Современники Петра рассказывали следующий случай: император, слушая в Сенате дело о казнокрадстве, сильно рас­сердился и сказал генерал-прокурору Ягужинскому: «Напиши имен­ной указ, что, если кто и настолько украдет, что можно купить веревку, то будет повешен». «Государь, — отвечал Ягужинский, — неужели вы хотите остаться императором один, без служителей и подданных? Мы все воруем, с тем только различием, что один больше и приметнее, чем другой. Петр рассмеялся и ничего не сказал на это»31.

Петр I жестоко, хотя, увы, и безуспешно боролся с язвой казнокрад­ства и взяточничества. Не щадил он и высших чиновников, в том числе из своего ближайшего окружения (например, Меншиков предавался суду и был наказан денежным взысканием). За эти преступления сибир­ский генерал-губернатор князь Гагарин был повешен, петербургский вице-губернатор Корсаков был подвергнут пытке и публично высечен кнутом (такому же наказанию подверглись два сенатора), вице-канцлер барон Шафиров «был снят с плахи» и отправлен в ссылку32.

О распространенности при Петре I для допетровской России таких общеуголовных преступлений, как разбои, свидетельствует, опираясь на исторические источники, В. О. Ключевский (им же выделены и основ­ные причины совершения таких преступлений): «Современные Петру известия говорят о небывалом развитии разбоя. Разбойничьи шайки, предводимые беглыми солдатами, соединялись в благоустроенные и хорошо вооруженные конные отряды и нападали «порядком регуляр­ным», уничтожали многолюдные села, останавливали казенные сборы, врывались в города. Иной губернатор боялся ездить по вверенному ему краю, и сам князь Меншиков, петербургский генерал-губернатор, счи­тавший себя способным проплыть Ладожский канал, не краснея объ­явил Сенату, что не может справиться с разбойниками своей губернии.

Разбоями низ отвечал на произвол верха: это была молчаливая кру­говая порука беззакония и неспособности здесь и безотчетного отчая­ния там. Столичный приказный, проезжий генерал, захолустный дво­рянин выбрасывали за окно указы грозного преобразователя и вместе с лесным разбойником мало беспокоились тем, что в столицах дей­ствуют Государственный Сенат и девять, а потом и десять по-шведски устроенных коллегий с систематически разграниченными ведом­ствами. Внушительными законодательными фасадами прикрывалось общее безнарядье»33.

Еще более впечатляющие примеры «разбойной» преступности при Петре I приводит (опять-таки опираясь на содержательные докумен­тальные источники) С. М. Соловьев: «В июле 1707 года сидели бояре в столовой палате, слушали памятки из Разряда, отписки из Углича и Твери и приговорили: на Углич, в Тверь, в Ярославль, в Пошехонье, в Торжок, Бежецкий Верх и другие города и уезды для розы­ска и поимки разбойников и смертных убийц и зажигателей послать нарочно из Московского Судного приказа стольника князя Василия Мещерского, потому что в этих уездах воровские люди ходят, собрав­шись многолюдством, много сел и деревень пожгли, много домов разорили... В 1710 году били челом государю клинские, волоцкие, можайские помещики и вотчинники: приезжают к ним разбойники многолюдством со всяким оружием, разбивают и жгут села и деревни днем и ночью, мужиков бьют до смерти, баб и девок уводят с собою, лошадей берут, остальных лошадей и скот побивают, хлеб из житниц на улицу высыпают для разорения; на разбой они ездят, собравшися из многих городов и уездов, беглые солдаты, драгуны и холопы...

В 1722 году сенаторы имели рассуждение и объявили московскому вице-губернатору Воейкову, что около Москвы умножились великие разбои и какие меры он принимает для их прекращения. Воейков отве­чал, что у него для этого определены особые люди в Можайске и других местах, в остальные же места послать некого: драгуны стары, дряхлы и лошадей не имеют. По донесении голландского резидента, в конце 1722 года в Петербурге в один день казнили 24 разбойника: вешали, колесовали, вешали за ребра. Но жестокие казни не прекратили зла...»34.

Уголовное законодательство Петра I. Основным уголовно-правовым (и уголовно-процессуальным) актом при Петре I оставалось Соборное Уложение 1649 г. Вместе с тем законодательная деятельность в сфере борьбы с преступлениями продолжалась, что происходило в уже тра­диционной форме принятия соответствующих Именных актов, уста­навливающих уголовно-правовые нормы, отличные от имевшихся в Соборном Уложении. Рассмотрим наиболее существенные из них.

Именной указ о неокапывании в землю жен за убийство мужей их, а об отсечении им голов от 19 февраля 1698 г. В соответствии с ним за назван­ное преступление («мужнее убийство») отменялся такой вид смертной казни, как закапывание виновных живыми в землю, и замена такого вида другим — отсечением головы.

Именной указ о порядке препровождения колодников в ссылку и о нака­зании проводников, если умышленно или по небрежению дадут случай колодникам к побегу от 15 октября 169 2 г. Кроме нормы «о порядке препровождения колодников в ссылку» («посылать» их с нарочным посыльщиками, заковав в кандалы и в ручные железа, а буде кандалов не достанет, и тех ковать в ножные железа, залив, и велеть колодников вести с великим бережением, что б их до тех городов, куда они с ними довели в целости») содержал и уголовно-правовую норму об ответственности указанных «посыльщиков». Она предписывала, что в том случае, если «посыльщики воровством своим или пьянством, или каким иным небрежением, тех колодников, взяв скуп, отпустят им какими мерами ни будь у них те колодники уйдут и целости их до тех их городов не приведут, и в тех городах воеводам тем посыльщикам на то чинить жестокое наказание, бить кнутом и ссылать их вместо тех ссыльных людей самих, куда велено кого послать тех ссыльных людей» а их «жен и детей ссылать с ними же; а для провозу таких ссыльных людей в Стрелецком приказе сделать ручные железа, и те железа держать в Стрелецком приказе, а посыльщикам на ссыльных людей те железа или кандалы отдавать с росписками...».

Именной указ «О наказании за бунт, измену и душегубство» смертью, а за воровство ссылкою в Азов на каторгу от 19 ноября 1703 г. В прин­ципе Указ подтверждал преступность и наказуемость государственной измены (последняя конкретизировалась еще и «бунтом») и умышлен­ного убийства («душегубства») в соответствии с Соборным уложением, т.е. смертной казнью. Под воровством же следует понимать не воровство как разновидность имущественных преступлений (напри­мер, ту же «татьбу»), а собирательное название иных кроме государственной измены, бунта и душегубства преступлений.

Именной указ «О наказании за измену и бунт смертно, а за меньшие преступления кнутом и ссылкою в каторжную работу вечно или только на десять лет» от 14 января 1704 г. Данный Указ является конкретиза­цией предыдущего Указа (от 19 ноября 1703 г.). Он подтверждал приме­нение смертной казни за убийство, измену и бунт (к ним добавлялось еще «прямое воровство») и смягчал наказание за другие преступления, наказуемые (по Уложению 1649 г.) смертной казнью «тех бить кнутом, и запятнав новыми пятнами, послать вечно на каторгу; а которые довелись в наказанье в дальней ссылке, тех без наказанья (имеется в виду — прежнего. – А. Н.) ссылать на каторгу же на десять лет».

Как видно, именные указы уголовно-правового (и процессуаль­ного) характера вступали в определенное противоречие с Уложением 1649 г., в связи с чем на практике неизбежно возникал вопрос о соот­ношении этих законодательных актов. Своеобразной попыткой их «развести» был Именной указ «О вершении дел по Уложению, а не ново­указным статьям» от 15 июня 1714 г. Однако содержание его вовсе не было таким однозначным, как это буквально вытекало из наименова­ния Указа. Последний действительно подтверждал юридическую силу Уложения, но при этом вовсе не отменял действие новых именных ука­зов. Те же из них, которые содержали уголовно-правовые нормы, не существовавшие в Уложении, а дополнявшие его («тех дел, о которых в Уложении ни мало помянуто» следовало применять на практике (так же как нормы самого Уложения).

Такая же юридическая сила Уложения 1649 г. и последующих царских указов была зафиксирована и Регламен­том Главного магистрата 1721 г., содержащего предписание: «Смотреть крепко, чтоб в магистрах везде суд и розыск по делам был праведный по Уложению и по его великого государя указам»35.

Именной указ «О воспрещении взяток и посулов и наказании за оное» от 24 декабря 1714 года. Указ устанавливал строгие наказания за полу­чение взяток «всеми чинами», «которые у дел приставлены великих и малых, духовных, военных, гражданских, политических, купецких, художественных и прочих, какое звание оные не имеют, дабы не дерзали никаких посулов казенных и с народа сбираемых денег не брать, тор­гом, подрядом и прочими вымысла, какого б звания оные и манера ни были, ни своим, ни посторонним лицам кроме жалования». Виновные подвергались телесным наказаниям («тот весьма жестоко на теле нака­зан») «всего имения лишен (т.е. по-современному подвергнут кон­фискации имущества), «шельмован» (т.е. в соответствии с «Кратким изображением процессов» 1715 г. «то есть из числа добрых людей и вер­ных извержен»; в соответствии с Указом 1766 г. ошельмованный при­знавался лишенным всех прав состояния») или и смертью казнен будет.

Краткое изображение процессов или судебных тяжб 1715 г. В целом это был процессуальный законодательный акт, посвященный почти целиком вопросам судопроизводства и процесса (преимущественно следственно-инквизиционного). Вместе с тем в нем содержались и некоторые нормы материального уголовного права, сосредоточенные в последней главе. Там перечисляются виды уголовного наказания: прос­тые телесные, жестокие телесные, виды смертной казни, а также легкие позорящие наказания, которые не влекут за собой лишения чести.

К простым («обыкновенным») телесным наказаниям относились: тюремное заключение (это не оговорка: «обыкновенные телесные наказания суть то, егда кто... сидел, тако же заключением, скованием рук и ног в железа и питания хлебом, и воды...»), хождение «по деревян­ным кольям», битье батогами. Под жестокими телесными наказаниями понимались: наказания шпицрутенами, кнутом, клеймление железом, обрезание ушей, отсечение рук или пальцев, ссылка на каторгу «вечно или на несколько лет». К «смертным» наказаниям относились расстрел, лишение жизни мечом, повешение, колесование, четвертование и сожжение. Легкие позорящие наказания означали лише­ние чина и изгнание (для военнослужащего) из полка без жалования или «отпускного письма». «Тяжелое» позорящее наказание предполагало прикрепление к виселице имени наказуемого («которого имя на виселице прибито») или переломление палачом его шпаги и лишения чести, или «шельмование (то есть из числа добрых людей и верных извергнут)». Ошельмованный лишался основных прав. Его свидетель­ские показания не принимались во внимание и не имели силы. В слу­чае ограбления ошельмованного, нанесения ему побоев или ранений виновный не подвергался наказанию (он мог быть привлечен к ответ­ственности лишь в случае причинения смерти последнему). Ошель­мованный не допускался «в кампании» и лишался общества «добрых людей», а нарушивший такой запрет «сам может наказан быть».

Обращает на себя внимание отсутствие в «Кратком изображении» имущественных наказаний, которые предусматривались другими зако­нами и применялись на практике (например, в Указе о возвращении беглых крестьян и бобылей» от 19 февраля 1721 г.).

Деятельность Петра I в области уголовного законодательства была очень интенсивна. Так, по подсчетам П. С. Ромашкина, посвятившего специальное исследование этой проблеме, только указов уголовно-правового характера насчитывается 39236. Кроме того, многие уголовно-­правовые нормы содержались и в других нормативных актах (регламен­тах, наказах и т.п.). Например, в Именном указе «О нечинении казней и пыток сибирским ясачным инородцам...» от 26 декабря 1695 г. пред­усматривалась смертная казнь ясачным сборщикам и воеводам с кон­фискацией в казну их имущества, если те нарушают данный указ, т.е. будут, например, грабить ясачных инородцев, брать с них взятки, самовольно подвергать пыткам и наказанию.

Артикул Воинский 1715 г. При всем разнообразии уголовно-право­вых актов по своей значимости и уровню систематизации (а в какой-то мере и кодификации) уголовно-правовых норм выделяется Артикул воинский Петра I 1715 г., просуществовавший до вступления в 1835 г. в силу Свода законов Российской империи 1833 г.

В отличие от Соборного Уложения, Артикул содержал нормы только уголовного права и фактически представлял собой военно-уголовный кодекс без Общей части. Основное его содержание составляло изло­жение воинских преступлений: воинская измена (тайная переписка или переговоры с неприятелем), различного рода уклонения от воин­ской службы (дезертирство, членовредительство и др.), преступления против подчиненности и воинской чести, против правил караульной службы, против воинского имущества, злоупотребления начальству­ющих лиц по службе и др. Повышенные наказания влекли преступле­ния, совершенные в военное время. Сурово карались преступления против мирных жителей. Фактически последние нормы были прооб­разом норм международного уголовного права о преступлениях против мира и человечества. Например, артикул 104 угрожал смертной казнью тому, кто, «когда город или крепость штурмом взяты будут... дерзает хотя вышнего или нижнего чина, церкви, школы или иные духовные домы, шпиталь, без позволения и указу грабить или разбивать». В арти­куле 105 такое же наказание полагалось за преступления против детей, священников и стариков.

Тщательно разработанным в Воинском артикуле было учение о пре­ступлении и ответственности. Последняя, например, твердо связыва­лась с принципом вины. Так, артикул 159 предписывал: «Но весьма неумышленное и ненамеренное убийство, у которого никакой вины не находится, оное без наказания отпустится». Даже за такое опас­ное преступление, как бегство с поля сражения, наказывались только виновные («Буде кто невинность свою ожидать может, они пощаду свою получат»). Артикул различал умысел, неосторожность и слу­чай, например, при убийстве и поджоге. В Артикуле подробно регла­ментировалось право необходимой обороны (в главах «О смертном убийстве» и «О зажигании, грабительстве и воровстве»). Некоторые положения о необходимой обороне, в частности о наличности пося­гательства, выглядят вполне современными и в наши дни («Не должен есть от соперника себе первого удара ожидать, ибо чрез такой первый удар может тако учиниться, что и противиться весьма забудет» — арти­кул 157). В ряде случаев Артикул предусматривал ссылку на «крайнюю нужду», т.е. на крайнюю необходимость, при сдаче крепости, при краже «из крайней голодной нужды».

Наказание преследовало цель устрашения, что достигалось не только его угрозой, но и публичным исполнением. Смертная казнь предусматривалась безальтернативно в 74 артикулах и в 27 — наряду с другими наказаниями. Как и прежнее законодательство, Воинский артикул сохранял членовредительские наказания. Было введено новое наказание — «шельмование», которое в будущем превратилось в «лише­ние прав состояния». Оно определялось как «тяжелое чести нарушение, которого имя на виселице прибито, или иначе его от палача переломлено и вором (шельм) объявлено будет».

Воинский артикул предусматривал смягчение наказания за преступления, совершенные в состоянии крайнего возбуждения (аффекта). В отличие от Соборного Уложения, совершение преступления в состо­янии опьянения не только не смягчало наказания, но, наоборот, уси­ливало его. Отягчающим вину обстоятельством признавалось совер­шение убийства особо мучительным способом, убийство отца, матери, ребенка. Повышенное наказание применялось к рецидивистам.

Будучи военно-уголовным кодексом, Артикул предусматривал и общеуголовные преступления: посягательства против веры, престу­пления против особы государя, убийство, половые преступления, под­жог, кражу, грабеж, ложную присягу. В связи с этим Воинский артикул мог применяться не только к военнослужащим.

Устав морской 1720 г. Книга пятая Устава («О штрафах») содержала уголовно-правовые нормы, во многом повторяющие таковые, сформу­лированные в Артикуле воинском 1715 г. Например, глава 40 Морского устава почти дословно повторяет главу 18 Устава воинского (дословно совпадают даже названия этих глав — «О поносительных письмах, бранных и ругательных словах»).

Петр I осознавал несовершенство действовавшего российского зако­нодательства, в частности его противоречивость, и предпринял шаги к его систематизации. Так, Указом 1695 г. он повелел всем приказам составить выписки из статей, которые могли дополнить Уложение 1649 г. и новоуказанные статьи. В 1700 году им был издан Указ о составлении Уложения, также не реализованный.

В последних годах царствования Петра I (в 1720–1725 гг.) вновь были предприняты кодифицикационные работы, итогом которых было составление четырех книг проекта Уложения (в том числе и книги «о злодействах, какие штрафы и наказания последуют»37).

Именной Указ, состоявшийся в Сенате, «О нечинении в нижних судах над виновными экзекуции без апробации надворных судов, и о наказа­ниях, каковы должно определять ворам и смертоубийцам» от 10 ноября 1721 г. Как видно из наименования Указа, он содержал не только про­цессуальные, но и уголовно-правовые нормы. В соответствии с ними «разбойникам за один и за два разбоя, ежели смертного убийства не чинил, по розыску учиня наказание и вырезав ноздри, ссылать на каторгу в вечную работу; а ежели хотя и на одном разбое кто был, а учанил смертное убийство, и таких казнить смертью, а за три разбоя хотя и смертного убийства не учинил, казнить смертью ж. Татям же (т.е. ворам. – А. Н.) за первую и за вторую татьбу чинить наказание и осво­бождать на поруки, как указы повелевают, а за три, вырезав ноздри, ссылать на галеру в вечную работу. Буде же где в таких воровствах пой­ман будет, у него ноздри вырезать, и таковых, как разбойников, так и татей, казнить смертью».

В целом уголовному законодательству Петра I присущи крайне жестокие санкции (смертная казнь и телесные наказания). По этому поводу А. С. Пушкин писал, что они «нередко жестоки, своенравны и, кажется, писаны кнутом»38.

Глава V.
Эпоха дворцовых переворотов
(вторая половина — середина XVIII в.)

Исторические свидетельства о преступности. Важнейшие уголовно-­правовые акты.

Петр I скоропостижно умер в январе 1725 г., не успев назначить себе наследника. Представители старой аристократии и про­тивники петровских реформ (князья Голицыны и Долгорукие) исходили из того, что единственным законным наследником престола является сын царевича Алексея и внук Петра I Петр II. Однако окру­жение Петра I (Меншиков и другие) прекрасно понимали, что при таком раскладе они лишатся власти, и с помощью преданной им гвар­дии (Преображенский и Семеновский полки) возвели на престол жену Петра I императрицу Екатерину Алексеевну (до встречи с Петром — бывшая прачка), вошедшую в историю под именем Екатерины I. Так началась эпоха, по образному определению В. О. Ключевского, двор­цовых переворотов39. «Птенцы гнезда Петрова» не только сохранили, но и упрочили свою власть, которая фактически оказалась в руках Меншикова, всегда бывшего любимцем Екатерины.

Победа эта, однако, оказалась недолгой. После смерти Екатерины в 1727 г. императором был провозглашен Петр II (как отмечалось, сын царевича Алексея, внук Петра I). Соответственно, власть перешла к старой московской знати во главе с князем Долгоруким. Меншиков был сослан, а власть была сосредоточена в руках членов учрежденного Верховного тайного совета. Но Петр II также умер (в 1730 г.), и «верховники» добились приглашения на престол племянницы Петра I — герцо­гини Курляндской Анны Иоанновны. При этом они сильно ограничили ее власть в пользу Верховного тайного совета, заставив императрицу подписать условия («кондиции») ее правления. Дворянство, поддержан­ное опять-таки гвардией, резко воспротивилось этому, и императрица объявила себя свободной от каких-либо ограничений ее правления, разорвав указанные «кондиции». Но в этих условиях победила так называемая немецкая партия прибалтийских дворян во главе с фаворитом императрицы Бироном. Фактически верховная власть сосредоточилась в руках Кабинета ее императорского величества, сформированного в 1731 г., в котором главенствующую роль занимал А. Остерман и кото­рый проводил определенную антинациональную политику.

В октябре 1740 г. императрица Анна умерла, оставив незадолго до этого своим наследником трехмесячного сына своей племянницы Анны Леопольдовны — Ивана Антоновича, а регентом при нем — Бирона. Непо­пулярность последнего в глазах общества сменилась всеобщей ненави­стью к нему, и «немецкая партия» осознавала едва ли не неизбежность свержения Бирона и в связи с этим потерю своей власти. Один из «силь­ных» этой партии фельдмаршал Миних, в руках которого была армия, решил пожертвовать Бироном и в ночь на 9 ноября 1740 г. арестовал его (последний был сослан). Правительницей была объявлена Анна Лео­польдовна при фактическом правлении Миниха и Остермана. Разуме­ется, что это никого не могло удовлетворить, и в ночь на 25 ноября 1741 г. гвардия совершила очередной переворот, возведя на российский престол дочь Петра I — Елизавету. Последняя объявила, что задачей ее правления является возврат к политике Петра I. Царствование Елизаветы продол­жалось двадцать с небольшим лет. Своим наследником она назначила своего племянника — голштинского герцога Петра III. Последний был горячим сторонником прусского короля Фридриха II, был чужд нацио­нальным интересам России и открыто презирал все русское. 25 декабря 1761 г. (после смерти Елизаветы) Петр III стал императором. Гвардия не могла спокойно ожидать предстоящего ее преследования, а также при­мириться с неизбежной антинациональной политикой своего импера­тора, и 28 июня 1762 г. заговорщики во главе с братьями А. и Г. Орловыми совершили переворот в пользу жены Петра III — немецкой принцессы, вступившей на русский престол под именем Екатерины II.

Преступность эпохи «дворцовых переворотов» определялась (как и всегда) социально-экономическими и политическими особенно­стями этого периода российской истории. Незавершенность петровских реформ привела к фактическому разорению страны, и в первую очередь ее экономики. Постоянные войны парализовали финансовую систему страны, не выдерживающую огромных военных расходов и форсиро­ванного развития промышленности. Все это усугубляли обрушившиеся на Россию неурожаи и как их последствие — голод. Недовольны были все. Крестьяне — невыносимой эксплуатацией со стороны дворянства и различных поборов в пользу казны. Солдаты — тягостями военной службы. Дворяне — своими обязанностями — пожизненной службой в армии и на флоте, на государственной службе, лишавшей их возмож­ности управлять своими имениями. Духовенство — фактическим грабе­жом церковных богатств.

Представители старой знати — оттеснением их от власти40. Все это и предопределило характер совершенных в эту эпоху преступлений.

На первый план, можно сказать, и «на поверхность» закономерно выступили государственные преступления — действительные и мни­мые государственные измены, выражавшиеся в различного ряда заго­ворах, заключающихся в свержении с престола и возведении на престол старых и новых верховных правителей. При этом следует отметить, что подлинность и мнимость соответственных деяний определялась не столько их противоречием с действовавшим законодательством (о пре­столонаследии и уголовном), сколько успехом или неуспехом соот­ветствующих заговоров. Другой стороной «маятника» преступности были восстания против власти доведенных до отчаяния крестьян (в том числе и заводских). Наконец, традиционными для России преступле­ниями оставались казнокрадство и мздоимство служащих любого ранга (от приближенных к власти до низших чиновников) и грабежи и раз­бои как свидетельства слабости государственной власти.

Приведем примеры государственных преступлений. Так, при Анне Иоанновне, разорвавшей, как указывалось, «кондиции» «верховников» и заявившей о своем неограниченном и самодержавном правле­нии, над членами Верховного тайного совета началась расправа. В ходе ее был казнен Иван Долгорукий — ближайший друг Петра II — в связи с тем, что открылось подложное завещание о занятии престола его сестрой, а его отец и сама сестра были сосланы в Сибирь.

Дела о государственных преступлениях проходили через создан­ную Анной Иоанновной Тайную канцелярию, являвшуюся мощной репрессивной организацией, основанной на системе доносчиков по всей стране. При этой императрице через Тайную канцелярию про­шло около 10 тысяч человек. Наиболее известным и громким делом этого пыточного органа было дело А. П. Волынского, занимавшего при Анне важный пост кабинет-министра, пытавшегося выступить против Бирона, Остермана и вообще немецкого засилья. Под пытками слуга Волынского сообщил, что его господин говорил: «Государыня у нас дура, и как докладываешь, резолюции от нее никакой не добьешься, а ныне герцог (то есть Бирон) что хочет, то и делает»41.

При Елизавете «изменниками» объявлялись Остерман и его при­ближенные (в том числе и Миних). Формула обвинения заключалась в том, что тот (Остерман) вопреки распоряжению Екатерины I о пре­столонаследии содействовал приходу к власти Анны Иоанновны. По окончании следствия Сенат приговорил Остермана к смертной казни путем колесования, Миниха — к четвертованию, еще четыре «измен­ника» — к отсечению головы, но были помилованы императрицей, заменившей им смертную казнь ссылкой в Сибирь.

Так же при Елизавете был раскрыт заговор (подлинный) с целью захватить и умертвить Елизавету и ее племянника и наследника гер­цога Голштинского и возведения на престол свергнутого Иоанна Антоновича. Заговорщики (камер-лакей А. Турчанинов, прапорщик Преображенского полка П. Ивашкин, сержант Измайловского полка И. Сновидов) распространяли слухи о том, что Елизавета и ее сестра Анна «прижиты» вне брака и потому являются незаконными дочерями Петра I. Виновных высекли кнутом и сослали в Сибирь, при этом у Турчанинова вырезали язык и ноздри, а у двух других — только ноздри42.

Как уже отмечалось, продолжавшееся усиление жесточайшей экс­плуатации крестьян не могло не вызвать их сопротивления. Оно выражалось в двух (преступных по букве закона) формах. Во-первых, в массовых побегах от своих помещиков и заводчиков. По свидетель­ству В. О. Ключевского, бежали не только отдельными дворами, но и целыми деревнями: «из некоторых имений убегали все без остатка: с 1719 по 1727 г. числилось беглых почти 200 тысяч — официальная цифра, обычно отстававшая от действительности»43. И, во-вторых, в форме многочисленных волнений, восстаний. Историки отмечают, что на рубеже 50–60-х гг. XVIII в. происходило более 60 восстаний монастырских крестьян. Они охватили около 200 тысяч приписных крестьян. Еще раньше (в 30–40-е гг. XVIII в.) массовые волнения про­изошли на Урале и в Поволжье44.

Разумеется, что все эти крестьянские выступления жестоко подав­лялись. Восставших сажали на кол, подвешивали за ребра, рубили им головы, количество казненных исчислялось тысячами. Однако верхов­ная власть также понимала (к сожалению, недостаточно), что одними жестокими мерами здесь не отделаться и что нужно установление какого-то предела степени эксплуатации крестьян и жестокого с ними обращения.

По свидетельству С. М. Соловьева, Сенат, рассмотревший вопрос о волнениях заводских крестьян на Урале, в Оренбургской губернии и Пензенском уезде, «сделав обыкновенное распоряжение сперва увещевать крестьян в покорности, а в случае упорства усми­рить военными командами, распорядился, однако, послать нарочных, добрых и надежных людей разведать, отчего крестьяне бунтуют, нет ли им каких обид и притеснений»45.

Правительство, обеспокоенное непоступлением в казну соответству­ющих крестьянских платежей, главной из которых была так называемая подушная подать, во-первых, было вынуждено попытаться их как-то снизить. С. М. Соловьев описывает это следующим образом: «...в Вер­ховном Тайном Совете началось рассуждение, каким бы образом сдела­лось крестьянам облегчение в сборе подушных денег, ибо до того дойдет, что взять будет не с кого, бегут за рубеж и в дальние сибирские города»46. Во-вторых, правительство вынуждено было признать, что истинные причины массовых недоимок не в чрезмерно установленных свыше платежах, а в злоупотреблении местной администрации. В этих целях были посланы в губернии его (правительства) специальные предста­вители, наделенные судебными полномочиями. Приведем источники, на которые делает ссылку С. М. Соловьев: «В Александ­ровской сло­боде всех сел и деревень крестьяне податьми дворцовыми через меру их гораздо неосмотрительно от главных правителей слободы той обложены и отягчены; уже множество беглецов и пустоты явилось; и в слободе не токмо в селах и деревнях не крестьянские, но нищенские прямые имеют свои дворы; к тому ж и не без непадочных тягостей к собственной своей, в не ко дворцовой прибыли». В Переяславле-Залесском «непостижимые воровства и похищения нетокмо казенных, но и подушных сборов деньгами от камерира, комиссаров и от подьячих здешних... В январе 1726 г. велено Новгородской провинции комиссаров Никиту Арцибашева, Григорья Баранова, которые в Обонежской пятине у сбора денежной казны явились в презрении указов, и в похищении казны, и в излишних сборах и взятках, казнить смертию, повесить в той Обонежской пятине также подьячего Волоцкого и написав вины их на шесте, прибить к тем виселицам и так их с виселиц не снимать»47.

Казнокрадство и другие злоупотребления местных властей доходили до того, что население, оказавшись без защиты, порой вынуждено было брать на себя функции борьбы с преступностью. С. М. Соловьев приво­дит по этому поводу любопытнейший факт: «Известия, приходившие из областей, убеждали, что действительно надобно принимать меры против злоупотреблений областного управления. Так, Сенат узнал, что около города Царицына с проезжающих по реке Волге разных чинов людей берутся немалые взятки. Генерал-прокурор прочел в Сенате письмо к нему от генерал-майора Лагинова из Тамбова: ...вблизи города Верхнего Ломова есть степь, называемая Дуровская, на которой около ярмарочного времени собирается всегда много воров и совершаются большие грабительства и убийства; и в 1761 году было то же самое; но приказчик дворянина Семенова, собравши крестьян и посторонних людей, сделал над разбойниками поиск, нашел их; атамана и 11 чело­век положил на месте, а двоих привел живыми в Воеводскую канцеля­рию, где они рассказали все свои похождения, рассказали, что из их шайки знаменитый разбойник Топкин во время нападения на шайку захватил награбленные деньги и ушел: воевода послал за ним погоню, и разбойник был пойман; Лагинов, бывший у воеводы, сам видел раз­бойника, но заметил, что содержали его очень слабо, не как злодея, а как приличившегося в небольшом деле; потом Лагинов услыхал, что разбойник уже ходит по ярмарке... и, наконец, услыхал, что воевода его выпустил»48 (не правда ли, что это уж очень напоминает некоторые «громкие» дела по борьбе с профессиональной преступностью в столь «знаменитые» недавние 90-е гг. прошлого века?).

Уголовное законодательство продолжало развиваться и в эпоху «дворцовых переворотов» (хотя и не столь интенсивно, как при Петре I). Первым по времени таким актом был Именной Указ Екатерины I «О подметных письмах» 1726 г. Таковыми считались анонимные письма, в которых критиковались верховная власть и ее политики. Опасаясь воз­мездия, авторы таких писем подбрасывали их («подметывали»), как пра­вило, тайно. За обнаружение и передачу властям таких писем полагалась награда, а за недонесение о них — смертная казнь. По сравнению с Арти­кулом воинским Петра I наказание за данное преступление усиливалось, так как в петровском законодательном акте существовала альтернатива смертной казни — телесное наказание. Кроме того, Артикул наказывал за чтение подметных писем, тогда как Указ — даже за их хранение.

Важнейшим уголовно-правовым актом этого периода следует при­знать решение императрицы Елизаветы о неисполнении в России смерт­ной казни, выраженное в сенатском Указе от 7 мая 1744 г. Им предписывалось прекратить на территории России исполнение смертной казни, заменив ее другими видами наказания: «Усмотрено в Правительствующем Сенате, что в губерниях и в провинциях, и в городах, тако ж и в вой­ске и в прочих местах Российской империи смертные казни и полити­ческую смерть чинят не по надлежащим винам, а другим и безвинно». В связи с этим Указ повелевал для лучшего рассмотрения присылать в Сенат «обстоятельные перечневые выписки» из всех дел, по которым состоялись смертные приговоры, и до получения из Сената соответствующих указов в исполнение этих приговоров не приводить, руководствуясь тем же правилом и в «будущее время». О. Ф. Шишов справедливо считал, что из смысла этого Указа вытекает, что смертная казнь не была отменена при Елизавете, но было приостановлено действие этого наказания впредь до нового указа49. К рассмотрению этого вопроса Елизавета возвращалась еще дважды через десять лет. Указом от 29 марта 1754 г. предписывалось заменить смертную казнь кнутом и вечной каторгой. А Указом от 30 сентября 1754 г. предписывалось, что «приговоренным к смертной казни смертной экзекуции до рассмотрения и точного о них указа не чинить», а вместо смертной казни предписывалось заменить ее другими видами наказания — кнутом, рванием ноздрей и клеймением (словом «вор»), ссылкой в Рогервик и в другие места (М. М. Щербатов считал, что «кнут палача — горше четвертования», так как наказание кнутом обрекало осужденного на медленную и мучительную смерть)50.

В 1754 году Елизавета также приняла решение о создании кодифика­ционной комиссии (седьмой по счету с конца XVII в.), задачей которой являлась подготовка проекта нового Уголовного Уложения. Комиссия составила такой проект и в 1755 г. направила его в Сенат. Проект состоял из двух частей: «судной» (процессуальной) и «криминальной». После одобрения их Сенатом проект поступил на утверждение императрице, но Елизавета отказалась сделать это. Она не согласилась с тем, что в нем вновь достаточно широко предусматривалась смертная казнь. Более того, кроме предусмотренных Уложением 1649 г. «традиционных» для России ее видов (отсечения головы и повешения, сожжения, колесо­вания, залития горла расплавленным металлом) вводилась новая для российского уголовного законодательства казнь — разорвание на части пятью лошадьми, назначаемая за тяжкие политические преступле­ния. Проект предусматривал смертную казнь за кражу на сумму свыше 40 руб., а также за любую кражу, совершенную в третий раз. Но так или иначе смертная казнь как таковая при Елизавете не применялась. Раз­умеется, что, как уже отмечалось, она продолжала существовать в зама­скированном виде (в форме засечения кнутом, плетьми, батогами), однако гуманистический в этом плане настрой Елизаветы отрицать нельзя. Действовавшее в то время знаменитое германское уложение «Каролина» (принятое еще в середине XVI в.) не знало никаких в этом отношении отступлений. Смертная казнь приводилась в исполнение особо жестокими способами: сожжением, колесованием, четвертова­нием, утоплением, погребением заживо, с «терзанием» перед казнью калеными клещами и т.п.

В 1761 году Комиссия (созданная, как отмечалось, в 1754 г.) внесла в Сенат предложение о вторичном рассмотрении проекта Уложения 1755 г. Сенат согласился и вынес решение о вызове (для обсуждения проекта) из каждой провинции по два выборных от дворянства и по одному от купечества, а Синоду — предложить выбрать депутатов от духовенства.

Однако дальше этого дело не пошло и выборных (уже при Екатерине II) в 1763 г. распустили, но сама Комиссия продолжала рабо­тать до учреждения Екатериной новой Комиссии в 1767 г.51

При Елизавете законодательно был решен такой важный вопрос уголовной ответственности и наказания, как определение возраста малолетних преступников, на которых должны распространяться нормы Уложения 1649 г. В связи с конкретным делом Сенат выявил на этот счет определенный пробел в законодательстве, так как ни в Уложе­нии, ни в других законодательных актах не было установлено, с какого возраста дети освобождаются от пытки и смертной казни. Поводом к формулированию подобной уголовно-правовой нормы послужило следующее преступление: в Сибири 14-летняя девочка убила двух дру­гих малолетних детей. При обсуждении этого вопроса члены Сената пришли к выводу, что малолетними следует считать преступников до 17 лет. До наступления этого возраста такие лица за преступления, под­лежащие ссылке, кнуту или смертной казни, от этих наказаний осво­бождаются и взамен их подвергаются наказанию плетьми и отсылке на 15 лет в монастырь на покаяние.

Упоминаемая уже «Каролина» знала лишь одну особенность ответ­ственности несовершеннолетних. Тех, «кто по малолетству или иной немощи заведомо лишен рассудка, то надлежит... запросить совета у сведущих людей о том, как поступить соответственно всем обстоя­тельствам дела и нужно ли применять наказание».