В. О. Пучков

Цивилистическая доктрина цифровой эпохи

Методологические, теоретические и прикладные проблемы

Монография

Под редакцией
доктора юридических наук,
профессора В. С. Белых

---

ebooks@prospekt.org

Информация о книге

УДК 347.9

ББК 67.410(2Рос)я73

П90

Автор:

Пучков В. О., выпускник Уральского государственного юридического университета (в 2017 г. – диплом бакалавра с отличием, в 2019 г. – диплом магистра с отличием), практикующий юрист.

Рецензенты:

Белых В. С., доктор юридических наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ, заведующий кафедрой предпринимательского права Уральского государственного юридического университета;

Васильев А. С., кандидат юридических наук, доцент кафедры гражданского права Уральского государственного юридического университета;

Новикова Н. А., кандидат юридических наук, доцент кафедры гражданского права Уральского государственного юридического университета.

В настоящей монографии рассматриваются актуальные проблемы гражданско-правовой доктрины в контексте цифровизации. Автор анализирует проблемы методологии (главным образом исследовательского метода) цивилистики, опосредуемые современным информационно-технологическим развитием, и выделяет основные тенденции методологического развития науки гражданского права. Трансформация цивилистической доктрины в условиях развития новых цифровых технологий исследуется в контексте традиционных проблем цивилистики (субъекта и объекта гражданского права, гражданско-правового договора и обязательства, наследования и интеллектуальной собственности).

В работе обосновываются содержание и значение категории цифрового образа субъекта гражданского права, исследуется гражданско-правовая природа искусственного интеллекта и ряда новых явлений гражданского оборота (виртуального имущества и криптовалюты, смарт-контракта, доменного имени, больших данных и др.). Рассматриваются особенности взаимодействия цивилистической доктрины и юридической практики в цифровом обществе.

Законодательство приведено по состоянию на 1 июля 2020 г.

Монография рекомендуется студентам и аспирантам, научным работникам, практикующим юристам и всем, кто интересуется проблемами трансформации права в условиях развития новых цифровых технологий.

УДК 347.9

ББК 67.410(2Рос)я73

© Пучков В. О., 2021

© ООО «Проспект», 2021

Предисловие

Мир информационных технологий долгое время оставался для юридической мысли в целом и для гражданско-правовой науки в частности terra incognita. Хотя первые разработки соответствующей проблематики в правовой теории прослеживаются еще в конце 1960-х — начале 1970-х гг., тем не менее, практически до недавнего времени комплексные юридические исследования, специально посвященные правовым аспектам цифровизации и информатизации социальных процессов, не проводились. Беспрецедентный рост исследовательского интереса юристов к феноменам информационного общества был обусловлен в этом смысле новой научно-технической революцией, итогом которой стало повсеместное внедрение цифровых технологий, усложнение информационно-технических устройств (вплоть до их способности к самостоятельному целесообразному поведению) и связанные с этим изменения в структуре регулируемых правом отношений. К 2020 г. накопилось действительно впечатляющее количество научных работ, освещающих с правовой точки зрения указанные явления. Однако следует констатировать, что в основном юристы не отходят от исторически главного объекта своих исследований — позитивного права. Очень редко в такого рода исследованиях рассматриваемая проблематика представляется комплексно, не только с точки зрения позитивно-правовых установлений, но и с позиции философии, культурологии, экономики и, разу­меется, технологического и научно-технического знания. Поэтому наблюдается ситуация, при которой несомненный количественный рост правовых исследований, посвященных специфике цифрового общества, не всегда подкреплен ростом качественным. Ярче всего данное обстоятельство проявляет себя в цивилистике, в науке гражданского права. Отношения, регулируемые гражданским правом, сильнее всего испытывают на себе модернизирующее влияние современных цифровых технологий: за достаточно короткий промежуток времени в гражданский оборот включаются криптовалюты, смарт-контракты, начинается активная роботизация имущественных отношений, многие сделки переводятся в цифровой формат, в том числе — на платформу блокчейн. Однако законодатель не торопится придать этим феноменам и отношениям гражданско-правовую форму, чем, в свою очередь, обусловлен и объективный дефицит исследовательского материала цивилистов.

Предлагаемая читателю монография представляет собой попытку автора преодолеть соответствующие методологические и теоретические дефекты цивилистической теории (равным образом это относится и к иным теориям) цифровых технологий. Привлекая данные из иных областей знания (в первую очередь — из сферы техники и технологии), автор рассматривает современную доктрину гражданского права в трех аспектах: методологическом, теоретическом и практическом, разделяя свою монографию на соответствующие тематические блоки.

В первом из них, посвященном современным тенденциям методологического развития цивилистики, автор дает общий обзор тех методологических проблем гражданско-правовой науки, которые опосредованы цифровизацией. Обстоятельно анализируя конкретные исследовательские проблемы, с которыми ученые-цивилисты сталкиваются при теоретическом осмыслении феноменов информационно общества, автор точно выделяет тенденции методологического развития гражданско-правовой доктрины в информационном обществе и аргументированно доказывает, что цивилистическая методология нуждается в качественном обновлении за счет привлечения концептуальных схем и исследовательских подходов из иных областей знания, в том числе техники и технологии.

Второй тематический блок посвящен анализу конкретных теоретических разделов цивилистики с точки зрения их «преломления» сквозь реалии высокотехнологичного общества. При этом представляют особый интерес новые категории, формулируемые автором в процессе исследования, в частности понятие цифрового образа субъекта гражданского права. Принципиально важно то, что автор подкрепляет свои рассуждения глубоким теоретическим анализом устоявшихся цивилистических концепций, к примеру, гражданско-правового договора, обеспечения обязательств, объекта гражданского правоотношения и др. Он убедительно показывает, что отсутствие единообразия в подходе юристов к юридической концептуализации данных феноменов во многом затрудняет разрешение современных проблем, связанных с цифровыми аспектами гражданского оборота. Безусловное теоретическое значение имеют выводы, сделанные автором, относительно гражданской правосубъектности искусственного интеллекта, охраноспособности результатов его деятельности, гражданско-правовой природы доменного имени, больших данных.

Третий блок исследования затрагивает актуальную проблему взаимовлияния цивилистической теории и юридической практики в информационном обществе. Автор делает заслуживающий поддержки вывод о том, что в ситуации явного «дефицита» правового регулирования информационно-технологических явлений (процессов) правоприменительная практика остро нуждается в обращении и использовании теоретических результатов цивилистической доктрины.

В целом данная монография представляет собой серьезный научный труд, выполненный на высоком теоретическом уровне и способный в известной мере обогатить гражданско-правовую науку новыми идеями, имеющими как теоретическое, так и прикладное значение. Разумеется, как и любое юридическое исследование, предлагаемая монография не лишена дискуссионных положений, однако это не умаляет ее несомненных достоинств и, более того, является закономерным следствием ее жанра, который сам автор определяет как научный очерк.

В завершение следует сказать несколько слов об авторе. В. О. Пучков — выпускник Уральского государственного юридического университета: в 2017 г. получил диплом бакалавра, а в 2019 — диплом магистра (оба диплома — с отличием). С 2015 г. автор совмещал обучение в университете с практической работой в юридическом консалтинге, а также в юридической службе внешнеторгового предприятия. В настоящее время В. О. Пучков продолжает заниматься как теоретическими исследованиями в области права (ныне — в статусе соискателя), так и юридической практикой. В сферу научных интересов В. О. Пучкова входят проблемы философии и методологии юридической науки, гражданского и предпринимательского права, а также арбитражного и гражданского процесса.

Хочется пожелать молодому коллеге продолжить научные исследования, посвященные комплексному (межотраслевому) анализу цифровой экономики и бизнесу, используя при этом последние разработки и труды в этой области.

В. С. Белых,
ответственный редактор,
заслуженный деятель науки РФ,
доктор юридических наук, профессор,
заведующий кафедрой предпринимательского права
Уральского государственного юридического университета

Ныне большинство из нас удовлетворяется
интенсивной разработкой своих собственных маленьких
огородов науки, лишь изредка находя удовольствие
в том, чтобы поболтать с соседями через забор…1

Р. Л. Акофф, Ф. Э. Эмери

Введение

Период в истории человечества с конца XX столетия по настоящее время чаще всего характеризуется учеными (историками, социологами, культурологами и т. д.) как «информационная эра», «цифровая эпоха». Автор одного из первых исследований, специально посвященных феномену современного информационного общества, — испанский социолог М. Кастельс, — отмечает в связи с этим, что соответствующие термины отражают в первую очередь глобальную смену технологической парадигмы2. В этом смысле речь идет о фундаментальных изменениях социальной сферы, обусловленных широким применением информационно-телекоммуникационных технологий3. Их внедрение в разнообразные области общественной жизни становится таким образом объективной тенденцией общемирового развития, которая, безусловно, нуждается в комплексном теоретическом осмыслении. Не вызывает сомнения в связи с этим тот факт, что успехи естественно-научной, технической и технологической мысли, вследствие которых и наступила цифровая эпоха, не могут per se способствовать осмыслению самого феномена информационного общества. В заданном контексте речь идет о необходимости комплексного, всестороннего исследования специфических особенностей информационной эры, которое видится решительно невозможным без привлечения данных социально-гуманитарных наук и в первую очередь — правоведения. «Наука, даже фундаментальная, редко оказывается ‟чистой”, — пишет современный английский философ науки М. Томпсон, — в том смысле, что ведется только ради пополнения багажа человеческих знаний. Наука и техника обычно тесно взаимосвязаны: наука дает соответствующий теоретический задел, на основе которого развивается техника»4. Однако в современных условиях справедливо и обратное: техника и технологии создают контексты, условия и направления развития научной мысли, оказывают непосредственное влияние на методологию науки и в целом создает основания для формирования новых отраслей научного знания5. В этом смысле, в частности, развитие информационных технологий стало непосредственным фактором формирования виртуалистики, как междисциплинарного научного направления, находящегося на стыке кибернетики, психологии, естественных наук и философии6.

В связи с изложенным следует отметить, что право, будучи особой формой общественных отношений, отражает, в связи с этим, жизнь общества в целом7. Сообразно тому, как менялось общество в ходе исторического процесса, менялось и право, а вместе с ним и юридическая доктрина8. Здесь важно отметить, что действующее позитивное право призвано не только закреплять, регламентировать актуальное состояние общественных отношений, но и в первую очередь фиксировать тенденции их развития, в том числе и те, которые обусловлены развитием новых цифровых технологий9. Однако правотворческий процесс далеко не всегда способен оперативно реагировать на те или иные изменения актуальных социальных практик. Так, к примеру, за рамками регулятивной сферы отечественного законодательства до сих пор остаются многие социальные явления, опосредуемые феноменами информационного общества. Прежде всего речь идет об обращении криптовалют и токенов, об использовании в коммерческой практике технологий блокчейн и смарт-контрактов, о юридической сущности искусственного интеллекта и проч. Закономерным следствием такого состояния законодательства становится отсутствие единообразия судебной и административно-юрисдикционной практики по соответствующим вопросам.

Так, в одном из дел о признании должника банкротом арбитражный управляющий заявил требование о включении в конкурсную массу принадлежащей должнику криптовалюты. Однако суд отказал в удовлетворении указанного требования, отметив, что в отсутствии законодательных норм, регулирующих использование криптовалюты в гражданском обороте, решение о включении криптовалюты в конкурсную массу не будет иметь юридических механизмов исполнения10. В то же время, как отметил Пленум Верховного Суда России, для целей уголовно-правового противодействия легализации доходов, полученных преступным путем, предметом преступлений, предусмотренных ст. 174 и 174.1 Уголовного кодекса РФ (далее — УК)11, «могут выступать в том числе и денежные средства, преобразованные из виртуальных активов (криптовалюты)»12.

Приведенный пример иллюстрирует то положение дел, которое складывается в российской правовой системе в связи с глобальной информационно-технологической революцией, а именно — отсутствие концептуального единства в понимании юридического содержания информационных отношений, феноменов информационного общества13. Наиболее ярко такая ситуация проявляется в плоскости отношений между частными лицами, регулируемых гражданским правом. Известно, что эффективность имущественного оборота во многом зависит от его технологической оснащенности. В этом смысле частные лица — субъекты имущественных отношений — являются основными «адресатами» оптимизационных процессов, обусловленных информационно-технологическим развитием. В такой логике именно частное право в современных условиях становится той юридической сферой, в которой наиболее ярко проявляют себя явления и процессы цифровой эпохи14. При этом следует констатировать, что и в отечественном правоведении в целом и в гражданско-правовой доктрине в частности проблемы информационных технологий, феноменов цифровой эпохи до настоящего времени весьма нечасто становились предметом осмысления. «Исследование процессов создания и применения современной информационной технологии… проводятся в основном в техническом, информационном и частично организационном аспектах. Несмотря на то что советские философы и социологи, изучающие социальные проблемы научно-технической революции на Западе, касаются в какой-­то мере некоторых социально­-политических вопросов использования современной информационной технологии…, политико-­правовые аспекты этой проблемы до настоящего момента надлежащей разработки еще не получили»15, — отмечали еще в 1977 г. советские исследователи С. Ф. Бабаев и М. А. Пертс. Думается, что подобное утверждение справедливо и применительно к характеристике современного отечественного правоведения.

Таким образом, в связи с изложенным приобретает особое значение исследование феноменов информационного общества в науке гражданского права16.

При этом наблюдается отсутствие комплексных разработок гражданско-правовой проблематики в этой сфере. Вследствие этого затрудняется формирование целостной цивилистической концепции цифровых аспектов гражданского оборота. В заданном контексте целесообразно обратить внимание на следующее:

Во-первых, осмысление феноменов цифровой эры per se (например, гражданско-правовой природы криптовалюты, гражданской правосубъектности искусственного интеллекта и проч.) обусловливает необходимость нового взгляда на традиционную для гражданско-правовой науки проблематику — объектов гражданских прав, гражданского правоотношения и т. д.17 В этом смысле «жизнеспособность» гражданско-правовой теории во многом определяется тем, насколько ее положения способны выявлять актуальные тенденции и специфику развития гражданско-правовой формы общественных отношений в цифровую эру18. Вопрос о том, насколько современное состояние науки гражданского права способно к адекватному отражению реалий информационного общества, в заданном контексте является открытым. Нет сомнения, в связи с этим, что с приходом технотронной эры для гражданско-правовой науки наступает, в известном смысле, «момент истины»: накопленный за все время существования этой науки теоретический материал проходит непосредственную эмпирическую проверку актуальным состоянием гражданского права, обусловленным развитием цифровых технологий. Вследствие этого меняются и цивилистические концепции субъекта и объекта гражданского правоотношения, субъективного гражданского права, гражданско-правового договора и т. д., происходит теоретическая трансформация гражданско-правового знания сообразно тому, как трансформируются под влиянием новых цифровых технологий регулируемые гражданским правом общественные отношения19.

Во-вторых, отмеченное ранее отсутствие концептуального единства в гражданско-правовом понимании феноменов информационного общества обусловливает необходимость построения цивилистической теории гражданского права в цифровую эпоху. При этом ключевую роль в формировании данной теории выполняет именно методология гражданско-правовой науки в частности и правоведения в целом. По справедливому замечанию С. С. Алексеева, современная «методология правоведения замкнута на формально-юридических методах, основанных на формально-логических особенностях законов и требованиях формальной логики»20, т. е., по сути, сводится в основном к логической обработке позитивного права21. Такой подход видится (в том числе и в связи с изложенным ранее) методологически односторонним, ограничивающим правовую действительность только эмпирически воспринимаемой реальностью позитивного права. Вместе с тем широкий спектр правовых явлений — от правоотношения до правосознания, от правового поведения до правового воздействия — остаются за рамками позитивного правопонимания и опосредуемых им научно-методологических установок. В области юридических исследований «по-прежнему приоритетной остается позитивистская (нормативистская) тенденция в понимании права, его формально-абстрактные составляющие и свойственные им юридические характеристики»22, — справедливо замечает А. К. Черненко. В заданном контексте наш исходный тезис состоит в том, что традиционные методологические установки правопознания, организованные на началах философского позитивизма и позитивного правопонимания, далеко не всегда способны к выработке эффективной исследовательской стратегии, применение которой в рамках научной концептуализации информационно-технологических феноменов опосредует формирование о них достоверного, проверяемого, обоснованного знания.

Сказанное позволяет судить о том, что в условиях цифровой революции традиционные теоретико-методологические подходы, органически присущие гражданско-правовой науке, также нуждаются в переосмыслении. От того, насколько современная цивилистическая методология окажется способной к продуцированию достоверного, проверяемого и эвристически состоятельного знания о феноменах цифровой эры, во многом зависит вектор развития гражданско-правовой теории. В этом смысле следует согласиться с мнением Н. Н. Тарасова о том, что сумеет ли гражданское правоведение «стать полностью адекватным не только текущим (ситуативным) социальным запросам, но и идеалам современной науки, способным не только объяснять текущее «настоящее», но и эффективно прогнозировать и проектировать принципиальное «будущее» права, или «планомерно отступит» на описательно-комментаторские позиции, во многом зависит от отношения юристов к проблемам методологии своей науки»23. Тем самым, в свете трансформации гражданского права, обусловленного актуальным состоянием технологического развития, особое значение приобретает методологическая достоверность гражданско-правового исследования. Теоретическому осмыслению информационно-технологических явлений и процессов должно предшествовать в этом смысле именно методологическое самоопределение цивилистической науки в цифровую эпоху, поиск новых методологических подходов к исследованию юридической сущности «цифрового» гражданского оборота. Таким образом, методологические проблемы цивилистического исследования феноменов цифровой эпохи имеют как минимум не меньшее значение, чем собственно теоретические.

Наконец, в-третьих, потребность переосмысления теоретических и методологических основ гражданско-правовой доктрины в информационную эру обусловлена в первую очередь прикладными, праксиологическими контекстами. В этой связи следует отметить стремительный рост влияния цифровых технологий на гражданско-правовую практику, активное использование технологии блокчейн, смарт-контрактов и прочих инновационных инструментов структурирования гражданско-правовых отношений. Однако административные и судебные органы в Российской Федерации довольно осторожно относятся к попыткам сформулировать правовой подход к определению гражданско-правовой сущности указанных явлений24. По сути «цифровой» аспект гражданского оборота во многом до сих пор остается «за пределами» традиционных юридических конструкций, которыми оперирует отечественный правоприменитель при рассмотрении юридических дел. В этих условиях потенциал регулятивного воздействия правоприменительной практики неизбежно снижается, поскольку, не будучи готовым к вызовам информационного общества (что во многом обусловлено текущей теоретико-методологической ситуацией в цивилистике), правоприменитель, как правило, избегает гражданско-правовой квалификации многих информационно-технологических явлений и процессов.

Таким образом, подводя итог изложенному, можно сделать вывод о том, что отечественная доктрина гражданского права нуждается в комплексном методологическом, теоретическом и прикладном исследовании применительно к актуальным тенденциям гражданского оборота, обусловленным внедрением цифровых технологий в сферу имущественных и личных неимущественных отношений. Сказанное, на наш взгляд, свидетельствует об актуальности и эвристической состоятельности настоящего исследования.

Разумеется, цель данной работы не заключается во всестороннем осмыслении заявленной проблематики. Настоящее исследование, безусловно, является дискуссионным и направленным в первую очередь на повышение внимания со стороны юридического научного сообщества к проблемам гражданско-правовой науки, опосредуемым информатизацией и «цифровизацией» гражданского оборота. Тем самым, предлагаемую работу целесообразно рассматривать как научный очерк, нацеленный на концептуализацию основных методологических, теоретических и практических проблем гражданско-правовой науки в цифровую эпоху (их выявление, постановку и разрешение).

В этой связи автором поставлены следующие задачи:

1. Сформулировать основные методологические проблемы гражданско-правовой науки, опосредуемых цифровой эрой.

2. Определить влияние новых информационных технологий на осмысление традиционных вопросов гражданско-правовой науки — субъекта гражданского права, объекта гражданского правоотношения, гражданско-правовой сделки (в частности — договора), наследования и интеллектуальной собственности.

3. Выявить основные проблемы гражданско-правовой практики с точки зрения цивилистической теории цифровых явлений и процессов.

Изложенное предопределяет специфику исследуемого объекта, в качестве которого выступает наука (доктрина) гражданского права как фрагмент культуры информационного общества, представленный системой общественных отношений по воспроизводству и систематизации теоретического знания о гражданском праве и его особенностях, опосредуемых процессами цифровизации.

Предметная область исследования представлена:

a) методологическими аспектами гражданско-правового познания явлений и процессов, опосредуемых информационной эрой;

b) особенностями и тенденциями развития цивилистической теории в информационном обществе;

c) контекстами взаимодействия цивилистической доктрины и юридической практики в связи с информатизацией общественных отношений.

Методологическая основа настоящего исследования организована в соответствии с традиционными представлениями об уровнях методологического анализа (философском, общенаучном, конкретно-научном, уровнем техник и методик исследования)25.

Сообразно этому подходу доминирующим философским основанием исследования является философская герменевтика, а также иные философские направления (позитивизм, феноменология), фундаментальные диалектические категории (часть и целое, историческое и логическое, материальное и идеальное), общие принципы познания.

Метанаучный уровень исследования представлен рядом общенаучных подходов и методов (гипотетико-дедуктивным, системным, функциональным и кибернетическим подходами, методами анализа, аналогии, экстраполяции), общенаучными концепциями (в первую очередь — кибернетической).

На специально-научном уровне методология настоящего исследования представлена, во-первых, собственно юридическими методами (юридической догматикой, юридической экзегезой и сравнительным правоведением), а во-вторых, подходами, привлекаемыми из иных областей знания (техническим, технологическим, социологическим, психологическим).

Уровень техник и методик исследования представлен, в свою очередь, процедурами систематизации исследуемого материала, юридического описания действующего законодательства.

По своим методологическим характеристикам настоящая работа является теоретико-методологическим гражданско-правовым исследованием, соответствующим предметной области цивилистической науки.

Изложенное обусловливает специфику научно-информационной и теоретической базы исследования. Междисциплинарный характер избранной автором научно-исследовательской стратегии обусловил обращение к широкому кругу философских исследований, к фундаментальным работам по информатике, кибернетике, теории искусственного интеллекта и иным проблемам современной техники и технологии, к данным виртуалистики как относительно самостоятельной теоретической области, а также к исследованиям по социологии, психологии, экономике и культурологии.

Структурно научно-информационная основа исследования представлена:

a) работами по проблемам философии (главным образом — философии науки) и общей методологии научного познания таких авторов, как: Т. Адорно, И. В. Блауберг, Н. В. Бряник, М. Вартофский, М. Вебер, Г. В. Ф. Гегель, А. В. Грибакин, В. Дильтей, Э. Гуссерль, М. С. Каган, И. Кант, О. Конт, А. Ф. Лосев, И. П. Малинова, К. Маркс, В. М. Розин, В. С. Степин, А. Д. Урсул, Цицерон, Г. П. Щедровицкий, Ф. Энгельс, Э. Г. Юдин;

b) литературой по общей теории права и методологии правоведения, представленной исследованиями С. С. Алексеева, В. В. Архипова, С. И. Архипова, Д. В. Грибанова, Р. Иеринга, В. Б. Исакова, Д. А. Керимова, Б. А. Кистяковского, В. И. Леушина, А. М. Михайлова, М. Ф. Орзиха, Л. И. Петражицкого, А. В. Полякова, П. М. Рабиновича, В. П. Реутова, В. М. Сырых, Н. Н. Тарасова, А. Ф. Черданцева, Л. С. Явича;

c) классикой отечественной и зарубежной цивилистики, а также современными работами по гражданскому праву М. М. Агаркова, К. Н. Анненкова, Р. С. Бевзенко, В. А. Белова, В. С. Белых, М. М. Валеева, Е. В. Васьковского, Б. Виндшейда, В. В. Витрянского, Е. А. Войниканис, Б. М. Гонгало, Г. Дернбурга, В. А. Дозорцева, Н. Л. Дювернуа, О. С. Иоффе, А. Я. Канторовича, А. Г. Карапетова, А. А. Карцхии, О. А. Красавчикова, В. А. Лапача, А. Н. Латыева, А. В. Лисаченко, К. А. Мефодьевой, Н. А. Новиковой, Е. Ю. Петрова, И. А. Покровского, М. А. Рожковой, А. И. Савельева, Ф.-К. фон Савиньи, С. В. Сарбаша, М. Н. Семякина, В. И. Серебровского, С. А. Степанова, Е. А. Суханова, Ю. К. Толстого, С. Ю. Филипповой, Г. Ф. Шершеневича;

d) исследованиями иностранных цивилистов, не переведенными на русский язык: G. W. Austin, A. Bana, B. T. Duranske, S. Herzog, J. Gilson, J. Lieder, G. Patrick, M. Pruns, R. Sohm, J. C. van der Steur;

e) научными разработками из иных областей юридического знания, воплощенными в трудах А. Д. Антонова, И. Л. Бачило, Г. А. Гаджиева, Ю. В. Козубенко, П. У. Кузнецова, А. Д. Прошлякова, И. М. Рассолова, И. Г. Ренца, М. С. Саликова;

f) теоретическими исследованиями в области иных гуманитарных наук (Д. Белл, Ч. Гир, М. Кастельс, М. А. Пронин, Л. О. Резников, А. Р. Рэдклифф-Браун), а также техники и технологии (М. С. Аль-Бахри, О. И. Давыдов, Р. В. Киричек, А. К. Платонов, А. Тьюринг, Ch. Bourke, A. Durand, M. Huth, A. Matthias, G. Jefferson, J. von Neumann, M. Ryan и других).

Научная новизна исследования заключается в том, что в настоящей работе впервые в отечественной цивилистике осуществлена комплексная, основанная на междисциплинарном подходе разработка дискуссионных вопросов, касающихся воздействия новых цифровых технологий на гражданское право, цивилистическую доктрину и практику. В работе сформулированы основы гражданско-правовой теории цифровых технологий, рассмотренной через призму основных цивилистических категорий (субъекта гражданского права, объекта гражданского правоотношения, сделки, обязательства, договора). Теоретические положения, обоснованные в настоящем исследовании, могут быть положены в основу построения целостной нормативно-правовой системы, регламентирующей общественные (личные неимущественные и имущественные) отношения, возникающие в контексте использования новых информационных технологий.

Научная и практическая значимость исследования состоит в том, что изложенные в нем положения направлены на разрешение ряда теоретических проблем гражданского права, опосредуемых процессами информатизации и цифровизации, и в этом смысле составляют основу для обновления теории гражданского права в связи с переходом к постиндустриальной общественно-экономической модели. Изложенная в настоящем исследовании концепция может быть использована для совершенствования практики применения и толкования норм гражданского права, а в перспективе — для формирования нормативно-правового массива, регламентирующего гражданско-правовые аспекты цифровизации. Научные выводы, сформулированные в настоящей работе, также могут быть использованы в образовательном процессе при чтении лекций и проведении семинарских занятий по дисциплинам «Гражданское право», «Информационное право», «Информационные технологии в юридической деятельности», «Проблемы совершенствования гражданского законодательства», а также по специальным курсам, посвященным гражданско-правовым основам цифровизации.

Выводы, сделанные в результате исследования, а также методология их получения, могут быть приняты во внимание практикующими юристами при разрешении конкретных практических казусов и способны, таким образом, оказать влияние на профессиональное правосознание и актуальные юридические практики.

Кроме того, итогом проведенного исследования является построение концепции совершенствования гражданского законодательства в контексте цифровой революции, которая, в частности, может быть использована в рамках правотворческой деятельности.

В нормативную и эмпирическую основу исследования положены акты российского, иностранного и международного права, а также правоприменительная практика отечественных судов (Конституционного, Высшего Арбитражного и Верховного Судов, судов арбитражной и общей юрисдикции), иностранных и международных судебных органов. Эмпирическую базу исследования составляют материалы более ста конкретных дел, включая те, в рассмотрении которых автор принимал непосредственное участие в качестве процессуального представителя.

В связи с изложенным следует отметить степень достоверности и апробацию результатов исследования. Достоверность результатов исследования обусловлена следованием методологическим нормам научного правопознания, обращением к данным гражданско-правовой доктрины и актуальной общественной практики, междисциплинарным подходом к исследованию заявленной проблематики.

Результаты проведенного исследования используются автором в практической и научно-исследовательской деятельности и нашли свое отражение в научных публикациях.

Отдельные выводы, сформулированные в ходе исследования, послужили основой для выступления автора с докладами на международных и всероссийских научных конференциях.

Настоящая монография подготовлена при поддержке Российского Фонда фундаментальных исследований (научный проект № 18-29-16148 «Трансформация права в условиях развития цифровых технологий»).

Глава I. ЦИВИЛИСТИЧЕСКАЯ МЕТОДОЛОГИЯ ЦИФРОВОЙ ЭПОХИ

1. О методологии гражданско-правовой науки и перспективах ее развития в информационную эру (постановка проблемы)

В современной литературе к числу методологических вопросов правоведения относят, главным образом, относительно устойчивый круг аспектов научного правопознания. В их числе — объект и предмет правоведения, метод юридической науки, истинность научно-правового исследования и проч.26 Все эти вопросы получили развернутое исследование применительно к методологии общей теории права; в то же время методологическая проблематика конкретных правовых наук — гражданского, уголовного, административного права и проч., — как правило, остается за рамками собственно методологических исследований в правоведении27.

Сказанное особенно актуально в отношении современной гражданско-правовой науки. В XXI в. монографические исследования, специально посвященные методологическим проблемам науки гражданского права, проводятся крайне редко и в настоящее время представлены только работами О. В. Зайцева28, М. Н. Семякина29 и С. Ю. Филипповой30. Отдельные методологические проблемы цивилистики (к примеру, проблема сущности и задач методологического исследования в гражданско-правовой науке31, системы гражданско-правовых категорий32, методов науки гражданского права33) в современной отечественной литературе обсуждаются лишь на уровне научных статей. При этом следует отметить, что все указанные вопросы разрабатывались исследователями не в связи с актуальными изменениями в гражданско-правовой действительности, обусловленными процессами информатизации, а в контексте общей философии науки и общеметодологических вопросов правоведения. Тем самым, следует констатировать, что те изменения, которые неизбежно происходят (и будут происходить в дальнейшем) в цивилистической методологии в связи с цифровизацией гражданского оборота, в отечественной литературе практически не рассматриваются.

В связи с изложенным актуален следующий тезис И. В. Блауберга: «Концептуальный каркас, успешно обслуживающий науку на протяжении многих лет все чаще и чаще начинает не срабатывать по той простой причине, что он оказывается неадекватным современным задачам и даже самой их постановке (курсив мой. — В. П.)»34. Значит, для современной отечественной цивилистики первостепенной задачей становится осмысление проблем цифровизации гражданского оборота, поэтому успешность выполнения данной задачи зависит от самой постановки гражданско-правовой проблематики в условиях информационного общества. Нет сомнения в том, что вопрос о постановке научной проблемы — это в первую очередь вопрос методологии науки. Здесь следует согласиться с мнением К. Поппера, который отмечал: «Мы исследуем не предметы, а проблемы. Проблемы же способны пересекать границы любых наук и их предметов»35. В этом контексте оправданно считать, что феномены цифровой эпохи, проявляя себя в плоскости гражданско-правовых отношений, не могут быть адекватно осмыслены только в рамках традиционной концептуально-методологической матрицы гражданско-правовой науки; их исследование требует привлечения данных социологии и психологии, естествознания, технической и технологической мысли. Отсюда, в свою очередь, вытекает закономерный вывод о том, что гражданско-правовая методология, основанная на формально-юридическом методе исследования, не способна эффективно поставить научную проблему за рамками юридического позитивизма. Следовательно, при соответствующем подходе вопросы внедрения и использования цифровых технологий в гражданском обороте осмысливаются только применительно к их отражению в гражданском законодательстве. Однако насколько такое законодательное отражение цифровых технологий в области гражданского права является адекватным актуальному состоянию общественных отношений? Традиционный, позитивистский подход к методологии гражданского правоведения не способен дать на этот вопрос вразумительного ответа. В этом смысле И. Г. Ренц отмечает: осуществляя научно-исследовательскую деятельность в рамках методологической матрицы позитивизма, «юрист интересуется не познанием реальности, а ее отражением в правовой материи, т. е. работает, по сути, с «производной», или вторичной, «реальностью»36.

Следует при этом отметить, что позитивистские установки равным образом сохраняются как в научной, так и в практической методологии познания гражданско-правовых явлений, что подчас приводит к неполноте знания о «цифровых» аспектах гражданского права37. Выдвигая такой тезис, проиллюстрируем его конкретным примером. В этой связи обратимся к определению Судебной коллегии по экономическим спорам Верховного Суда России от 18 апреля 2017 г. № 305-ЭС16-1830238. В данном деле, рассмотренном кассационной инстанцией, был поднят вопрос о возможности цитирования правомерно обнародованных фотографий в сети Интернет. Разрешая указанный вопрос, Верховный Суд ограничился формальным применением ст. 1274 Гражданского кодекса Российской Федерации39 (далее — ГК), указав, что условиями свободного использования произведения являются использование его в информационных, научных, учебных или культурных целях с обязательным указанием автора и источника заимствования, а также в объеме, оправданном целью цитирования. Однако, по нашему мнению, Верховный Суд в данном деле оставил без ответа ключевой вопрос о правомерных способах цитирования фотографии в цифровом пространстве.

С точки зрения кибернетики такие способы по существу представляют собой изменение компьютерного кода, сформулированного на определенном языке программирования40, и в этом смысле вопрос о способах цитирования фотографии в сети Интернет — это вопрос не столько об использовании самого изображения, воспринимаемого человеческим зрением, сколько о допустимых пределах изменения данного кода (поскольку такое изменение далеко не всегда приводит к изменению самого изображения).

Таким образом, мы видим, что гражданское законодательство, на исследовании которого во многом замкнута актуальная цивилистическая доктрина, далеко не всегда располагает необходимым потенциалом для всестороннего и полного регулирования информационно-технологических аспектов гражданского оборота. Из этого следует, что в цифровую эру отчетливо усматривается необходимость методологического обеспечения гражданско-правовой науки новыми исследовательскими подходами, основанными на привлечении концептуальных схем, выработанных технической и технологической мыслью. Однако такое обновление исследовательского аппарата гражданско-правовой науки в связи с «цифровизацией» гражданского оборота в актуальной цивилистической доктрине не наблюдается. Речь идет о частных случаях обращения юристов к данным информатики, кибернетики, компьютерной инженерии при исследовании информационно-технологического концепта гражданского оборота. Примечательно, что такое утверждение справедливо не только в отношении отечественной гражданско-правовой доктрины. Так, итальянский юрист Г. Гуэрра, проводя сравнительный анализ концептуальных подходов к гражданско-правовым аспектам информатизации в странах Европы, приходит к выводу: «европейская правовая культура оказалась не готова вобрать в себя неюридическое знание»41, имея в виду под последним прежде всего — данные технической и технологической мысли42.

Необходимость привлечения гражданско-правовой доктриной новых методологических подходов (идей, концептуальных схем и научных знаний из области техники и технологии) актуализирует два фундаментальных методологических вопроса цивилистической науки: о ее предметных границах и о трансформации приемов и способов исследования «цифровых» явлений в гражданском обороте. В этом смысле информатизация и «цифровизация» гражданского оборота обусловливают необходимость трансформации всей гражданско-правовой методологии per se, поскольку вышеназванные вопросы являются основообразующими для методологии любой науки в принципе.

Интерес представляет, в связи с этим тот факт, что рассматриваемая ситуация в методологии гражданско-правовой доктрины в последнее время получает соответствующую оценку и со стороны правоприменительных органов. В частности, Федеральный Верховный Суд Германии в одном из своих недавних постановлений43 рассматривал вопрос о пределах ответственности банковской организации в случае непреднамеренного попадания в информационную систему банка вредоносной программы, передающей данные учетных записей (в том числе логинов, паролей и данных аутентификации) клиентов банка третьим лицам. Согласно положениям § 675 Германского гражданского уложения (Bürgerliches Gesetzbuch44) ответственность за несанкционированное списание денежных средств со счета вкладчика несет банк, но в то же время его ответственность нивелируется ситуацией, при которой такое списание было произведено вследствие небрежности (fahrlässig verhalten) клиента. Разрешая данную проблему, высшая судебная инстанция Германии сформулировала (применительно к соответствующей категории споров) правило о так называемом «критерии непреодолимости» (Kriterium der Unüberwindbarkeit). Сущность данного критерия, отметил Федеральный Верховный Суд, заключается в том, что в спорной ситуации банк освобождается от ответственности, если докажет, что используемая им система кибербезопасности является практически непреодолимой, т. е. основанной на такой системе информационных алгоритмов, при внедрении в которую вредоносная программа объективно не может сформулировать необходимый код для списания денежных средств с банковского счета. При этом высшая судебная инстанция отметила, что соответствующий критерий является сугубо техническим, относящимся к области специальных знаний, подчеркнув, в связи с этим, что современное состояние германской юридической доктрины не позволяет сформулировать его правовое содержание45.

Тем самым, необходимость методологического взаимодействия гражданско-правовой доктрины и технических наук, технологического знания, продиктована не только теоретическими, но и прикладными целями. В этой связи, как отмечают У. С. Бэйнбридж и М. К. Роко, современное состояние науки представляет собой имманентную внутреннюю конвергенцию, выраженную во взаимопроникновении методологических средств гуманитарного и естественно-научного, технического познания46. В такой логике в процессе гражданско-правового познания информационно-технологических аспектов гражданского оборота собственно юридические и технические, технологические знания «должны суммироваться в ходе совместного исследования одного объекта (курсив мой. — В. П.)»47. При этом суммирование знания, а также экстраполяция методологических подходов из области технической науки и технологии на область гражданско-правовых явлений актуализирует вопрос о предметной репрезентативности гражданско-правовой науки и динамике ее метода, которому будет посвящен следующий параграф настоящего исследования.

2. Предметные границы и метод науки гражданского права в условиях цифровой революции

С момента оформления теоретической юриспруденции в континентальной Европе (вторая половина XIX в.) и вплоть до настоящего времени вопрос о предмете правоведения (и, соответственно, о предметных границах конкретных правовых наук) является одним из наиболее дискуссионных в методологии юридической науки. Традиционно в философии науки концепции научного предмета per se строились на основании двух методологически оппозиционных гносеологических установок — позитивистской и герменевтической48. Так, если позитивизм, основанный на идее эмпиризма как единого методологического основания всех наук49, рассматривает предмет науки в качестве объективных законов мироустройства, закономерностей развития природы и общества50, то для герменевтики, сосредоточенной на исследовании текста как гуманитарного феномена, предметом науки является сущность явления, его смысл, продиктованный актуальной социокультурной ситуацией51. Оба указанных философских течения оказали существенное влияние на развитие всех наук, в том числе и юриспруденции. Однако, по замечанию Н. Н. Тарасова, именно «позитивистские установки научного познания попали в юриспруденции на благоприятную почву… юридического позитивизма»52. В этой связи следствием влияния научного позитивизма на отечественное правоведение (основанное, как было отмечено ранее, преимущественно на позитивистской концепции правопонимания) стала специфика понимания предмета юридической науки, отчетливо оформившаяся еще в XIX столетии и доминирующая в методологии советского и современного правоведения. Эта специфика, состоящая в признании позитивного права и его закономерностей в качестве предмета юриспруденции53, ярко прослеживается и применительно к гражданско-правовой доктрине. Так, по мысли О. А. Красавчикова, «наука [гражданского права. — В. П.] изучает не только нормы гражданского права, но также и объективные закономерности, которые находят свое отражение в гражданском праве в целом и в его важнейших правовых институтах»54. Такой же подход демонстрирует М. М. Агарков, отмечая: «Предметом науки… гражданского права является… гражданское право как отрасль права»55. Трактовка отрасли гражданского права и закономерностей гражданско-правового регулирования в качестве предмета соответствующей науки характерна и для большинства современных авторов56. Таким образом, из изложенного следует, что современная отечественная цивилистическая доктрина остается в силу доминирования традиционных научно-познавательных установок позитивистской (как в контексте актуального типа правопонимания, так и применительно к позитивизму как основной гносеологической установке)57. В этой связи герменевтико-методологические установки в гражданско-правовой науке прослеживаются значительно реже, главным образом — в исследованиях, посвященных личным неимущественным отношениям, фидуциарным обязательствам58. Тем более позитивистские установки характерны для гражданско-правовых концептуализаций цифровых технологий, явлений и процессов в гражданском обороте.

Однако в социокультурных условиях цифровой эпохи методология философского позитивизма не всегда соответствует предметной репрезентативности цивилистической доктрины. С одной стороны, отыскание закономерностей развития имущественного оборота в условиях цифровизации является первостепенной задачей гражданско-правовой науки. С другой стороны, такое отыскание производится исследователями главным образом в области актуального законодательства, то есть по сути — в особой форме соответствующих общественных отношений, но не в них самих59.

Здесь важно отметить, что право, правовая действительность — это особый концепт действительности социальной, и в этом смысле соединяет в себе и объективное, и субъективное начало. «Правовые конструкции, — пишет, в связи с этим Г. А. Гаджиев, — не только созданы интеллектом человека, но и воспроизведены, открыты. Человек, конечно, обладает творческим началом и, встречая объективную заданность в устройстве социума, развивает объективные данности в виде юридического концепта (курсив мой. — В. П.)»60. Для цифровой эры такие данности (применительно к гражданскому праву) составляют информационно-технологические явления и процессы в гражданском обороте. Следовательно, теоретическая концептуализация таких явлений и процессов (в условиях отмечаемой неполноты гражданско-правового регулирования цифровых технологий) не может быть сугубо позитивистской и нуждается, таким образом, в комплексном применении герменевтической методологии. Для цивилистической доктрины познание закономерностей развития гражданского оборота в связи с его цифровизацией должно, таким образом, предваряться выявлением гражданско-правовой сущности цифровых технологий как герменевтической исследовательской процедурой.

Необходимость использования герменевтической методологии в рамках гражданско-правовой концептуализации «цифровых» аспектов гражданского оборота опосредует фундаментальные изменения в цивилистической теории как внешней форме выражения предмета гражданско-правовой науки. С нашей точки зрения, такие изменения ярче всего проявляются в цивилистической концепции собственности в рамках определения правового режима объектов, существующих в цифровой форме (например, цифровых финансовых активов, виртуального имущества, криптовалюты и др.).

Так, В. А. Лаптев, исследуя проблематику цифровых активов как объектов гражданских прав, приходит к выводу, что наиболее приемлемым правовым режимом цифровых активов является правовой режим собственности61. При этом в обоснование своих рассуждений автор приводит цитату из проекта федерального закона № 419059-7 «О цифровых финансовых активах и о внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации»62, в статье 2 которого цифровые финансовые активы как имущество в электронной форме определяются в качестве объекта права собственности.

Однако насколько оправдан такой концептуальный подход? Как отмечает А. О. Рыбалов, с позиции актуального гражданского законодательства «объектами права собственности (как и любого другого вещного права) … могут быть только телесные объекты, которые можно потерять, уничтожить, передать и т. д.»63, т. е. — индивидуально определенные вещи. Соответствующий подход сложился и в оте­чественной науке гражданского права: и в исследованиях дореволюционных юристов64, и в трудах советских правоведов65, и в работах современных авторов66 объектом права собственности традиционно считается материальная, индивидуально определенная вещь67. Следовательно, признание цифровых активов в качестве объектов права собственности (как это планируется сделать в ГК) во многом не соотносится с важнейшими положениями самой цивилистической теории собственности.

В связи с этим следует обратиться к одному из наиболее распространенных видов цифровых активов — доменному имени. Как известно, доменное имя не является самостоятельным объектом гражданских прав в силу статьи 128 ГК68; при этом гражданское законодательство содержит упоминания о доменном имени только в контексте способов осуществления исключительных прав на товарный знак (подпункт 5 пункта 2 статьи 1484 ГК) и на наименование места происхождения товаров (подпункт 4 пункта 2 статьи 1519 ГК). В этом смысле ex-lege доменное имя не является самостоятельным объектом гражданских прав, а представляет собой лишь способ осуществления исключительного права. Однако при этом, К. В. Нам отмечает, «домены обладают определенной экономической ценностью, имеют измеримую в деньгах стоимость, отчуждаемы и могут быть предметом различных договорных обязательств»69. В данном контексте доменное имя является цифровым активом, то есть существующим в цифровой форме экономическим благом, обладающим оборотоспособностью. Тем самым, как справедливо отметил Президиум Высшего Арбитражного Суда, «доменные имена фактически трансформировались в средство, выполняющее функцию товарного знака (курсив мой. — В. П.), который дает возможность отличать соответственно товары и услуги одних юридических или физических лиц от однородных товаров и услуг других юридических или физических лиц. Кроме того, доменные имена, содержащие товарные знаки или торговые наименования, имеют коммерческую стоимость»70.

Таким образом, по сути доменное имя является не просто способом осуществления исключительного права, но и приобретает в современном высокотехнологичном мире свойства, присущие объекту гражданских прав, несмотря на отсутствие соответствующего правового регулирования в ГК. В этой связи возникает закономерный вопрос: какова юридическая сущность права владельца доменного имени на сам домен?

Отметим: в арбитражно-судебной практике71 и гражданско-правовой теории (Е. И. Гладкая, Р. С. Нагорный, Н. А. Пермякова и др.72) одним из ключевых свойств домена признана его уникальность, поскольку вследствие ее обеспечивается главная функция доменного имени — адресация пользователя сети Интернет к конкретному субъекту или объекту гражданского оборота. Вследствие этого уникальность доменного имени фактически придает ему признак индивидуальной определенности, т. е. ключевой признак объекта вещных прав73; это, в свою очередь, обусловливает формирование у владельца домена фактического абсолютного права в отношении доменного имени и, соответственно, возможность использовать в отношении домена вещно-правовые способы защиты (в частности, негаторный иск). Именно к такому выводу пришел Суд по интеллектуальным правам, признавая законным удовлетворение нижестоящими судами иска бельгийской компании к российскому предприятию об аннулировании регистрации незаконно используемого доменного имени и о передаче прав на указанный домен истцу74. По сути, доменное имя было признано объектом права собственности (поскольку в данном деле домен фактически стал объектом негаторной исковой защиты)75, а права на домен, соответственно, — вещными правами, имеющими абсолютный характер76.

В этой связи возникает вопрос методологического подхода, обеспечившего соответствующую концептуализацию доменного имени и прав на него в условиях неполноты законодательного регулирования. Очевидно, что методологические установки философского позитивизма вряд ли способны поставить рассматриваемую проблему вышеприведенным образом, учитывая специфику отечественной правовой системы и доминирующего типа правопонимания среди правоведов. Кроме того, признание за цифровыми активами в целом (и за доменным именем, в частности) качества объекта права собственности не вполне согласуется с формально-догматическими положениями гражданского права.

Если мы взглянем на аргументацию судебных органов, а также вышеуказанных исследователей по данному вопросу с точки зрения методологии, то увидим, что основанием такой аргументации является именно герменевтический подход. Поясняя данное утверждение, подчеркнем, что право в объективном смысле — это форма общественных отношений. Внешние характеристики этой формы (понятия и термины закона, нормы права и т. п.) опосредуются именно содержательным компонентом регулируемых общественных отношений, их юридическим концептом, который выступает как репрезентация юридических смыслов, заложенных в тех или иных социальных практиках77. В такой логике гражданско-правовой смысл «цифровизации» гражданского оборота первоначально отражается именно в социальной практике: «правовое» качество явлений и процессов в гражданском обороте возникает «изнутри» самих гражданских отношений, и только впоследствии фиксируется «извне» — в тексте закона78. В этой связи актуален тезис Б. А. Кистяковского, который отмечал: «…При социально-научном изучении права надо признать осуществление права основным моментом для познания его и соответственно этому исходить из рассмотрения права в его воплощении в правовых отношениях. Итак, надо смотреть на то право, которое живет в народе и выражается в его поведении, в его поступках, в его сделках, а не на то право, которое установлено в параграфах кодексов. В этом изменении самого объекта наблюдения и заключаешься расширение нашего познания права (курсив мой. — В. П.)»79. Тем самым в современных условиях формируется необходимость расширения предметного поля цивилистики за счет включения в него гражданско-правового концепта информационных отношений, не оформленного в официальных нормативных актах. Речь идет о гражданско-правовой сущности цифровизации, цифровых объектов, явлений и процессов, выводимой из существа соответствующих общественных отношений.

Отсюда можно сделать вывод: категория юридической сущности — центральная для герменевтического подхода в правопознании, содержательно шире категорий «правовой статус», «правовое регулирование», «правовой режим», которыми оперирует традиционная юриспруденция, основанная на методологии философского позитивизма. Тем самым уместно отметить, что применение герменевтической методологии в познании «цифровых» аспектов гражданского оборота позволяет не только теоретически обосновать гражданско-правовой режим цифровых технологий, прямо не закрепленный в законе, но и при этом — существенно расширить предметные границы цивилистической доктрины за счет обращения к категории «гражданско-правовая сущность» и в связи с обращением к аксиологии гражданского права per se.

3. Методология гражданского права как науки: тенденции развития в условиях цифровой революции

Основной функцией методологического анализа науки является определение принципиальных оснований науки как формы деятельности. Одним из них является принцип новизны знания, вырабатываемого наукой. Речь в этом смысле идет не только о характеристиках изучаемого объекта, но и о специфике постановки научной проблемы и организации средств ее разрешения. Тем самым, новым следует считать такое знание, которое является таковым исходя из методологических аспектов его получения. В связи с этим принципиальное значение приобретают вопросы методологии науки как учения о способах получения и теоретической организации нового знания.

По свидетельству В. А. Белова, один известный цивилист рекомендовал соискателю, сетовавшему на то, что в науке гражданского права уже все давно исследовано, написать диссертацию на тему «Гражданско-правовая природа межкомнатной перегородки»80. Данный эпизод отражает одну из фундаментальных проблем науки в целом (и цивилистики в частности) — проблему формирования нового знания, которая особенно актуализируется в настоящее время: цифровые технологии, артефакты виртуального мира, сделки в информационно-технологической сфере и прочие подобные им реалии цифровой эпохи стали для права и правоведения настоящим испытанием. Правовая наука столкнулась, тем самым, с качественно новым комплексом феноменов, которые зачастую весьма проблематично описать в понятийной схеме традиционных цивилистических конструкций. Многочисленные исследования по проблемам «цифрового» гражданского оборота, отражающие реакцию научного сообщества юристов на стремительную информатизацию социальной сферы, не стали фактором развития гражданско-правовой науки хотя бы в силу того, что по преимуществу остались замкнуты на методологических установках традиционного (позитивистского) правопонимания и философского позитивизма. Тем самым можно сказать, что на данном этапе развития гражданско-правовой науки ее методологический аппарат показал неготовность к осмыслению гражданско-правовых аспектов виртуальной социальной реальности. Данный факт объясняется тем, что «виртуальное» — это совершенно новая категория, не вписывающаяся в рамки ни материального, ни идеального, а между тем именно материальные (эмпирически воспринимаемые) характеристики правовой действительности являются преимущественным предметом осмысления цивилистики. Характерным примером является в этом смысле проблема гражданско-правового режима доменного имени. Так, de-facto в юридической науке и практике формируется отношение к доменному имени как к вещи (в силу наличия у него индивидуально определенных характеристик), однако вещь в традиционном понимании — это всегда предмет материального мира, нечто осязаемое и обладающее рядом качеств, свойственных любому другому физическому объекту. Налицо попытка искусственно придать доменному имени характер материального явления (что, разумеется, неверно и недопустимо теоретически). Такой подход имеет методологическое основание, в том смысле, что устоявшиеся в «нормальной науке» (Т. Кун) гражданского права теоретические представления о сущности вещи в условиях цифровой революции (опосредующей в свою очередь революцию в науке) неизбежно меняются. Динамика вещного права как частной научной теории (проявляющаяся главным образом в изменении цивилистической концепции вещи и вещных прав) отражает в этом смысле фактор потенциальной смены научной парадигмы, фундаментального изменения традиционной для нашего правоведения концептуальной схемы постановки теоретических проблем и их разрешения.

Здесь надо отметить, что с точки зрения утвердившихся в философии науки моделей роста знания (дискретная модель Т. Куна, эволюционистская модель Ст. Тулмина и др.) модель развития нашего правоведения (и его цивилистической отрасли) явно ближе к дискретной. В истории юридической науки можно проследить ряд революционных смен научных парадигм:

1) во второй половине XIX в. (в связи с оформлением правовой системы per se и развитием университетской традиции юридического образования);

2) в 1917–1930-е гг. (в контексте революционных изменений в экономической и политической сферах и оформлением правовой системы социалистического типа);

3) в 1990-е гг. (в связи с распадом СССР, переходом к рыночной экономике и отказом от философско-методологического монизма, замкнутого на марксизме как единственно возможной и непререкаемой методологии науки).

В каждый из названных периодов существенно менялся теоретико-методологический фундамент правоведения, его категориальный строй и концептуальная схема постановки научных юридических проблем и способов их разрешения. В связи с этим оправданно считать, что во многом научные революции в правовой науке обусловливаются релевантными переменами в общесоциальной сфере (что вполне понятно, поскольку право в условиях социальной революции становится первым и основным средством регламентации нового общественного строя).

В этой связи следует отметить, что революционным фактором для отечественной юридической науки являются не только внутригосударственные, но и общемировые, глобальные перемены в социально-экономической и политико-идеологической сферах, обусловленные ситуацией перехода к новому — постиндустриальному — типу общества81. Здесь наблюдается постепенное смещение акцентов социальной деятельности в плоскость виртуального пространства, становление Интернет-экономики и стремительное развитие цифровых механизмов структурирования гражданско-правовых отношений (технологий blockchain, смарт-контрактов, цифровых прав и т. п.). Все эти факторы обусловливают необходимость не только развития «цифрового» направления в гражданско-правовых исследованиях, но и также концептуального переосмысления традиционных цивилистических теорий (гражданского правоотношения, собственности и проч.). В этом контексте отнесение доменного имени к числу вещей актуальной цивилистической доктриной и судебной практикой отражает соответствующие изменения в теории вещного права, которая в настоящее время постепенно отказывается от отношения к вещи как только к материальному явлению, допуская в связи с этим распространение вещно-правового режима на виртуальные объекты (доменные имена, виртуальное имущество, криптовалюту и др.)82.

В связи с изложенным актуализируется теоретико-методологическое осмысление актуальных тенденций развития гражданско-правовой науки, обусловленных информатизацией и цифровизацией общественных отношений. Ключевой задачей становится в этом смысле поиск ответа на вопрос: действительно ли наше цивилистическое правоведение продуцирует новое знание о гражданском обороте цифровой эры, или по-прежнему занято пресловутым осмыслением гражданско-правовой природы «межкомнатных перегородок», то есть вместо нового знания формирует «цифровые» интерпретации знания наличного? Для ответа на этот вопрос необходимо выделить и проанализировать актуальные тенденции в теоретико-методологическом развитии современной отечественной цивилистики, проявляющие себя в контексте гражданско-правового осмысления «цифровых» аспектов общественных отношений. Проведенное нами исследование позволило выделить и описать следующие тенденции методологического развития цивилистики в цифровую эпоху:

1) Превращение цивилистической доктрины из «юриспруденции понятий» в «юриспруденцию терминов», подменяющую содержательный аспект исследования формальным.

В истории правовой науки общая теория права, первоначально оформленная в трудах представителей исторической школы юристов, мыслилась как в первую юриспруденция понятий (Begriffjurisprudenz)83. Целью научного юридического познания в концептуальной юриспруденции декларировалось построение строгой и единой системы абстрактных понятий, описывающих правовую действительность (в первую очередь — положительное право), фиксирующих в себе ее сущностные и закономерные характеристики84. Именно концептуалистами были разработаны фундаментальные общетеоретические категории (например, «объект права», «юридический факт»), а также базовые понятия гражданского права (например, «юридическое лицо»)85. Основной метод содержательного формирования научных понятий — дедукция из сущностных и закономерных характеристик правовой действительности, опосредуемых в свою очередь правовой культурой и универсальным правовым знанием86, — стал впоследствии методологическим основанием для всей системы построения юридического научного знания в романо-германской правовой традиции87.

Таким образом, понятия юридической науки допустимо определить как воспроизводимые в юридическом научном познании предметно-содержательные формы, в которых отражаются основные сущностные особенности, отношения и закономерности функционирования и развития, присущие явлениям и предметам правовой действительности. В связи с этим научные понятия выступают как форма выражения научного знания, его объективации в логико-языковых средствах языка науки88, в качестве которых выступают, в частности, термины89. В этом контексте Д. С. Лотте обращает внимание на основную характеристику термина — точность, которая определяется не этимологическими характеристиками термина, а его контекстуальными значениями (при этом контекст здесь понимается в широком смысле как не только законченный в смысловом отношении фрагмент текста, но и как методологические и социокультурные основания интерпретации термина)90. Тем самым, можно сделать вывод, что термин и понятие соотносятся как форма и содержание, соответственно. При этом различение понятия и термина является имманентно присущим научной деятельности91. Однако здесь видится важным следующее замечание В. В. Кима и Н. В. Блажевича: «Слово становится термином, когда взаимно однозначно связывается с означаемым (курсив мой. — В. П.). Следовательно, уже на эмпирическом уровне язык науки обогащается терминами, которые необходимы здесь для фиксации устоявшегося фактического знания (курсив мой. — В. П.)»92. Следовательно, термины языка науки многозначны, но при этом доминирующее значение термина задается актуальной научной парадигмой. Именно парадигмальное значение термина, используемого при обозначении многих феноменов цифрового гражданского оборота, становится основанием для его цивилистической характеристики. Так, с точки зрения Д. А. Рягузовой, для целей реализации уголовно-правовых запретов необходимо подчинить криптовалюту правовому режиму валютных ценностей, вещей93. В качестве особого вида валюты рассматривает криптовалюту и В. К. Шайдуллина, обосновывающая свою позицию в контексте функционального подхода94. Наиболее показательными в заданном контексте являются рассуждения М. А. Егоровой и Л. Г. Ефимовой, которые, относя криптовалюту к особой разновидности цифровых денег, отмечают, что построение цивилистической теории криптовалюты опосредовано в теоретико-методологическом смысле значением термина «криптовалюта»95.

В целом, можно сделать вывод, что общие признаки различного рода цифровых объектов (криптовалюты, «виртуального имущества» и т. п.) и традиционной системы объектов гражданских прав определяются исследователями исходя из их терминологического соответствия («имущество» — «виртуальное имущество», «валюта» — «криптовалюта»), но вместе с тем такое механическое придание цифровым объектам свойств, присущих традиционным объектам гражданских прав, только исходя из идентичности терминов, которыми обозначаются и те, и другие, видится нам совершенно необоснованным методологически. Мы видим, что термин, которым обозначается то или иное явление цифровой действительности, становится определяющим моментом в построении гражданско-правовой теории этого явления. Тем самым, исследователи обращаются не к существу явления, а к смысловым акцентам его терминологического выражения. Однако ранее мы замечали, что термины языка — это форма отражения явления в коммуникативной схеме. В этом контексте оправданно считать, что большинство современных цивилистических исследований, посвященных цифровым артефактам, отражают не гражданско-правовое содержание этих явлений, а по преимуществу — их форму, поскольку методологически основаны на неоправданной экстраполяции смысловых акцентов терминов естественного языка в содержательную плоскость научных юридических понятий. В этой связи абсолютно справедлив упрек В. А. Белова современной правовой науке, которая «из… юрис­пруденции понятий… выродилась в юриспруденцию терминов»96. Соответствующая проблема, таким образом, в философском смысле является фундаментальной, поскольку неоправданное построение юридической теории явления, основанное только на смысловых акцентах его терминологического обозначения, является по сути подменой содержания явления его логико-языковой формой. Отсюда, с позиции актуальных научно-исследовательских практик, цивилистические теории «цифровых» аспектов гражданско-правовых отношений относятся в большей степени именно к «юриспруденции терминов».

2) Господство позитивистских установок, ограничивающих пределы гражданско-правового познания сферой положительного права.

Традиционно в философии науки концепции научного предмета per se строились на основании двух методологически оппозиционных гносеологических установок — герменевтической и позитивистской. Последний занял доминирующее положение в методологии правоведения. Следствием влияния научного позитивизма на отечественную науку о праве (основанную преимущественно на позитивистской концепции правопонимания) стала специфика понимания предмета юридической науки, отчетливо оформившаяся еще в XIX столетии и доминирующая в методологии советского и современного правоведения.

В этом смысле отечественная юриспруденция (в том числе и ее цивилистическая отрасль) была и остается по преимуществу позитивистской, основанной на неоправданно узком подходе к праву как к системе правил общественного поведения, исходящих от государства и обеспеченных его принудительной силой97. Отсюда — неоправданное сведение задач научного изучения права к «атомистской проработке… правовых реалий»98, к «понятийной констатации юридических реалий…, выявлению содержащихся в них юридических норм и юридических фактов, в их толковании, фиксации присущих им общих, видовых и родовых особенностей»99. Иными словами, при таком гносеологическом отношении к праву роль науки сводится к юридико-техническому описанию действующего законодательства, поиску в нем пробелов, нестыковок, несогласованных положений, словом, к интерпретации позитивного права, которую Р. фон Иеринг оправданно называл «низшей юриспруденцией»100. Следует констатировать, что подкупающий своей логической простотой и непротиворечивостью позитивизм не только целиком захватил (за редким исключением) сферу юридической науки, но и ожидаемо проник в область юридического образования101. Следствием стала та ситуация, при которой изучение и преподавание права сводится к комментированию текстов законов и положений судебной практики102.

Такая методологическая ориентировка, в целом, является характерной для континентальной юриспруденции. Истоками ее формирования становится заложенный еще глоссаторами фундамент собственно юридических методов исследования, сориентированных на текст как непосредственную данность. Это, во многом, предопределило господство юридико-позитивистских установок не только в практической, но и в теоретической юриспруденции. «Я не знаю и не преподаю гражданского права. Я знаю и преподаю гражданский кодекс»103, — утверждал французский цивилист М. Бугне в середине XIX столетия. Познание логики законодательства как основную задачу юридического образования и науки постулировал выдающийся ученый Ф. Жени104. Подобный подход усматривается в следующем тезисе классика юриспруденции Г. Ф. Шершеневича: «Материалом, подлежащим изучению со стороны правоведения, служат юридические нормы… Только нормы составляют объект правоведения»105. Такое отношение к праву, к методологии его научного познания и преподавания, сохраняется и в наши дни, когда, по существу, юридическая наука и образование из правоведения вырождаются обратно в законоведение106. Из изложенного следует, что современная отечественная цивилистическая доктрина остается в силу доминирования традиционных научно-познавательных установок позитивистской (как в контексте актуального типа правопонимания, так и применительно к позитивизму как основной гносеологической установке). При этом, позитивистские установки характерны для гражданско-правовых концептуализаций цифровых технологий, явлений и процессов в гражданском обороте. Тем самым, текстуальная форма права подменяет его социокультурное содержание, что противоречит философскому принципу первичности содержания по отношению к форме.

В целом взгляд юристов на существо общественных отношений в цифровой среде не основан на какой-либо фундаментальной теории, следовательно, актуальные образцы практического разрешения тех или иных проблем, опосредуемых в области права цифровизацией, не могут претендовать на формирование доминирующих познавательных образов в профессиональном правосознании. Господство позитивного правопонимания опосредует традиционную «двухфокусную» интерпретацию права в логике «отношение»-«норма». Однако при этом объективно нивелируется главный вопрос всей юридической деятельности: почему то или иное отношение имеет правовой характер? Актуальный тип правопонимания отвечает на этот вопрос довольно категорично: потому что на то есть воля государства107. Такая ситуация опосредует отсутствие у наших юристов каких-либо побудительных причин для отыскания правовых характеристик общественных отношений, складывающихся в виртуальном пространстве. По сути, тем самым нивелируется изначально герменевтический характер всего права per se и, соответственно, герменевтические установки в цивилистическом исследовании. В этом смысле пределы гражданско-правового познания «цифровых» феноменов, исходя из актуального типа правопонимания и особенностей познавательного отношения к праву, ограничены только сферой положительного права, в связи с чем ученые-юристы рассматривают «цифровые» аспекты гражданско-правовых отношений только сквозь призму нормативных гражданско-правовых конструкций.

Не отрицая методологического значения позитивизма, нельзя не отметить недостаточность его гносеологического потенциала в ситуации, когда то или иное явление цифровой реальности не имеет собственного правового режима, но должно, тем не менее, быть описано в понятийной схеме той или иной юридической конструкции (хотя бы из практических соображений). Поэтому в условиях, когда первостепенной задачей современной цивилистической теории становится познание гражданско-правовой сущности явлений и процессов, не подпадающих под регулятивное воздействие закона, первостепенное значение в исследовательской методологии приобретает философская герменевтика. Тем самым, принимая во внимание исследовательский потенциал философского позитивизма, мы не можем не обратить внимание на то, что эвристическая состоятельность любой исследовательской методологии определяется принципом баланса исследовательских средств, вытекающего из принципа философско-методологического плюрализма108.

3) Приоритет прагматических контекстов в оценке истинности цивилистической теории, обусловливающий постепенное превращение науки гражданского права в обобщенное прикладное, технико-юридическое знание.

Право — со времени формирования исторически первой правовой системы в Риме — всегда было нацелено на решение повседневных прикладных задач, обеспечение функционирования социальных институтов. Это особенно актуально для современного права, формальная регламентация которого происходит в условиях усложнения структуры общественных отношений, появления их новых разновидностей в цифровую эпоху. В этом смысле особую социальную ценность приобретают в первую очередь прикладные исследования права, основанные на догматическом анализе правовых норм и конкретных практических казусов. Такое телеологическое отношение к праву и правовым исследованиям (как со стороны общества в целом, так и со стороны самих юристов) предопределило особенности взаимосвязи юридической науки и практики. «Наше научное правосознание всегда относилось к практике с особым пиететом»109, — небезосновательно утверждает, в связи с этим, Н. Н. Тарасов. Идея своеобразного «противостояния» теории и практики имманентно присуща континентальной юриспруденции110. В советский период развития права и правоведения такое положение вещей подкреплялось к тому же официальной философией. Характерны в этом смысле рассуждения М. Н. Руткевича, который отмечал: «…расчленение совокупной общественной деятельности на практическую, материальную, и теоретическую, духовную, и вытекающие из этого расчленения определения практики и теории как чувственно-материальной и абстрактно-мыслительной деятельности можно считать… достаточно прочно вошедшими в… философскую литературу»111. Тем самым, теория и практика как парные категории материалистической диалектики прочно закрепились в профессиональном правосознании в форме бинарных оппозиций; последней притом всегда отдавался приоритет112.

Такое обстоятельство получило неоднозначную интерпретацию в области юридической науки, которая в России стала теорией практики113, причем практики юридической, а не общественно-исторической114. В методологическом смысле это означает, что теоретическая значимость и доказательность правового (в том числе и гражданско-правового) знания оценивается в контексте актуального состояния юридической практики, что является методологической ошибкой.

Наиболее ярко такая ситуация проявляет себя в контексте такого социально-правового феномена как криптовалюта. С точки зрения устоявшихся представлений об основном критерии оценки юридических теорий, состоятельность той или иной доктринальной разработки правового режима криптовалюты непосредственно зависит от его обоснованности в контексте юридической (главным образом — судебно-правоприменительной) практики. Однако при рассмотрении интерпретаций криптовалюты в судебной практике обнаруживается вариативность и принципиальная несогласованность подходов к определению сущности данного феномена. Примечательно, что такая несогласованность подчас наблюдается в том числе в актах Верховного Суда. Так, в одном из своих кассационных определений Верховный Суд признал незаконной рекламу криптовалюты, поскольку таковая в контексте статьи 27 Федерального закона от 10 июля 2002 г. № 86-ФЗ «О Центральном банке Российской Федерации (Банке России)»115 является денежным суррогатом116. Однако впоследствии, давая толкование положениям статей 174 и 174.1 УК, Пленум Верховного Суда признал криптовалюту иным имуществом для целей реализации соответствующих уголовно-правовых запретов.

В целом судебная практика демонстрирует три подхода к определению юридического режима криптовалюты.

Согласно первому подходу, криптовалюта является имуществом (валютой), и в этом смысле играет роль законного средства платежа117.

В соответствии со вторым подходом криптовалюта представляет собой внеправовой феномен, который, в связи с этим, не имеет какого-либо правового режима вообще118.

Наконец, третий подход основан на понимании криптовалюты в качест

...