С. Я. Лебедев, В. Ф. Джафарли

Цифровое уголовное право

Монография

---

ebooks@prospekt.org

Информация о книге

УДК 343:004

ББК 67.408:32.81

Л33

Изображение на обложке с ресурса Photogenica.ru

Авторы:

Лебедев С. Я., доктор юридических наук, профессор, заслуженный юрист Российской Федерации, заведующий кафедрой уголовного права и адвокатуры Российского государственного университета имени А. Н. Косыгина (Технологии. Дизайн. Искусство);

Джафарли В. Ф., доктор юридических наук, доцент, профессор кафедры уголовного права и адвокатуры Российского государственного университета имени А. Н. Косыгина (Технологии. Дизайн. Искусство).

Монография представляет собой перспективный научно-исследовательский проект, принятие которого научным и практическим юридическими сообществами и последующие за этим законодательная и правоприменительная его реализации предполагают качественную информационно-телекоммуникационную трансформацию современного уголовно-правового ресурса, направленного на адекватное и оптимальное обеспечение социально-правового контроля над преступностью и в первую очередь той ее части, которая связана с развитием НБИКС-мегатехнологий 6-го технологического уклада. Квинтэссенцией таких технологий является их цифровое воплощение, проявляющееся сегодня (и, несомненно, в будущем) во всех без исключения сферах человеческой жизни, в том числе связанных с обеспечением общественной безопасности и правопорядка. Предупреждение трансформирующейся в цифровые форматы преступности требует адекватного цифрового обеспечения безопасности государства, общества, личности. Правовой основой такой цифровой криминологической безопасности объективно должно стать цифровое уголовное право, теоретико-методологическое обоснование, сущность, содержание, научно-практические векторы формирования, развития и реализации которого представлены в настоящей монографии.

Законодательство приведено по состоянию на 1 октября 2024 г.

Материал монографии призван заинтересовать специалистов в сферах уголовного права и криминологии, правоохранительной деятельности, развития инновационных систем информационной безопасности, ученых-правоведов, практикующих юристов, преподавателей образовательных учреждений и сотрудников научных организаций, студентов, аспирантов, а также всех, кому небезразличны проблемы кибербезопасности, правовые и технологические пути их решения в современном и будущем обществе.

УДК 343:004

ББК 67.408:32.81

© Лебедев С. Я., Джафарли В. Ф., 2024

ВВЕДЕНИЕ

Клин клином вышибают.
Русская пословица

Vim vi repellere licet
(Силу можно отражать силой –
лат., положение
римского гражданского права)1

Жизнь в эпоху глобальных социальных трансформаций, вызванных активным развитием характерных для 6-го технологического уклада цивилизационных отношений так называемых НБИКС- (нано-, био-, инфо-, когни-, социо-) технологий, сопровождаемых ставшими уже обычными для всех без исключения сфер человеческой деятельности цифровыми стандартами, неизбежно сопряжена далеко не только с положительными, но и серьезными отрицательными последствиями для многих социальных практик. При этом, погружаясь в пучину цифровых соблазнов, человечество весьма запаздывает с осознанием их стремительно нарастающего угрожающего, порой разрушительного для традиционных коммуникативных связей цифрового потенциала, а потому пока крайне мало делает для надежного обеспечения от него своей безопасности. К сожалению, все, что касается прежде всего правовых ресурсов обеспечения таковой от нарастающего вала цифровых преступлений, сегодня по-прежнему находится далеко за пределами адекватного их общественно опасному потенциалу уголовно-правового и призванного реализовывать его правоохранительного контроля2.

Обеспокоенные таким обстоятельством, авторы настоящего научного издания, вначале каждый персонально3, а в последние несколько лет сообща4, продолжая уже вместе ранее заявленную и аргументированную в профессиональном пространстве тему правового обеспечения безопасности от цифровой преступности, смеют предложить профессиональному юридическому сообществу инновационную идею разработки самостоятельного цифрового уголовно-правового сегмента социально-правового контроля над преступностью в киберпространстве.

Авторское убеждение в необходимости и целесообразности такового сформировалось под влиянием не только личных многолетних наблюдений за развивающимися цифровыми технологиями, криминологического анализа исходящих от них криминогенных и собственно преступных киберугроз, но и периодического общения с представителями IT-сообщества, изучения существующих правовых документов, научных разработок и практик кибербезопасности, личного (своего, своих близких, знакомых, сослуживцев), в том числе зачастую печального, виктимологического опыта, связанного с ущербом от киберпреступных посягательств и др. Все это рождает твердую уверенность в том, что адекватным противопоставлением цифровой преступности может быть только система цифровой безопасности, основанная опять-таки на адекватном цифровом уголовно-правовом ресурсе.

Суть проблемы заключается в том, что в существующем гибридном мире как пространстве слияния реального и виртуального миров, отличающимся возможностью совершения любых потребных для человека действий, включая противоправные, преступные, происходит трансформация их привычных форм из реальных в виртуальные. В этом случае последние объективно выходят из-под реального контроля, а виртуального, как известно, для них пока не существует. Исключением является лишь техническая нейтрализация существующими структурами кибербезопасности (например, «Лаборатория Касперского», Group-IB, «Инфосекьюрити» и др.) так называемых DDoS-атак, связанных с хакерским проникновением в интерактивные информационные ресурсы пользователей с целью блокирования их действий в интернет-сети.

При этом и сами IT-специалисты, и юридически оценивающие их кибербезопасную деятельность правоведы, безусловно, убеждены в явной противоправности какой-либо нейтрализующей акции в отношении тех или иных кибератак. Последние — суть преступление. Пресечение же преступлений и, более того, их расследование (кстати, именно такую свою деятельность до недавнего времени открыто рекламировала компания Group-IB) — прерогатива правоохранительных органов. И какой бы социально полезной по своему позиционируемому эффекту ни была деятельность негосударственных служб безопасности по пресечению и расследованию киберпреступлений, от этого она менее противоправной не становится. Вспоминаются в этом случае аналогии с «правоохранительной» деятельностью так называемых «санитаров общества», устраняющих из социальной жизни педофилов, незаконных мигрантов, коррупционеров и т. п.

Таким образом, инновационная преступность, проявляющая себя в киберпространстве, большей своей частью не попадает в зону влияния правоохранительной практики как раз из-за отсутствия таковой в этом виртуальном пространстве. Грешный же человек, сосредоточенный на совершении преступлений, находит для себя в современном гибридном мире гораздо больше возможностей для криминальной самореализации, нежели в реальном, пока еще традиционно подконтрольном существующему уголовному закону и практике его применения.

IT-специалисту, да, видимо, и любому более-менее продвинутому пользователю, хорошо известно, что вполне удобное и относительно безопасное существование человека в рассматриваемом гибридном мире обеспечивается: более высокой, по сравнению с реальными возможностями, результативностью (эффективностью) достижения цели какой-либо деятельности; низкой (часто бесплатной) стоимостью привлекаемых для этого информационно-телекоммуникационных технологий (ИКТ); доступностью цифровой инфраструктуры и, главное, анонимностью источника (субъекта) инициации действия (деяния), а следовательно, относительной защищенностью от любого внешнего воздействия, исходящего от реального источника правоохранения.

По-человечески понимая преимущества гибридного мира для любого индивида, стремящегося к безграничной свободе, все же не стоит забывать, что исходящий от такового и от его поведения в гибридном пространстве вред (общественная опасность), безусловно, должен быть предотвращен. Во всяком случае, ориентация общества и государства на предупреждение, нейтрализацию такой общественной опасности преступлений, совершаемых в киберпространстве, либо на ликвидацию (компенсацию) их общественно опасных последствий, в том числе обеспечиваемой уголовной ответственностью и связанным с ней уголовным наказанием, должна целиком и полностью соответствовать нарастающим криминальным киберугрозам.

Потому специалисты, некоторые из научных трудов которых в области уголовного права и криминологии уже упоминались выше, вполне обоснованно рассматривают обеспечение кибербезопасности от преступлений, совершаемых опять-таки в виртуальном пространстве, в качестве перспективного уголовно-политического приоритета. Важно заметить, что при этом в основном демонстрируют себя размышления по поводу необходимости трансформации уголовно-правовых признаков преступлений, приобретающих в киберпространстве соответствующие инновационно-технологические формы, не изменяющие в целом традиционной содержательной стороны таких уголовно наказуемых деяний.

То есть цифровое преступление большей частью сохраняет в себе привычные для человека стандарты его традиционных пороков, облаченных в мотивационные стимулы удовлетворения своих паразитических потребностей (алчность — воровство, жестокость — насилие, хитроумность — обман, извращенность — сексуальная распущенность, гедонизм — алкоголизация, наркомания и др.). Цифровой ресурс здесь выступает для «злодея» исключительно более приемлемым, зачастую более надежным и, что важно, безопасным средством достижения криминального успеха. Уголовный же закон, нацеленный на традиционные формы общественно опасного деяния, просто не «дотягивается» своим «ручным» ресурсом до цифрового преступления и тем более цифрового преступника. И думается, что сколь бы активнее он (закон) ни стремился с помощью специалистов в области уголовного права отформатировать в этом своем доселе обычном качестве новые цифровые образы уголовно наказуемых деяний, все равно реально настигнуть их таковой будет не в состоянии. Потому представляется, что единственно приемлемым способом достижения целей уголовного права в условиях цифровизации преступности должна стать цифровизация уголовного закона, то есть включение его самого в информационно-технологические механизмы пространства виртуального мира.

Предлагаемый новый информационно-технологический концепт модернизации уголовно-правового ресурса, превентивно нацеленного на инновационную преступность, должен, на авторский взгляд, включать в себя модернизацию (реконструкцию, переформатирование) под цифровые стандарты существующих уголовно-правовых форм воздействия на преступления (преступность), оставляя в них большей частью классическое уголовно-правовое и криминологическое содержание, адаптированное к цифровой реальности. Предполагается, что концентрация осуществляемого в мониторинговом режиме цифрового уголовно-правового контроля над преступностью, включенного в общую систему обеспечения кибербезопасности, способна не только максимально фиксировать преступления, совершаемые в киберпространстве, но и одновременно создавать информационную базу для формирования инновационно-технологической системы криминологической кибербезопасности, а вместе с ней — инновационно-технологической системы цифрового правосудия, то есть киберправосудия.

Между тем до сих пор наше традиционное материальное право, обозначающее, что есть правонарушение и преступление и вместе с ним процессуальное право, регламентирующее правовые механизмы воздействия на правонарушителей (преступников), демонстрируют себя в «аналоговом» режиме, тогда как система правоохранительного контроля все более демонстрирует стремление к «цифровому» формату5.

Известно, что правоохранительная практика сегодня пытается задействовать для целей оперативной и объективной фиксации правонарушений и адекватного реагирования на них современные технические и технологические ресурсы, минимизировать в этом деле стандартный человеческий ресурс. В результате подобной модернизации не только обеспечивается адекватность и оптимальность общего правоохранительного реагирования на правонарушения, но и нивелируется известная коррупционная составляющая любого правоохранительного процесса с «человеческим» лицом. Примером такой правоохранительной инновации отчасти могут служить цифровые технологии, применяемые для фиксации совершаемых правонарушений в аппаратно-программном комплексе (АПК) «Безопасный город», в системе видеоконтроля над участниками дорожного движения, в программном комплексе системы «Антифрод», нацеленной на предотвращение мошеннических транзакций и др.

Возникает вполне резонный вопрос: разве не может существующий уголовно-правовой ресурс быть с таким же успехом реализован в информационно-телекоммуникационном формате? Думается, что вполне. То есть при обнаружении с помощью специально созданной цифровой уголовно-правовой программы контроля в киберпространстве над какой-либо криминальной угрозой противоправного контента (например, распространяемой в интернет-сети рекламной информации о продаже наркотиков, организации сексуальных услуг с предложением в качестве объекта для осуществления таковых подростков, материалов экстремистского или, еще серьезнее, террористического характера, вовлечения несовершеннолетних в суицидальное поведение и т. д.) такая антикриминогенная цифровая система будет моментально блокировать эту криминальную угрозу сформированным под соответствующую норму Уголовного кодекса РФ IT-программным алгоритмом.

Конечно, учитывая отмеченный ранее непреложный факт анонимности источника криминогенной угрозы, трудно будет мгновенно отправить такому субъекту вердикт о его уголовной ответственности (по аналогии с цифровым ресурсом камер видеонаблюдения за участниками дорожного движения). Однако, думается, что это уже «другая история», а именно уголовно-процессуальная и, соответственно, уголовно-исполнительная со своими цифровыми механизмами реализации6. Представляется важным в этом случае главный приоритет безопасности — в результате предлагаемого цифрового пресечения киберпреступления, правовую основу которого составит цифровой уголовный закон, его общественная опасность будет технологически нивелироваться мгновенно. То есть криминальная (точнее, уголовно наказуемая) киберугроза в этом случае, безусловно, оперативно блокируется, причем так же эффективно, как технологически блокируется сегодня выявленная специалистами кибербезопасности любая иная информационная угроза в киберпространстве.

Сейчас же существует весьма противоречивая система правового обеспечения ограничения доступа к какой-либо криминогенной кибер­информации, действие которой растягивается во времени на долгий срок, в течение которого угроза продолжает себя активно позиционировать и, следовательно, достигать своего общественно опасного эффекта. Так, в соответствии со ст. 15.3 «Порядок ограничения доступа к информации, распространяемой с нарушением закона» Федерального закона «Об информации, информационных технологиях и о защите информации», «в случае обнаружения в информационно-телекоммуникационных сетях… информации… которая создает угрозу причинения вреда жизни и (или) здоровью граждан, имуществу, угрозу массового нарушения общественного порядка и (или) общественной безопасности… Генеральный прокурор Российской Федерации или его заместители обращаются в федеральный орган исполнительной власти, осуществляющий функции по контролю и надзору в сфере средств массовой информации… с требованием о принятии мер по ограничению доступа к информационным ресурсам, распространяющим такую информацию». «Федеральный орган исполнительной власти, осуществляющий функции по контролю и надзору в сфере средств массовой информации… на основании обращения… незамедлительно уведомляет редакцию сетевого издания о необходимости удаления указанной информации… Незамедлительно с момента получения от федерального органа исполнительной власти… уведомления… редакция сетевого издания обязана удалить информацию…»7

Сложно представить себе факт подобной правоохранительной реакции на какое-либо правонарушение в реальном пространстве. По меньшей мере он выглядел бы весьма анекдотично, если не сказать больше — абсурдно. Представим себе полицейского, заметившего факт совершения преступления (например, разбойное нападение), не устремляющего свое профессиональное мастерство на его пресечение, а докладывающего об обнаружении такового по инстанции генеральному прокурору. Тот же, изучив ситуацию, выносит мотивированное обращение в МВД, а уже оно, руководствуясь вышестоящим вердиктом, действует по своим внутренним инстанциям… — и так далее по аналогии с сегодняшним нормативно предопределенным пресечением криминогенной информации в киберпространстве.

Представляется, что в сфере цифрового обеспечения безопасности от различного рода криминальных угроз, особенно активно позиционирующих себя в киберпространстве, технологии их цифровой правоохранительной фиксации станут со временем более результативными. В данном случае технологический контроль над нормативно обусловленным, а потому «правопослушным» поведением способен автоматически выявлять любые несанкционированные (нештатные) внешние и внутренние угрозы безопасности. Правоохранителям останется лишь процессуально фиксировать факт правонарушения и установить его источник для определения меры юридической ответственности и организации соответствующей процедуры судопроизводства. Помимо всего прочего, в этом случае одновременно будет срабатывать превентивный эффект цифрового правоохранительного (вместе с технологическим) контроля, ибо совершение какого-либо правонарушения в киберпространстве станет рискованным для замыслившего его субъекта и потому просто невыгодным, а по сути, бессмысленным. Разумеется, подобная технология безопасности потребует создания собственного правового (и, безусловно, цифрового) механизма ее обеспечения. Однако это всего лишь дело времени, причем, судя по интенсивности развития цифровых технологий, весьма непродолжительного.

Футурологически оценивая перспективы будущего уголовного закона и уголовно-процессуальные практики его применения в цифровых условиях, можно уверенно прогнозировать, что и те и другие будут напрямую связаны с новыми информационными технологиями, развитие которых, в свою очередь, представляет собой единственно верную идеологическую, а вместе с ней и информационно-технологическую направленность достижения цели обеспечения безопасности личности, общества и государства уголовно-правовыми и криминологическими средствами. Подчеркнем, цифровыми их форматами.

Таким образом, решение проблемы уголовно-правовой охраны общественных отношений от цифровой преступности видится в формировании совместного с законодателями, правоохранителями, специалистами в сфере общественной, экономической, национальной и информационно-технологической безопасности полномасштабной государственной программы правового цифрового обеспечения пресечения криминогенных угроз в информационно-телекоммуникационной сфере, фактически системы цифрового уголовного судопроизводства, основанного на цифровом уголовном праве (цифровом уголовном кодексе), позволяющей в ближайшей и относительно отдаленной перспективе:

— осуществлять оперативную идентификацию преступлений, совершаемых в киберпространстве и в реальном пространстве с использованием информационно-телекоммуникационных технологий, и обеспечивать в отношении таковых цифровую уголовно-правовую реакцию (пресечение) по аналогии с действующей системой традиционного уголовного судопроизводства;

— производить оперативный анализ криминогенных угроз (преступлений и стимулирующих их криминогенных факторов) в киберпространстве в российском сегменте сети и ИКТ-инфраструктуре;

— обеспечивать криминологический мониторинг киберпреступлений;

— выявлять базовые и инновационные сценарии развития киберпреступности;

— обеспечивать адекватную и оптимальную цифровую правоохранительную реакцию на криминогенные угрозы в киберпространстве.

Разработанные и представленные авторами в настоящем издании теоретические основы цифрового уголовного права и базовые алгоритмы правовых норм цифрового уголовного кодекса пока объективно выступают научно-исследовательским проектом. Между тем они, несомненно, закладывают фундамент формирования и реализации в недалеком будущем реальных правовых основ цифровой трансформации уголовно-правовых механизмов обеспечения криминологической кибербезопасности, способных обеспечивать:

— сквозную цифровую идентификацию, анализ и оценку состояния криминогенных угроз (преступлений и их детерминантов) в киберпространстве;

— цифровое уголовно-процессуальное документирование киберпреступлений и соответствующее ему цифровое уголовно-процессуальное, а вслед за ним — цифровое уголовно-исполнительное производство;

— сквозной цифровой документооборот в рамках уголовно-процессуального и уголовно-исполнительного законодательства.

Реализация проекта позволит оснастить правоохранительную систему доступным и долговременным высокотехнологичным правовым инструментом выявления и анализа криминогенных угроз в киберпространстве и обеспечить необходимую адекватную и оптимальную по своим вновь созданным цифровым ресурсам уголовно-правовую реакцию на их распространение.

Помимо собственно цифрового правоохранительного обеспечения безопасности от преступности в киберпространстве, проект будет нацелен на инновационную профессиональную базовую подготовку (переподготовку и повышение квалификации) специалистов для формирования нового кадрового правоохранительного ресурса, прежде всего уголовно-правового и связанного с ним уголовно-процессуального обеспечения кибербезопасности от преступности в системе общественной и национальной безопасности Российской Федерации.

Конечной целью предлагаемого проекта должно стать безусловное снижение масштабов киберпреступлений, развитие эффективной государственной системы кибербезопасности, нацеленной в целом на безопасное развитие информационного общества в Российской Федерации.

Представляя настоящий научный труд на суд юридической общественности, авторы сознают, что до того времени, пока «аналоговый» текст уголовного закона, включающий в себя определения цифровых преступлений и соответствующих за их совершение цифровых наказаний, не будет переложен, образно говоря, на «цифровую партитуру», говорить о сложившемся цифровом уголовном праве нельзя. Причем даже ту часть, каковая обнаруживает в себе присутствующие в реальном уголовном праве и, соответственно, в реальном уголовном законе диспозиции с преступлениями, носящими информационно-телекоммуникационный характер, цифровым уголовным правом можно если и называть, то весьма условно. Цифровым, по глубокому убеждению авторов, может называться только действительно цифровой уголовно-правовой ресурс в прямом смысле этого слова, то есть облаченный в информационно-телекоммуникационный (цифровой) формат. Здесь непременно следует рассчитывать на инновационный информационно-технологический потенциал, способный сформировать и в последующем реализовывать в правоохранительной практике основанный на предлагаемой теоретической концепции цифрового уголовного права его материализованный инновационный уголовно-правовой ресурс — цифровой уголовный кодекс. Вновь подчеркнем, что предлагаемые к формированию в ответ на цифровую преступность цифровое уголовное право и его формализованный конструкт — цифровой уголовный закон — это не инициация каких-то инновационных подотраслей существующего уголовного права и уголовного закона, а в прямом смысле слова инициация цифровых воплощений уголовного права и уголовного закона, то есть создание программных цифровых алгоритмов уголовно-правового контроля над цифровой (во всех ее проявлениях) преступностью.

Авторы с нетерпением ожидают конструктивной реакции со стороны прежде всего представителей научного и правоохранительного сообществ, причем не только из сфер уголовного права и криминологии, но и уголовно-процессуального и уголовно-исполнительного права, криминалистики, оперативно-разыскной деятельности, а равно со стороны представителей всех иных отраслей права, столкнувшихся с проблемами цифровизации правоотношений в своих предметных сферах правового регулирования, от всех, кому не безразличны проблемы безопасности в современном гибридном мире.

Глава 1. СОЦИАЛЬНО-ПРАВОВЫЕ И ТЕХНОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ ЦИФРОВОГО УГОЛОВНОГО ПРАВА

§ 1. Социальные, правовые и технологические предпосылки к созданию цифрового уголовного права. Ожидаемые социально востребованные результаты

Во все века и у всех цивилизованных народов уголовное право и его материализованные инструменты — уголовный закон вместе с властной системой его применения — были (и отчасти остаются) приоритетным правовым средством обеспечения безопасности государства, общества, личности от признаваемых властью общественно опасными, а следовательно, объявляемых ею уголовно-наказуемыми деяний. При этом в силу своей традиционной вторичности по ответной реакции на какие-либо всплески обычных акций, юридически называемых преступными, а уж тем более на инновационные криминальные деяния, общественная опасность которых, как правило, не поддается быстрому, а тем более адекватному осознанию не только обществом, но и, что более важно, государством, последнее, как водится, проявляет в своем стремлении обеспечить безопасность от подобных инновационных кошмаров весьма неоправданную инертность. Таковая довольно ярко проявляет себя в формировании и тем более реализации уголовно-правовой защиты общественных отношений от галопирующей информационно-телекоммуникационной (цифровой) преступности.

Справедливости ради следует заметить, что отдельные ее образцы все же попали в законотворческий процесс, найдя свое уголовно-правовое закрепление в Уголовном кодексе РФ, большей частью в его главе 28, образовав собой систему преступлений в сфере компьютерной информации, название которых не менялось на протяжении всего времени существования российского уголовного закона, несмотря на существенные изменения в легальной терминологии, имеющей отношение к сфере информационно-телекоммуникационных технологий. При этом, помимо главы 28 УК РФ, содержащей признаки преступлений в сфере компьютерной информации, в период существования настоящего кодекса в него было внесено еще около десятка поправок в иные главы и присутствующие в них статьи с закреплением в них некоторых конструктивных или квалифицирующих признаков совершения общественно опасных деяний с использованием электронных и информационно-телекоммуникационных сетей.

Казалось бы, с учетом отмеченных уголовно-правовых новаций, на первый взгляд, не стоило подвергать уголовный закон жесткой критике за слабое присутствие в нем нормативных правовых ресурсов контроля над преступлениями, выступающими предметом настоящего авторского исследования. Если бы не одно весьма принципиальное обстоятельство, а именно то, что одним обозначением в уголовном законе таких преступлений, пусть даже с некоторыми терминологическими изъянами (на что можно было бы и не обратить столь пристального внимания, наконец, внесение соответствующих терминологических уточнений в означенные составы преступлений дело несложное), достигнуть цели уголовно-правового обеспечения адекватной безопасности от цифровых преступлений оказывается просто-напросто невозможно.

Остающееся, по сути, «ручным» правоприменение этих норм охватывает собой настолько мизерный объем таких общественно опасных деяний из нарастающей лавины киберпреступности, что объективно выступает безусловным аргументом ничтожности уголовно-правового ресурса в деле защиты от нее8. Причем это касается впрямую как раз уголовно-правовой защиты от преступлений, специально обозначенных в уголовном законе как имеющие отношение к информационно-телекоммуникационным технологиям. В то же время значительная часть уголовно наказуемых деяний, до сих пор остающихся в сознании правоприменителя образцами исключительно реальной преступности (кражи, вымогательства, деяния, связанные с незаконными оборотами оружия и наркотиков, торговля людьми, сексуальные деликты и даже убийства — список можно продолжить), уже давно перекочевывают в сферу киберпространства, занимая в ней относительно более безопасное от уголовно-правового и связанного с ним правоохранительного контроля место.

Сознавая проблему неадекватности современного уголовно-правового потенциала масштабам и разрушительному качеству инновационных общественно опасных угроз, правоохранительное сообщество обоснованно бьет по этому поводу тревогу. Представляется, что оно уже давно морально готово к серьезной искусственно-интеллектуальной модернизации уголовного закона и практики его применения с учетом насущной потребности в обеспечении действенного правового контроля над реальным и виртуальным пространствами современной метавселенной, подчиненной НБИКС-конвергенциям нынешнего 6-го технологического уклада, каковые довольно широко и достаточно успешно осваиваются и применяются сегодня в различных социально востребованных программах.

*Курчатовский институт

Кстати, давно не секрет, что доступ к ним имеют не только позитивно сориентированные и в целом законопослушные граждане, но и те, кто видит в подобных технологиях качественный прорыв для достижения своих криминальных планов и реализации противоправных возможностей. Несомненно, следует согласиться с утверждением М. М. Бабаева о том, что «экономические, технические, технологические, информационные, демографические, экологические и иные новации — все они, как известно, обладали и обладают одновременно как созидательным, так и разрушительным потенциалом. Вытекающие отсюда усложнение и “проблематизация” условий жизни людей обострили систему межличностных отношений, оказались все более “насыщенной” средой возникновения напряженности и бесконечных этнических, религиозных и других социальных конфликтов. В конечном счете современный социум (и Россия в том числе) превратился в “общество всеобщего риска”, иначе говоря, общество, производящее высокие технологические и социальные риски во всех сферах своей жизнедеятельности — экономической, политической, социальной»9.

Конечно же, подобная универсальная природа любой технологии всегда должна быть ориентиром соответствующей правоохранительной практики как для организации выявления, предупреждения, раскрытия и расследования связанных с ее использованием преступлений, так и создания собственных инновационных средств такой технологически ориентированной правоохранительной деятельности, нацеленной на обеспечение криминологической безопасности. Серьезную озабоченность по поводу слабо ориентированных на защиту от киберпреступности современных правоохранительных практик в условиях меняющегося ландшафта угроз выразили участники Глобальной конференции Интерпола по борьбе с киберпреступностью, проходившей 15–17 октября 2023 г. в Сингапуре. В частности, исполнительный директор полицейских служб Интерпола Стивен Кавана в своем выступлении подчеркнул: «Киберпреступность включает в себя преступные сети, которые высокоорганизованны, взаимосвязаны и приносят доходы, о которых многие законные предприятия могли только мечтать. Они повсюду, очень могущественны и движимы жадностью, недоброжелательностью и финансовой выгодой». Обсуждая на конференции новые области кибератак, специалисты призвали правоохранительные сообщества всех заинтересованных государств разрабатывать меры, направленные на опережение будущих угроз, формирование более безопасного цифрового мира, укрепление межсекторального сотрудничества в целях предотвращения, выявления, расследования и пресечения киберпреступности10.

Сегодня очевидна тенденция активного ухода человечества от ставших традиционными средств массовой информации (печатной продукции, радио, телевидения) в сферу, образуемую информационно-телекоммуникационными сетями (ИТКС), включая сеть Интернет11, которую принято обозначать как «киберпространство»12 (социальными и экономическими вариациями здесь соответственно выступают «метавселенная»13, «блокчейн-платформы»14 и прочие киберпространственные конструкции). Это максимально актуализирует исследования, нацеленные на обеспечение кибербезопасности личности, общества и государства от современных рисков, угроз и опасностей.

В настоящее время рассматриваются две группы цифровых криминальных посягательств, связанных с информационно-телекоммуникационными (цифровыми) технологиями, посягающие на охраняемые Уголовным кодексом РФ общественные отношения:

1. Традиционные преступления с использованием информационно-телекоммуникационных (цифровых) технологий (кибертехнологий). К таковым можно отнести общественно опасные действия с использованием изначально позитивных коммуникативных возможностей IP-телефонии, мессенджеров или социальных сетей: доведение до самоубийства (ст. 110 УК РФ), склонение к совершению самоубийства или содействие совершению самоубийства (ст. 110¹ УК РФ), организация деятельности, направленной на побуждение к совершению самоубийства (ст. 110.2 УК РФ), клевета (ст. 128.1 УК РФ), развратные действия (ст. 135 УК РФ), мошенничество (ст. 159, 159.6 УК РФ), вымогательство (ст. 163 УК РФ), заведомо ложное сообщение об акте терроризма (ст. 207 УК РФ), незаконный сбыт наркотических средств, психотропных веществ или их аналогов (ст. 228.1 УК РФ), оборот материалов или предметов с порнографическими изображениями несовершеннолетних (ст. 242.1 УК РФ), возбуждение ненависти либо вражды, а равно унижение человеческого достоинства (ст. 282 УК РФ) и проч.

Совершение отмеченных преступных посягательств, как правило, не сопряжено с наличием у преступников какой-либо информационно-телекоммуникационной квалификации (киберквалификации), а потому формально они и не рассматриваются специалистами в качестве киберпреступлений.

2. Собственно цифровые преступления / киберпреступления. Для их совершения необходимы программно-аппаратное оборудование и высококлассный информационный технолог (хакер), осуществляющий неправомерный доступ к охраняемой законом компьютерной информации15 путем использования компьютерных программ либо иной компьютерной информации, заведомо предназначенных для несанкционированного уничтожения, блокирования, модификации, копирования компьютерной информации или нейтрализации средств защиты компьютерной информации (совокупность ст. 272 и 273 УК РФ16). Современные технологии дают возможность совершать преступные действия, реализация которых виртуальным способом еще недавно казалась фантастикой17.

К цифровым преступлениям / киберпреступлениям возможно отнести кражу с банковского счета, а равно в отношении электронных денежных средств (совокупность п. «г» ч. 3 ст. 158 УК РФ и ст. 272, 273 УК РФ), мошенничество18, когда преступники обманом побуждают жертву пройти по предлагаемой ими ссылке, чем активизируются вредоносные (фишинговые19 или троянские20) программы (что образует совокупность ст. 159 или 159.6 и 272, 273 УК РФ), вымогательство с использованием программ-вымогателей21 (совокупность ст. 163 и 272, 273 УК РФ), незаконное получение сведений, составляющих коммерческую, налоговую или банковскую тайну (совокупность ст. 183 и 272, 273 УК РФ) и проч. Таким образом, киберпреступления охватывают собой действия, отраженные в составах ст. 272 и 273 УК РФ, то есть сопряженные с наличием высокой киберквалификации у преступников.

Важно подчеркнуть, что вторая группа цифровых преступлений содержит в себе информационно-телекоммуникационную, а вместе с ней уголовно-правовую специфику, требующую своей внутренней дифференциации. Уже отмеченные составы мы относим к собственно цифровым преступлениям / киберпреступлениям первого порядка. Вместе с тем существуют веские основания выделять и собственно цифровые преступления / киберпреступления второго порядка.

Так, современная цифровая эпоха добавляет к вроде бы исчерпывающему до недавнего времени и, соответственно, отчасти находящемуся под традиционным уголовно-правовым контролем арсеналу киберпреступности новые информационно-технологические условия и ресурсы, без которых традиционные средства предупреждения, раскрытия и расследования преступлений, а равно обращения с преступниками становятся малоперспективными. Потому в условиях беспрецедентного нарастания процессов цифровизации, стремительно поглощающих своим развитием привычные для человека типажи его повседневной деятельности, вполне понятной и обоснованной становится насущная потребность в адекватной современным цифровым угрозам социально-правовой защите существующих и будущих общественных отношений.

То есть, исходя из главной (стержневой) цифровой специфики большинства информационно-телекоммуникационных технологий и, соответственно, совершаемых с их использованием преступлений, мы можем (и будем) говорить об объективно существующей цифровой преступности, обладающей специфическими свойствами и собственным криминологически обоснованным персонажем — личностью цифрового преступника. В этом случае определение «цифровая», служащее обозначением инновационной информационно-телекоммуникационной преступности, представляет собой некий собирательный образ, вбирающий в себя все инновационно-технологические и высокоинтеллектуальные характеристики так называемой киберпреступности22.

Отмечая важность оптимального уголовно-правового реагирования на цифровую преступность, то есть как на собственно киберпреступления первого порядка, так и на традиционные преступления, совершаемые с использованием кибертехнологий, мы изначально сформировали три вектора цифровизации уголовного права (и, соответственно, уголовного закона), нацеленного на охрану существующих общественных отношений, подвергаемых цифровому преступному воздействию:

1) осуществление целевого цифрового анализа текста действующего Уголовного кодекса РФ посредством существующих (и специально разрабатываемых) программ искусственного интеллекта (по сути, осуществление цифровой криминологической экспертизы действующего уголовно-правового законодательства на предмет соответствия его норм характеру и степени общественной опасности цифровых преступлений)23;

2) цифровая модернизация уголовного закона путем внесения ряда изменений в составы преступлений, связанных с использованием кибертехнологий, нацеленных на учет их цифровой специфики в адекватной уголовно-правовой оценке;

3) цифровая модернизация системы уголовных наказаний за цифровые преступления и обоснование механизмов их применения к совершившим таковые преступникам.

Вместе с тем мы подчеркиваем основной социально-правовой и технологический приоритет цифровизации уголовного права (закона) над традиционными современными уголовно-правовыми и правоохранительными инструментами квалификации совершаемых в огромном количестве цифровых преступлений. Кстати, последние нашли свое объективное отражение в статистических выкладках ряда компаний, обеспечивающих кибербезопасность, к примеру «Лаборатории Касперского». К сожалению, из-за известной, подчеркиваемой неоднократно правоохранительной недосягаемости совершившие такого рода посягательства цифровые преступники остались вне соответствующей уголовно-правовой реакции.

Итак, весьма интересным и наглядным решением является глобальная облачная сеть Kaspersky Security Network (KSN).

*Kaspersky Security Network

Так, согласно данным Kaspersky Security Network (KSN) за 2022 г., 15,37% компьютеров интернет-пользователей во всем мире подвергались веб-атаке класса Malware, а решениями «Лаборатории Касперского» было нейтрализовано более 505 млн (!) кибератак (преступлений, по сути), причем попытки запуска вредоносного программного обеспечения для хищения цифровых финансовых активов на банковских счетах фиксировались более 376 тыс. раз24. Сравним с официальной статистикой МВД: согласно данным Главного информационно-аналитического центра (ГИАЦ) МВД России, опубликованным в сводном сборнике «Состояние преступности в России за январь — декабрь 2022 года», в указанный период времени зарегистрировано 522,1 тыс. преступлений, совершенных с использованием информационно-телекоммуникационных сетей (ИТКС) или в сфере компьютерной информации, а уровень раскрываемости таких преступлений низок — всего лишь 113,5 тыс., что составляет 26,6% от всего количества компьютерных преступлений25.

Что касается данных KSN за 2023 г., решениями «Лаборатории Касперского» нейтрализовано более 437 млн вредоносных атак (преступлений, по сути), при этом обнаружено более 106 млн уникальных вредоносных URL (интернет-адресов), заблокировано почти 113 млн уникальных вредоносных объектов, в том числе нацеленных на кражу цифровых денежных средств более 325 тыс. пользователей26.

*Kaspersky Security Bulletin 2023

При сравнении с официальной статистикой МВД за январь — декабрь 2023 г. преступлений, совершенных с использованием ИТКС или в сфере компьютерной информации, зарегистрировано 677 тыс., а уровень раскрываемости таких преступлений по-прежнему низок — всего лишь 172,2 тыс., что составляет 21% от всего количества компьютерных преступлений27.

Каждая из кибератак совершена посредством вредоносных программ, связана с составами преступлений, предусмотренных ст. 272 и 273 УК РФ. Статистика «Лаборатории Касперского» отражения в официальных данных МВД и Судебного департамента РФ (как и должной реакции со стороны представителей этих органов) не нашла, а ведь учет таких данных, ведущихся с начала 1990-х гг., мог бы определить вектор дальнейшего развития правоохранительной деятельности в вырабатывании способов эффективного противодействия инновационному криминалу не только путем легализации антивирусных программ (кибератаки были нейтрализованы, однако правовой оценки они не получили), но и формированием специализированного комплексного правоохранительного ресурса, чего, увы, не произошло (результат — преступники не выявлены, не задержаны, не привлечены к уголовной ответственности и не наказаны).

Достаточно близко к решению обозначенной проблемы подошли разработчики единой платформы верификации телефонных вызовов (ЕПВВ) «Антифрод», запущенной в декабре 2022 г. Главным радиочастотным центром, подведомственным Федеральной службе по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзору), для борьбы с телефонным мошенничеством. Всего за 10 месяцев «Антифродом» на верификацию направлено 69 млрд телефонных звонков, нейтрализовано таким образом 527 млн потенциальных мошенничеств с подменой номера. Система проверяет, действительно ли абонент, с чьего номера происходит вызов, совершает данный звонок. Без подтверждения оператор не пропускает вызов. К «Антифроду» уже подключились более с­отни российских операторов связи, включая «большую четверку»28.

*Антифрод

Аналогичной по сути является программа «Антифишинг», нацеленная на недопущение создания злоумышленниками копий вредоносных сайтов. Речь идет о внесудебной процедуре блокирования фишинговых сайтов, маскирующихся под официальные интернет-ресурсы. В качестве инициаторов выступили Генеральная прокуратура РФ (Генпрокуратура) совместно с Министерством цифрового развития, связи и массовых коммуникаций РФ (Минцифры). Проблема в том, что сейчас с момента обнаружения фишингового сайта до его блокировки по решению суда может пройти несколько месяцев, при этом Генпрокуратура сможет выносить решение гораздо быстрее, что защитит пользователей от угроз. Важность оперативной, даже мгновенной блокировки запрещенной информации заключается в том, что создатели ресурсов с противоправным контентом способны в короткое время открывать новые и новые сайты в большом количестве. К примеру, блокируется сайт, при помощи которого распространяются наркотические вещества, а через небольшое время появляется сайт — копия заблокированного, но с немного измененной ссылкой. В данном случае для закрытия сайта-копии необходимо проходить второй круг процесса блокировки. Поэтому необходима оперативная система мгновенной блокировки опасного контента29.

Отметим, что рассмотренные выше решения нацелены лишь на нейтрализацию киберугроз. Эта деятельность является весьма позитивной, однако возникает резонный вопрос: почему лица, стоящие за кибератаками, избегают заслуженного привлечения к уголовной ответственности?

Самое печальное в этой ситуации, что, в сущности, невозможно физически задержать такого киберпреступника и подвергнуть традиционной процедуре, предусмотренной уголовно-процессуальным законом. Получается, что надо действовать в полной мере адекватно действиям злоумышленника, отвечая на атаку моментальной контратакой. К этому есть явные предпосылки научно-практического, правового и технологического характера, позволившие определить собственно цифровые преступления / киберпреступления второго порядка, квалификация которых осуществляется искусственным интеллектом в автоматическом режиме (наподобие алгоритму, применяемому в программах «Антифрод» и «Антифишинг»), но при этом, в соответствии с принципом неотвратимости уголовной ответственности и наказания, следует также логическое продолжение в виде назначения цифрового наказания соответствующему цифровому преступнику / киберпреступнику второго порядка в автоматическом же режиме. Нюансы такого рода цифрового преступления и цифрового наказания раскрыты далее, пока же в общих чертах отметим два специфичных признака, присущих цифровым преступлениям / киберпреступлениям второго порядка:

1) личность преступника, привлечь которого к уголовной ответственности посредством существующих правоохранительных потенциалов практически невозможно;

2) искусственно-интеллектуальный уголовно-правовой механизм автоматического реагирования на цифровые посягательства.

К слову, учитывая динамичное развитие искусственного интеллекта, отметим наличие зримой перспективы угроз со стороны киберфизических преступных систем30, а также киберорганических систем — киборгов31, представляющих собой симбиоз био- и когнитивных технологий, по отношению к которым существует научный скепсис32 (к слову, редко когда инновация первоначально не вызывает неприятия). Отмеченные системы искусственного интеллекта изначально выступают в качестве средства или орудия совершения цифрового преступления, а затем, и этого исключать нельзя, при наделении таких систем правосубъектностью могут выступать и субъектами преступлений, в особенности когда эти системы понимаются в качестве цифрового двойника (аватара) цифрового, киберфизического или киберорганического отражений реального преступника в виртуальном, физическом (реальном) и гибридном пространствах.

Именно на этой аналогии построен сюжет фантастического фильма Д. Кэмерона «Аватар» (2009 г.), где реальный человек-инвалид помещался в капсулу, погружался в искусственный сон, в котором выступал в качестве супергероя (1). В фильме аватары вступали в реальный боевой контакт с людьми, в результате чего погибали и первые, и вторые (2).

1.

2.

*Фильм «Аватар» 2009 г. (фрагменты)

Кстати, очень интересно и по-современному тема аватара раскрыта в 1965 г. (!) в повести А. и Б. Стругацких «Понедельник начинается в субботу»33.

Практически каждый день появляются разработки крупных компаний, стремящихся создать коммерчески привлекательный нейросетевой продукт. Это максимально настораживает, поскольку жажда сверхприбыли глушит в бизнесменах здравый смысл и инстинкт самосохранения. Мы практически убеждены, что эксперименты с искусственным интеллектом будут иметь тенденцию к дальнейшему нарастанию, а на выходе — опасный для всего человечества «цифровой Голем34», который, вероятно, уже создан и ждет своего часа (или, скорее, своего покупателя). Актуальна общеизвестная цитата, которую ошибочно приписывают Карлу Марксу, процитировавшему в «Капитале» британского профсоюзного деятеля Томаса Джозефа Даннинга: «Капитал боится отсутствия прибыли или слишком маленькой прибыли, как природа боится пустоты. Но раз имеется в наличии достаточная прибыль, капитал становится смелым. Обеспечьте 10%, и капитал согласен на всякое применение, при 20% он становится оживленным, при 50% положительно готов сломать себе голову, при 100% он попирает все человеческие законы, при 300% нет такого преступления, на которое он не рискнул бы, хотя бы под страхом виселицы»35.

На фоне утверждения таких неординарных личностей, как С. Хокинг, Б. Гейтс и И. Маск, о технологической сингулярности — историческом моменте, когда компьютеры по всем параметрам станут умнее людей, отмеченная опасность не кажется пустым звуком, особенно когда двое из авторов данного утверждения (Б. Гейтс и И. Маск) — действующие руководители мегакорпораций, разрабатывающих инновационную продукцию. Аналогичную позицию содержат публикации Р. Курцвейла, Н. Бострома, А. Сандберга и других авторитетных ученых.

Уместно привести следующий реальный факт. В распространенном 31.05.2021 в СМИ докладе группы экспертов Совета Безопасности ООН по Ливии указано, что впервые в истории боевым роботом было осуществлено выслеживание и уничтожение человека «по собственной инициативе и без участия оператора», а именно турецким беспилотником-квадрокоптером KARGU-2 весной 2020 года был уничтожен боец ливийской национальной армии. Этот дрон представляет собой автономную вооруженную систему, запрограммированную на атаку цели без связи с оператором36. Таким образом, возник прецедент с «умным» и самодостаточным роботом, вроде бы способным выйти за рамки установленных для него правил, принять на себя функции человека, но, возможно, речь идет просто о системном сбое. Дальнейшие разработки потенциально опасных человекоподобных аватаров имеют тенденцию к нарастанию37.

В феврале 2024 г. появилась громкая новость: «Революция роботов намечена на март». Суть ожидаемого прорыва заключается в разрешении парадокса Моравека, преграждающего путь к человекоподобному «сильному искусственному интеллекту» (AGI), а затем и к «супер­искусственному интеллекту». До сих проблема заключалась в том, что для достижения уровня AGI интеллектуальный агент должен иметь тело (именно оно будет «жить», адаптируясь к внешней среде и взаимодействуя с ней и себе подобными). Однако на пути к «отелесниванию» ИИ стоит парадокс Моравека, согласно которому управление низкоуровневыми сенсомоторными операциями (операциями тела) требует огромных вычислительных ресурсов, даже бо́льших, чем управление высококогнитивными процессами (сложными мысленными операциями мозга). То есть без человекоподобного тела (робота-андроида) не будет AGI, а для «жизни» андроиду не хватает вычислительных ресурсов.

Бернт Борних, представитель компании 1Х (на которую OpenAI сделал ставку в робототехнике андроидов), объявил, что в марте, похоже, будет доказано, что ограничение парадокса Моравека было ложное и оно возникало всего лишь из-за банальной нехватки данных. Особенность андроидов компании 1Х — в процессоре, разработанном OpenAI, который, как и разум человека, работает, учась на данных, поступающих от зрения, и генерирует действия (управление движением, руками, захватами, туловищем и головой). «Базовая модель» понимает широкий спектр физического поведения: от уборки дома до сбора предметов на складе и социального взаимодействия с людьми и другими роботами. Но самое главное в том, что новые навыки появляются у андроида всего за несколько минут сбора данных и обучения — путем наблюдения за тем, как это делают люди38.

К слову, феномен аватара не исчерпывается действиями лиц, сознательно их создавших в преступных целях. Каждый, кто имеет доступ к электронному устройству, сталкивается с необходимостью авторизации, создания аккаунта. При этом нередки случаи, когда пароль забывается, и тогда пользователь, не имея достаточных технологических навыков, «забрасывает» старый аккаунт и создает новый. Либо по требованию сайта возникает потребность в генерировании электронной цифровой подписи, после чего потребность в аккаунте исчезает. Постепенно в Сети сформировался и стремительно разрастается гигантский массив неструктурированной информации (больших данных), состоящий из заброшенных аккаунтов пользователей, которые даже не знают о правилах цифровой гигиены. Эти аккаунты являются цифровыми двойниками — аватарами лиц, которых можно причислить к потенциальным потерпевшим, конфиденциальными данными которых могут воспользоваться злоумышленники, поскольку любая информация, выложенная в киберпространстве, сохраняет цифровой след, а международно-правовой и технологический механизм, нацеленный на удаление нежелательных данных по просьбе заинтересованного лица, фактически отсутствует39.

Очевидная проблема заключается в том, что законодатели и правоприменители неверно оценивают перспективы преступности будущего (уже настоящего!), ее истинные масштабы, игнорируют криминологические (прогностические), технологические и иные важные факторы. Отсутствуют реальные правовые и правоприменительные механизмы, законы, регулирующие новые правоотношения, не принимаются, лица, совершающие инновационные преступления или замышляющие их, пребывают в безмятежном состоянии правового нигилизма. Таким образом, дальнейшее развитие уголовного закона и соответствующего ему правоприменения должно пойти иным образом, отвечающим жизненным реалиям, с максимальным задействованием инновационно-технологического и криминологического потенциалов.

Недостаточное «созревание» перспективных антикриминальных цифровых потенциалов, конечно же, явилось препятствием объективного характера, но даже это не может оправдать инертности субъектов правоприменительной практики, а также ученых в области уголовного права и криминологии. Ведь именно такого рода запаздывание сейчас привело к тому, что антикриминальный ресурс не может адекватно реагировать на инновационные преступные угрозы, а деятельность коммерческого антивирусного ресурса, по сути, в значительной степени «подслащивает горькую пилюлю».

Необходима модернизация государственного правоохранительного ресурса, где уголовно-правовому обеспечению безопасности личности, общества и государства важно придать новый, отвечающий эпохе 6-го технологического уклада импульс. Представляется, что в перспективе любое противоправное деяние и совершившее его лицо должны быть обречены на подверженность адекватной им форме цифрового правоохранительного реагирования с момента обнаружения криминального деяния, его фиксации и вплоть до дня снятия или погашения судимости. То есть в течение всего времени, относимого к периоду реализации уголовного судопроизводства по поводу персонифицированного контроля над уголовной ответственностью, оно должно сопровождаться различными правоохранительными процедурами, что максимально приблизит данный процесс к актуальным цивилизационным стандартам и к приемлемому стандарту достижению социальной справедливости. Каждая стадия, через которую «пропускается» факт правонарушения, должна быть объективизирована путем цифровизации, то есть лишена субъективно-предвзятой интерпретации реально существующих юридических фактов и событий в чьих-либо корыстных или иных неправовых интересах.

Исходя из изложенного, социальное предназначение предлагаемых к интеграции в правоохранительную систему информационно-телекоммуникационных технологий (а в идеале, с учетом стремительного развития инновационных мегатехнологий 6-го технологического уклада, всех НБИКС-технологий) должно заключаться в цифровой модернизации уголовного закона и связанного с ним цифрового уголовного правоприменения, нацеленного на антикриминогенную защиту общественных отношений:

а) в процессе их охраны от всей совокупности традиционной и инновационной преступности;

б) в процессе антикриминального правоохранительного использования кибертехнологий в обнаружении, фиксации, раскрытии и расследовании преступлений, отправлении правосудия, контроле и мониторинге поведения лиц-девиантов, в целом для предупреждения всей совокупности преступлений;

в) в процессе создания в обществе ментальности нового порядка, когда каждый индивид будет стремиться к правопослушному поведению, по максимуму избегая нежелательного контакта с законом, поскольку будет осознавать, что каждый его негативный, социально предосудительный шаг отслеживается и юридически должным образом оценивается инновационными технологиями;

г) в процессе решения проблемы нераскрытых преступлений, поскольку отсутствие логического завершения уголовного дела привлечением к уголовной ответственности обоснованно порождает у населения чувство неверия в государственную власть, приводит к разрастанию латентной преступности, подрывает веру граждан в возможность восстановления социальной справедливости, нивелирует принцип неотвратимости наказания.

Примером создания в обществе ментальности нового порядка, связанного с объективизацией факта правонарушения, может служить автоматизированная система видеофиксации нарушений Правил дорожного движения, в целом позитивно оцениваемая водителями именно по причине непредвзятости (а значит, честности)40. Здесь позволим себе перефразировать знаменитую фразу из кинокомедии «Джентльмены удачи» («Кто же его посадит? Он же памятник!») применительно к социальной действительности и собственному многолетнему водительскому опыту: «Кто же с ней спорить будет, она же видеокамера!»

*Фильм «Джентльмены удачи» 1971 г. (фрагмент)

Вот ряд нарушений, которые научились распознавать камеры ГИБДД, с последующей оценкой со стороны искусственного интеллекта: выезд за стоп-линию, движение по обочине, выезд на перекресток при заторе, проезд перед пешеходом на переходе, проезд по полосе для общественного транспорта, выключение ближнего света фар или ходовых огней, нарушение правил проезда железнодорожных путей, пользование телефоном за рулем, езда с непристегнутым ремнем безопасности, объезд пробки по парковке, езда на шумном автомобиле, езда по велодорожкам41.

Кроме этого, современная видеоаналитика позволяет выявлять странное поведение водителей на дороге, тем самым предотвращая наступление нештатных ситуаций. Так, власти Москвы планируют направить сумму в 285 млн руб. на создание искусственно-интеллектуальной системы анализа «ПРОСобытие», способной к выявлению, например, проникновения автомашин и пешеходов в закрытые зоны, движения машин с аномально низкой скоростью относительно основного потока, возгорания или наличия посторонних предметов на проезжей части. Техническое задание к тендеру заключается в распознании формально не являющихся нарушениями ПДД нештатных ситуаций. К слову, московский Центр организации дорожного движения (ЦОДД) сейчас располагает более 3,8 тыс. видеокомплексов фиксации нарушений, более 5,7 тыс. различных камер телеобзора (включая 1,4 тыс. камер, установленных в 2022 г.)42.

Как видим, искусственный интеллект, автоматически определяя целый ряд нарушений, дает обществу ощущение социально справедливого контроля, уверенности в безопасной жизненной среде. Такого рода автоматизированную административно-правовую практику можно калькой наложить на область уголовно-правовых отношений, что позволит определять в автоматическом режиме преступления в реальном пространстве, накладывать адекватные посягательствам наказания, производить различные правоохранительные действия оперативного характера, к примеру выявлять атипичное поведение со стороны террористов, наркосбытчиков, педофилов и проч. Инновационно-технологические потенциалы киберфизических систем — стационарных и мобильных (роботы, дроны) камер видеонаблюдения, оснащенных функцией искусственного интеллекта, — способны выступить в качестве основы для обеспечения общественной безопасности и общественного порядка.

Что касается реализации аналогичного искусственно-интеллектуального уголовно-правового контроля уже в виртуальном пространстве, то в качестве основы можно использовать системы «Антифрод» и «Антифишинг», нацеленные на выявление в автоматическом режиме мошеннических действий, и нейтрализовывать их. Вместе с тем стремление к реализации задачи квалификации преступлений и назначения наказаний в автоматическом режиме акцентирует наше внимание на системе отслеживания незаконного интернет-контента «Окулус», создание которой инициировал Роскомнадзор РФ, при этом данная система, являясь классификатором с уже заданным для искусственного интеллекта набором источников информации, нацелена на автоматическое выявление URL-адресов, разгоняющих противоправную информацию43.

*Функциональная архитектура системы «Окулус»

Реализация отмеченных перспектив возможна путем применения результатов проведенных междисциплинарных исследований, что позволило создать и апробировать практическую систему криминологической кибербезопасности, в рамках которой определены четыре основных направления правоприменения цифрового уголовного права, нацеленные на цифровое уголовно-правовое обеспечение охраны перспективных общественных отношений в цифровой среде:

1) автоматическое выявление и квалификация собственно цифровых преступлений / киберпреступлений второго порядка (программа «уголовно-правовой фильтр»);

2) автоматическое назначение цифрового наказания цифровым преступникам / киберпреступникам второго порядка и адекватное воздействие на их аватары (программа «цифровой суд»);

3) контроль за исполнением цифрового наказания (программа «цифровой уголовно-исполнительный контроль»);

4) выявление посредством цифровых следов уже совершенных и нераскрытых преступлений с автоматическим применением цифрового наказания.

Все это позволяет рассчитывать на достижение таких социально востребованных результатов, как:

1. Объективизация и ориентированность на обеспечение социальной справедливости. Весь текст как Уголовного кодекса РФ, так и иных сопровождающих уголовные правоотношения нормативных правовых актов (НПА) должен быть «пропущен» через фильтр цифрового анализа посредством технологий больших данных и искусственного интеллекта на предмет выявления и устранения в НПА недостатков различного плана. Вместе с тем необходима активная деятельность и комплексное взаимодействие научного и законодательного сообществ, нацеленные на оптимизацию уголовного законодательства с учетом результатов цифрового анализа, что полным правом можно обозначить как цифровую криминологическую экспертизу.

2. Междисциплинарность. Реализация концепции «цифровое уголовное право» невозможна без инновационной трансформации как методических основ криминологии, нацеленных на познание ее предметной области, так и сопутствующего оперативно-разыскного, уголовно-процессуального, криминалистического и уголовно-исполнительного механизмов обнаружения, фиксации, раскрытия и расследования преступлений, отправления правосудия, контроля и мониторинга поведения привлеченных к уголовной ответственности лиц-девиантов и в целом предупреждения традиционной и инновационной преступности, а также реализации позитивного посткриминального поведения судимых лиц, что соответствует такому неформальному принципу уголовного права, как неотвратимость уголовной ответственности и наказания. Здесь мы придерживаемся приверженности к формированию и развитию комплексного междисциплинарного правоохранительного ресурса, соответствующего условиям 6-го технологического уклада. Отмеченное, на наш взгляд, стирает условную границу между материальным и процессуальным правом, позволяет одновременно предметно исследовать области уголовно-процессуальных и уголовно-исполнительных гарантий, оснований и перспектив цифрового уголовного правоприменения, соответственно актуализирует вопрос о формировании единого нормативного правового акта.

3. Адекватность и полноценное реагирование на весь массив цифровых посягательств. Речь идет об инновационном потенциале междисциплинарного правоохранительного ресурса, соответствующего условиям 6-го технологического уклада, способного на автоматическое выявление и оценку киберпреступлений второго порядка, предлагаемых к внедрению в состав УК РФ, а также на реализацию цифровых наказаний, предусмотренных предлагаемыми нами также к внедрению в уголовный закон ст. 46.1 и 56.1 УК РФ (см. Приложение 1).

Беспрецедентная эскалация цифровой преступности, связанная с широким применением психологического и даже физического насилия в отношении социально уязвимых слоев населения (детей, стариков, инвалидов), фактически ставит государство в состояние необходимой обороны и даже крайней необходимости, что, соответственно, обусловливает формирование высокоэффективного цифрового уголовно-правового ресурса, способного к максимально жесткой охране интересов каждой личности, соответственно предупреждению всей совокупности криминальных инновационных угроз как в реальном, так и виртуальном пространствах.

Адекватность и полноценное реагирование на весь массив цифровых посягательств через применение цифровых же наказаний, заключающихся в лишении или ограничении прав и свобод личности в киберпространстве, имеет конституционное обоснование, содержащееся в ч. 3 ст. 33 Конституции РФ: «Права и свободы человека и гражданина могут быть ограничены федеральным законом только в той мере, в какой это необходимо в целях защиты основ конституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечения обороны страны и безопасности государства»44. Этим самым лишний раз подтверждается потребность в цифровой модернизации как Уголовного кодекса РФ, так и в целом уголовного права.

Таким образом, формирование и дальнейшее развитие цифрового уголовного права обусловлено:

— наступлением эпохи информационно-телекоммуникационных (цифровых) технологий, с успехом эксплуатируемых криминалом, адекватно противостоять которому способен не менее продвинутый инновационно-технологический (цифровой) правоохранительный ресурс;

— независимостью информационно-телекоммуникационных (цифровых) технологий от субъективного процесса правоприменительного «обслуживания» чьих-либо узкосоциальных интересов с помощью традиционных уголовно-правовых средств и, соответственно, отсутствием у таких технологий непозволительных для правоохранителя-человека негативных качеств — корысти, мстительности, злобы, симпатии/антипатии и др.

Вновь подчеркнем, что воздействие на криминогенные явления и, как их следствие, уголовно наказуемые деяния лишь тогда обретет требуемую государством и обществом социально-правовую осмысленность и соответствующую ему результативность, когда оно будет осуществляться системно и комплексно, посредством адекватных по степени своего антикриминогенного потенциала и оптимальных по своим ресурсам криминологических, уголовно-правовых, уголовно-процессуальных, криминалистических, оперативно-разыскных и уголовно-исполнительных средств обеспечения социально-правовой защиты личности, общества, государства от преступности, сопряженных с информационно-телекоммуникационными форматами их реализации.

§ 2. Роль и место конвергентных НБИКС-технологий в формировании цифрового уголовного права

Примерно с 2010 г. развитые в технологическом плане страны вступили в период 6-го технологического уклада45, ядром которого, как было отмечено выше, являются конвергентные НБИКС-технологии. По мнению специалистов, наиболее активно инновации в рамках 6-го технологического уклада стали развиваться и распространяться с 2018 г., а к 2040 г. прогнозируется окончание фазы быстрого их роста46.

*Шестой технологический уклад

К. Шваб оперирует понятием «4-я промышленная революция», при этом в рамках данной концепции формируются и развиваются те же инновационные НБИКС (NBICS)-технологии47.

Прибегнем к терминологии в сфере НБИКС (NBICS)-технологий, которые содержатся в нормативных правовых актах, а также в исследованиях специалистов.

Нанотехнологии48. Если при уменьшении объема какого-либо вещества по одной, двум или трем координатам до размеров нанометрового масштаба возникает новое качество, то эти образования следует отнести к наноматериалам, а технологии — к нанотехнологиям. Нанотехнологии — основной мегапроект в области науки и практики, они являются локомотивом всего NBICS-кластера49. На территории РФ понятие нанотехнологий установлено в ГОСТ Р 55416-2013 «Нанотехнологии. Часть 1. Основные термины и определения» — совокупность технологических методов, применяемых для изучения, проектирования и производства материалов, устройств и систем, включая целенаправленный контроль и управление строением, химическим составом и взаимодействием составляющих их отдельных элементов нанодиапазона50.

*ГОСТ Р 55416-2013 «Нанотехнологии. Часть 1. Основные термины и определения»

Биотехнологии51 — использование живых организмов, их систем или продуктов их жизнедеятельности для решения технологических задач, а также возможности создания живых организмов с необходимыми свойствами методом генной инженерии. Современные биотехнологии и, конечно, генная инженерия, энзимология в разных областях (медицина, производство лекарств, продуктов питания) научно обоснованы и широко используются с середины XX века52. Соответственно, область биотехнологий включает в себя интеграцию естественных и инженерных наук с целью достижения применения организмов, клеток, их частей и молекулярных аналогов для производства продуктов и услуг53.

Информационные технологии54 (ИТ, IT — англ. information tech­no­logy) — процессы, использующие совокупность средств и методов сбора, обработки, накопления и передачи данных (первичной информации) для получения информации нового качества о состоянии объекта, процесса, явления, информационного продукта, а также распространения информации и способы осуществления таких процессов и методов55.

Понятие «информационная технология» состоит из терминов «информация» (от лат. informatio — «осведомление, разъяснение, изложение») и «технология» (от греч. techne — «искусство, мастерство, умение» и «logos» — «знания, наука»). По выражению основоположника кибернетики и теории искусственного интеллекта Норберта Винера, «информация — это обозначение содержания, полученного из внешнего мира в процессе нашего приспособления к нему и приспособления к нему наших чувств»56.

Средствами обеспечения информационных технологий (ИТ) являются:

1. Средства интеллектуально-физического и организационно-административного обеспечения ИТ, под которым понимается участие специалистов в разработке, создании и практическом внедрении базовых и прикладных средств обеспечения ИТ (программно-технических, лингвистических, математических), а также технологическое, инфраструктурное, сервисное и финансово-хозяйственное сопровождение информационного производства.

2. Программно-технические средства обеспечения ИТ (компьютеры, электронно-вычислительные машины, программное обеспечение, средства телекоммуникации).

3. Лингвистические средства обеспечения ИТ, к которым относят как естественные, так и искусственные языки (информационно-поисковые, программирования, алгоритмизации, манипулирования данными, дискурсивные и др.).

4. Математические средства обеспечения ИТ (модели реализации информационных процессов, принятия решений и др.).

5. Методически-регламентирующие средства обеспечения ИТ, представляющие из себя группу методических, организационных, нормативных и технологических документов, в которых содержатся требования к компонентам информационной технологии, призванным обеспечить нормальную деятельность информационного производства, включающую в себя унифицирующие и стандартизирующие нормативы.

6. Правовые средства обеспечения ИТ (в Российской Федерации включают в себя законодательство об информации, информационных технологиях и о защите информации57, основанное на Конституции РФ и международных договорах РФ, федеральные законы, регулирующие общественные отношения в отдельных высокотехнологичных областях, а также государственные программы — концепции)58. Правовые средства обеспечения ИТ будут рассмотрены ниже отдельно.

В качестве основного компонента средств информационных технологий выступает совокупность цифровых алгоритмов — программа. Именно последняя является центральным элементом всех инновационных процессов, посредством которого аппаратное обеспечение, имеющее преимущественно материальную форму и интегрированное в компьютер, выполняет различные функции.

Особо выделяется системное программное обеспечение, являющееся совокупностью программ, целью которых является организация вычислительных и управленческих процессов, а также решение задач, ставящихся пользователями. При этом к системному ПО относятся:

— операционные системы (ОС) (например, Unix, MS DOS, Windows и др.);

— операционные среды и оболочки (например, Norton Commander, Windows 3.x и др.);

— средства, предназначенные для диагностики и контроля аппаратуры (DiskTools, Norton disk doctor и др.);

— обслуживающие программы — архиваторы и антивирусы (AidsTest, Kaspersky, WinRar и др.).

Программу можно представить в виде набора инструкций на машинном языке, хранимого непосредственно в памяти компьютера и загружаемого для выполнения по мере поступления соответствующих команд от пользователя.

Основной характеристикой программы является интерфейс, выступающий в качестве совокупности средств, посредством которых происходит «общение» пользователя с ней (программой). В с­овременных компьютерах применяются интерактивные интерфейсы59.

Когнитивные технологии60 — познание, изучение, осознание умственных и чувственных функций человека и животных, тесно связаны с успехами биологии, физиологии, психологии, оформились в самостоятельные направления в конце XX века. Когнитивная наука изучает процесс познания — как мы воспринимаем мир, как мыслим, на что обращаем внимание. Когнитивные технологии — способы и алгоритмы достижения целей субъектов, опирающиеся на данные о процессах познания, обучения, коммуникации, обработки информации человеком и животными, на представление нейронауки, на теорию самоорганизации, компьютерные информационные технологии, математическое моделирование элементов сознания, ряд других научных направлений, еще недавно относившихся к сфере фундаментальной науки61.

Социальные технологии62. Методы решения социальных проблем, направленные на формирование условий жизни и развития общества, общественных отношений, социальной структуры с целью обеспечения потребностей человека, создания условий для реализации его потенциальных способностей и интересов с учетом одобренной обществом системы ценностей и взаимосвязи между общественным прогрессом и экономическим развитием.

Конвергенция63 — процесс, определяемый эскалацией и трансформирующей интеграцией кажущихся разными дисциплин, технологий и сообществ для достижения конкуренции между ними, и, как результат, дополнительный вклад в достижение намеченных целей. Ярким примером положительных результатов, успехов конвергенции НБИКС-технологий могут служить: универсальные базы данных, когнитивные и коммуникационные связи, компьютерные «облака», система «человек-машина» (робот), киберфизическая система, безлюдная техника и транспорт, телемедицина, новые космические программы, наука об элементарных частицах, «умная» техника (авто, дома, одежда и другое), синтетическая биология, квантовые коммуникации, нанофотоника, нанофлюидика, биомедицина, медицинская физика и инженерия64.

Революционность НБИКС-технологий в преобразовании социальных отношений и машинных взаимодействий специалисты видят в следующем:

— нанотехнологии кардинально изменяют возможности производства веществ с заранее программируемыми свойствами;

— биотехнологии манипулируют биологическими параметрами человека, живых систем и растительных организмов;

— информационные технологии, реализуя ввод, хранение, обработку и выдачу информации различного уровня семиотической валентности, обеспечивают функционирование сложных человеко-машинных комплексов и организацию социальных систем;

— когнитивные технологии изменяют ментальные параметры человека, трансформируя состояния, свойства, качества индивидуального и общественного сознания.

Соответственно, если комплекс НБИКС-технологий считать феноменом новой электронной культуры, то технологией, ответственной за интегративные тенденции составляющих НБИКС-комплекса, являются технологии искусственного интеллекта65.

Что касается отношения к конвергентным технологиям ученых различных отраслей науки (философов, физиков, генетиков, математиков и прочих), можно заключить, что конвергенция расширяет свои круги по спирали (дивергенция), восходит на более высокий уровень конвергенции с вовлечением в этот процесс широкого спектра социально-гуманитарных наук и практик66. Очевидно, что право в НБИКС-конвергенции должно играть весьма важную роль, однако специалистами в сфере НБИКС-технологий ему (праву) место отводится лишь на периферии условного взаимодействия указанных новаций (см. рис. 1). Очевидно, что это результат инертности представителей уголовного права и криминологии, где ученые в большинстве своем, во-первых, не придают значения фактическим данным по киберпреступности, а во-вторых, не стремятся прибегать к очевидно позитивному потенциалу НБИКС-технологий в познании преступности и ее предупреждении.

Рис. 1. Структура НБИКС-конвергенции

Общие методы, нацеленные на цифровизацию уголовного права

Каждая из отмеченных технологий по отдельности либо в процессе комплексного взаимодействия способна сыграть важную роль в реализации отмеченных выше трех векторов цифровизации уголовного права и четырех направлений его цифрового правоприменения:

1. Методы с использованием больших данных (БД) / Big Data (BD).

2. Методы с использованием искусственного интеллекта (ИИ) / Аrtificial intelligence (AI).

3. Методы с использованием блокчейна (БЧ) / Blockchain (Bch).

4. Методы с использованием цифрового профайлинга (ЦП) / Digital profiling (DP).

5. Методы с использованием антивредоносной программы (АВП) / Anti-malware program (AMP).

6. Методы с использованием стационарных и мобильных киберфизических комплексов:

— стационарный киберфизический комплекс (СКФК) / stationary cyber-physical complex (SCPC).

— мобильный киберфизический комплекс (МКФК) / Mobile cyber physical complex (MCPC).

7. Методы с использованием систем дистанционного контроля и мониторинга за местонахождением и поведением человека (СДКМ) / Remote control and monitoring systems (RCMS).

8. Иные методы с использованием систем сбора и анализа информации (ССАИ) / Information collection and analysis systems (ICAS).

Прежде чем рассмотреть методы, рассчитанные на реализацию охранительных и предупредительных задач цифрового уголовного права, приведем краткую характеристику приведенных выше технологий.

Большие данные

Согласно документации ООН, термин «большие массивы данных» характеризует накопление и анализ значительно выросшего объема информационных ресурсов, который превышает возможности их хранения и анализа на основе созданных ранее аппаратных и программных средств. Появление больших массивов данных стало возможным благодаря расширению потенциала для хранения данных и диапазона имеющихся в наличии источников данных. Также отмечается, что наличие у правительств обширных баз данных о физических и юридических лицах, накапливающихся в системах выдачи удостоверяющих личность национальных документов, а также в налоговой, образовательной, здравоохранительной системах и в системе правосудия, подводит к пониманию приоритетности задач и к использованию ресурсов в целевом порядке67.

В рамках деятельности созданной в системе ООН Глобальной рабочей группы по вопросам использования больших данных для подготовки официальной статистики был разработан следующий перечень источников больших данных:

1. Данные спутниковых изображений, включающие информацию от всех спутников Земли. Искусственный интеллект здесь настраивается на поиск сведений, свидетельствующих о совершении такого рода криминальных действий, как, например, подготовка и развязывание войны, экологические преступления, а также на поиск лиц с внедренными в их тело чипами дальнего радиуса действия и проч.

2. Данные сетей мобильной телефонной связи. С учетом того, что большинство населения пользуется мобильной связью, понятен интерес спецслужб к доступу к данным, генерирующимся в базах данных операторов сотовой связи. Ведь, имея на руках судебное решение об исследовании нужной информации, оперативный сотрудник автоматически получает доступ к сугубо конфиденциальному контенту, к личной жизни интересующего лица.

3. Данные социальных сетей. Криминогенный потенциал социальных сетей известен давно. Именно в них генерируется различного рода информация, исходящая от деятельности деструктивных групп, объектами которых являются дети и подростки, их половая неприкосновенность, нравственность и проч.

4. Данные сканирующих устройств, что заключается в использовании подобной информации при расчете индексов потребительских цен наряду с программным обеспечением, имеющим открытый код68.

Отдельно отметим данные камер видеонаблюдения и видеофиксации. Этот вид мониторинга в настоящее время приобрел крайне большое значение, поскольку является важнейшим источником информации, в частности в сфере обеспечения безопасности жилого сектора и транспортной инфраструктуры. Такой источник больших данных позволяет отслеживать и фиксировать различные события и факты общественной жизни. Так, согласно статистике Британской ассоциации индустрии безопасности (BSIA) от 2018 г., в Лондоне установлено около 642 тыс. следящих устройств, из которых 15 тыс. — в метро. Таким образом, на каждые 14 человек приходится по 1 камере. Такое количество «глаз» привело к тому, что среднестатистический лондонец попадает в объективы 300 раз за сутки. По статистике полиции, видеозаписи используются в качестве доказательства в 95% случаев убийств69.

Китай приобрел репутацию государства с тотальной слежкой, потому что имеет больше CCTV-камер (Сlosed Circuit Television), чем любая другая страна (более 200 млн камер), но когда дело доходит до количества камер на душу населения (на 100 граждан), то США занимают первое место (15,28) — данные показатели в США несколько выше, чем в Китае (14,36)70.

Что касается Москвы, то, согласно данным городской системы видеонаблюдения, установлено более 145 тыс. камер видеонаблюдения, при этом ими оборудовано более 101 тыс. подъездов, более 21 тыс. дворовых территорий и более 4 тыс. общественных мест71.

Помимо этого, к источникам «больших данных» возможно отнести:

1. Сегмент web 1.0, включающий в себя, помимо правительственных, корпоративных, общественных, персональных порталов, также сайты, блоги и онлайн-СМИ. Доступ к ресурсам данного сегмента максимально упрощен и достигается посредством любых поисковых систем.

2. Сегмент web 3.0, по-другому «веб мобильных приложений», появился после 2010 г., после чего динамично развивается. Характерная особенность заключается в размещении интерфейсов приложений прямо на экранах планшетов и смартфонов, что позволяет пользователям работать с приложениями, не обращаясь к поисковым системам, а посредством установления прямой связи между гаджетом и Интернетом.

3. «Невидимый Интернет», включающий в себя не обнаруживаемые поисковыми машинами ресурсы, порталы и сайты, доступ к которому осуществляется как на платной основе, так и при наличии специально получаемого разрешения. «Невидимый Интернет» аккумулирует в себе практически весь (около 90%) ценный научно-технический, технологический, финансово-экономический и государственный контент. Динамика постоянного роста данного сегмента обусловлена, с одной стороны, стремлением к архивации со стороны корпоративных пользователей всех доступных данных, а с другой — желанием обладателей данных ресурсов перевести все ценные и значимые данные из бесплатного в платный сегмент (монетизировать)72;

4. «Интернет вещей», представляющий собой соединенные Интернетом управляющие центры и встроенные информационные блоки производственных, социальных, коммунальных инфраструктур, а также системы «Умный дом» с возможностью подключения к Сети и дистанционного управления домашней бытовой техникой.

5. DarkNet — этот сегмент широко используют как преступные незаконные группы и группировки, так и отдельные правонарушители. Помимо этого, другим сегментом рассматриваемого веба является платежная сеть криптовалют73.

Этим перечень источников больших данных, естественно, не ограничивается. Так, здесь следует отметить также облачные хранилища, генерирующие гигантские объемы информации как от частных лиц, так и от государственных и негосударственных организаций.

Соглашаясь с авторитетным мнением ученых в сфере уголовного права74 и криминологии75 о важности криминологической информации для уголовного права, отметим критическую важность неструктурированных массивов данных, образуемых, во-первых, в реальном пространстве на территории, контролируемой незаконными преступными формированиями, использующими кибертехнологии, генерирующие большие объемы информации о преступных фактах и лицах. Во-вторых, огромные массивы криминальных или же криминогенных сведений формируются и разрастаются в специально создаваемом для противоправных деяний «темном» сегменте Всемирной паутины (сеть DarkNet). Исходя из этого, мы ввели в научный оборот понятие «большие криминологические данные» (БКД) (Big Criminological Data, BCD), под которыми следует понимать генерирование и накопление гигантских, структурированных и неструктурированных массивов данных, детерминированных криминальной и иной антиобщественной деятельностью в реальном или виртуальном пространствах, а также методы извлечения и обработки таких данных, обеспечиваемые искусственным интеллектом (криминологический кибермониторинг) и направленные на распределенный анализ информации о преступности, ее причинах и условиях, личности преступника, преступном поведении, путях и способах предупреждения преступности, а также о криминальных рисках и угрозах76.

Отмеченные криминологические предметные элементы, с учетом междисциплинарного характера цифрового уголовного права, коррелируются, к примеру, с действующими положениями уголовного права77 и уголовного процесса78.

Искусственный интеллект

В техническом понимании искусственный интеллект (ИИ) (Artificial Intelligence, AI) выступает в качестве автоматического программного управления, при котором оператором алгоритм не задается заранее, а самостоятельно создается внутри определенной системы на основе кодированного описания разного вида целей, представлений о различных действиях и информационной базы о внешнем окружении. Операторы условно делят ИИ на слабый (или узкий), реализованный в системах, когда решаются определенные виды задач (например, голосовые помощники Apple и «Яндекс»), и сильный (или широкий), используемый в системах, имеющих обобщенные когнитивные потенциалы и не ограниченных в сферах их применения79.

*Общее значение искусственного интеллекта

Национальной стратегией развития искусственного интеллекта на период до 2030 года, утвержденной Указом Президента РФ от 10.10.2019 № 490 (в ред. от 15.02.2024), искусственным интеллектом определен «комплекс технологических решений, позволяющий имитировать когнитивные функции человека (включая поиск решений без заранее заданного алгоритма) и получать при выполнении конкретных задач результаты, сопоставимые с результатами интеллектуальной дея­тельности человека или превосходящие их. Комплекс технологических решений включает в себя информационно-коммуникационную инфраструктуру, программное обеспечение (в том числе в котором используются методы машинного обучения), процессы и сервисы по обработке данных и поиску решений»80. Документ содержит основные принципы, важные для решения задач настоящего исследования, а именно: «а) защита прав и свобод человека: обеспечение защиты прав и свобод человека, гарантированных законодательством Российской Федерации, международными договорами Российской Федерации и общепризнанными принципами и нормами международного права; б) безопасность: недопустимость использования искусственного интеллекта в целях умышленного причинения вреда гражданам и организациям, предупреждение и минимизация рисков возникновения негативных последствий использования технологий искусственного интеллекта (в том числе несоблюдения конфиденциальности персональных данных и раскрытия иной информации ограниченного доступа), а также использование искусственного интеллекта в целях обеспечения информационной безопасности; к) защищенность: безопасность и правовая охрана технологий искусственного интеллекта, разграничение ответственности организаций-разработчиков и пользователей технологий искусственного интеллекта исходя из характера и степени причиненного вреда, а также защита указанных пользователей от противоправного применения технологий искусственного интеллекта»81. В качестве технологий ИИ выступает «совокупность технологий, включающая в себя компьютерное зрение, обработку естественного языка, распознавание и синтез речи, интеллектуальную поддержку принятия решений и перспективные методы искусственного интеллекта»82.

При этом изложенные в Национальной стратегии развития искусственного интеллекта на период до 2030 года явные позитивные перспективы внедрения его технологий в систему новых общественных отношений неизбежно сопряжены с новыми рисками, угрозами и вызовами, требующими безусловного учета в создании надежных механизмов социально-правовой и технологической защиты. Для формирования цифрового уголовного права, способного обеспечить безопасность общественных отношений от инновационных искусственно-интеллектуальных преступлений, сегодня представляется особенно важным учет прежде всего таких отмеченных цитируемой Стратегией вызовов, как: «необходимость обеспечения безопасности при разработке и использовании технологий искусственного интеллекта; ...необходимость обеспечения защиты персональных данных и иной информации ограниченного доступа, объектов интеллектуальных прав при создании и обучении моделей искусственного интеллекта; ...ограничение доступа к технологиям искусственного интеллекта в связи с недобросовестной конкуренцией со стороны недружественных иностранных государств и введением ими односторонних ограничительных мер; ...возникновение в сфере разработки, создания и использования технологий искусственного интеллекта новых типов угроз информационной безопасности, нехарактерных для других сфер применения информационных технологий»83.

В качестве правовой основы для применения искусственного интеллекта в Российской Федерации, помимо целого ряда нормативных актов, являются ГОСТ Р 59277-2020 «Системы искусственного интеллекта. Классификация систем искусственного интеллекта. Artificial intelligence systems. Classification of artificial intelligence systems»84 и ГОСТ Р 59276-2020 «Системы искусственного интеллекта. Способы обеспечения доверия. Общие положения»85.

*ГОСТ Р 59276-2020 *ГОСТ Р 59277-2020

С. Рассел и П. Норвиг, авторы монументального труда на тему комплексного исследования искусственного интеллекта, указывают, что как при его определении, так и при поиске подходов к его изучению следует отталкиваться от наличия четырех позиций: систем, думающих подобно людям; систем, действующих подобно людям; систем, думающих рационально; систем, действующих рационально86.

Что касается социальных функций, выполняемых технологией искусственного интеллекта, то следует отметить исходя из узкого или широкого его понимания, что, подобно большинству информационно-коммуникационных технологий, применимость ИИ в процессе жизнедеятельности общества как продиктована прикладными целями (например, уменьшение физических или умственных затрат при выполнении различной деятельности), так и направлена на ряд важнейших задач, в числе которых обеспечение криминологической безопасности.

Очевидно, что, подобно всем инновационным в свое время технологиям, появление ИИ обусловливает необходимость в правовом регулировании данного явления, основ и условий его существования, проблем, связанных с интегрированием в иные технологические сферы, прежде всего в человеческое общество. Нельзя не согласиться с точкой зрения, которую высказали В. А. Шестак и А. Г. Волеводз, согласно которой теория права отстает от научно-технического прогресса, соответственно отсутствует «правовая регламентация в области взаимодействия человека и искусственного интеллекта, проблемы морали, безопасности, правосубъектности, ответственности, неприкосновенности частной жизни»87.

Блокчейн

Технологии распределенного реестра (блокчейн) представляются универсальным решением, хотя в последнее время из-за «затасканности» в технологическом и публичном поле блокчейн был несколько дискредитирован. Технологии позволяют удовлетворить интересы максимального числа участников рынка, не отчуждая при этом право собственности на информацию у конкретного человека и оставляя за ним решение, насколько открытыми и публичными должны быть его персональные данные. Каждый сам может решать, с кем он готов сотрудничать и кому в каком объеме дать доступ к своим данным. Криптографическое шифрование гарантирует их защиту, а архитектура реестров данных обеспечивает прозрачность их использования.

*Общее значение блокчейна

Технология распределенного реестра (DLT) дает возможность относительно безопасной интеграции с другими технологиями — Интернетом вещей и искусственным интеллектом, когда, при условии согласия пользователей, поставщики продуктов и услуг могут видеть раскрытие запроса пользователя.

Перспективность данных технологий осознается как гигантами IT-индустрии (Microsoft, Accenture, IBM и другие), так и локальными игроками, решающими конкретные потребительские задачи, например хранение медицинских данных (Medicalchain), хранение документов, подтверждающих личность (SecureKey, Civic), создание персональных идентификаторов (Sovrin Foundation). Государству технологии распределенного реестра позволят избежать проблем с собственниками персональных данных, но при этом стандартизировать цифровые документы и значите

...